Дима! С наступившим Новым годом! А извиняться-то не за что. Я для того и выкладываю тут тексты, чтобы понять, что надо переработать. Ошибки, поспешки и очепятки... ))) а куда без них? Так что спасибо - учту и исправлю.

Часть первая

Глава первая
Без выходных
Москва. Лубянка. 21 февраля 1940 года.

Февральский вечер быстро перетекал в февральскую же ночь. В кабинете наркома внутренних дел СССР горела лампа под абажуром, Лаврентий Павлович внимательно изучал документы из тонкой папки, лежащей на столе, что-то подчеркивал, делал записи в блокноте. Он работал. Работоспособность наркома была потрясающей. Именно благодаря ей он стал самым эффективным менеджером двадцатого века. В МОЕЙ реальности даже солидная доза радиации, полученная товарищем Берией при осуществлении ядерного проекта, на работоспособность «всесильного наркома» не сильно повлияла. Была у Лаврентия Павловича еще одна сильная сторона: умел создавать команды, подбирать кадры, и очень четко расставлял приоритеты. Сейчас ему работы прибавилось. И виной этому был человек, который уже несколько дней марал бумагу в одном из самых «комфортабельных» «подвалов»  Лубянки. А головной боли у всесильного наркома становилось все больше и больше. Эта наглая сволочь из будущего раздражала наркома именно своей нахрапистостью, даже наглостью, какой-то отчаянной, до глупости, храбростью и безрассудством. Нет, он наркому не хамил. Но казалось, что-то постоянно прячет у себя за пазухой, смотрит на него немного свысока… И откуда он на его голову взялся, неужели действительно из будущего? Выскочка! А как этот «попаданец», как он себя именует, ловко уходит от некоторых тем! Да, на прямой вопрос: когда я умру, дал ответ точный 26 июня 1953 года, да, пятьдесят четыре года всего. А вот про причину смерти спросить не дал возможности, перевел разговор на заговор маршалов. И все-таки спросил его, отчего умру, так сказал, что нет точных данных, но вот с радиацией надо быть очень осторожным!
Если бы не Хозяин, он бы уже давно все пел в руках его следователей, да, верно, но ЕСЛИ он действительно из будущего, то желательно, чтобы его сотрудничество было добровольным. Это аксиома. Так получится лучше. И в который раз нарком придушил в себе желание получить немедленные ответы на те вопросы, которые интересовали его больше всего. Как сказал этот Писатель, сначала – самое срочное, остальное может немножечко подождать!
Нарком потянулся к новой папочке – несколько листов, пробежался, так, интересно, нумерация не совершенно точная, значит, эти два листа он написал, когда писал о работе стратегической разведки, вот эти листы идут подряд – взялся за тему. Эти два вразнобой – дополнял по ходу, что-то вспоминая, а тут нумерация вообще из «ночной папки». Ну что же, надо читать. Не смотря на некоторое раздражение и негативное восприятие своего подопечного, Лаврентий Павлович не мог не согласиться с тем, что документы, которые составляет комдив Виноградов или как там его, Толоконников, нет, САМ приказал, значит, комдив Алексей Иванович Виноградов, документы-то толковые, составлены правильно, логично, аргументация мощная, хотя и не бесспорная... И умеет, гад, выстроить беседу, пытаешься его прижать, а он тебе выкладывает что-то такое, что как обухом по голове. Вот, как он сделал во время первого знакомства? Последняя бумажка, что он положил на стол, данные о залежах еще не открытых полезных ископаемых с их точными координатами. Где, что, и примерно сколько! Золото. Алмазы. Нефть. И еще несколько стратегических позиций. Знал ведь, мерзавец, что эта информация проверяется, пусть медленно, но проверяется точно. И ценность ее! Ой, какая ценность ее! И что теперь? Неприкасаемый! Писатель хренов! Пишет! Каждый день пишет стопку сверхсекретной документации и руки не отсохнут у него, болезного!
Лаврентий Павлович отложил последний листок, закрыл папку, аккуратно завязал матерчатые полоски завязок, после чего спрятал папку в сейф. Эти документы он пока что никому не доверял из своих сотрудников. Впрочем, работы его сотрудникам прибавилось. Бегают. Проверяют! Носом землю роют! Спать им некогда! Ничего! Не на пляже работают спасателями. Всесильный нарком с чувством непонятного сожаления осмотрел стол, на котором он насиловал несовершеннолетних девочек. И вспомнил этот разговор.
- Что это вы, товарищ комдив так мой стол рассматриваете? Ничего необычного в нём нет, насколько я понимаю. – на это раз раздражение в голосе наркому сдержать не удалось.
И тут «попаданец» этот сумел наркома ошарашить:
- Неудобно тут, товарищ нарком. – вроде как о чем-то задумался, а вот вырвалось про стол…
- Что неудобно? – еще не понял комдива нарком.
- Стол неудобный, чтобы на нем несовершеннолетних девочек насиловать! – он выдал это, потом понял, какую дурость ляпнул, и чуть язык себе не прикусил.
А Берия вспомнил, как у него чуть удар не начался! Давление точно зашкалило. Он и слова выдавить из себя не мог, руки скрючило так, что мог впиться ему, этому идиоту военному в глотку… Но быстро пришел в себя. Сверкнул из-под пенсне взглядом, как будто прицелился. Но сказать ничего не успел. Писатель пришел в себя первым.
- Извините, товарищ нарком внутренних дел. Объясняю. После вашей смерти много чего про вас напишут, хорошего. И не очень. Вот и пойдет гулять такая байка, что вы тут развлекались.
Он там еще пару минут извинялся, понимая, что смерть его вот-вот просвистела мимо, но очень-очень близко. Пусть живет пока что… Да, сам нарком перевел это в шутку, перевел… но этой ГЛУПОСТИ нарком забывать не хотел и не мог. Вспоминая этот эпизод, Лаврентий Павлович сделал несколько главных выводов: первое, не всех врагов ему удалось придушить. Кто-то остался на свободе и живым. Недоработка. А сегодня еще вспомнил фразу, которую он обронил Хозяину, недавно совсем… И ведь ляпнул и про школьниц, и про стол… Что же это такое! Насиловать! Девочек сюда тащить! Когда??? Поспать шесть часов подряд это уже огромное счастье! Застолья у вождя? Так это не отдых! Попробуй там расслабься! И пить надо, и веселым быть надо, и за языком следить надо! А стол этот я все-таки заменю! Подарю его попаданцу, на свадьбу подарю, пусть любуется!
Лаврентий Павлович вспомнил, как Виноградов назвал его в разговоре «всесильным наркомом» и «лучшим менеджером двадцатого столетия», насчет второго, комплимент показался ему несколько странным, а вот про всесильность вообще отдавало каким-то издевательством, что ли. Какое там всесильный! Даже САМ не настолько всесильный, как могло бы показаться с первого взгляда. Что говорить о нем, всего лишь наркоме! Берия потянулся к трубке телефона, но тут раздался звонок из другого аппарата. Звонил человек, которому не ответить было невозможно. Нарком поднял трубку, чтобы услышать этот чуть отдающий легкой хрипотцой голос:
- Как дела, Лаврэнтий? Ты уже готов дать мне ответ, Писатель наш друг или враг?
Да, тут юлить нельзя. Ответ должен быть четким и однозначным. Ну что же…
- Мое мнение, товарищ Сталин, что истинные мотивы своего появления Писатель еще не раскрыл. Он сам себе на уме. Не враг – это точно. Но и в друзья его записывать рано.
- Вот как? – голос Сталина спокойный, в такие минуты надо постараться максимально точно донести свою точку зрения.
- На мой взгляд, информации от Писателя можно верить примерно наполовину.
- И как ты прэдлагаешь эту половину отделять от другой? Монетку кидать будешь? Орел – вэрим, решка – нэ верим? Так?
- Никак нет, товарищ Сталин. Это не наш метод. Анализ. Проверка. Уточнение деталей. Ничего нового. Только я бы хотел привлечь для работы с Писателем несколько толковых следователей. Не сейчас. Пусть пока пишет. Когда отпишется. А сейчас ситуация такая: то одного ученого надо дернуть, то другого, считаю, надо бы создать экспертную группу – так будет проще.
- А режиму секрэтности это не повредит? – спросил Вождь после небольшой паузы, обдумывал предложение своего соратника…
- На мой взгляд, лучше привлечь ограниченный круг лиц, чем сбрасывать кусочки информации то одному, то другому. Тщательно отберем товарищей, оформим им самый строгий допуск…
- Хорошо, подумаем, подбери кандидатуры, обсудим… На свидание нэ просится, с этой, Лурья?
- По документам Маргарита Лурье, товарищ Сталин. Нет, заявил, что предупредил девушку о возможном длительном отсутствии. Ни записки, ни звонка, никаких попыток контактов не предпринимает. Пишет.
- И что, много пишет? – в словах Сталина прозвучала настороженность.
- Так точно! Завтра в кабинет еще один сейф установят.
Лаврентий Павлович чуть перевел дух, вроде бы разговор близится к концу, но вождь его опять чуть огорошил.
- И где он у тебя работает? В подвалах Лубянки, да?
- В камере внутренней тюрьмы. Создали ему все условия.
- Лаврэнтий, ты же сам сказал, что он не враг. Значит, пришла пора, сдэлай так, чтобы он СТАЛ нашим другом! Подумай, чтобы условия для работы товарища комдива были не просто хорошие, а очень хорошие. А охрана надежная, но нэ замэтная. Устрой его где-то на природе. Ясно? Ты и сам все это знаешь, зачем тебе такое повторять, да?
Наркому все было ясно. Такие указания Сталина не оговариваются. И возражать не стоит, даже если у тебя есть серьезные аргументы против. А Берия почему-то выпускать комдива-Писателя из своих рук не хотел. Но правильно надо реагировать, правильно:
- Так точно, товарищ Сталин, тем более, есть одна идея.
- Ладно. Я тебя с твоими хорошими идеями и не очень завтра жду. И по всэм выводам по Писателю тоже. Завтра в шестнадцать ровно.
- Слушаюсь!
«Вот завтра и попробую переубедить вождя, что выпускать птичку из клетки рановато» - решил про себя не такой уж и всесильный нарком.

Глава вторая
Без отдыха
Самый комфортный подвал Лубянки. 21 февраля 1940 года.

Я сидел за столом в том самом страшном подвале самого высокого здания в Москве. Почему высокого? Потому что отсюда хорошо видна Колыма. Почему в подвале? Не знаю! Когда вели сюда по этим переходам, впечатление было, что точно в подвал ведут. Спуски, подъемы, бесконечные углы и повороты. Вроде бы вестибулярный аппарат говорит, что я над поверхностью земли, а не под нею, и ящик бетонный, а не деревянный, если верить пальцам, которые их прощупали. Но все равно неуютно. С одной стороны, было хорошим знаком, что меня сюда притащили, оставив ремень и знаки отличия никто не срывал. Следовательно, я не заключенный, и в правах своих не поражен. С другой стороны, меня тщательно обыскали, так что я был вроде как голый…
В чем тут комфорт? Думаю, это помещение в Лубянке предназначалось для особых гостей, которые и не враги, но которых надо содержать под надзором и (или) защитой. У меня была небольшая камера без окон (бетонный ящик), в которой я спал, там же располагался умывальник с зеркалом, тумбочка с туалетными принадлежностями и небольшой столик с настольной лампой под абажуром и стопкой пронумерованной бумаги. Последней деталью столика была ручка-самописка и пузырек с чернилами. Работал я в другой камере, время работы и график соблюдались неукоснительно. В нужное время меня провожали в камеру напротив, где и были созданы условия для работы. В нужное время помещали обратно. В нужное время еда – тоже в моей «домашней» камере. А этот небольшой столик с лампой предназначался для того случая, когда мне захочется какую-то срочную мысль зафиксировать. А у меня каждая мысль срочная! Так что этот столик использовался мною на всю катушку. Я вообще спал всего четыре часа в сутки. Мне этого достаточно – подправили при подготовке  что-то в мозгах так, что стал спать меньше.
Извините, забыл представиться. Меня звали Андрей Толоконников. И было это восемьдесят лет тому вперед. Я – инвалид с детства, страдающий от неизлечимого заболевания ДЦП. Конечно, что-то медицина делает, но в моем случае у меня было совершенно бесполезное тело и вполне рабочие мозги. Когда не стало родителей, ухаживающих за мной, мне предложили работу. Эксперимент мозговедов оказался успешным. Так я оказался в теле сорокалетнего комбрига Алексея Ивановича Виноградова, командира 44-й стрелковой дивизией. Получил здоровое крепкое тело, живи, двигайся и наслаждайся жизнью! Вот только дивизия двигалась на фронт Зимней войны. И до разгрома ее на Раатской дороге, с последующими оргвыводами в отношении меня в виде расстрела перед строем, оставалось всего ничего. Выкрутился. Мне очень помог майор Чернов, которого удалось сосватать на должность начальника штаба дивизии. Удалось разбить финнов, деблокировать 163-ю дивизию, а потом прорваться к Оулу, перекрыв важную железную дорогу, по которой Финляндия получала помощь из Швеции. События Советско-финляндской войны 1939-1940 годов изменилась. Маршал Тимошенко раньше принял командование фронтом, и в самом начале января успешно прорвал линию Маннергейма. А после этого был процесс над военным преступником полковником Ялмаром Сииласвуо. Зачем мне понадобился этот процесс? Так тренировка перед Нюрнбергом должна была быть? Вот я ее и устроил нашим ответственным органам. Но дело не только в этой тренировке. Дело в том, что в англосаксонской юриспруденции называется созданием прецедента. Нужен первый процесс, в котором военного осудят за военные преступления. Реальные, а не выдуманные. Самым тщательным образом запротоколированные. И где прозвучат такие определения, как «геноцид», «военные преступления», «преступления против мирного населения». Кому-то может показаться, что я таким образом хотел предупредить Гитлера и уменьшить зверства оккупантов на нашей земле. Но я не такой наивный. Они ведь придут сюда, уверенные, что идут побеждать, они придут сюда, чтобы убивать и уничтожать славян и народы СССР, оставляя в живых только рабов, которые должны будут безропотно обслуживать своих хозяев. Это верно. Но когда дела у них пойдут не так хорошо, они обязательно задумаются над тем, что своя шкура может вот-вот подгореть. Может быть тогда, когда получат по зубам и начнут катиться назад, зверствовать станут меньше.
А дальше, награждение, встреча с интересной девушкой, любовь, которая вспыхнула толи из-за многолетнего простоя, буйства гормонов, то ли от того, что пришла пора и он влюбился. И был разговор с товарищем Берия. Когда я не писал, не работал, в немногочисленные часы отдыха и одноразовой прогулки в абсолютном одиночестве в тюремном дворике, я размышлял над тем, правильно ли я все сделал, а, может быть, надо было продолжать юлить и скрывать свою сущность? Ну да, от таких людей, как Берия и работники его конторки многое скроешь! Конечно, меня готовили к противодействию психологическому давлению, гипнозу, были поставлены какие-то ментальные блоки, в которые я не особо верил. Ну, не тот уровень науки пока что! И сейчас пока что, и тогда пока что. Снижение болевого порога? Это я умею. Но всякому умению есть свой предел. Так что при правильной работе – и этот барьер взяли бы. А говорю я это потому, что при попытке скрыть правду, никто бы меня от сотрудников этого уважаемого заведения уже не прикрыл бы, так что достали бы они меня до самого копчика, нутром чую. То есть возможность поиграть в молчанку-то была. И ее не было на самом-то деле. Объясняю: я лично считаю того «попаданца», который не пытается донести информацию о войне руководству страны – последним мерзавцем. И совершай ты подвиги на фронте, ломай историю под себя, старайся просто выжить в страхе перед ужасной машиной принуждения, именуемой государством большевиков, не имеет никакого значения. Ты обязан попытаться донести информацию! Потому что на одной чаше весов твоя жалкая жизнь, на другой – двадцать семь миллионов тех, кто погибнет потому что кто-то промолчал. Это как у Галича: «Промолчи – попадешь в палачи». Что? Галич наоборот? Нет, как раз все точно. Можно по-разному относится к Сталину, Берии и сталинизму. Можно осуждать Октябрьскую революцию и Гражданскую войну. Суть не важна. Важно то, что перед лицом Врага они – руководители твоей страны. Они поведут твой народ к Победе. А твоя цель – седлать так, чтобы наш народ потерял как можно меньше людей. Все равно потери будут огромные. Но! Самые большие потери были среди мирного населения! Значит, надо сделать так, чтобы их было как можно меньше. Это как в Белом движении. Когда Гитлер напал, была позиция генерала Краснова, который пошел служить нацистам, и была позиция генерала Деникина, который сотрудничать с врагом отказался. Мне ближе позиция Антона Ивановича.
Для меня решение раскрыться и сотрудничать с властью было простым и элементарным. Главным было раскрыться так, чтобы не вызвать у руководства отторжения, с летальным исходом или таким же реальным содержанием в застенках. Нет. Я морально готовил себя к тому, что могу стать чем-то вроде «железной маски». Вечный узник, в знаниях которого слишком много печали. И который своими знаниями и полезен, и опасен одновременно. И я это для себя принял. Не мне устанавливать правила этой игры. Поэтому программа моих действий была простая: выжить, утвердится, стать заметным, вызвать к себе интерес, дать ценную информацию, которую легко проверить, раскрыться, а дальше как повезет. Самое важное в моей миссии – не мои условия существования и даже не время моего существования, а уровень доверия к той информации, которую я предоставлю. Да, я манипулировал информацией, давая ее небольшими дозами и только так, чтобы можно было легко проверить ее и быстро подтвердить. Кроме этого, я передавал стратегическую информацию, которая имела громадную ценность. Те же залежи полезных ископаемых с их точными координатами! Это экономия времени, денег, это создание стратегической прочности государства. Понимаю, что этого мало – главная проблема в том, что страна действительно не успевает подготовится к войне. Спешка, принятие необоснованных решений, метание между программами, постоянная под ковёрная борьба, осложненная самым массовым и действенным приемом уничтожения соперника – доносительством. Я до сих пор сомневаюсь, все ли я делаю правильно. Но… делаю, потому что не могу иначе.
Неожиданно я провалился в сон и спал все пять часов без перерыва, крепко, так что проснулся свежим и готовым к работе. Умылся. Привел себя в порядок, сделал комплекс физических упражнений, пусть не такой уж сложный, как хотелось, места было маловато, но что позволяли условия. На ужин мне всегда давали какой-то алкоголь: чаще всего водку или коньяк, иногда красное вино. Но я себе не позволял, а тут что-то потянуло на алкоголь, ветер перемен почувствовал, что ли? Это в бетонной-то коробке? Да, захотелось вкусного сладкого красного, как рубин, вина, но… утром права не имею. Нет. Работай и наслаждайся весьма узким кругом общения.
За все это время мной занимался один и тот же человек – личный порученец Берии, потому что именно он собирал бумажки, сверял номера, уносил и приносил папки. Кто накрывал на стол, убирался в камере – не скажу, ни разу не видел и не замечал. До завтрака был еще почти целый час, поэтому я решил еще немного поработать. Взялся за перо и тут меня остановил неожиданный вопрос: а не был ли мой «провал» запланирован заранее? Может быть, меня готовили именно с таким прицелом, чтобы рано или поздно на меня вышли те, кому надо? Но времени проанализировать ситуацию у меня уже не было. Дверь открылась, в камеру вошел порученец Берии в чине лейтенанта госбезопасности, он привычно всмотрелся в помещение, окинул взглядом-прицелом меня, простого и незаслуженного попаданца, после чего произнес:
- С вещами на выход!
Я несколько злорадно усмехнулся в ответ. Из вещей тут было только то, что на мне, и то, это были не мои вещи, а выданные моему телу во временное пользование в данном, простите за тавтологию, времени.