Женя перевела дыхание, оглядела стол и скомандовала:
– Всё, теперь одеваться. Эркин, я тебе всё приготовила, Андрей…
– Слышу, Женя, – Андрей был сама кротость. – Уже иду.
В спальне на половине кровати Эркина лежали его нарядные брюки, новые рубашка, жилет и галстук, носки, на полу стояли его полуботинки. Эркин оглянулся на дверь спальни, но решил, что Женя как раз сейчас Алису переодевает, так что можно и не запираться. Он быстро расстегнул и скинул ковбойку и джинсы, после секундного размышления переодел и трусы. Рубашка, носки, брюки, полуботинки, теперь повязать галстук и уже тогда заправить рубашку в брюки – вроде, его когда-то учили именно в такой последовательности одевать беляков и беляшек, что под мужчин выделываются, но это было очень давно. С галстуком он справился легко: малец толково показал и научил. Так, теперь жилет…
Стукнув костяшками по косяку, в спальню вошёл Андрей, одетый по-праздничному: хорошие брюки и блестящие ботинки, белая рубашка и нарядный полосатый жилет, – в руках пакет с галстуком.
– Слушай, – Андрей смущённо улыбнулся. – Ты знаешь, как с этой хренотенью обращаться?
– Давай, – взял у него пакет Эркин. – Голову подними.
Андрей послушно задрал подбородок. Эркин поднял ему воротник рубашки, достал из пакета галстук и взялся за работу.
Дверь Андрей оставил открытой, и Бурлаков, как раз шедший из ванной – он решил ещё раз побриться – остановился в коридоре и молча смотрел, как стоит навытяжку, высоко подняв, даже чуть запрокинув голову, Серёжа и Эркин завязывает ему галстук. Володька тогда собирался на выпускной, галстуки тот не признавал, но Римма настаивала, и после небольшой перепалки Володька сдался, и он пришёл как раз к концу, когда Римма завязывала Володьке галстук, а тот терпел с видом несправедливо приговорённого.
Андрей почувствовал его взгляд и повернул голову. Бурлаков вздрогнул и отошёл, а Эркин сердито – он не был уверен, что делает всё правильно – сказал по-английски:
– Не трепыхайся.
В спальню вбежала Женя.
– Эркин, Андрюша, вы готовы? Тогда идите, я сейчас.
– Да, Женя, – Эркин опустил руки и оглядел Андрея. – Ты как?
Андрей сглотнул.
– Дышу пока. Я думал, ты меня совсем удушишь.
– Идите-идите, – почти вытолкала их Женя. – Мне переодеться надо.
– Как скажешь, Женя, – склонился в полупоклоне Андрей. – Пошли, брат.
Эркин кивнул.
– Мы будем в гостиной, Женя.
– Хорошо, идите-идите, – нетерпеливо отмахнулась Женя.
И когда они вышли, заперла за ними дверь.
В гостиной на диване сидела Алиса в новом ярко-голубом – под цвет глаз – платье. Увидев Эркина, она соскочила на пол.
– Эрик, посмотри, я красивая, да?
И закрутилась перед ним, демонстрируя пышную юбочку, белый кружевной воротник во все плечи, локоны с белыми бантами у висков, лаковые белые туфельки, а на рукавах манжеты с блестящими пуговками, а локоны мама завила, вот так, называется спиральками,
– Я красивая, Эрик?
– Красивая, – улыбнулся Эркин.
– Ты тоже красивый, правда-правда.
– Спасибо, – улыбаясь, но очень серьёзно поблагодарил Эркин.
– А мне показаться не хочешь? – ухмыльнулся Андрей.
– Ты дразниться станешь, – ответила Алиса и круто повернулась на месте, раздув юбочку. –Дедушка, я красивая?
– Лучше всех, – ответил, входя в гостиную, Бурлаков.
Увидев его, Андрей так и замер с открытым ртом: вместо обычного галстука бабочка, тёмная, почти чёрная, блестящая с яркими тёмно-красными, рубиновыми – вдруг вспомнилось, словно само по себе всплыло в памяти нужное слово – отблесками. Эркин удивлённо переводил взгляд с него на Бурлакова и обратно. Замолчала и Алиса, тоже ничего не понимая.
– Это что? – наконец смог выговорить Андрей. – Та самая?!
– Что ты, – грустно удивился Бурлаков. – Откуда? Это я сейчас купил, перед поездкой, – успокаивающе улыбнулся Алисе. – Чтобы быть при полном параде.
– Правильно, – согласилась Алиса, разряжая обстановку.
И уже Бурлаков оглядел Алису, Андрея и Эркина, выразив полное удовлетворение их видом и даже восторг.
Что делать, теперь никто не знал, и они просто сели на диван и стали ждать Женю.

На скопинский рейс Тим особо не рассчитывал, ну, не больше, чем на любой другой. И, когда увидел бегущего к ним через площадь диспетчера, подмигнул Максиму.
– Кажись, таки-да, – пробормотал Максим и уже распахнул свою дверцу, но…
– Чернов! – выдохнул диспетчер. – Давай…!
– Чего?! – возмутился Максим. – Мой черёд!
– С той стороны, – диспетчер перевёл дыхание. – По-нашему ни бум-бум. И на Загорье им.
– Тогда понятно, – согласился Максим. – А что, Капитан, хороши караси?
– Акулы цельные, – отмахнулся диспетчер.
– Садись, – распахнул перед ним дверцу Тим. – Подброшу. Да, а акулы –это кто?
– Давай-давай, мне вон завал разгребать, – и Капитан пошёл к спорящим с городскими таксистами трём мужчинам в полушубках и лисьих ушанках, бросив через плечо: – Рыбы такие, человека пополам перекусывают.
Разворачиваясь и подъезжая к дверям аэропорта, Тим всё пытался вспомнить, как эти… эта… akula зовутся по-английски, вроде читал про них, но из дверей уже вышли двое, одетых явно не по-здешнему, а носильщик вывез на своей тележке две упакованные по-магазинному коробки. Ну, всё побоку, работаем.

Фредди с интересом рассматривал распахивающийся за лобовым окном пейзаж: столько снега он ещё не видел. Нет, и в Аризоне снег бывает, да только не лежит дольше двух-трёх дней, а здесь… осень ещё, октябрь, а как в январе.
– Совсем зима, – сказал Джонатан, так же смотревший в окно.
И Тим, почувствовавший, что можно, откликнулся:
– Немного запоздало, сэр, но снег прочно лёг.
– Езде не мешает? – спросил Фредди.
– Есть резина специальная, ещё цепи, навески разные… Нормально, сэр, – с такой же спокойной деловитостью ответил Тим.
– Понятно, – кивнул Фредди.
В машине тепло, и Джонатан распахнул плащ, открыв меховую подкладку. Он совсем успокоился, что ловушки нет, простое совпадение, редко, но бывает. Станет ли оно удачным… посмотрим по обстоятельствам. Но до чего же живучи гриновские, ведь устроился, в чужой стране, и, судя по его виду, неплохо устроился, надо же, таксист, это значит, не только карту, но и язык знает.
Фредди невольно прислушивался к ровному, но какому-то непривычному гулу мотора. Что ж, похоже, для России русская машина неплохо и даже хорошо, или это класс водительский? Очень мягкий ход, а скорость приличная.
Что в дороге языки развязываются и с шофёром легко болтают, Тим знал ещё по прежней, даже до Грина жизни, а здесь убедился, что русские – такие же люди, и охотно поддерживал любой разговор, считая это своей профессиональной обязанностью. И сейчас он спокойно и в меру доброжелательно отвечал на вопросы об особенностях русских дорог и машин, привычно вставляя «сэр», но без излишней почтительности. Они ему не хозяева, а пассажиры. Но фраза Капитана о рыбах, что человека перекусывают, сидела в памяти, и с каждой минутой он всё больше убеждался в правоте диспетчера. И хотя всё спокойно и как надо, как положено, но внимания терять нельзя.
Маленькие, то ли городки, то ли посёлки стремительно пролетали мимо, или это машина пролетала сквозь них, и тогда становилась заметной скорость, и опять снежная равнина, сливающаяся на горизонте с небом.
Джонатан вдруг скомандовал:
– Разворачивайся!
Тим еле заметно пожал плечами и стал плавно тормозить для разворота, а то по снегу на такой скорости так занесёт, что и перевернуться недолго.
Фредди круто обернулся назад.
– Сбрендил?
– Цветы забыли, – словно не замет л угрозы в его голосе Джонатан.
– Чёрт, – вынужденно согласился Фредди и поглядел на часы. – Подожди, парень, по дороге есть магазин?
Тим уже почти закончил разворот, но остановился и ответил:
– Есть хозяйство, где выращивают цветы на продажу, «Флора», там можно купить.
– Давай в темпе, – распорядился Фредди.
– Да, сэр, – кивнул Тим и стал возвращаться на прежний курс.
Всякое он повидал, но, чтобы телохранитель командовал хозяином… хвост собакой не вертит. Так что, всё – игра? Кто же здесь главный? До сих пор всё было понятно, но теперь… как-то на уроке шауни говорили о кочевье, и кутойс сказал: «Не важно, кто едет впереди, важно – кто командует: стой». Похоже, здесь так же. Неважно, кто сидит на господском месте, важно, кто командует маршрутом. Но здорово они его разыграли, почти поверил, или… да к чёрту беляков этих с их вывертами, его какое дело, кто у них главный. Не пропустить поворот на «Флору» – вот о чём думать надо.
Скорость увеличилась, и машину стало слегка и даже приятно покачивать, но мотор гудел по-прежнему ровно и ненапряжённо.
– Сам регулируешь?
– Конечно, сэр.
Фредди усмехнулся.
–Коня сам корми, чтоб знал тебя, а не конюха, – сказал он по-ковбойски.
И Тим невольно улыбнулся, чувствуя, что не может не подхватить игру.
– Завсегда такое, масса, – ответил он нарочито рабским говором.
И оба с удовольствием захохотали.
Рассмеялся и Джонатан. До чего же ловок ковбой, две фразы – и есть контакт. Вон уже совсем по-свойски болтают, а гриновского приручить – это высший пилотаж.
– Машину арендуешь или кредит взял?
– Нет, сэр, – покачал головой Тим, но без малейших признаков сожаления. – Я в хозяйстве работаю. На автокомбинате.
– Ага, – понимающе кивнул Фредди. – Зарплата и чаевые, так?
– Точненько, масса.
– Неплохо.
– Не жалуюсь, сэр.
– И давно здесь?
– С Нового года, сэр.
Фредди понимающе кивнул: значит, тоже от Хэллоуина сбежал, да, наворотили тогда, но об этом лучше не спрашивать, мину из любопытства не ковыряют, но интересно: в Колумбии тогда Чак, судя по всему, в одиночку орудовал, а этот где тогда отрывался и счёты сводил? Но пока это не нужно, а, значит, и не важно.
Снег уже не голубой, а синий, и небо тёмное. Тим включил фары.
Джонатан озадаченно посмотрел на свои часы.
– Почему так темно? По часам ещё…
– Шестой час, сэр, – ответил Тим. – Уже вечер, –и пояснил: – В декабре в три уже темно.
– Однако, – неопределённо сказал Джонатан.
Тим почувствовал себя задетым, а тут ещё Фредди добавил:
– Нашёл место для жилья, только мигнул и дня нет.
И Тим решился ответить.
– Длинная ночь очень удобна, сэр, всё успеваешь.
Насчёт того, чем в зимнюю ночь заниматься, чтоб хоть и темно, да не холодно, балагурили и в бытовке, и в мужской курилке много, вот он и не сдержался.
Джонатан и Фредди с удовольствием расхохотались.
– И много успел? – спросил сквозь смех Фредди.
Тим самодовольно усмехнулся.
– Троих, сэр.
– Ух ты, чтоб тебя…! – восхитился по-ковбойски Фредди. – Это с Нового года и троих отковал?! Ну, кузнец!
– Двоих с собой привезли, – всё ещё улыбаясь, объяснил Тим. – А третья уже здесь родилась, – и с гордостью: – Коренная гражданка.
Фредди даже присвистнул: о таком обороте он не знал и не думал, это стоит обмозговать, потому как придётся учитывать.
Поворот, ещё поворот, разъезженная грузовиками колея, призрачные силуэты теплиц за сетчатым забором вдоль дороги, а с другой стороны… похоже, сады.
– Большое хозяйство, – задумчиво сказал Джонатан.
– «Флора» на всё Ижорье знаменита, сэр – серьёзно сказал Тим. – Говорят, и в Царьграде свой магазин держит. Ну, и ещё по городам, а север – весь её.
– Большое хозяйство, – повторил Джонатан.
И Фредди кивнул, показывая, что всё понял.
Рядом с большими, чтобы свободно могли разминуться два грузовика, фигурной ковки воротами одноэтажный, развёрнутый торцом к подъездной площадке длинный дом. У его крыльца Тим и остановил машину.
– "Флора", сэр.

ТЕТРАДЬ СТО СЕДЬМАЯ

Розы и клубнику уложили на заднее сиденье, Джонатан и Фредди заняли свои места, Тим захлопнул дверцы и, обежав машину, сел за руль. Фредди посмотрел на часы.
– Без четверти, к семи успеем?
– Постараюсь, сэр, – ответил Тим, срывая машину с места.
– Опоздание на двадцать минут в рамках приличия, – спокойно ответил Джонатан и добавил по-ковбойски: – Не трепыхайся.
Фредди посмотрел на него в зеркальце над лобовым стеклом и промолчал. Да, на клубнику он купился. У одного ранчеро была клубника, он помнит, охраняли её… похлеще племенного табуна. И проволока колючая с банками-дребезжалками, и сторожа, и собаки. Чтоб человека собаками травить – не было такого в Аризоне, а тут за ягоды… так ему тогда и не довелось попробовать, не добрался, а потом тоже то недосуг, то ещё что… ягода дорогая, в самый раз для свадьбы.
Было уже совсем темно, и фонарей как-то не по-городскому мало, но ехали быстро. В машине теперь пахло по-новому, и Тим подумал, что этот запах – роз и клубники – будет долго держаться, он уже замечал, что такие тонкие нежные запахи порой держатся дольше густых и даже пробиваются из-под них. А запах приятный, и он не будет от него избавляться.
В Загорье он въезжал со стороны Старого города – так от «Флоры» ближе, а что там улицы не чищены, так его «пегашка» пройдёт.
Свет фар выхватывал маленькие заснеженные домики за заборами, деревья… Фредди с интересом рассматривал этот город? Да нет, скорее зажиточный, но посёлок.
– И что это?
– Старый город, сэр, – ответил Тим и пояснил: – Здесь своим хозяйством живут.
– От земли? – спросил Джонатан.
– Да, сэр. Ну и ещё подрабатывают.
– Понятно, – кивнул Джонатан.

Женя ещё раз оглядела себя в зеркальном коридоре. Конечно, белое платье через год после свадьбы, да ещё с дочерью-школьницей просто глупо. И претенциозно. А нежно-кремовое из тонкого крепа с изящной драпировкой на юбке и перламутровыми пуговками – это то, что надо, и нигде не мешает, она же не гостья, а хозяйка, и нарядно. Туфли почти в тон, из украшений маленькие серёжки и обручальное колечко, парчовой розы у горла вполне достаточно, очень удачно она её углядела. Ну всё, пора, а то её уже заждались, даже неприлично.
И уже подойдя к двери, она, ойкнув, метнулась обратно к комоду и достала маленькую коробочку. Ну вот, теперь всё в порядке.
Её действительно заждались. И, когда она появилась в дверях гостиной, Алиса, взвизгнув, сорвалась с места, восторженно ахнул Бурлаков, восхищённо присвистнул Андрей, а Эркин… Эркин мгновенно оказался рядом, и его губы нежно коснулись её виска.
– Какая ты красивая, Женя, – услышала она его шёпот и повернулась к нему, встретившись губы в губы.
– Всё правильно, – авторитетно заявила Алиса. – Жених и невеста всегда целуются.
– Ты-то откуда знаешь? – Андрей сделал вид, что хочет дёрнуть её за локон.
– Отстань, – Алиса спряталась за Бурлакова и уже оттуда, считая себя в безопасности, добила противника: – А ежли ты невежа, то иди ты в баню!
– Алиса! – немедленно возмутилась Женя, оторвавшись от Эркина. – Будешь так себя вести, немедленно спать пойдёшь.
– А пусть он меня не доводит.
– Ладно, племяшка, сквитаемся. Женя, во как хорошо!
– Да?! – радостно удивилась Женя. – Вам нравится?
– Очень, – искренне сказал Бурлаков. – Женечка, вы сами чудо и выглядите чудесно.
Когда все всем и всеми восхитились и полюбовались, Женя посмотрела на часы. Без пяти семь. Андрей заметил её движение.
– Подождём чуток, Женя, а?
– Хорошо, – улыбнулась ему Женя. – Конечно, подождём. Да, Эркин, я забыла совсем, вот возьми.
– Что это, Женя? – удивился Эркин, рассматривая маленькую красную коробочку и почему-то медля её открывать.
– Это кольцо, – просто объяснила Женя. – Я хочу, чтобы ты сегодня тоже был с кольцом.
– Конечно, – поддержал её Бурлаков.
Эркин открыл было коробочку, но Андрей остановил его.
– Нет, давайте по правилам. Женя, давай своё кольцо, Алиска, держи, вот так… а вы рядом встаньте, батя, ты наденешь?
Он сейчас был готов что угодно превратить в церемонию, лишь бы потянуть время.
– Нет, – улыбнулся Бурлаков. – Если по правилам, то Эркин наденет Жене, а Женя Эркину.
– А попом кто будет? – спросила Алиса. – Ну, если мы в церкву играем, то поп нужен.
– Ну, ты даёшь, племяшка, не лезь, куда не просят.
– Дедушка, меня опять доводят, – известила Бурлакова Алиса о возможном развитии событий.
– Алиса, прекрати, – сказала Женя, глядя на Эркина. – Эркин, а нам нужны ещё слова?
– Нет, – сразу ответил Эркин, так же неотрывно глядя на Женю. – Я уже дал клятву.
Он взял из коробочки кольцо Жени и надел ей на палец, а потом Женя так же взяла кольцо и надела ему. И так стояли, молча глядя глаза в глаза и держась за руки. Даже Алиса притихла, внимательно и очень серьёзно глядя на них. Щурился, как он сильного света, Бурлаков, прикусил губу Андрей.
Эркин поднёс к лицу их переплетённые пальцы, прижался к ним на мгновение губами и отпустил, улыбнулся своей «настоящей» улыбкой.
– Поздравляю вас, Женечка, Эркин, – обнял их Бурлаков.
Потом Андрей обнимал Эркина и чмокал Женю в щёку. И в разгар этой весёлой суматохи раздался звонок.
– Есть! – выдохнул Андрей. – Я ж говорил, что приедут! – и метнулся в прихожую.
Алиса со всех ног кинулась следом.

Только подрулив к «Беженскому Кораблю» и остановившись у нужного подъезда, Тим сообразил, что семьдесят седьмая – это же… так эти «акулы» к Морозу?! Ну, ну…! Но думать было уже некогда: надо выгружать коробки, а такие господа сами таскать ничего не могут, и о какой же свадьбе шла речь, неужто Андрей жениться надумал, а этих в гости позвал, ну, у лагерника знакомства и похлеще могут быть, это-то понятно, но почему тогда этот… Джонни о годовщине говорил, совсем всё на хрен запуталось.
Большой трёхбашенный дом произвёл на Джонатана и Фредди весьма сильное впечатление.
– В самом деле… корабль, – сказал Джонатан.
– Да, сэр, – откликнулся Тим. – Его все здесь зовут «Беженским Кораблём».
– Угу, – кивнул Фредди и вдруг: – В этом же крыле живёшь?
– В башне, сэр, – ответил Тим, направляясь к подъезду.
Подъезд и лестница не роскошные, как сразу отметил Джонатан, но чистые, все двери с войлочными прокладками, видимо для тепла, на площадке между маршами заметно пахнет табаком, дешёвыми сигаретами, но окурков нет, и перегарного запаха тоже. Ещё одна дверь, длинный, похожий на гостиничный, коридор. Перед дверями разноцветные коврики, но ни картин на стенах, ни ковровой дорожки, хотя… может, это здесь и не нужно. А вот и семьдесят седьмая. Джонатан высвободил руку – он нёс букет, оказавшийся почти в половину его роста – и позвонил.
Секунды напряжённой тишины… и шумно распахивается дверь.
– Во! Я же говорил, что приедут!

Сегодня последний день показывали «Одинокого всадника» с Кларком Гейблом, и Норма собиралась в кино.
– Мама, ты же говорила, что видела его ещё когда в колледже училась.
– Да, – Норма слегка подкрасила губы бледно-розовой гигиенической помадой «от обморожения». – И что из этого? Был закрытый, практически подпольный сеанс, сидели друг у друга на коленках, треск, шум, плёнка рвётся, и вот-вот «полиция нравов» нагрянет.
– Да, я помню, кино – это жидовская выдумка, – фыркнула Джинни.
– Джинни, не повторяй эти глупости, а тем более гадости. А сейчас я посмотрю, нормально, сидя в удобном кресле, в хорошем качестве.
– И с субтитрами.
– Тем более. Буду слушать его подлинный голос. Великий артист.
– Я не спорю, – пожала плечами Джинни. – Но мы его в прошлое воскресенье смотрели. И дважды: сначала по-русски, с… да, дубляжем, а потом ещё ходили на этот же сеанс, с субтитрами.
– Ну и что? – Норма оглядела себя в зеркале и стала одеваться. – Ты же любишь перечитывать книги. Я иду в кино, а ты не хочешь, не иди, найди, чем заняться.
Джинни покраснела.
– Я говорила, ма, сегодня придёт Гриша… Громовой Камень.
– Я помню, – кивнула Норма. – Думаю, ты вполне справишься с приёмом сама. Две серии, к десяти я буду дома, ну, в четверть одиннадцатого. Времени вполне достаточно.
Джинни стала совсем пунцовой.
– Мама…
Норма надела шубу и, ещё раз поглядев в зеркало, поправила шапочку, верхний платок решила не надевать, всё-таки зима только началась и главные морозы ещё впереди, нечего кутаться заранее, поцеловала Джинни в щёку.
– Ты уже большая девочка, Джинни, я всё понимаю. Я люблю тебя.
– Я тоже люблю тебя, мама.
Джинни закрыла за ней дверь и посмотрела на часы. Без двадцати шесть, а Громовой Камень сказал, что придёт в полседьмого, так что они – он и мама – никак не столкнутся, да, мама всё понимает, но всё равно так лучше, и у неё почти час, чтобы подготовиться. Переодеться, подкраситься, сделать причёску, сделать на завтра уроки и… и на всё у неё только один час, даже меньше часа…
…Она успела почти всё, даже к урокам подготовилась, почти подготовилась. А всё остальное успела.
Странно, и чего она так волнуется? Громовой Камень уже бывал у неё, они сидели в гостиной, втроём с мамой, а потом как-то в Культурном Центре в её кабинете и тоже пили чай, и на вечеринках встречались, и каждый день на работе, и в кино ходили, всё-таки это гениальное изобретение, и… и на Купалу ходили! А она… будто впервые. Конечно, что мама пошла в кино посмотреть своего любимца Гейбла, а на её взгляд он несколько слащав и старомоден, Болотников в «Пушки, к бою!» намного эффектнее, все девчонки влюбились, нет, это хорошо, прямо удивительно, как мама всё понимает, но… но чего-то страшно, и хочется, чтобы мама была дома, тогда точно ничего не случится, и не по её вине, а мама была дома, при маме же нельзя, а так… Нет, она – не девочка, и понимает, что водить парня на верёвочке, манить и не давать, в колледже говорили: «динамить», опасно, парни от такого на стенку лезут и сбегают, и рискуешь вовсе ни с чем остаться, а Громовой Камень ей нравится, он совсем не похож на глупых и злобных дикарей из детских книжек и тем более на тех, памятных ещё по имению, да она там и не отличала их от остальных рабов… даже… странно, но она не помнит Мороза, почему? Он такой красивый, должен был кидаться в глаза, а она его ну, никак не может вспомнить. Ну, ладно, об этом она подумает потом, невежливо ждать одного, а думать о другом…
…Громовой Камень пришёл, как и обещал, в полседьмого. Он чувствовал, что сегодня будет что-то решено, и отступать не собирался. Джинни ему нравится, а что она не русская… а сам он кто? Брать девчонку с Равнины, из стойбища? А что та здесь будет делать? Стойбищной скво нужен охотник, а эртилевским… Так это когда ещё он выберется на Равнину, чтобы приглядеть, сговориться с её роднёй, да и тоже… ошибёшься, так не переделаешь, только если вторую брать, а это уж слишком дорогое удовольствие. А здесь развод – дело если не обычное, то вполне терпимое и для обеих сторон не обидное. Так что отступать просто незачем. И снег лёг, так стало легче, а то в дожди ногу так крутило и дёргало, еле на работу ходил, хоть криком кричи, а сухой мороз стал – и всё нормально. И вообще всё хорошо. Костюм он себе купил, недорогой, но приличный, а с пальто успеется, эту зиму он и в шинели проходит, и ботинки под костюм, чтобы не мять брючины в голенищах, даже две пары, для улицы тёплые на меху и лёгкие, носить на работе, правда, и от двух полных зарплат за сентябрь и октябрь у него остался, как это, а, правильно, жизненный минимум, но это всё пустяки, не такое пережили, переживём и это.
Когда позвонили в дверь, Джинни метнулась в последний раз к зеркалу и побежала в прихожую.
– Оу, здравствуй!
– Здравствуй, Джинни, – улыбнулся Громовой Камень, переступая порог.
Он разделся, повесив шинель и ушанку на вешалку, и, заметив новые кожаные шлёпанцы, нагнулся и стал расшнуровывать ботинки. Всё нормально, не тащить же снег на подошвах по всему дому, переобуваться, приходя с улицы, его приучили ещё в эртильском интернате. Шлёпанцы оказались впору. Интересно: это покупали специально для него или просто для гостей? Других тапочек не видно, так что, надо полагать, это для него. Факт… многозначительный.
Переобувшись, Громовой Камень выпрямился и оглядел себя в зеркале. Что ж, костюм, рубашка, даже галстук – всё вполне на уровне, и, пожалуй, на следующей неделе стоит сходить подстричься. В зеркале он увидел стоящую в дверях гостиной Джинни и с улыбкой обернулся к ней.
– Я готов.
– Я тоже, – ответно улыбнулась Джинни. – Проходи.
В гостиной уже включён камин, а на столике выставлено всё для чаепития. Громовой Камень, разумеется, знал, что огонь не настоящий, но сел так, чтобы видеть его: очень уж хорошая имитация, а почему чашек две?
– Мама пошла в кино, – ответила на непрозвучавший вопрос Джинни.
Громовой Камень молча кивнул, не зная, что сказать. Джинни разлила по чашкам чай, пододвинула ближе к нему сахарницу и тарелочку с ломтиками лимона. Горячий крепкий чай с сахаром и лимоном – что может быть лучше?! Только свежеобжаренные оленьи рёбра и… нет, раз недоступно, то и не сравнивай. Громовой Камень с наслаждением отпил и радостно улыбнулся.
– Отличный чай.
– Да? – обрадовалась Джинни. – Это «золотой слон».
Громовой Камень понимающе кивнул. Он тоже знал эту марку, ещё по Равнине. Там маленькая коробочка с золотым выпуклым слоном на крышке менялась на пять пулевых патронов, или на две, а то и три большие пачки «питьевого» чая, и чистым «золотого слона» не заваривали, а подмешивали по щепотке в «питьевой».
– Кексы мама пекла, – Джинни чувствовала себя неуверенно в русских тонкостях с «ты» и «вы» и потому избегала обращений. – А я печенье.
– Очень вкусно.
Джинни польщённо улыбнулась.
– Бери ещё. А… а твоя мама тоже пекла?
Спросила и испугалась своего вопроса: она же не знает, может, у индейцев неприлично об этом спрашивать, ведь Громовой Камень никогда не говорил о своих родителях. Но, к её облегчению, он улыбнулся.
– Пекла. Лепёшки с мёдом. И ягодами, – и, помолчав, чувствуя, что иначе обидит Джинни, продолжил: – Она рано умерла. А отец… ушёл на небо, к ней, когда я учился в школе, за две зимы до посвящения. И тоже от туберкулёза. Это я сейчас понимаю. А тогда… кровяной кашель. От него многие умирают. Я думаю, отец и отправил меня из стойбища в Эртиль, в школу, чтобы уберечь.
Он говорил по-русски, медленно, и Джинни не переспрашивала, хотя не всё понимала, вернее, не понимая отдельных слов, понимала всё.
– Мама была из другого рода, дальнего и не дружественного. Её родня не простила, и отца многие осуждали, нарушителей законов нигде не любят, может, поэтому меня и отпустили легко. И в школу, и на войну, и в Россию. Близкой родни у меня совсем не осталось. С войны вернулся, род свой, а жить в чужой семье пришлось, даже не у родни.
Громовой Камень замолчал, пристально разглядывая рдеющие поленья в камине. И Джинни смотрела на него, не смея нарушить молчание.
Громовой Камень сглотнул, заставил себя допить остывший чай, поднял на Джинни глаза и улыбнулся.
– Я… расстроил тебя?
– Нет, – ответила Джинни и тут же покраснела, сообразив, что сказала не то. – Извини, я не хотела, я…
– Ничего, – Громовой Камень протянул ей чашку. – Налей ещё, очень хороший чай.
И Джинни радостно захлопотала.
Отпив чая, уже Громовой Камень решил рискнуть.
– А у тебя? Остались родные? Там?
– Нет, – покачала головой Джинни. – Папа… умер, мне и года не было, я его совсем не помню, – и тоже, решив быть предельно откровенной, уточнила: – Он погиб, на войне.
Громовой Камень сдержанно кивнул, мысленно быстро подсчитав и сопоставив, что они никак не могли пересечься. Джинни не то тоже подсчитала, не то догадалась, но перевела дыхание и зачем-то заговорила о шестом классе, таком шумном и озорном. Дети хорошие, но рты не закрывают.
– Да, – засмеялся Громовой Камень. – Как воробьи весной.
Джинни не сразу поняла, и Громовой Камень с удовольствием и очень похоже изобразил воробьиную перепалку. Джинни так смеялась, что едва не перевернула свою чашку. Поговорили о школе и учениках, и даже о последних методических указаниях из Ижорска.
Всё выходило хорошо и как-то само собой. Недопитый чай остывал на столике, верхнюю люстру выключили, так что гостиную освещал только камин, а Джинни и Громовой Камень пересели на диван, устроившись рядом и почти вплотную. Разговор о методике преподавания языков продолжался, но был уже не важен и не нужен.
– А… а вот говорят, что индейцы целоваться не умеют! – вдруг, неожиданно для самой себя выпалила Джинни.
– Проверим? – предложил, нисколько не удивившись, Громовой Камень.
Он решительно, но не грубо обнял Джинни, привлекая её к себе.
– Проверим, – повторил он, уже не спрашивая.
Губы у Джинни были мягкими и тёплыми. Смешно, но целоваться, тем более, в губы, у шеванезов действительно не принято, но ещё в школе его этому научила рыжая Лизка-Лиса, ей было уже шестнадцать, десятиклассница, а он – семиклассник, по школьной терминологии «малёк», и обучение та разбитная девчонка начала почти теми же словами: «Индейцы целоваться не умеют». А потом… всякое потом было. Он многому научился. И целоваться тоже.
Почувствовав, что Джинни задыхается, он отпустил её.
– Ну как? Умею?
– Оу, – тихо вздохнула Джинни, опуская голову на его плечо.
– Не понял, – негромко засмеялся Громовой Камень. – А ну-ка, ещё раз.
В последний раз Джинни целовалась в колледже и даже уже не помнила имени тощего вихрастого парнишки, с которым танцевала на вечеринке у Синди, да, та как раз купила потрясающее обалденно-офигительное платье и устроила по этому поводу столь же офигительную вечеринку. А потом… потом было имение и… и всё остальное, о чём вспоминать совсем не хочется, тем более сейчас. Губы Громового Камня показались шершавыми, но это было так приятно и… волнующе, так необыкновенно, что она уже ни о чём не думала, бесстрашно обнимая Громового Камня за плечи и шею.

Отредактировано Зубатка (30-10-2015 06:40:12)