Итак, коллеги, после начитывания и обдумывания материала, начинаю выкладку текстов. Всего их будет три. Первый представляет из себя обзор современного состояния "теорий общества", собранный вокруг темы реферата, который я помогал писать сыну (Теории цивилизаций, анализ). Второй будет плеванием в душу СОВРЕМЕННЫХ коммунистов. Третий будет посвящен подробному описанию того, к чему я, собственно, пришел.
И да, половину текстов, названных ниже я таки прочитал, ага.
...

Осознание себя, своей природы и происходящих из нее сильных и слабых сторон есть даже не необходимость, но органически присущее человеку. Тем более это справедливо в обществе, без которого человек не просто не способен выжить, но и не становится человеком, в ином случае превращаясь в получеловека-Маугли. Осознание себя членом общности, поиск места в нем, рождает сначала, в примитивных обществах: «Мы — истинные люди!» А затем и более частное: «Мы — эллины!» — выделяющее родную общность из множества других. Так появляются род, племя, город, народ, нация… В девятнадцатом веке дошли до «цивилизации».
Впрочем, сам термин появляется в трактате «Друг законов» (или в других источниках «Друг человечества» 1757 г.) маркиза де Мирабо еще в середине 18 века, когда в христианском мире бушует философская революция, связанная с кризисом схоластической теологии и теологических же представлений об обществе, а на пространстве Европы под сенью национальных государств растут и крепнут города (civis – латинское город). И строго по Гегелю отрываясь и вступая в противоречие с христианским представлением о человеке и обществе, как пути к Богу, светская парадигма все еще продолжает рассуждать о моральном качестве человека в рамках самого продвинутого сообщества - городского. Оттого, говоря о цивилизации, Мирабо определяет ее, как «смягчение нравов, учтивость, вежливость и знания, распространяемые для того, чтобы соблюдать правила приличия и чтобы эти правила играли роль законов общежития». Т.е. цивилизация есть вписанность человека в городскую среду-социум. За ним Адам Фергюсон в «An Essay on the History of Civil Society» возвещает цивилизацию, как стадию развития общества, характеризующуюся наличием страт, городов, письменности, законов и т. д. Это наполнение термина воцаряется в общественном мнении на вторую половину восемнадцатого века, девятнадцатый и даже до конца двадцатого. Становится оправданием для европоцентризма и самой чудовищной жестокости по отношению к «нецивилизованным», «просвещаемым» чужакам, или знаменем истинных просветителей, боровшихся за развитие человечества. В. Даль в первом издании Толкового словаря: «Цивилизация — общежитие, гражданственность, сознание прав и обязанностей человека и гражданина»; «цивилизовать (народ) — обратить из дикого, грубого быта в гражданственный». Слово это часто употребляли Добролюбов, Писарев, Чернышевский для противопоставления развитого и дикого, общественного и природного начал. Более того, именно в контексте этого определения цивилизации появилась формационная теория Энгельса («Происхождение частной собственности и государства» 1884). Собственно, теория общественных формаций подкрепленная Марксом, в свою очередь гениально обкорнавшим философское наследие Гегеля, составила одну из актуальных и сейчас теорий цивилизации. Более того, именно в рамках этой концепции появилось описание цивилизации, как общества обладающего рядом характерных признаков:
1. разделение труда, как основа экономико-производственных отношений;
2. наличие сети обмена с внешним контролем (арбитражем) и эквивалентом стоимости;
3. наличие классов;
4. наличие устойчивых политических структур.
Эта концепция общества-цивилизации позднее оказалась весьма удобной для других теорий цивилизаций. Беда ее оказалась в политической актуальности, что привело к догматизации этой теории, «замерзанию» в форме отвечавшей реалиям XIX и начала XX веков, но уже никак не второй половины XX века. Однако, методы и идеи, разработанные в этой теории были с успехом применены в более поздних теориях (Бродель, Нефедов).
Рубеж XVIII и XIX веков — это не только время Великой Французской Революции и мировых войн (Наполеоновские войны охватили не только Европу, политическое эхо докатилось до Персии, а морские баталии происходили и на Тихом Океане). С этого момента начинается открытие и научное освоение обществ стоящих на очень высоких ступенях развития. Индия, Китай, исламский мир, а на востоке от Польши засел сильный и страшный «русский медведь», временами смотрящийся в зеркало и вопрошающий сам себя: европеец ли я? Уже в 50-х годах XIX века Жозеф Гобино в «Опыте о неравенстве человеческих рас», оставаясь в рамках европоцентризма, выделяет десяток самобытных цивилизаций. За ним Генрих Рюккерт, все так же оставаясь европоцентристом, обращает внимание на процесс взаимовлияния цивилизаций и ставит вопрос о границах между ними. И тут впервые звучит голос извне — Николай Яковлевич Данилевский озвучивает равноправие, равноценность другой, русской, восточноевропейской, славянской цивилизации, обосновывая ее вновь введенным понятием культурно-исторического типа («Россия и Европа», 1869). Последний представляет собой языковую и политическую общность в развитии (рост, цветение и плодоношение). Разгорается дискуссия между экономико-материалистическим пониманием цивилизации (теория Энгельса) и культурным славянофильством (задающим параллельные европейской линейки развития: “панславянскую” и “Рим-Византия-Россия”). А одновременно с этим не только мода на азиатскую экзотику заразила Европу. Началось освоение культурологами Гегеля, а в научном мире накопился необходимый задел знаний, которые требовали нового осмысления. От описательных трудов вроде де Гроота «Война с демонами и обряды экзорцизма в Древнем Китае» настала пора переходить к обобщающим трудам не только при рассмотрении далеких земель, но и собственно европейской истории, которая в начале XX века пережила потрясение Великой Войны и Великой же Революции.
И в год окончания Первой Мировой Войны выходит пессимистичная работа Освальда Шпенглера «Закат Европы», в которой вслед за Данилевским звучит концепция культурной целостности, проживающей цикл от рождения до смерти. Кстати, Шпенглер внес некоторую терминологическую путаницу, соотнеся содержание термина «цивилизация» с новым термином «высокой культуры», а самим термином «цивилизация» обозначив последнюю стадию существования культурной общности (тем самым связав свою концепцию с модной в то время теорией исторических формаций).
Ни Данилевский, ни Шпенглер не дали ни значительного числа теоретических новаций, ни внятности определений, но задали идею, направление исследования и творчества. И уже начиная с 30-х годов посыпались: Тойнби «Постижение истории» (1934-1961), Бродель «Грамматика цивилизаций» (1969), Питирим Сорокин «Социальная и культурная динамика» (1937-1941), Гумилев со своими статьями цикла «Ландшафт и этнос» (1964-1967).
Тойнби выдвигает идею целостности цивилизации и, что крайне важно — вызова, как движущей силы развития. Вся историческая перспектива у Тойнби это последовательность ответов культурно-языковых общностей на вызовы. При этом, как и его современники — поколение «последних великих» (Р. Киплинг, Дж.Р.Р. Толки(е)н, У. Черчилль …) ставит во главу субъект, и даже вызов рассматривает через призму субъективизма. Прекрасное классическое образование сочеталось в нем с религиозностью, и потому при внимательном чтении возникает понимание — спираль развития цивилизаций поднимается к все более универсальной религии.
Рядом, во Франции, Бродель и его единомышленники из «Школы Анналов» сводят вместе идею культурной целостности общества и марксистскую базу “производящих сил”. Выдвинутая Тойнби концепция вызова у Броделя приобретает материалистическое наполнение, структурируется, формируется в новую теорию, которую в данный момент развивают ряд современных историков, включая С.А. Нефедова («Война и общество. Факторный анализ исторического процесса», «История России. Факторный анализ»).
Питирим Сорокин заходит с другой стороны. Анализ динамики отношений внутри социальных групп, статистическое исследование семей и преступности в самые острые моменты Русской истории, выливаются у него в капитальнейший труд, ставший одним из столпов социологии - “Социальная и культурная динамика”. В ней и последующих работах, критикуя концепцию целостности цивилизаций Тойнби, Сорокин, между тем, дает прекрасный инструментарий для исследования социальных и культурных процессов. В остальном его концепция, согласно которой, Культура есть явление особого рода, гораздо более крупное чем цивилизация, сложное и совершенное, чем организм, не детерминируемый экономикой, скорее отражает кризис мировоззрения (результат жизненных испытаний). В понимании Сорокина культура выступает, как система значений — ценностей, с помощью которых общество интегрируется, поддерживает взаимосвязь своих институтов. Культура определяет энергию и направленность человеческих усилий. Таким образом, кроме социологического инструментария П.Сорокин актуализировал вопрос целеполагания.
Один из его ярких последователей Эдвард Люттвак в цикле работ по стратегическому целеполаганию крупных империй («Стратегия Византийской Империи», «Возвышение Китая наперекор логике стратегии»), по сути подтверждает концепцию вызовов (по Тойнби — неспособность ответить на вызов есть именно проблема стратегии) и энергообеспеченности (ресурсная нехватка по Броделю является еще одной причиной неспособности ответить на вызов) для империй, как систем. А его «Государственный переворот. Практическое пособие» помогает увидеть, что зерно гибели цивилизационных систем — в их собственных внутренних противоречиях или ресурсной нехватке перед лицом внешней, не обязательно реализованной, угрозы.
К этим столпам примыкает и Лев Николаевич Гумилев с его теорией этногенеза и пассионарности, рассматривающей не только динамику развития крупных социальных систем, но и их взаимодействие, как с соседями, так и внутри себя. При этом надо помнить, что поэтико-романтическое описание идеи, с фактологическими лакунами и некоторая оторванность от материалистической базы (особенно идея пассионарности) отнюдь не обесценивает ее. Из нее прекрасно вытекает направление исследования цивилизации с точки зрения взаимодействия элитных групп и процесса зарождения самой элиты в социуме.
Надо отметить, что одним из ближайших результатов и ответом, попыткой ревизии системных теорий, на творчество этих столпов стал географический детерминизм, что отразилось позднее в весьма популярных сейчас работах Д. Даймонда («Коллапс. Почему одни общества выживают а другие умирают» и «Ружья, микробы и сталь: судьбы человеческих обществ»). И хотя концепция эта была опровергнута в работе Тейнтера «Коллапс сложных обществ» (на русский не переводилась, к сожалению), вопрос еще не снят.
Указанные работы породили дискурс восьмидесятых и продолжают оставаться актуальными и сегодня, но уже в развитом последователями виде (Даймонд, Тайнтер, Нефедов). Однако уже в начале девяностых годов политические и культурные потрясения выдвинули ряд новых имен. К таковым относятся Хантингтон, Фукуяма, Фернандес-Арместо, а также Переслегин.
Первые двое скорее выступают иллюстрацией губительности постмодернизма для научной мысли. Так, в целом очень продуктивная, теория Хантингтона об идентичности (в группах разного уровня) на фоне его солипсизма сворачивает социальную реальность во все обостряющийся конфликт цивилизаций (между тем, формы конфликта и синтез на их основе довольно плотно рассматривался Гумилевым). В какой-то мере Хантингтона можно назвать последователем Тойнби, но вне парадигмы устремленности к Богу.
Фукуяма «Конец истории и последний человек», 1992. Пожалуй одно из самых заумных и диагностических произведений западной (! при том, что автор японец), европоцентристской и постмодерновой философской мысли. Кратко писать о нем сложно, если использовать только цензурные выражения, т.к. теория его представляет из себя лоскутное одеяло из фрагментов Тойнби (из которого вырезали Бога) сшитых либеральными лозунгами. Это для реферата студента очень странно выглядит!!!
В 2009 году на русском языке вышла книга «Цивилизации» Фелипе Фернандеса-Арместо, британского историка испанского происхождения. Интересно, что наряду с возвращением к проблеме “вызова-ответа” (Тойнби), автор использует идею идентичности (Хантингтон) и целеполагания (Сорокин), как одних из главнейших факторов выживания и развития цивилизаций, полагая материальный фактор жизненно-важным, но не определяющим. Впрочем, по манере, он близок к Броделю и “Школе Анналов” и, по сути, дополняет их в теме отношения более локальных обществ со средой. Так, у него хорошо представлена концепция утери части технологий, при выдавливании сложившегося и осознающего себя общества в менее продуктивную среду, при фрагментарном сохранении более высоких технологий.
Крайне интересны современные российские авторы: С.Б. Переслегин и С.А.Нефедов.
С.Б. Переслегин автор таких работ, как «Самоучитель игры на мировой шахматной доске», «Вторая мировая война между реальностями», «Сумма стратегий» и «Nation State: кризис управления», является последовательным сторонником применения “теории систем” в отношении общества, как системы, а кроме того и субъективным материалистом (в терминологии Гегеля). Постоянно апеллируя и к Броделю, и к Тойнби (концепции общества-системы и вызова-ответа) и Хантингтону с его идеей идентичности, он также активно работает с темой реальности, как суммы представлений группы, в основу которой полагается цель (апелляция к Сорокину). Работает с уровня малых групп (в 3-7 человек), последовательно выходя на уровни сверхбольших социумов, что роднит его с Гумилевым. Ему принадлежит идея квазиживых информ-объектов, являющихся суммой взаимодействий людей в группах (впрочем, первенство в идее здесь принадлежит Гоббсу или Андрееву, но Переслегин сумел подвести под это хоть какую-то материалистическую базу… хоть какую-то). Сделанные им и его единомышленниками прогнозы по развитию ситуации в мире подтверждаются сейчас в большой мере, что заставляет отнестись к его теории со вниманием. Но зашкаливающий субъективизм, доходящий до солипсизма, настраивает на осторожность.
Фамилию Сергея Александровича Нефедова я упоминал выше в связи с Тойнби и Броделем. Однако, только ими автор не ограничивается. Ему принадлежит весьма органичная и емкая, при том вполне научная (без ухода в мистику) теория развития обществ, учитывающая не только производительные силы, но и развитие и взаимодействие элит. Очень широко используя статистические исследования и рассматривая культуру, как сумму социальных технологий, он дает целостную картину динамики общественных систем в рамках традиционной и индустриальной технологических страт.
Таким образом, мы можем увидеть, что теории цивилизаций проходят путь развития вместе с обществом, одновременно отвергая предыдущие теории, как недостаточные, устаревшие, но используя предложенные в них методики. Вспоминая Гегеля, можно заметить, что каждый раз, когда новая теория вступает в противоречие со старой, происходит «снятие» этого противоречия, через вытеснение, но ни в коем случае не категорический отказ, прежней теории. Она остается органической частью новой идеи.
При этом приходится констатировать, что на данный момент созданы несколько соперничающих друг с другом концепций цивилизаций, вмещающих в себя наработки предыдущих поколений философов наряду с результатами исторических, культурологических и социологических исследований. Большинство из них несет в себе интересные и полезные идеи, но целостная картина различается по характеру дуальных пар: идеализм/материализм, объективизм/субъективизм. Понятно, что в политической и научной работе как-то использовать пару «субъективный идеализм» невозможно, а остальные пользователь может выбрать, ориентируясь на собственный вкус.

Фсе… крыша уехала