Учебный день благополучно катился к концу. Обычно после шестого урока Эркин ходил помочь Алисе собрать вещи, и она дожидалась его, играя на улице, но сегодня шёл дождь, и Эркин отвёл её в библиотеку.
– Посиди здесь, хорошо?
– Ладно, – согласилась Алиса.
Агаша, дежурившая сегодня в читальном зале, дала Алисе пачку цветных детских журналов, и Эркин спокойно ушёл. Сумку Алисы он отдал на вешалку и побежал в класс шауни.
Тим уже сидел в своём углу: Дима и Катю по субботам забирала с занятий кто-нибудь из соседок, ему же ещё за покупками надо. Эркин сел на своё место, достал букварь, прописи, тетрадь. Маленький Филин сразу спросил:
– А брат твой где?
– Загулял, – ответил Эркин по-русски.
Все пятеро переглянулись.
– Что, «огненная вода» и бледнолицых с ног валит? – насмешливо спросил Одинокий Волк на шауни. – Голова слабая?
Эркин не так понял, как догадался о смысле, развернулся к насмешнику, но ответить не успел, так как вошёл Громовой Камень, и они все встали, приветствуя учителя.
С первой же большой зарплаты в сентябре Громовой Камень купил себе костюм, самый дешёвый из приличных, не «тройку», но зато хватило на галстук и две рубашки. Трат предстояло, конечно, ещё много, но всё же он ходил теперь на работу не в форме, а, как и положено учителю, в костюме. И, глядя на него, подтягивались остальные. Все пятеро стали носить рубашки и вообще больше следить за собой. Он с удовольствием оглядел своих учеников. Странно, конечно, что нет младшего Мороза, но будем надеяться – ничего страшного.
– Я вас вижу.
– Мы видим тебя, кутойс.
Но только Громовой Камень проверил у них домашнее задание, как в дверь постучали. Все удивлённо повернулись на стук.
– Войдите, – сказал Громовой Камень по-русски.
Дверь приоткрылась, и щели возникла мордашка Алисы.
– Алиса?! – ахнул Эркин. – Что случилось:
Алиса вошла и чинно поздоровалась на шауни.
– Я вас вижу, – стрельнула глазами по сторонам, улыбнулась Громовому Камню и спросила, старательно выговаривая сложные придыхания. – Можно, я с Эриком буду сидеть?
Громовой Камень улыбнулся: сложная фраза и ни одной ошибки. Ну, как откажешь?
– Можно.
Алиса важно села рядом с Эркином, положила руки на стол и изобразила такую примерную ученицу, что Громовой Камень рассмеялся. Улыбнулся и Эркин.
Чем занять Алису он не знал и даже не думал об этом. Но Алиса сидела тихо, внимательно наблюдая за уроком. Вообще-то всё было, как и в её классе, так же читали, писали, разговаривали на двух языках. А вон те трое и ещё двое, да, настоящие индейцы, с длинными волосами, но без перьев, и одеты как в книжке. Из-за Эркина Алиса украдкой следила за ними. Интересно и немного страшно. Но с Эриком она ничего не боится, он такой большой и сильный, сильнее всех. А они не страшные, не очень страшные.
Её взгляд тревожил и немного… подхлёстывал остальных. Все чувствовали себя напряжённо, неловко. Пожалуй, только Эркин сидел спокойно, привычный к тому, что Алиса рядом, хотя и ощущал общее напряжение. А Тима вообще ничто не могло вывести из равновесия.
Когда прозвенел звонок и Громовой Камень разрешил выйти на перемену, Эркин посмотрел на окно.
– Дождь кончился. Пойди погуляй.
– Ну-у, ну, Эрик…
– Иди, – твёрдо сказал Эркин.
Алиса вздохнула и посмотрела Громового Камня. Тот улыбнулся ей, но она поняла, что надо уйти. И в самом деле, дождя уже нет, а просто так сидеть на уроке скучно. Она вежливо попрощалась на шауни и пошла к двери. Эркин встал и вышел следом.
Вдвоём они спустились в вестибюль, и Эркин помог ей справиться с ботиками, проверил, как она застегнула курточку и поправил шапочку.
– Если замёрзнешь, подожди меня здесь, ладно?
– Ладно, – вздохнула Алиса. – Эрик, а почему мне с тобой нельзя? Я тебе мешаю?
Эркин улыбнулся своей «настоящей» улыбкой.
– Мне нет.
И Алиса улыбнулась в ответ.
Когда он возвращался в класс, все пятеро индейцев курили в коридоре. Одинокий Волк насмешливо скривил губы.
– Как дела, нянька?
Спросил он по-русски, и Эркин, твёрдо помня услышанное когда-то от Жени, что отвечать надо на том языке, на котором спросили, ответил по-русски.
– Дурак. Это моя дочь.
– Видно, кто-то сильно бледнолицый постарался и на тебя скинул.
Это было сказано уже на смеси русского и шауни, но Эркин понял. Такого он не то что в лагере или здесь, да в Джексонвилле, в Цветном квартале ему тогда не заикнулись, не намекнули. Он быстро шагнул вперёд.
– Н-ну! – угрожающе выдохнул Эркин.
– Идите в класс, – остановил его голос Громового Камня.
Звонка ещё не было, но курильщики тут же загасили сигареты и подчинились приказу.
Эркин и Одинокий Волк остались стоять: каждый не хотел первым повернуться спиной. Громовой Камень закрыл за вошедшими дверь и подошёл к ним.
– В чём дело?
Не подчиниться было нельзя и на второй вопрос Громового Камня:
– Кто прав?
Одинокий Волк опустил голову и ответил:
– Он.
Громовой Камень кивнул.
– Уг. Идите в класс.
На этот раз они подчинились.
Обычно на втором уроке беседовали, рассказывали и переводили легенды, разные истории, и тут, конечно, Тиму и Эркину с Андреем приходилось непросто из-за множества новых слов, но сегодня Громовой Камень заставил их снова писать прописи. Нудная, требующая внимания работа. Работали, не поднимая голов и уже ни о чём постороннем не думая.
И когда прозвенел звонок, их ещё задержали, объясняя домашнее задание. Едва Громовой Камень закончил, Тим вскочил, и на ходу закладывая книги и тетради в сумку, попрощался и вышел. А остальные чего-то медлили.
– Перо Орла, – вдруг сказал Громовой Камень, – рядом с вами живут семинолы, так?
– Да, кутойс, – недоумевающе кивнул Перо Орла.
– И ты знаешь их язык?
– Да, кутойс.
– Как на я зыке семинолов сказать, – по-русски: – Сирота, остаться сиротой?
– Не знаю, кутойс.
Двукрылый кивнул, а Маленький Филин смущённо покраснел и сказал:
– Мы с семинолами в одном стойбище живём, и ещё сиу, две семьи. У них тоже… нет такого слова.
Громовой Камень перевёл взгляд на Медвежонка. Тот кивнул.
– Да, кутойс, я знаю апачи и кри, у них нет такого слова.
Одинокий Волк стал даже не красного, а тёмно-багрового, почти бурого цвета, а Громовой Камень безжалостно добивал его.
– Ни в одном нашем языке нет такого слова. Могут погибнуть родители, другие родственники, но сирот нет.
Он посмотрел на Эркина, проверяя, всё ли тот понял: разговор шёл на шауни, только «сирота» по-русски. Эркин кивнул, показывая, что понял. И сказанное, и оставшееся непроизнесённым.
– А теперь идите.
– Ты остаёшься, я ухожу, – попрощались они положенной фразой и ушли.
В вестибюль они спустились молча, и индейцы сразу ушли – они своих кожаных курток-рубашек не снимали – спрятав книги и тетради от дождя за пазуху, а Эркин забрал с вешалки свою непромокаемую куртку и сумку с вещами Алисы. Та так увлеклась игрой в щелбаны с внуком гардеробщицы, что её пришлось чуть ли не выковыривать из-за стойки.
– Алиса, пошли.
– Ну, Эрик, мне ещё чуть-чуть до сотни осталось.
– Тебе или ему? – улыбнулся Эркин. – Запомни счёт, потом доиграете.
– Понял? – строго спросила Алиса у белобрысого мальчишки. – В понедельник доиграем.
Гардеробщица уже принимала плащи и пальто у пришедших в кино на дневной сеанс, и ей было не до детей. Эркин проверил, как Алиса одета, ещё раз поправил ей шапочку, и они вышли.
Дождя не было, но в воздухе стояла водяная пыль, и опавшая листва не шуршала, а чмокала и чавкала под ногами. Серое низкое небо и кружащиеся, опадающие на землю листья. Как ни крутится, а всё равно упадёт Ярко-жёлтый листок зацепился за меховой воротник курточки Алисы. Эркин отцепил его и дал Алисе.
– Какой красивый! – обрадовалась она. – Давай маме отнесём.
– Давай, – согласился Эркин.
– И ещё наберём.
– Хорошо.
Они шли не спеша, и Алиса ловила кружащиеся в воздухе листья. Не с земли же подбирать, они там мокрые и затоптанные, а эти можно высушить, им Нина Викторовна говорила, как это правильно сделать, и будет красивый букет.
Эркин охотно с этим согласился и предложил сделать крюк и пройти через берёзовую рощу. Сами листья и букеты его мало интересовали, но вот чем позже они придут, тем больше времени у Жени для отдыха.

2000; 20.08.2015

Возвращение домой, как бы ни был привычен и определён ритуал, всегда неожиданность и радость. А сегодня… сегодня всё по-другому. Да, он, как обычно, дал проводнику сотенную, чтобы с рестораном уже сам рассчитался, и тот, рассыпавшись в благодарностях, подхватил и донёс до перрона его чемодан. А там уже наготове знакомый носильщик.
– На такси прикажете? – и, не дожидаясь ответа. – Сюда пожалуйте.
Ещё в вагоне и на перроне Степан Медардович оглядывался в поисках удивительного попутчика, но того нигде видно не было. Похоже, разминулись в вокзальной толчее. Жаль, весьма интересный молодой человек. Хотя, возможно, это и к лучшему. На такси, тоже как всегда, очередь, но ждать пришлось недолго, машины подкатывали одна за другой. Рубль носильщику – сколько мест, столько и рублей, этой таксе уже лет сто, если не больше, в войну, правда, по-другому было, ну, так на то и война. И просто удивительно, как стремительно восстановилась довоенная жизнь.
– Дом князей Краснохолмских, пожалуйста.
– «Муравейник»:
– Нет, – улыбнулся Степан Медардович. – На Старом проспекте.
– А, «Однозубый», – кивнул шофёр. – Знаю, – и рванул с места на открывшийся створ выезда.
Улыбнулся и Степан Медардович, но улыбка была невесёлой. В наблюдательности цареградским таксистам не откажешь, и как ни обидно это звучит, но так и есть. Всё правое крыло с башней было разрушено, разбито в щебень ещё в первые бомбёжки, и пропорции оказались непоправимо нарушены. И до сих пор неясно, что делать с руинами. Обидно. В революцию дом уцелел, хотя и обгорел, а сейчас… Однозубый. Ох, прилепится это прозвище к Краснохолмским не на одно поколение.
Ехали быстро, умело объезжая забитые машинами перекрёстки по боковым, пусть узким, но уже по-ночному пустынным улицам. Мелькнула искусно подсвеченная Крепость на холме, грохотнул под колёсами старинным настилом Старый мост через Светлую, убежала вбок Большая набережная – неизобретательны были предки в названиях, но им тогда было не до топонимических изысков, – и вот он, Старый проспект во всю свою выверенную когда-то царским циркулем ширь. Царский указ, и прятавшиеся в садах дворцы сразу оказались на фасадной линии. Краснохолмским тогда повезло: их земля располагалась длинным узким перпендикуляром и пострадала меньше, что и позволило без особых потерь и усилий перестроить дворец и перепланировать сад за домом. С тех пор… и до этой войны.
– Нет, к подъезду пожалуйста.
– Как скажете, – шофёр притёр машину к бордюру точно напротив двери.
Степан Медардович, бросив короткий взгляд на счётчик, достал пятёрку.
– Благодарю.
Шофёр сделал движение за сдачей, но Степан Медардович отмахнулся необидным жестом. Когда у Краснохолмских нет денег на чаевые, они едут на автобусе или идут пешком. Но не скопидомничают.
Шофёр вышел следом за ним и достал из багажника его чемодан.
– Куда прикажете?
– Вот сюда пожалуйста. Ещё раз благодарю, – и отпускающий шофёра жест.
Шофёр поставил чемодан у двери, сел в машину и уехал. Степан Медардович полез в карман за ключами, но дверь сама распахнулась перед ним.
– Ну, наконец-то! Здравствуй.
– Лизанька?! – радостно удивился он, входя в дом. – Здравствуй, свет мой, ты уже сквозь стены видишь?
– Нет, – засмеялась она, обнимая и целуя его. – Просто знание расписания и расчёт, а как услышала, что ты ключами звенишь…
– Ну и слух у вас, княгинюшка, – смеялся Степан Медардович, целуя её в щёку, в руки и опять в щёки. – Такси я отпустил, всё в порядке.
– Рада слышать, а то я трёшку наготове держу.
– Можете убрать свою трёшку. Я сегодня, – Степан Медардович подмигнул, – в выигрыше.
– Выигрыш на копейку, а радости на сотню. Раздевайся, я отпустила Мефодия, у него что-то дома, ужин на столе.
– Лишь бы не наоборот, Лизанька, но выигрыш посерьёзнее копейки. И я сейчас лучше ванну приму, отдохну, а там и поужинаем. И позвони Ярославу.
За всем этим он разделся, повесив пальто и шляпу в старинный из тёмного дуба шкаф, переобулся и с удовольствием оглядел освещённую только угловым торшером у лестницы прихожую. Шкафы в тон стенным панелям, дубовая лавка-диван с выдвижными ящиками для обуви вдоль стены, закрытая дверь в нижнюю парадную анфиладу, неизносимый дубовый паркет и пухлые коврики у двери и вдоль галошницы.
– Конечно, Стёпа, отдохни. Что-то случилось?
– Только приятное. Очень интересное маленькое приключение, Лизанька, но хочу поделиться с Ярославом. Как вы тут?
– О, у нас всё в порядке.
И, как в подтверждение её слов, наверху хлопнула дверь, по лестнице двумя клубками белой шерсти с лаем скатились два шпица, по древней традиции именовавшиеся Кадошкой и Фиделькой, завизжал детский голос:
– Дедушка приехал!
И сбежал вниз в расстёгнутом по-домашнему кителе Захар.
– С приездом, отец.
Степан Медардович обнял сына.
– Ну, как ты?
– Всё в порядке. Приняли к исполнению, с понедельника приступаем к реализации.
– Отлично.
Захар подхватил чемодан, и они, все вместе в сопровождении прыгающих и лающих шпицев поднялись по лестнице. Идущий последним, Захар мимоходом выключил торшер.
В верхнем коридоре Степана Медардовича обступили и дети, и взрослые.
– Да приласкай ты их, папа, иначе они не замолчат, – предложила, улыбаясь, жена Захара.
– Это ты о ком, Зоренька? – рассмеялся Степан Медардович, обнимая сыновей, целуя внуков и невесток и гладя шпицев.
Вообще-то жену Захара звали Анной, но, учитывая, что Анн у Краснохолмских много во всех поколениях и ветвях, её – среди своих – называли по мужу Зорей или Зоренькой, и ей, румяной и всегда ласково весёлой, это имя подходило, по общему убеждению, лучше крестильного.
Захар отнёс чемодан в родительскую спальню, переглянулся с женой и матерью и скомандовал «по-ефрейторски»:
– Рядовой необученный Краснохолмский, отбой! Выполнять!
Румяный, очень похожий на мать, пятилетний Степан вздохнул.
– Дедушка, ты мне завтра всё расскажешь?
– А как же, – Степан Медардович потрепал его кудрявые, как у Захара в детстве, волосы. – И на карте всё отметим.
Степан вёл летопись путешествий деда.
– Ну, княжичи, княжны, – Степан Медардович ещё раз поцеловал внуков, – всем спокойной ночи. Завтра я в полном вашем распоряжении.
Зоренька и Лариса – жена младшего сына, Романа – увели детей, Захар и Роман сказали, что подождут ужина в библиотеке, и наконец Степан Медардович остался вдвоём с женой.
– Лизанька, давай сначала дело.
– Хорошо, – согласилась она, внимательно глядя на него. – Что случилось, Стёпа?
– Ничего сверхъестественного, я выиграл там, где не играл. Держи, Лизанька, – он достал из бумажника пачку купюр. – Здесь двести пятьдесят, вторая половина.
– Хорошо, – Елизавета Гермогеновна взяла у него деньги. – Но может, оставишь себе, на игру? И ты сказал, что не играл, тебе было плохо?
– Нет, Лизанька. Я играл, в поезде, как всегда, и проиграл, как всегда. Но проигрыш мне вернули. И дали ещё, – он достал уже прямо из кармана вторую пачку, заметно толще первой. – Лизанька, мне сказали, что это компенсация за моральный ущерб. Возьми, пожалуйста, а всё остальное потом.
Она не растерянно, а как-то задумчиво кивнула и взяла деньги.
– Раздевайся, я сейчас сделаю ванну.
Она положила обе пачки на комод и пошла в ванную, а Степан Медардович стал раздеваться с блаженным чувством исполненного долга. Родовая страсть князей Краснохолмских к игре – по одной из семейных легенд царский венец в чёт-нечет проиграли – вынудила их выработать жёсткие правила. Деньгами распоряжались женщины. Они – жёны, матери, тётки, бабушки, старшие сёстры, а, случалось, и дочери – вели хозяйство и решали, сколько выделить своему князю или княжичу на игру. Превысить женский кредит было безусловно бесчестным. Сами княгини и княжны тоже играли, но только в семейном кругу, чтобы деньги не уходили из семьи. Пожалуй, именно это и сочетание открытости семьи, а Краснохолмские не чуждались никакой честной работы и роднились по сердцу, а не знатности, с семейной поддержкой во всём, – всё это и позволило семье выжить, пережить и царские опалы, и революционный террор, и даже сохранить многое из родового, накопленного за восемьсот с лишним лет существования рода, могучей разветвлённой семьи.

На улице, вдохнув холодный, пахнущий палой листвой воздух, Бурлаков почувствовал, как разжимается сдавившее грудь кольцо. Рядом шагал его сын…
Андрей перевёл дыхание. Что ж, первую схватку он не выиграл, но и не проиграл. Ладно, пойдём на второй заход. Ходить не с чего, ходи с бубей. Бубей нет, ходи пешком.
– Куда идём?
– А куда ты хочешь? – ответил вопросом, не в силах придумать сейчас что-то получше, Бурлаков.
Андрей миролюбиво пожал плечами.
– Посидеть надо, разговор есть, – Бурлаков молчал, и поневоле пришлось продолжать. – Ну, в ресторане каком, или трактир если хороший. Ну, в пивной.
– Нет, – наконец справился с собой и с голосом Бурлаков. – Никаких пивных и трактиров, не выдумывай. Идём домой.
– К тебе?
– Домой, – повторил Бурлаков.
У Андрея завертелось на языке, не боится ли профессор шпану уголовную в дом пускать, но ограничился кратким:
–Тебе виднее.
Обычно Бурлаков ездил домой на автобусе, но сейчас ему это и в голову не пришло. Он идёт по родному городу, и рядом с ним идёт его сын. И разрушить это блаженство ожиданием на остановке, толкотнёй в автобусе? Да ни за что!
Шли быстро и молча. Улицы, переулки, проходные дворы… Андрей изредка косился на Бурлакова. Силён, однако, профессор, темп задал… ну, меня ты не умотаешь, не прошлая зима, если я тогда голышом по снегу не задохал, то сейчас-то… И куда же это так спешим? А дорогу запомним. На всякий случай. Они, случаи, ой, какие разные бывают.
Дошли до обидного быстро. Бурлаков открыл дверь квартиры и только тут впрямую посмотрел на Андрея.
– Заходи.
Войдя, включил свет, поставил у вешалки портфель и стал раздеваться. Андрей захлопнул входную дверь и, подумав, повернул задвижку замка. Огляделся.
Прихожая как прихожая, может, чуть больше, чем у него, но как у Эркина. Паркет, вешалка, зеркало… двери… – всё, как обычно, ничего особенного и ничего из того… памятного.
Пронзительно зазвенел в кабинете телефон. Бурлаков чертыхнулся и пошёл в кабинет, бросив на ходу:
– Раздевайся, я сейчас.
Расстёгивая и снимая куртку, Андрей внимательно слушал: дверь в комнату с телефоном осталась открытой, и напрягаться не надо.
– Да… да, я… нет, всё в порядке… нет, я занят… позвоню, когда смогу… нет, я сам позвоню… и тебе… и тебя… всё… всё, я занят.
И щелчок положенной на рычаг трубки. Андрей усмехнулся: надо же, умеет профессор.
Бурлаков положил трубку и немного постоял, привыкая к мысли, что он не один, что Серёжа здесь, рядом. Да, мальчик с дороги, надо его накормить, всё остальное потом.
Он быстро вышел в прихожую и улыбнулся настороженно озирающемуся Андрею.
– Идём на кухню. Поужинаем и чаю выпьем.
Кухня напомнила Андрею его собственную и Эркина, только здесь, кроме всего прочего, стоял ещё белый закрытый шкафчик непривычного вида.
– Я сейчас.
Бурлаков поставил на огонь чайник и достал из холодильника отбивные. Как же здорово, что он купил сразу шесть штук. Да, масло ещё.
Белый странный шкаф оказался тем самым холодильником, о котором Андрей столько думал, но это всё побоку, надо решать то, ради чего он и затеял эту поездку, и решать сейчас.
Андрей откашлялся, прочищая горло.
– Постой, подожди хлопотать.
Бурлаков обернулся к нему от плиты.
– А в чём дело?
– Подожди, – Андрей заставил себя улыбнуться. – Поговорить надо. Пока не пожрали вместе.
Помедлив, Бурлаков кивнул. Выключил огонь под сковородкой, уменьшил под чайником и кивком показал на стол.
– Садись. Поговорим.
Андрей, как и в комитете, оттолкнулся от дверного косяка и подошёл к столу.
Они сели друг напротив друга, одновременно достали сигареты и закурили.
– Ну, я слушаю.
– Слушай, – кивнул Андрей. – Так ты говоришь, что я тебе сын, так?
Бурлаков кивнул.
– Но…
– Не спеши. Как там на самом деле, не об этом речь. Я тебя сейчас спрошу. Кое о чём. Так ты отвечать не спеши, подумай сперва. Обратного хода не будет.
– Давай, – усмехнулся Бурлаков.
– Слушай, – Андрей пыхнул дымом. – Я Андрей Фёдорович Мороз. И им останусь. Согласен?
– Да, – сразу ответил Бурлаков.
– Быстро отвечаешь, – покачал головой Андрей. – Ну, тебе решать. Теперь. Живу в Загорье и никуда оттуда не уеду.
– Раз тебе там хорошо, – пожал плечами Бурлаков, – пожалуйста.
– Так. Ладно. Теперь дальше. Ты профессор, доктор наук и так далее. А я – работяга в цеху, и выше шофёра мне не прыгнуть. Ничего это тебе?
– Ничего.
– Запомни. Сам сказал, я тебя за язык не дёргал. Дальше. Ты – председатель, весь на виду и вообще. А я – блатарь. Битый, ломаный. Не пахан, – Андрей усмехнулся, – но авторитет свой я всегда подтвердить смогу и своё уважение буду иметь. Это тебе как?
Глаза Бурлакова насмешливо блеснули.
– А никак. Это твоё прошлое. А что в будущем… поживём – увидим.
Андрей испытующе смотрел на него.
– Ну, смотри. Теперь ещё. У меня есть брат. Это как?
– Так же. Я же сразу сказал. Твой брат – мне сын. Что тут непонятного?
– А что он индеец? Тоже тебе ништяк? А если подначивать будут, ну, дескать, когда это в резервации побывать-потрахаться успел, да как оно там было? – насмешливо кривил губы Андрей.
– Хотел бы я посмотреть, кто рискнёт меня об этом спросить, – в тон ответил Бурлаков.
– А что грузчик он?
– Ты же рабочий. Ну и что?
– А что рабом был? Номер на руке носит?
– Был, – подчеркнул голосом Бурлаков.
Он уже не соглашался, а спорил, и с каждым опровержением очередного довода Андрея чувствовал себя всё увереннее.
– А что спальник он? Тоже тебе по хрену?
– Ты ж сам сказал, что Эркин грузчиком работает, – насмешливо удивился Бурлаков.
И Андрей досадливо согласился.
– Подловил. Но ведь тебе этим тоже глаза колоть станут.
– Пусть попробуют. Ваше прошлое – оно прошлое, я уже говорил. Что у каждого за спиной висит…
– А у тебя что есть? – перебил его Андрей.
– Любопытной Варваре что с носом сделали? – тут же отпарировал Бурлаков и сам ответил: – То-то.
– Меньше знаешь, дольше живёшь, – кивнул Андрей и по-английски: – Резонно, – и опять по-русски: – Своё при себе и держи, это ты правильно. Но вот у Эркина семья. Жена, дочь.
– Женя мне невестка, Алиса – внучка, – уже совсем спокойно ответил Бурлаков и улыбнулся. – Кто ж от такого добра отказывается.
– Слушай, – ухмыльнулся Андрей. – А чего это ты со всем согласен? Так мы тебе уж и нужны?
– Нужны, – стал серьёзным Бурлаков.
– Зачем?
– Детей не зачем-то рожают, а просто, чтобы были. И дружат не зачем-то, а просто дружат. И любят так же.
Андрей задумчиво кивнул, но упрямо продолжил:
– Это ж тебе обуза лишняя.
– Любовь обузой не бывает.
– А ты что, уже полюбил меня?
– Не уже, я всегда тебя любил.
Бурлаков встал и повернулся к плите. Снова зажёг огонь под сковородкой, положил масло. Андрей, выложив на стол сжатые кулаки, молча следил за ним.
– Эркина, – он прокашлялся, – его ты тоже… любишь? А его когда успел?
– Когда узнал, что он твой брат, – ответил, не оборачиваясь, бурлаков.
Андрей улыбнулся.
– Здоровско отбиваешься.
Бурлаков пожал плечами.
– Это правда. Гарнира у меня нет, вернее, его долго делать. Хотя, постой…
– Я сижу, – придурочно поправил его Андрей.
Бурлаков усмехнулся и достал из холодильника кастрюльку.
– Когда поджарятся, разогрею кашу. Будешь с кашей?
– Чего не съешь из вежливости, – ответил Андрей.
Бурлаков весело хмыкнул. Ну всё, главное они друг другу сказали, а это уже так… пузыри-пузырики для куража. Перевернув отбивные, он сдвинул их на край сковородки и выложил в кипящее масло кашу, перемешал. Конечно, отбивные хороши с луком и картошкой, но возиться с этим некогда. Чайник уже закипел, надо заварить свежего чаю.
Андрей сидел и молча следил за его хлопотами. Как тогда в Загорье – мелькнуло вдруг в памяти. Женя хлопотала у плиты, а он сидел в халате Эркина и молча смотрел на неё. Ладно, это он сделал. Правда, ещё кое-что надо уточнить, но то уже так, мелочёвка.

Ярослав сказал, что приедет обязательно, но не раньше двадцати трёх.
– Хорошо, Ярик, – согласилась Елизавета Гермогеновна. Мы тебя ждём. До свидания.
Положила трубку и пошла в спальню. Степан Медардович лежал под пледом на диване. Кадошка и Фиделька, свернувшиеся клубочками на своём законном месте в его ногах, подняли головы и завиляли хвостами.
– Ярик будет в одиннадцать.
– Спасибо, Лизанька, я отдохну пока, а вы ужинайте, не ждите меня.
– Не выдумывай, – улыбнулась Елизавета Гермогеновна. – Мальчики жаждут услышать рассказ. Отдыхай спокойно, я зайду за тобой.
Она вышла, прикрыв за собой дверь, и закрутилась в неизбежных домашних хлопотах.
Без пяти одиннадцать зазвенел звонок, и Кадошка с Фиделькой бросились вниз облаять и приветствовать гостя. По верхнему коридору они пробежали молча и залаяли только на лестнице. Степан Медардович встал и сменил халат на домашнюю куртку. В спальню заглянула Елизавета Гермогеновна.
– Как ты?
– Всё в порядке, Лизанька. Ярослав приехал?
– Да. Сядем по-семейному.
– Разумеется, Лизанька.
Ярослав приходился Степану Медардовичу племянником по родству, так как братьями были их прапрадедушки, и по возрасту, будучи ровесником Захара, бывал у них часто, и потому можно спокойно ужинать на кухне. Тем более, что совсем недавно, в войну, кухня слишком часто бывала единственным тёплым местом в огромном доме, а в одну из зим даже спали здесь же.
– Добрый вечер, дядя, – улыбнулся Ярослав входящему в кухню Степану Медардовичу. – Как съездили?
– Добрый вечер, Ярик. Отлично. В провинциальных сокровищницах всё ещё попадаются настоящие бриллианты. Основная экспертиза будет после реставрации, но уже ясно, что подлинный Мартелли. Двести лет считался безвестно утерянным. Будет о чём поговорить с итальянцами. И у тебя, гляжу, дела в гору, уже майор милиции. Поздравляю.
– Спасибо, дядя, – Ярослав немного смущённо повёл плечами с новыми погонами.
Лариса и Зоренька уже поздоровались с гостем и ушли к детям, хозяйничала за столом Елизавета Гермогеновна.
– Ты прямо со службы, Ярик?
– И на службу, тётя, – улыбнулся Ярослав, садясь к столу. – Так что случилось?
Степан Медардович принял у жены стакан с чаем, со вкусом отхлебнул.
– Спасибо, Лизанька, очень хорошо. У меня в дороге было небольшое приключение.
Ярослав стал серьёзным.
– Нужна моя помощь?
– Скорее консультация. Закончилось всё благополучно, я жив, здоров, и даже с деньгами.
Рука Елизаветы Гермогеновны, раскладывающей по тарелкам ломтики холодного варёного мяса, на мгновение замерла.
– Даже так? – сурово спросил Роман.
– Энде гут аллес гут, [i](или лучше дать немецкий текст: Ende gut – alles gut.) [/i]– ответил старинным присловьем Степан Медардович.
– И всё же, отец, – Захар покрутил ложечку. – Ведь думали… Лучше бы я поехал с тобой.
– И кто бы улаживал в ГАУ (нужна расшифровка: Главное Артиллерийское Управление?) и на заводе? Нет, Заря, я ни о чём не жалею, но за заботу спасибо.
Ярослав слушал внешне спокойно, и голос его был спокоен, но не безмятежен.
– Так что же случилось, дядя?
Степан Медардович кивнул.
– У меня был очень интересный попутчик. Познакомились в вокзальном ресторане. Милый провинциальный мальчик из приличной семьи.
Ярослав понимающе кивнул.
– Представляю. И что этот мальчик?
– Кое-что показалось мне несколько… противоречивым ещё в ресторане, но я не обратил на это внимания. А нам оказалось на один поезд и даже в один вагон, купе, правда, разные. Ну, ночь как обычно, а сегодня с утра началась игра.
–Тоже, как обычно, – вставила Елизавета Гермогеновна, стараясь немного разрядить обстановку.
– Совершенно верно, тётя, – кивнул Ярослав, оставаясь серьёзным.
– Да, Лизанька. Шесть человек. Этакий кондовый купчина, моряк-фронтовик, мелкий чиновник, молодой… – Степан Медардович на секунду запнулся, подбирая определение, – человек неопределённых занятий, я и этот мальчик. Играем в «двадцать одно».
– Кто предложил? – вежливо, но жёстко спросил Ярослав.
– Именно этот мальчик. Назвался он, кстати, ещё в ресторане Андреем. Ну, а в поездной игре представляться, ты знаешь, не принято.
– А что, Яр? – спросил Захар. – Узнал кого-то?
– Ещё не уверен. Продолжайте, дядя.
Степан Медардович кивнул.
– Благодарю. Ну, играю с переменным успехом. В проигрыше, но разумном. А купец разошёлся. Вожжа под хвост, и всё к этому полагающееся. К Воложину купец проигрался вчистую и сошёл. Мы остались впятером. И тут, – Степан Медардович с ухваткой опытного рассказчика обвёл взглядом слушателей. – Я никогда такого не видел. До этого момента я всё понимал. А дальше… и вот тут, Ярик, ты знаешь, меня… фольклором расейским не удивить, но этих слов не знаю, не встречал.
– А именно?
– Болдох зелёны ноги. Кого так называют, Ярик?
– Беглого каторжника, – по-прежнему очень спокойно ответил Ярослав. – Термин старинный, применяется редко и по очень серьёзным основаниям. И кто кого так назвал?
– Фронтовик Андрея. А тот ответил странным вопросом. Куму доклад готовишь?
– Правильно ответил, – кивнул Ярослав. – Как и положено. Кум – это начальник оперчасти в тюрьме и на каторге. Тоже по старинке, сейчас в ходу другой термин.
– Интересно, – протянул Роман. – И что, отец?
– Из участника меня сделали наблюдателем, и Андрей играл только с этими тремя. Забрал карты и не просто держал банк, а заставил их играть на своих условиях. Сам назначал им ставки и…
– Выигрывал? – не выдержал Роман.
– Не то слово. Пятнадцать конов и пятнадцать раз подряд у него двадцать одно, а у них то перебор, то недобор.
– И они не сопротивлялись? – спросил Ярослав.
– Стоило им хотя бы чуть-чуть слегка намекнуть на сопротивление, и он давил их… Даже нож показал. Прятал в рукаве, выпустил на ладонь и снова убрал, – Степан Медардович вдруг улыбнулся. – Ах, какой нож, Ярик. Рукоятка самая обычная, явно рабочая, но лезвие… заточка… полировка… Я еле удержался, чтобы не спросить о мастере. Привёл бы нашу коллекцию в порядок.
– Хорошо, что не спросили, дядя, – улыбнулся Ярослав. – Такая любознательность слишком дорого обходится.
– Да, этот… Андрей так и сказал, что один его знакомый покойник тоже много спрашивал.
Ярослав кивнул.
– Ещё о чём-нибудь говорили?
– Его спросили, не «мокрушник» ли он.
– И что ответил?
– Что его масть выше.
– Выше «мокрушника» только «мочила», – Ярослав отпил чая, оглядел сидящих за столом и продолжил академически спокойно: – «Мокрушник» убивает, но по делу, грабя, воруя или насилуя. Убийство – не цель, а средство, или побочный продукт. «Мочила» – только убийца и, как правило, по заказу. На той стороне их откровенно и почти официально называют киллерами. Эти трое – шулеры или, на этом языке, «каталы». Что он их задавил и отобрал у них деньги, правильно. По воровской иерархии он несравнимо выше. Но как вы уцелели, дядя?
Степан Медардович кивнул и продолжил.
– Я сидел молча и смотрел. Если честно, любовался виртуозной работой. К Скопину он их обыграл вчистую, мелочь медную из карманов заставил выгрести и выгнал. А потом рассортировал все деньги. Отделил и забрал, что проиграл вначале, отделил и отдал мне мой проигрыш, а остальное поделил пополам и половину отдал мне, – Степан Медардович усмехнулся. – Компенсация за моральный ущерб. И немного просветил. Что эти трое шулеры, а колода с крапом… Кстати, колоду он мне отдал на память. Лизанька, у меня в пиджаке, в кармане.
– Я сейчас принесу, – встала Елизавета Гермогеновна и вышла.
Когда за ней закрылась дверь, Степан Медардович быстро спросил, понизив голос.
– Татуировка, точка на верхней губе под носом, что это за знак?
– У кого он был?
– У Молодого. Андрей называл его петушком. Когда, судя по тону, оскорблял.
– Это и есть оскорбление. Это название… пассивного гомосексуалиста. И точка на губе… оказывает любые услуги, в том числе и сексуальные.
– Понятно, – кивнул Степан Медардович.
Захар брезгливо поморщился, а Роман передёрнул плечами, но оба промолчали.
Вошла Елизавета Гермогеновна и положила на стол колоду.
– Вот.
Ярослав быстро, тасуя, просмотрел её и передал Захару и Роману.
– Профессионально сделано. У кого из трёх она была?
– Принёс проводник. Я его давно знаю, Арсений, и Андрей мне сказал, что проводник всегда заодно с шулерами и даже указывает им потенциальные жертвы.
– Так и сказал? – улыбнулся Ярослав.
– Нет, он сказал: в доле и даёт наводку. На это моих знаний хватило. И вот кстати, Ярик, ещё в ресторане, я говорил о странностях, скорее, несовпадениях. Сказал, что репатриант, угнали ребёнком, а говорит совершенно чисто, без малейшего акцента. Представился рабочим в цеху, а речь вполне интеллигентная, словарный запас опять же скорее студенческий. Столичного гонора, правда, нет, но для провинциального института вполне приемлемо. И одет. Во всём джинсовом. Рубашка и брюки, новенькие, от Страуса, знаешь эту фирму?
– Конечно, – кивнул Ярослав. – Да, для репатрианта не характерно. А ещё что интересного вы заметили?
Степан Медардович немного смущённо улыбнулся и кивнул.
– Меня поразили его превращения. Наивный провинциал, неопытный, растерянный, даже трогательный, и вдруг… волк, настоящий матёрый волк, даже улыбка оскалом, а потом опять, но не мальчик, а опытный поживший мужчина, и в голосе… покровительство, как у наставника. И мгновенность переходов. Что это было, Ярик?
Ярослав задумчиво прикусил на мгновение губу.
– А как он… выглядел? Внешне?
– Ну, полный словесный портрет я не осилю, – усмехнулся Степан Медардович. – А в общем. Лет двадцать, не больше. Во всех обликах. Высокий белокурый, очень светлые, чуть золотистые кудри, аккуратная стрижка, без выкрутасов и наворотов… Про одежду я сказал. Тип… скорее смешана Коренная Русь с северо-западом. Если знаешь, был века три назад такой художник, Гений Васильцев, ездил по России и писал только портреты, художественно малоценные, но этнографически точные. Вот у него я видел похожий тип. И… да, не само Поморье или Печера, а ещё западнее.
Ярослав кивнул.
– Первая нестыковка. Возраст и облик. Должно было… Лет сорок – сорок пять, малоподвижное лицо, очень бледное или красно-бурое, северного загара, хриплый сорванный голос, матерная ругань и блатной жаргон вместо речи, волосы очень короткие или вообще брит наголо, и татуировка – кольцо на пальце. Возможно и не одно.
– Ничего даже близко не было, – твёрдо ответил Степан Медардович.
– Вот. И второе. Поведение. В лучшем бы случае он бы обобрал вас вместе с шулерами, а устроив при вас разборку…
– Убил?! – ахнула Елизавета Гермогеновна.
– Тётя, я понимаю, но такие не оставляют свидетелей. Как вы расстались, дядя?
– Что когда-нибудь встретимся и сыграем по-честному, – улыбнулся Степан Медардович.
– И только?
– Ещё сказал, что между нами нет счётов. Это я попытался его поблагодарить.
Захар положил на стол колоду.
– Заметить трудно, но возможно.
– Но в игре, конечно, не до этого, – вздохнул Роман. – Отец, может, и в самом деле, мы с Зарей будем ездить с тобой? По очереди. Мама?
– Пустяки, – отмахнулся Степан Медардович. – Обходилось раньше, обойдётся и впредь. Я просто подумал, Ярик, что тебе будет интересно.
– Спасибо, дядя, это и в самом деле, очень интересно. Разумеется, он – не Андрей, не репатриант и не рабочий. И где вы познакомились? В Ижорске? – Степан Медардович кивнул. – Ну, и не оттуда.
– Ложный аэродром? – усмехнулся Роман.
– Вот именно, – кивнул Ярослав. – Ложная засветка. Чтобы искали там, где ни его, ни его следов заведомо не будет. А колоду… я заберу её, хорошо?
– А я думал поместить её в наш музей, – засмеялся Степан Медардович. – В назидание потомкам.
– Я хочу показать её кое-кому в научно-техническом отделе, а потом верну.
– Конечно, Ярик, – вмешалась Елизавета Гермогеновна. – Раз нужно для дела, конечно, бери.
– Спасибо, тётя, – Ярослав посмотрел на часы. – Дядя, мне пора на службу. Если вспомните ещё что интересное, позвоните, хорошо? Спасибо за ужин, тётя, очень вкусно. Заря, проводишь меня?
– Конечно, – встал Захар.
Ярослав попрощался со всеми и вышел.
Уже внизу Захар тихо спросил:
– Это опасно?
– Для дяди вряд ли. Но что такой зверь в Царьграде, конечно, неприятно. Эту тройку мы знаем, и, если их рискнули раздеть… большие разборки грядут. Есть о чём подумать.
Ярослав надел шинель, пояс с портупеей и кобурой.
– Заря, ты во фронтовое очко играл?
– Ещё бы!
– Так что, как говорят в южных портах, не бери в голову. Дважды по одному месту не попадает.
– А это по залповому весу глядя. Счастливо, Яр.
– Счастливо.
Захар закрыл за Ярославом дверь, проверил засов. Сюда всё же, конечно, вряд ли полезут, но… и оружие лучше держать под рукой, благо, разрешение есть.
Наверху Степан Медардович весело, но твёрдо отбивался от жены и младшего сына, настаивавших на сопровождении в поездках.
– Нет, Лизанька, я – не король и не царь, ни лейб-гвардия, ни рынды мне не нужны. Кстати, как правило, именно личная охрана и оказывается самой опасной. Масса примеров в истории.
– Папа…
– Нет, Рома. И хватит об этом.
Захар вошёл в кухню и сел на своё место.
– Уехал. Я думаю, папа, ты прав. Дважды такое не бывает.
– Такое, а если… – Елизавета Гермогеновна не стала договаривать.
Степан Медардович с улыбкой оглядел сыновей и жену и повторил:
– Обходилось раньше, обойдётся и теперь.
Захар улыбнулся.
– Тоже игра, отец, так?
– Верно, – кивнул Степан Медардович.
– Дёргать смерть за усы, а бога за бороду, – улыбнулся и Роман. – Игра княжеская, согласен.
Елизавета Гермогеновна вздохнула.
– Ну, раз это игра, то я молчу.
– Спасибо, княгиня, – Степан Медардович с чувством поцеловал ей руку.
Захар и Роман рассмеялись.