Транзакция девятая
Известие о том, что Алсу, младшенькая, красавица и умница, гордость всего Тирис-Усманово (в самой Москве учится!) собралась замуж на неверного, повергло Фариду Рафаэловну в состояние полной прострации. Но хранительница домашнего очага Тимургалиевых была женщина сильная и волевая, привыкшая ничего заранее не планировать, однако справляться с трудностями по мере их поступления жестко и решительно. А потому, в считанные минуты выйдя из ступора, Фарида обрушила на сошедшую с ума дочь всю мощь собственного мировоззрения, поддерживаемую воззваниями к Аллаху всемогущему и умноженную на силу маминых легких, закаленных в тяжелых боях с соседками за место в магазинной очереди. Перед натиском Фариды не мог устоять никто и никогда: ни муж, ни дети, ни те же соседки, ни собственные родители. Разве что старый Гирей, свекор, прошедший через Афган и две Чеченских, иногда позволял себе манкировать мнением снохи. И то не часто. Алсу устояла. А на фразу: «Если не передумаешь, ты мне не дочь!», повернулась и ушла, хлопнув дверью так, что та на секунду заглушила Фариду. Стерпеть подобное мать, естественно, не могла, но новую порцию проклятий, готовую обрушиться на голову непутевой дочери, прервал свекор.
- Заткнись, баба! – веско произнес Гирей, невозмутимо попыхивая трубочкой. – У девчонки твой характер. Если решила что, остается только согласиться с неминуемым.
- Никогда, - взвилась сноха, перенося огонь на новую цель, - слышишь, никогда моя дочь не станет женой неверного! Не было такого в нашем роду и не будет!
- А не напомнишь, глупая женщина, - хитро прищурился старик, – за кого выскочила замуж твоя прабабка?
- Прадед, - нимало не смутилась Фарида, - был правоверным мусульманином, искренне почитавшим Аллаха!
- Бойцом Красной Армии он был, - не согласился Гирей. – А Аллаха твоего вертел на детородном органе! Вместе с Иисусом и прочим опиумом для народа.
Крыть данный аргумент было нечем. Прадед Фариды в Тирис-Усманово являлся легендой номер один, тем паче никого из знавших его лично в живых давно не осталось. Достоверно было известно, что фамилию «правоверный мусульманин» носил вполне обычную: Остапчук. И имя широко известное: Гиви. И, действительно, был бойцом Красной Армии, оставленным в деревне году в двадцатом или двадцать первом проходящим отрядом. Оставленным умирать. Семейство Азизовых раненого выходило, но тот до конца жизни прихрамывал на левую ногу и не мог шевелить пальцами правой руки. То ли не ждали Гиви Остапчука ни в солнечной Грузии, ни на неньке Украйне, то ли не хотел бравый боец возвращаться на родину инвалидом, а может причиной оказалась Зульфия Азизова, смутным видением мелькавшая перед затуманенным взором бредящего бойца, но после выздоровления он осел в Тирис-Усманове, помогая хозяевам в меру сил и способностей.
Возможно, так бы и дожил тихонько свой век перекалеченный боец в заштатной татарской деревушке, а возможно, и нет: не тот характер. Но судьба распорядилась иначе, приведя в Тирис-Усманово конный отряд не то белых, не то зеленых, не то политически неокрашенных бандитов. Подробности их биографии деревенское устное творчество не сохранило, в отличие от намерений, простых и понятных: выпить всё, что горит, закусить всем, что мекает или кудахчет, и изнасиловать всё, что шевелится. В любом случае, ничем хорошим этот визит деревеньке не грозил. Если бы не выскочил со двора Азизовых хроменький инвалид с верной шашкой в здоровой руке и не порубил банду в бешбармак. Одной левой, так сказать.
Количество убитых в той исторической схватке, согласно легендам, постоянно росло в течение последующего века и уже к периоду развитого социализма перевалило за две сотни. Какова была первоначальная цифра – тайна покрытая мраком, но при вступлении в колхоз нищие ранее Азизовы передали в общее пользование пять лошадей и трех коров. Не считая мелкого рогатого скота, птицы и прочей живности.
А Остапчук тем же вечером посватался к Зульфие, благо ходить далеко не надо было. И отказать герою, к тому же теперь богатому, потенциальная теща не решилась. А невеста и не хотела.
В дальнейшем Гиви, пользовавшийся с того дня непререкаемым авторитетом, организовал в Тирис-Усманове колхоз на несколько лет раньше всеобщей добровольно-принудительной коллективизации и пробыл его председателем до самой войны с немцами, после начала которой, невзирая на возраст и увечья, отправился на фронт. Видимо, ополченцем, но легенда о том умалчивала. Зато гласила, что немцам участие Гиви в боевых действиях обошлось не то в танковый батальон, не то и вовсе в дивизию. Существовала еще версия о трех эскадрильях «Мессершмитов», но большинство склонялось к танковому варианту: летать Остапчук не умел. Он и ходил-то не очень. Так или иначе, но бумаги о награждении Гиви Петровича Остапчука орденом Боевого Красного Знамени (посмертно) вдове принесли, а награды в сорок первом просто так не давали.
Так что, вспоминая прославленного предка мятежной Алсу, старый Гирей хорошо понимал, что делает. Но не такова была Фарида, чтобы сдать позиции по столь ничтожному поводу. И любящая мать, подзуживаемая товарками по магазинным спорам, засобиралась в Москву, спасать дочь от «этого афериста».
Тем временем «аферист» вел свой бой, осложнявшийся тем, что хлопать дверями Лёва Кац не умел, а возражать маме – тем более.
Рахиль Иосифовна Кац была настоящей еврейской мамой. И, как всякая еврейская мама, лучше всех знала, кто, что и как должен делать; кого, чем и от какой болезни лечить; с кем дружить и чем заниматься детям; какая должность и в каком учреждении достойна ее мужа; куда стоит поступать дочери и на ком жениться сыновьям. Мнение мужа, детей и прочих окружающих учитывалось в той мере, в какой не противоречило точке зрения Рахили Иосифовны.
Рвение этой хрупкой миловидной женщины усиливалось чуть большими, чем положено еврейке, скуластостью и раскосостью глаз, наследием предка-бурята, неизвестно каким ветром занесенного в белорусское местечко еще в девятнадцатом веке.
Следует заметить, что добиваться своего мама Кац умела. Совершенно беспомощная во всем, что касалось ее личных дел, Рахиль Иосифовна, отстаивая интересы родных и близких, была способна в пух и прах разнести средних размеров райцентр, обратить в бегство танковую дивизию любого агрессора, пробиться к первому секретарю Московского Обкома Партии или столичному мэру и выйти от него с положительной резолюцией на любом своем заявлении, пусть даже совершенно бредовом.
Любое, самое пустячное дело, Рахиль Иосифовна проворачивала с невероятным размахом, подключая друзей, родственников, знакомых, полузнакомых и совсем незнакомых людей, втягивая научные и общественные круги, народные массы, партком, профком, местком, комитет комсомола, мэрию, городскую Думу, молодежный парламент и кассу взаимопомощи. В итоге бывало, что необходимая вещь одновременно покупалась Рахилью Иосифовной по большому блату втридорога на другом конце Москвы и кем-нибудь из детей в ближнем к дому магазине, где искомое лежало на прилавке больше года, мозоля глаза покупателям и вызывая ненавидящие взгляды продавцов.
Давно привыкший к поведению жены Андрей Кац никогда супруге не возражал, спокойно выслушивая ценные указания по покупке хлеба, забиванию гвоздей, смене пробок, ремонту пылесосов и тиристорному управлению асинхронизированными синхронными электроприводами. Дочь и старший сын кивали головами, подтверждая полное согласие с мамиными словами, но стоило той отвернуться, делали всё по-своему.
До поры до времени Лёва вел себя точно так же. Собственно, мамины активность, бескомпромиссность и жажда бурной деятельности ему совершенно не мешали. До того вечера, когда на пути хорошего тихого мальчика из приличной еврейской семьи не попались сначала три совершенно отмороженных гопника, а следом невысокая стройная девушка, вытащившая из сумочки камчу и устроившая агрессорам весёлую жизнь.
На роль Лёвиной жены Алсу не подходила категорически.
Во-первых, она не была еврейкой. Это условие Рахиль Иосифовна считала основополагающим и, соответственно, остальные аргументы могла бы не озвучивать. Но тогда она бы не была еврейской мамой.
Во-вторых, Алсу не играла ни на скрипке, ни на фортепиано. На думбре играла, на гитаре немного, а на фортепиано – нет. Как может интеллигентная девушка не играть на фортепиано?! Тот факт, что в семье Кац скрипка и клавишные пользовалась не большей популярностью, чем в роду Тимургалиевых, значения не имело, ибо противоречило мнению Рахили Иосифовны.
В-третьих, кандидатка не говорила на идиш! Данное следствие первого пункта из списка недостатков Алсу отягощалось тем, что последняя владеющая этим языком родственница Рахили Иосифовны умерла за полгода до знакомства молодых Андрея и Рахили, и теперь языку предков Лёву могла научить только жена, просто обязанная заранее постигнуть все премудрости. Татарский, башкирский и английский, доступные избраннице сына, в расчет не принимались. Собственно, первые два Рахиль Иосифовна и за языки не считала.
В-четвертых, Алсу училась в институте связи, не относящемся к когорте избранных ВУЗов Москвы. К «когорте» Рахиль Иосифовна относила исключительно институты, куда в брежневские времена «не брали». Но не все, а только некоторые, лично Рахиль Иосифовне известные.
В-пятых, Рахиль Иосифовна не была с детства знакома с родителями невесты. Она вообще с ними не была знакома!
В-шестых, всё свободное время девушка проводила не в театрах и музеях, как положено приличной девочке из хорошей семьи, а в конно-спортивном комплексе, а то и вовсе на ипподроме. И ладно бы играла на скачках, а то гонялась!
Отсутствие московской прописки было лишь девятой причиной после разницы в возрасте молодых (всего-то год!) и ношения невестой джинсов неправильного фасона.
Были еще десятая причина, одиннадцатая и так далее…
Все причины, вплоть до пятидесятой, мама озвучила Лёве немедленно по получении известия, что сын собрался жениться. Убедившись, что ее пламенная речь не произвела нужного эффекта, Рахиль Иосифовна взяла паузу до следующего вечера и, бросив все остальные дела, занималась исключительно устройством семейного счастья сына.
В итоге вернувшись из института Лёва обнаружил на кухне страшно довольную маму в компании незнакомой монументальной дамы и худенькой девочки лет тринадцати. Несмотря на полную (включая черты лица) внешнюю противоположность, дама походила на Рахиль Иосифовну, как одна капля воды на другую.
- Лёва! - торжественно произнесла мама. – Это Сара Абрамовна и Мила. Раз тебе так приспичило жениться, то невеста должна быть человеком нашего круга. Таким, как Милочка!
Малолетняя Милочка смотрела на «жениха» круглыми от ужаса глазами.
Пока выпавший из реальности сын хватал ртом воздух, обе мамы вытолкали «молодых» в соседнюю комнату на предмет «поговорить и познакомиться поближе, но не переходя рамки приличия».
Когда дверь за довольными собой родительницами закрылась, Лёва, наконец, пришел в себя. Впрочем, «невеста» опомнилась чуть раньше
- Если ты решил… - начала Милочка, ехидно прищурившись.
- Мне тоже на фиг не сдалось! - парировал Лёва. – Вот только как это маме объяснить?
Через десять минут дети вывалились из комнаты, и Лёва сообщил родительнице, что Мила играет не на скрипке, а в шахматы; знает на два (татарский и башкирский) языка меньше Алсу; не собирается поступать ни в один вуз (потому что играет в шахматы); младше Лёвы всего на четыре года, не ходит в театры и музеи (потому что играет в шахматы) и, хотя подходит по национальному признаку, не имеет права вступать в брак согласно действующим законам в силу малого возраста. И так далее, по всем пятидесяти пунктам.
Последующая речь Милы практически повторяла Лёвину с заменой местоимения «она» на «он».
- Всё это неважно, - хором резюмировали мамы. – Главное, вы отлично понимаете друг друга. А насчет возраста – можно и подождать четыре года…
- Отлично! – обрадовался сын. – Тогда я быстренько схожу к Алсу, а через несколько лет вернусь обратно!
- Только через мой труп! – заявила Рахиль Иосифовна.
- Мамочка, ну зачем умирать? Я же и все равно на ней женюсь.
На следующий день состоялась встреча с Фирой Моисеевной и Ханой, а на четвертый Лёва напросился к однокурсникам в общагу, где впервые в жизни напился до полной потери ориентации. Гулявшие за Лёвин счет парни оказались существами столь понятливыми и компанейскими, что на поиски сына даже Рахили Иосифовне потребовалось два дня. Но за это время в Москву вернулась Алсу, а следом приехала ее мать.
И если дочь на крыльях любви помчалась прямиком в общагу, где в течение пяти минут разогнала (без помощи камчи) теплую компанию и за два часа привела любимого во вменяемое состояние, то Фируза Рафаэловна с неумолимостью достойной преемницы хана Батыя двинулась прямиком в «гнездо разврата», где и состоялась историческая встреча.
- Так это ты решила женить своего ахмака на моей Алсу?! – ощерилась Фируза на открывшую дверь женщину, и призрачная конница за ее спиной натянула луки, готовая сорваться в убийственную атаку.
- Что?! Значит, эта неотесанная дикарка – Ваша дочь?! Немедленно заберите свою вертихвостку! И чтобы близко не подходила к нашему Лёвочке! - на пути кочевников встал строй дочерна загорелых воинов, укрытых ростовыми щитами и ощетинившихся лесом копий.
И грянул бой! Тучей летели монгольские стрелы, находя лазейки в стене щитов. Верткие кони не успевали уклоняться от дротиков, посланных твердыми руками иудейских бойцов. Ровный строй, когда-то успешно противостоявший прославленным римским легионам, то теснил противника, то откатывался назад, избегая охвата с флангов. Не знавшие поражений монгольские всадники крутили прославленную в народном эпосе «вертушку», выбивая чужих и теряя своих. На смену убитым вставали всё новые и новые силы… Развертывались лавой джигиты «Дикой дивизии» и конники Чойбалсана, занимали позиции резервисты ЦАХАЛ, грохотали пушки, рвались наперерез друг другу танковые клинья, пикировали на противника самолеты…
Дом затих, вслушиваясь в канонаду битвы, женщины зажимали уши детям, испуганно жался к стенам вызванный кем-то наряд полиции, а отставной боцман Северного флота, живущий на верхнем этаже последнего подъезда, непривычной к письму рукой торопливо фиксировал на бумаге выражения и фразеологические обороты разъяренных мамаш, радостно представляя, как удивит бывших сослуживцев на очередной встрече. И только пожилой полуеврей-полутатарин, очень похожий на старого Гирея, невозмутимо попыхивая точно такой же трубочкой, с довольной улыбкой ответил на вопрос случайного прохожего:
- Нормально всё. Лёвка из семьдесят третьей женится.
А в семьдесят третьей квартире медленно развеивался дым сражения, и две уставшие и расстроенные женщины пили на кухне чай, в слезах жалуясь друг другу на непослушных детей…

Транзакция одиннадцатая
Утро воскресенья в семействе Петровых выдалось бурным и суматошным. Дети, которых обычно в школу не добудишься, на этот раз вскочили в семь утра и принялись судорожно разыскивать свои «робы». Именно так они именовали безразмерные брезентовые штаны и куртки, собственноручно притащенные неизвестно откуда полгода назад. У родителей этот наряд энтузиазма не вызывал: облаченные в обновку Петровы-младшие больше всего походили на огородные пугала. И если охламон Колька выглядел так в любой одежде, то ситуация с Наткой отличалась коренным образом.
- Ната! – возмущалась мама. – Как можно! Ты все-таки девочка!
«Все-таки девочка» была непреклонна. По ее и брата убеждению на некоторые «мероприятия» надо было приходить именно в таком облачении. Впрочем, возвращались робы с подобных мероприятий в таком виде, что родители на пару часов меняли к ним отношение: другую одежду было бы просто жалко. Это не мешало матери, тщательно постирав и отгладив «проклятые балахоны», убирать их как можно дальше, причем каждый раз на новое место. Поэтому утро «рабочего дня» привычно начиналось с поиска роб. Собираться накануне события дети то ли забывали, то ли не считали нужным.
Первые десять минут поисков прошли настолько тихо, что не только не потревожили папу, маму и дедушку, но даже бабушка, про чуткость сна которой в семье ходили легенды, и ухом не повела. Только Шарик лениво оторвал голову от подстилки, чтобы тут же пристроить ее обратно. Однако на одиннадцатой минуте Колька уронил с антресолей коробку с коньками, а на двенадцатой навернулся сам. По мнению мальчика, он не упал, а аккуратно спустился, но грохот от «аккуратного спуска» покойников из могил мог поднять. Мертвых в квартире не было, зато живые поднялись все и быстро, после чего утро и стало бурным и суматошным.
Мама с папой присоединились к детским поискам, бабушка озаботилась приготовлением завтрака, Шарик, словно ошпаренный, носился по квартире, путаясь у всех под ногами, а дедушка ушел на балкон, устроился в любимом кресле-качалке, раскурил трубочку и с философским спокойствием наблюдал за носящимися по квартире домашними.
К восьми отутюженные и аккуратно сложенные робы стараниями Шарика были обнаружены на дне ящика для мелкого металлического хлама в папиной мастерской, а с кухни тянуло аппетитными ароматами свежеиспеченных блинов (для Наточки), оладушек (для Коленьки), фриттаты (для дедушки) и подгорелой глазуньи (привет зятю от тещи). Приготовленный для мамы творожок сильных запахов не издавал, а сама бабушка довольствовалась тем, что не доели родные.
Несмотря на возмущенное: «Мы опаздываем!», младшее поколение Петровых было водворено за стол, получило полные тарелки любимой еды и ультимативное: «Пока не съедите, никуда не пойдете!» и принялось в спешном порядке уничтожать деликатесы. К процессу немедленно присоединились родители, и даже дедушка, отложив трубку, перебрался на кухню.
- А куда вы, собственно, собираетесь? – вопросил дедушка, настороженно разглядывая фриттату: ингредиенты данного блюда бабушка каждый раз использовала новые, и за почти сорок лет совместной с дедушкой жизни ни разу не повторилась.
- Деда, у нас субботник! – оживилась Натка, незаметно перекладывая брату на тарелку здоровенный блин.
- Комсомольский! – поддержал Колька, возвращая сестре пару оладушек.
Бабушка, когда торопилась, безошибочно путала вкусы детей.
Мама тонюсеньким слоем намазывала на хлеб самодельный бабушкин творог, осточертевший ей еще в раннем детстве. И только папа с завидным аппетитом уничтожал содержимое собственной тарелки: яичницу глава семейства любил, и мелкие неурядицы не могли испортить ему удовольствие. Впрочем, он не брезговал любой едой.
- Молоды вы еще для комсомола, - дедушка решился, наконец, попробовать кулинарный шедевр жены и теперь говорил, активно втягивая в себя воздух через нос и выдыхая через рот: на этот раз основу начинки составлял жгучий перец.
- Как это молоды? – Колька утащил у сестры очередной блин и демонстративно шмыгнул носом. – Видишь, сопливый!
- И молоко на губах не обсохло, - Натка отхлебнула молока из стакана брата, подвинув взамен свою чашку с чаем. – В общем, мы идем убирать пляж, а вы – на избирательный участок!
- Какой пляж?! – всплеснула руками бабушка. – Холодно же!
- Как убирать?! – мама расчетливо уронила на пол тарелку с творогом. – Там же мусора больше, чем на свалке!
- А зачем нам на избирательный участок? – дедушка запил очередной кусочек фриттаты молоком из стакана внука.
Промолчали только папа, молниеносным движением поймавший тарелку жены и отправивший в рот ее содержимое, и Шарик, которому обломилось сорвавшегося с тарелки творожка. Заодно пес стянул у деда половину фриттаты. Перец животное не смущал абсолютно: по части всеядности Шарик превосходил даже папу.
- По порядку! – Колька уже расправился с завтраком сестры и взял инициативу на себя. – Мы идем не купаться, а убирать мусор. Поэтому температура воздуха и воды нам немного побоку! Мусора много, но нас больше: все седьмые классы из трех школ выходят. И восьмые – тоже. К обеду справимся. Наверное. Успеем еще уроки сделать и в магазин за продуктами сбегать. А на избирательный участок надо идти, чтобы проголосовать за комсомол. Сегодня, если кто не помнит – выборы!
- И что? – спросил папа.
- Папа! – Натка доела Колькины оладушки и освободила рот для дела. – Мы же говорили! Сегодня наши баллотируются! Но по придуманным какими-то идиотами дурацким правилам мы с Колькой голосовать не можем! Поэтому за нас это должны сделать вы. Неужели так трудно? Прийти на участок и поставить галочки за комсомол и Таньку Савину! – девочка повернулась к брату. – У нас же Савина выставилась?
- Факт, Танька! – подтвердил Колька.
- Так вас же двое, а нас четверо, - покачал головой дедушка. – Неравноценно получается. Я лучше покурю…
- Деда!
- И не проси, ягоза! Я последний раз голосовал… - старик задумался. – Не помню когда… Помню, что за Брежнева… Тогда все за него голосовали… И за партию.
- А теперь все голосуют за комсомол! – отрезала внучка. – И за Таньку Савину! Дед, у тебя партбилет сохранился?
- Ну, - очередной кусок завтрака заставил дедушку закашляться.
- Считай, что это тебе партийное поручение, - Натка заботливо протянула старику кружку с водой и переправила остаток фриттаты Шарику. – Члены партии должны поддерживать комсомольцев!
- Ната, а почему ты уверена, что этот «Комсомол» лучше той же «Единой России»?
- Потому что «Комсомол» - это мы! – гордо сказал Колька. – Ты морды нынешних депутатов видела? И кто тебе симпатичней, собственные дети или эти зажравшиеся хари?
- Коля, выбирай выражения, - сделала строгое лицо мама.
- Мам, я тебе когда-нибудь что-то плохое советовала? – сурово спросила Натка.
- Э… - мама замялась, напрягая память. Получалось, что дочь и в самом деле ничего плохого никогда не советовала. Она вообще никогда ничего не советовала.
- Ша, биндюжники! – когда бабушка начинала говорить таким голосом, да еще вставлять «одесские» словечки, спорить с ней решались только внуки. И то не всегда и неуверенно. – Деточки сказали – за комсомол, значит – за комсомол! Пойдем и проголосуем! Бегите, милые, играйте на здоровье! Всё будет, как надо, лично прослежу!
Подрастающее поколение пулей вымелось из квартиры и что было духу помчалось в направлении пляжа. К школе, где был назначен сбор, Петровы безнадежно опаздывали…