***

«С вами Виктория Бэссил и мы находимся на борту прогулочной яхты «Ведьма», порт приписки Сити-Айленд, штат Нью-Йорк. На рассвете мы покинули порт древнего города Таллинн, фильм о котором я представлю в ближайшем будущем. Три дня погода не давала нам выйти в море, но нашими молитвами всё наладилось. Сейчас время чая и капитан Ричард Смоллетт любезно согласился на интервью».
Камера дала общий вид, показала несколько судов вдалеке, развивающийся на корме флаг и сосредоточилась на капитане яхты в строгом кителе со значком «Hudson River Yacht Club», с фуражкой и чашкой в руке. Смоллетт выглядел довольным и высокомерным, как и положено американским капитанам. Столовые приборы сверкали на кремовой скатерти, из носика чайника поднимался лёгкий пар. И если капитана яхты показали до пояса, то девушку во всём великолепии от головы до ног. Виктория красовалось в безупречном белом костюме и шляпке. Полувоенная одежда выгодно подчёркивала все её достоинства, оставляя широкое поле для фантазий и желаний. Лет пять назад её бы назвали концентрацией пошлости, но сейчас это был стиль, которому вскоре многие начнут подражать. Она уже как-то демонстрировала этот наряд на Финляндском вокзале, только сейчас длина юбки скрывала немного меньше восхитительных ножек.
«Мистер Смоллетт, — произнесла Виктория, — я поражена вашими наградами: победитель гонки на буерах на Гудзоне, победитель кругосветной регаты, кубок «Сотни гиней» (кубок Америки), десятки побед в гандикапах, вы представляете старейшую династию моряков. Ваш прапрадед был знаком с Бенджамином Франклином, участвовал в бою в составе эскадры Джона Пол Джонса у мыса Фламборо-Хед, командовал бригантиной. Я знаю, что вы не расстаётесь с одной реликвией, которую Джонс передал за заслуги вашему предку, а именно флаг с «Серапис», первый флаг США, увиденный в Европе. Насколько я помню курс истории, этот 44-х пушечный корабль в итоге оказался во Франции».
«Ваша правда, миссис, — ответил капитан. — Джон был вынужден передать «Серапис» в дар французам. Мой прапрадед был в составе делегации на аудиенции у Людовика XVI. Тогда это была необходимость, но отдавать с кораблём флаг, на такое никто из моряков пойти не мог».
«И эта реликвия храниться сейчас на этой яхте?».
«Абсолютно верно, миссис. Камбалу мне… хм…».
«Вы не боитесь, что с этой ценностью, я бы сказала с достояние нации, может что-нибудь случиться? Ведь по своей значимости, первый военно-морской флаг США можно сравнить и с Декларацией Независимости».
«Не беспокойтесь миссис, в случае беды, я поступлю как мой прапрадед, оберну флаг вокруг своего тела и спасу его».
«Скажите, мистер Смоллетт, а могли бы вы показать для меня и американских зрителей этот флаг?».
«Это можно устроить, — недолго думая, произнёс Смоллетт. — Я дам команду поднять «John Paul Jones». Давненько оно не покидало рундука. Пусть полотнище почувствует свежий запах моря».
Пока матрос побежал за рундуком, Виктория задала неожиданный вопрос:
«Мистер Смоллетт, я не прощу себе, если не выясню, откуда появилось ваше выражение про ремень и камбалу».
«Я начинал простым матросом и работал на канатах, — охотно стал делиться воспоминаниями Ричард. — Чтобы пеньковые канаты не гнили, их смолят, и тягать их можно только в рукавицах. Эти рукавицы плоские, как эта рыба. Новички часто, где ни попадя оставляют грязные рукавицы, а боцман заставлял матросов прятать их под ремень. Наш так часто повторял это, что у меня вошло в привычку».
Камера показала лицо Виктории, и она произнесла:
«Я просто млею, когда капитан произносит эти слова», — и улыбнулась той самой улыбкой, которую мужчины и женщины называют с одной и той же буквы «Б». Только в первом случае можно посмотреть на небеса, а во втором это слово сходно с незаурядным ругательством.
Когда шёл подъём флага, Виктория звонким голосом пропела несколько куплетов «Знамя, усыпанное звёздами»  как звук на общем фоне сменился противным гулом и буквально в кабельтове от яхты вырос фонтан из воды от разорвавшейся бомбы. Камера тут же задрала объектив в небо и сняла немецкий самолёт, а потом еще один и ещё. Все они сбрасывали бомбы. Вдруг по воде прошла отчётливо видимая линия из всплесков и несколько пуль угодили в яхту и даже в рынду, отчего колокол издал несвойственный «бом-м-м», а флаг на флагштоке стал сползать. Перебитый линь завертелся и поспешил вверх, как погибшая душа.
«Камбалу мне за ремень! Нас атакуют! Защищайте флаг! — кричал Ричард Смоллетт, оказавшись под обстрелом.
В какой-то момент из люка яхты высунулась голова.
«Кэп, получен сигнал «SOS», санитарный транспорт терпит бедствие».
«Идём на помощь!» — отдал команду капитан.
После этих слов водяной столб обрушился на яхту, и камера потеряла равновесие.
В кинозале, где происходил просмотр ещё не вышедшего в прокат документального фильма, воцарилась тишина. В помещении находились президент Рузвельт и Джозэф Дэвис, принёсший бобину с киноплёнкой.
— Джозеф, есть возможность не знакомить широкую публику с этой лентой? — произнёс человек в инвалидном кресле.
— Время упущено. Эта грымза Сисси Патэрсон уже организовала шоу. Показ начнётся сегодня вечером. Я получил копию три часа назад, и нет гарантии, что она не единственная.
— Как это всё не вовремя, — проворчал Рузвельт. — А может, найдётся пару парней, которые устроят своё шоу?
— Я бы не советовал. Да и что в этой хронике такого, из-за чего ты хочешь рискнуть?
Рузвельт снял очки и стал старательно протирать стёкла замшей.
— Флаг, Джозеф, — с капелькой разочарования в голосе, констатировал он. — Эта Бэссил точно подметила, что его можно сравнить с декларацией. Для простого американца это слишком много. Авиация Германии обстреляла наш флаг и не простой, реликвию. Флаг победы. Это тот случай, когда тебя взяли «на слабо» и вывернуться не получается.
— Этот Смоллетт сам полез спасать русских.
— Сам, потому что это долг моряка , и я знаю об этом лучше тебя. Но сначала его бомбили, а потом прошлись из пулемёта. По прогулочной яхте из пулемёта, это знаешь, не случайный выстрел сошедшего с ума идиота в каске! Я ума не приложу, был он в нейтральных водах или нет, да и неважно это сейчас. Ты сам в курсе, что к нам пока не лезут, даже несмотря на все наши действия и заявления. Но флаг… я не хочу остаться в памяти народа президентом, который не пошёл защищать свой флаг.
— Можно провести расследование, — подал идею Дэвис. — Мы не признали вхождение Прибалтийских республик в состав СССР, и если нападение произошло в территориальных водах Эстонии, то и спрос с неё.
Президент сделал жест рукой, словно отмахнулся от назойливой мухи. Прищурившись, он спросил:
— А где сейчас эта яхта и её капитан? Я заметил на кителе Смоллетта знак нашего яхт-клуба.
— Вот тут всё плохо. — Джозеф Дэвис вынул из кармана платок и высморкался. — Яхта не пришла в Кронштадт. Она вообще никуда не пришла. Экипаж и пассажиры, за исключением одного пропали без вести. Оператора Виктории Бэссил подобрал катер, он чудом спас камеру и плёнку. Судя по всему «Ведьму» потопили.
— Цугцванг, — сказал Рузвельт и сжал подлокотники кресла. — Есть возможность побеседовать нашим ребятам со спасшимся?
— Он в русском госпитале, в Петербурге.
— А как же плёнка попала к нам?
— В съёмочной группе Бэссил было правило, которое, кстати, поддержала Патэрсон для своих корреспондентов, носить на себе жетон. Помимо личных данных, на нём написано о вознаграждении в двести долларов за сам жетон и две тысячи в случае спасения его владельца. Из госпиталя позвонили в посольство в Москву, попали на помощника атташе по культуре, а тот не проявил усердия и посоветовал обратиться в офис к моему знакомому по месту.
— Это к тому, у которого бизнес с советами в Петербурге?
— К тому самому.
— Напомни мне отозвать домой столь недальновидного юношу по культуре. Продолжай.
— Кто-то из «Осиновой рощи» наведался в госпиталь и, судя по всему, забрал все вещи оператора Бэссил. После чего отправил телеграмму Патэрсон, и та оплатила доставку.
— Ты можешь связаться со своим знакомым? У меня возникло пару вопросов относительно его письма.
— В принципе, возможно. Он уже неделю как в Перу.
— Что он там делает?
— Сегодня многие американцы в Перу и Эквадоре. Наверно, как и все, продаёт оружие.
— Джозеф, — тихо произнёс Рузвельт, — я редко прошу у тебя совета.
— Фрэнк, я бы обвинил во всём русских.
Президент позволил себе сморщиться. В принципе, старый друг предлагал надёжный вариант. США не посылали Смоллетта в Россию, и как он там оказался это его личное дело. Что же касалось корреспондентки, так у неё работа такая, совать свой нос туда, куда честный американец не полезет. Да, будем разбираться и к тому времени, как, не нарушая планов, всё пойдёт своим чередом, признаем, что во всём виновата Германия. Но все будут помнить, что знамя победы было осквернено и произошло это при его правлении. Рузвельт ожидал другого совета, чтобы в случае чего он всегда мог сказать: «Даже Джозеф говорил так, а его нюх никогда не подводил». Но Дэвис струсил, испугался ответственности произнести, что если тебя мутузит хулиган, нужно давать сдачи, иначе просто забьют.
— Я уже думал об этом, — сказал Рузвельт, — но версия очень уязвима. Даже если у меня получится убедить Сисси, плёнка всё равно рано или поздно всплывёт и будет только хуже. Кстати, ты дрался в детстве?
— Я уже и не вспомню.
— А мне приходилось. Спасибо, что не забываешь меня, Джозеф. Всегда рад тебя видеть. 
Когда Дэвис покинул Белый дом, Рузвельт вызвал Стивена.
— Ирви, не откладывая, свяжись с посольством русских и пригласи приехать посла на чай, к пяти часам сегодня.
— Что-нибудь ещё, господин президент?
— Разыщи Гарримана, похоже, ему придётся лететь в Москву раньше запланированного и вызови ко мне Александра Серзла .
Сама церемония чаепития президента и посла заняла не более четверти часа. Константин Александрович силился понять, что происходит, и отчего процедура проходит тет-а-тет, чего раньше не случалось. Были обсуждены ничего не значащие проблемы, сказаны пожелания здоровья и даже поговорили о погоде и искусстве. Наконец к Рузвельту подошёл один из помощников и доложил о положительном решении какого-то вопроса.
— Господин посол, — президент выглядел хмуро и его слова прозвучали даже враждебно по отношению к послу. — Я хотел бы узнать у вас, располагаете ли вы временем посетить сегодня в семь часов мероприятие, которое состоится в Вашингтонском клубе под патронажем Сисси Патэрсон?
— Вы заинтриговали меня, господин президент Соединённых Штатов Америки.
— Полно вам, мистер Уманский. — Мы с вами просто пьём чай и весь этот дипломатический этикет можно воспринимать как оставленный в гардеробе зонтик: мы о нём помним, но он нам не требуется. В этом кабинете дождя не ожидается.
— Со всем уважением, господин Рузвельт.
Президент позволил себе короткую улыбку краешком губ.
— Я тоже посещу это мероприятие сегодня, и кое-что скажу на публике.
— Я обязательно буду присутствовать, господин Рузвельт.
Президент кивнул. Он вообще мог никак не выражать свои чувства, но этот кивок уже означал, что с Уманским уже установлены если не приятельские, то уже ни такие холодные, как были раньше отношения.
— Ирви передаст вам пригласительные билеты, но перед этим, я хотел бы обратиться к вам с личной просьбой.
— Всё, что в моих силах, господин Рузвельт.
— Когда-то мой дядя основал яхт-клуб на Гудзоне. Я и сам имею честь состоять в нём с раннего детства и очень трепетно слежу за всем, что происходит в нём. Так вот, один из его уважаемых членов, мистер Ричард Смоллетт, пару дней назад пропал в море неподалёку от Таллинна. Он путешествовал на яхте «Ведьма» и на борту находились американские граждане. Я хочу знать, где они сейчас?
— Я наведу справки, господин Рузвельт и извещу вас в самые кратчайшие сроки.
— До встречи мистер Уманский.
Константин Александрович поднялся со стула, вежливо поклонился и покинул кабинет. В коридоре секретарь передал ему пригласительные билеты и напомнил время и адрес: 15, Dupont Circle NW. Когда машина ехала на 16-ю улицу, где располагался особняк в стиле бозар George Pullman House, известный с 33-го года как здание Посольства СССР, Уманский составлял текст, который немедленно, после стола шифровальщика будет передан в Москву. И если все пружинки, винтики и шестерёнки государственного механизма сработают как надо, то к началу мероприятия он будет располагать всей информацией по этому Смоллетту. Машина резко повернула направо и въехала в открытые кованые ворота.
— Константин Александрович, — обратился к нему дежуривший сержант, едва Уманский оказался в вестибюле. — Полчаса назад здесь был председатель общества Russian War Relief, товарищ Фунт, он оставил для вас письмо и сказал, что это очень срочно.
— Так и сказал? — шутя, и с приподнятым настроением поинтересовался Уманский.
— Он зачитал по бумажке. По-русски он совсем ничего не понимает.
Уманский вскрыл конверт из хлопковой бумаги в своём кабинете и тут же посмотрел на часы — времени до начала мероприятия оставалось совсем немного, но он почему-то был уверен, что сейчас получит объяснения по многим мучавшим его вопросам. В конверте было два письма. Одно на официальном бланке и отпечатанное машинным способом, а второе написано от руки.

«С глубоким сожалением извещаю вас, что общество помощи «Russian War Relief» временно вынуждено приостановить свою деятельность в связи с незаконным арестом финскими ВМС одного из учредителей общества Виктории Бэссил. С уважением, председатель Арчибальд Фунт».

Следующее письмо было более информативным.

«Константин Александрович, здравствуйте. В акватории Балтийского моря, где миссис Бэссил путешествовала на яхте «Ведьма» (капитан Ричард Смоллетт), судно подверглось атаке германскими самолётами, в результате чего было потоплено. Часть экипажа и пассажиры были подобраны катером финских ВМС «VMV-17» и арестованы. К нашему сожалению, в нарушение всех морских законов и конвенций, капитан финского катера потребовал выкуп за миссис Бэссил в размере 200 тысяч долларов. Связь с похитителями мы поддерживаем через бывшего члена команды «Ведьмы», штурманом Янсеном, который сейчас находится в Швеции и действует по указке похитителей. Судьба членов экипажа не выяснена. Умоляю, если вам станет что-либо известно, прошу сообщить телеграфом по указанному адресу, либо позвоните по телефону Виктории в Вашингтоне. С уважением, Арчибальд Фунт».

Приезд Рузвельта в дом Сисси особого переполоха не вызвал. В Дюпон-Серкл, в своё время, частенько наведывалась дочь Теодора Рузвельта (шестиюродный брат Ф.Д. Рузвельта) Алиса, и сам Франклин Делано Рузвельт бывал здесь, но другом никогда не значился. Тем не менее, неофициальный визит он нанёс. Появившись сразу после демонстрации документального фильма, в клубном костюме, который больше подходил для кают-компании, он являл собой решительность и уверенность.  Следовавший с ним слуга выкатил кресло в центр зала, привычным движением затянул тормозной стопор и замер рядом, растворившись в мощнейшей ауре президента. Рузвельт дождался, пока его представят, как того требовал этикет при собрании общественности, с прищуром осмотрел публику, и сделал неожиданное для всех заявление: 
— Час назад я отдал распоряжение американским военно-морским силам открывать огонь на поражение в любое германское военное судно, — произнёс Рузвельт.
Сисси с безумством в глазах посмотрела на своих корреспондентов и с сожалением отметила, что ни один урод не сообразил заснять эту речь ни то, что на киноплёнку, а даже на фотоаппарат. Все собрались выпить и закусить, позабыв о своих профессиональных качествах. «Будь тут Бэссил, — сквозь слезу обиды, подумала она — эта оторва и интервью взяла бы у Рузвельта и о его любовных интрижках бы расспросила. Геринг — сука! Такую девку загубил, не прощу!».

Отредактировано Алексей Борисов (30-07-2021 23:26:53)

— Так и сказал? — шутя, и с приподнятым настроением поинтересовался Уманский.
— Он зачитал по бумажке. По-русски он совсем ничего не понимает.
Уманский вскрыл конверт из хлопковой бумаги в своём кабинете и тут же посмотрел на часы — времени до начала мероприятия оставалось совсем немного, но он почему-то был уверен, что сейчас получит объяснения по многим мучавшим его вопросам. В конверте было два письма. Одно на официальном бланке и отпечатанное машинным способом, а второе написано от руки.

«С глубоким сожалением извещаю вас, что общество помощи «Russian War Relief» временно вынуждено приостановить свою деятельность в связи с незаконным арестом финскими ВМС одного из учредителей общества Виктории Бэссил. С уважением, председатель Арчибальд Фунт».

Следующее письмо было более информативным.

«Константин Александрович, здравствуйте. В акватории Балтийского моря, где миссис Бэссил путешествовала на яхте «Ведьма» (капитан Ричард Смоллетт), судно подверглось атаке германскими самолётами, в результате чего было потоплено. Часть экипажа и пассажиры были подобраны катером финских ВМС «VMV-17» и арестованы. К нашему сожалению, в нарушение всех морских законов и конвенций, капитан финского катера потребовал выкуп за миссис Бэссил в размере 200 тысяч долларов. Связь с похитителями мы поддерживаем через бывшего члена команды «Ведьмы», штурманом Янсеном, который сейчас находится в Швеции и действует по указке похитителей. Судьба членов экипажа не выяснена. Умоляю, если вам станет что-либо известно, прошу сообщить телеграфом по указанному адресу, либо позвоните по телефону Виктории в Вашингтоне. Так же можно отправить информацию в Швецию, в Хабо, замок Скоклостер на имя Карла Магнуса фон Эссена, являющийся родственником Виктории. Из его телеграммы мы узнали о случившемся. С уважением, Арчибальд Фунт».

Приезд Рузвельта в дом Сисси особого переполоха не вызвал. В Дюпон-Серкл, в своё время, частенько наведывалась дочь Теодора Рузвельта (шестиюродный брат Ф.Д. Рузвельта) Алиса, и сам Франклин Делано Рузвельт бывал здесь, но другом никогда не значился. Тем не менее, неофициальный визит он нанёс. Появившись сразу после демонстрации документального фильма, в клубном костюме, который больше подходил для кают-компании, он являл собой решительность и уверенность. Следовавший с ним слуга выкатил кресло в центр зала, привычным движением затянул тормозной стопор и замер рядом, растворившись в мощнейшей ауре президента. Рузвельт дождался, пока руководитель по связи с общественностью армии США Срезел его представит, как того требовал этикет при собрании общественности, с прищуром осмотрел публику, отметил наличие посла Великобритании в США Эдуарда Галифакса и сделал неожиданное для всех заявление: 
— Час назад я отдал распоряжение американским военно-морским силам открывать огонь на поражение в любое германское военное судно, — произнёс Рузвельт.
Сисси с безумством в глазах посмотрела на своих корреспондентов и с сожалением отметила, что ни один урод не сообразил заснять эту речь ни то, что на киноплёнку, а даже на фотоаппарат. Все собрались выпить и закусить, позабыв о своих профессиональных качествах. «Будь тут Бэссил, — сквозь слезу обиды, подумала она — эта оторва и интервью взяла бы у Рузвельта, и о его любовных интрижках бы расспросила, послав подальше всю эту чопорную публику. Даже Адела Роджерс не смогла бы выполнить эту работу лучше. Геринг — сука! Такую перспективную девочку на миллион загубил, не прощу!».
Внимательно следя за реакцией публики, а тут присутствовали в основном изоляционисты, Рузвельт с удовлетворением отметил нарастающее чувство страха у толпы. Сдержав ухмылку, он пересёкся взглядом с Уманским и тот показал рукой на нагрудный карман, давая понять, что с ним находится нечто, что можно передать. И пока президент отдавал указания Александру Срезлу, Уманского перехватила Сисси.
— Господин посол, — сказала она, — не секрет, что я неважно отношусь к большевистской России, вы слишком много отняли у моей семьи, но мне не безразлична судьба моей сотрудницы Виктории, последнее интервью которой вы только что видели на экране. Я представляю четвёртую власть в Америке и требую объяснений.
Хозяйку дома часто замечали и корили за пристрастие к спиртному, и сейчас в её руках был бокал с шампанским. Константин Александрович даже на мгновение подумал, что назревает скандал.
— Каких вы требуете объяснений госпожа Паттерсон?
Сократив дистанцию до ширины ладони, она почти на ухо произнесла:
— Вы наверняка знаете больше, чем все остальные здесь. Вы были в Белом доме перед приездом ко мне, это вы притащили сюда этого несносного калеку, который спит и видит, как бы втянуть страну в новую войну.
— Война, так или иначе, уже идёт, госпожа Паттерсон. И ваша журналистка, отчаянно смелая девушка, которой я искренне восхищаюсь. И отдавая дань её профессионализму и доброму сердцу, я так и быть перескажу вам письмо, которое мне сегодня принесли.
— Она жива?
— Да. Виктория находится в плену.
— Ни слова больше, господин посол, — Сисси отсалютовала бокалом — к нам идёт Александр Срезл, а я его терпеть не могу. Я разыщу вас.
В десять, когда с утренними американскими газетами интересующаяся событиями публика была ознакомлена, и началось обсуждение новостей, затронувшее не только биржевые котировки, но и струны гордости всей нации, к посольству СССР подъехал почти неузнаваемой марки чёрный лимузин довольно раннего года выпуска, но от этого не ставший ни на доллар дешевле. Несомненно эксклюзивное, вышедшее из ателье с громким именем авто редко теряет в цене, скорее наоборот. Дежуривший у здания полицейский выпрямился и проводил заинтересованным взглядом автомобиль, которому в виде исключения были открыты ворота. Не доверяя памяти, он записал в блокнот номер и, пройдя пару шагов, опёрся спиной о стену, скучая и посматривая по сторонам. Паттерсон приехала лично. Она была одета в чёрное шёлковое платье, на голове была округлая шляпа с вуалью, которая скрывала всё ещё привлекательное, но уже беспощадно подвергаемое испытанию возрастом выбеленное лицо пятидесяти шестилетней женщины. Движения её были плавны и выверены, вряд ли кто-нибудь из её сверстниц мог так грациозно покинуть автомобиль, как это сделала она. Длинное платье не способствовало простому решению, и Сисси продемонстрировала натренированность своих мышц, вспорхнув с сидения, почти не опираясь на поданную Уманским руку. Если бы визит носил официальный характер или Паттерсон прибыла бы по приглашению, то Константин Александрович встретил бы гостью у дверей и с разрешения, проводил в свой кабинет, где предоставил бы полученное вчера письмо. Но подав руку даме при выходе из машины, он продемонстрировал дружеское отношение и тем самым заслужил пару очков в глазах женщины.
— Мистер Уманский, вы смогли меня удивить дважды, — проговорила Сисси, так и не притронувшись к предложенным напиткам. — Йозеф, мой бывший ненормальный муж, имеет родство с фон Эссенами через графиню Хёдвиг Элизабет Мария Амалия Пайпер и моя дочь Фелиция Леонора, судя по всему, пятиюродная сестра Виктории. А это значит, я не зря приметила девочку. Прошло больше тридцати лет, как я не видела Карла Магнуса и по понятным причинам, связи мы не поддерживали. Но мне кажется, со мной он будет более откровенен, чем с вами.
— Вы знаете наше отношение к дворянству и их к нам, — произнёс Уманский. — Думаю, вы абсолютно правы. Если у вас получится что-нибудь выяснить, прошу сообщить мне.
— А что вы собираетесь делать со своей стороны?
— СССР в состоянии войны с Финляндией и мы собираемся победить.
— Судя по вашим успехам, это настанет не скоро. Как всегда, всё придётся брать в свои руки. Смотрю я на вас, мужчин, и задаюсь вопросом: а вправе ли вы носить брюки? К вам, мистер Уманский, это не относится. Кстати, а нельзя ли отправить парочку серьёзных парней в эту Финляндию и разъяснить тому мерзавцу, что такое хорошо и что такое плохо, да так, чтобы все запомнили?
— Официально, я могу выразить лишь озабоченность.
— На вас точно брюки? — нагнувшись под стол, произнесла Сисси.
Уманский покраснел. Бесцеремонность Паттерсон была ему известна, но это подглядывание перешло все рамки приличия. Однако Сисси Паттерсон прощалось многое и ещё столько же будет прощено.
— Между нами, — сказал Константин Александрович, — я не думаю, что советское правительство станет возражать, если граждане США в частном порядке изъявят желание сражаться с гитлеровской Германией на стороне и территории Советского Союза. Кое-кто даже согласен простимулировать эту службу.
Паттерсон сжала губы и фыркнула. Глаза её готовы были метать молнии.
— При чём тут Германия, когда мы говорим о Финляндии и частном деле?
— В мире всё взаимосвязано, госпожа Паттерсон. Дождь идёт не потому, что облачкам этого хочется. Совершенно иные силы заставляют их это делать. Во внешнеполитическом плане финскому руководству хочется создать хотя бы видимость своей независимости от Берлина, но мы-то знаем на примере Бэссил, что происходит на самом деле. Ведь не просто так Ристо Рюти семнадцатого июня оборвал отношения с Лигой Наций, а министр Рольф Виттинг солгал Англии и Швеции, что Финляндия не планирует проведения совместной с Германией военной кампании, когда операция «Серебряная лиса» уже была утверждена в обоих штабах.
— Если бы в моих силах было прекратить эту войну, я бы это сделала, — со вздохом произнесла Сисси. — А вы, политики, только и знаете, что всё портить и воевать. Ведь не ваша девочка сейчас томится в плену этого финского мужлана.
Константин Александрович лишь развёл руками.
— Ещё вчера, вы говорили мне, что вы четвёртая власть. Так примените всё своё оружие. Задайте взбучку финскому послу Прокопе. Только мне кажется, что он всё станет отрицать. И не потому, что это в интересах его страны, а из-за страха перед Германией. И мне кажется странным, что Британия нашла в себе силы и мужество требовать от Финляндии, вывести германские войска со своей территории, а правительство США на это не пошло.
— Вы готовы предоставить статью в мою газету, или просто перебираете словами? — спросила Паттерсон.
Константину Александровичу понадобилось пару минут, чтобы предоставить несколько страниц отпечатанного текста.
— Какой странный псевдоним, — обронила Сисси. — Кто это такой, мистер Г. Андреев?
Уманский не дружил с Громыко, но и раскрывать Андрея Александровича не собирался. Статья как топором рубила фактами по американо-финским отношениям, а большего и не требовалось.
— Это немного не то, что я бы хотела прочесть в своей газете, — сказала Паттерсон, прочтя больше половины статьи. — Голая пропаганда.
Посол усмехнулся. Вся пресса это концентрированное выражение идей группы лиц, которая стоит за ней и Паттерсон прекрасно осведомлена об этом факте.
— Я уберу вот эти лозунги о роли коммунистов и эти фразы о борьбе пролетариата. Мою газету читают честные люди, имеющие за душой несколько акций и пару сотен долларов.
— В принципе, важен старт. Я с удовольствием присоединюсь к колонке в газете и через пару дней так же пришлю статью.
— Ловлю вас на слове, мистер Уманский. Что-то душно у вас. 
После этих слов горничная принесла новый графин с водой и Сисси сделала вид, что от дрянной погоды за окном чувствует лёгкое недомогание, да и вообще ей стоит заняться своим здоровьем. Уманский вежливо проводил гостью до самой машины, заверяя в своей дружбе и распахивая двери русского дома в любое время суток.

Отредактировано Алексей Борисов (04-08-2021 16:13:37)

***

Между тем в обиходе укоренились существующие определённые правила прифронтового города. Они неуклюжи и неподвижны, как уличные фонари, до которых уже нет никому дела. Хотя люди до сих пор сетуют, вспоминая, как те перевоплощались хотя бы по вечерам, когда современный фонарщик одним движением тумблера, как волшебник, заставлял их все разом зажечься либо, а по утрам потухнуть. Да, в Ленинграде уже с конца июля ночи полны мрака и фонари не светят, будто большие нежные подсолнухи, выбирая жёлтым цветом границы тротуаров, где люди передвигались тихо и медленно в окружении спящих каменных джунглей. Город на Неве всегда просыпался волнами, от окраин к центру только сейчас казалось, что он и не засыпал вовсе. По ночам шли перемещения войск и грузов военного назначения, а перед рассветом их сменяли выходящие на работу люди. Автобусные двери плавно сомкнулись, и водитель как обычно спросил, выходит ли кто на заводе Энгельса. Последнее время в служебный автобус подсаживались ленинградские служащие, и пока было место в проходе, брали пассажиров попутно. Ведь по проспекту проезжали и фабрику «Работница», и «Русский Дизель», и «Красный Октябрь», и стоящую напротив Бабуринского жилмассива «Красную зарю» и «Красную нить». И если кто откликался — «на Энгельса», то шофёр просил пройти в самый конец автобуса. Несмотря на массовую эвакуацию, многие заводы продолжали работать и выпускать так нужную для страны продукцию, не подозревая, что по плану «Д» все они уже заминированы. Но не это волновало пассажиров. Среди тех, кто не пытался добрать пару минут сна, можно было услышать разговоры:
«Читали последние известия? Президент США Рузвельт выдвинул Финляндии ультиматум! Освободить всех незаконно удерживаемых американцев в течение 48 часов».
«Я слышал, что финны потопили американский пароход и расстреливали моряков в воде».
«Их Ристо Рюти судить надо. Говорят, не один пароход потопили».
И совсем тихо, чуть слышнее шума мотора, санитарка рассказывала сидящей рядом, бабе Маше:
«У Лиды, соседке по площадке, сын на флоте. Она у меня на днях просила для него лекарства достать, в госпитале он сейчас с пневмонией. Ходила навестить на проспект Газа (Старо-Петергофский), так не пускали, пока до самого Георгия Ефимовича Гонтарева  не дошла. Сын ей на ушко сказал: топили как котят. Много гражданских пострадало».
«Лекарство-то нашла?» — спросила баба Маша.
«Написала на имя директора докладную. Он выдал и сказал везти к нам, на обследование с самыми тяжёлыми. Сегодня машины от нас пойдут».
«Повезло, — обронила баба Маша. — Выживет».
«Я так же Лидке сказала».

***

Все знают, что у каждого человека своя правда, как и у каждого ребёнка — своё детство. И никто этого не сможет изменить.
— Проклятая война, — пробормотала Сара Наумовна Рошаль и посмотрела на огрубевшие после рытья траншей руки, пытаясь согнуть пальцы. Ежедневно, три часа после смены все рыли окопы или пилили брёвна, отчего накапливалась такая усталость, что постоянно хотелось спать. На календаре ещё последние числа августа, но по ночам в корпусах становилось холодно и сыро и это никоим образом не добавляло бодрости. Уголь должны подвозить ровно с двадцать пятого числа, а пока приходилось теплее одеваться. Впрочем, невелика потеря, их старая голландка страшно дымила и воняла. Всё было отвратительным, куда не глянь. Взять, например, еду. Приходилось питаться какой-то странной бурдой из яичного порошка. Надписи шли на английском, но даже школьнику было понятно, что «milk» это молоко, а ни как не вода. Порошок засыпали в кипящую воду и сваренную субстанцию съедали. О том, что можно приготовить омлет, и кучу других вкуснейших блюд даже не понимали. Раз в три дня выдавали банку тушенки, и тогда наступал праздник, но иногда её заменяли консервированными колбасками, в составе которых соя явно преобладала над мясом. Судя по всему, дежурившие на кухне девочки и до войны толком не умели готовить, но то, что они стряпали сейчас, было за гранью зла. Положа руку на сердце, сама Сара готовила не лучше. Конечно, можно было сбегать в столовую, но тогда не давали тушёнку, и приходилось выбирать: вкусно поесть два раза в неделю или питаться горохом с овсом. «Видели бы мои родители, как я сейчас живу», грустно улыбнулась Сара. Но даже не это волновало её, сердечные муки теребили душу. Григорий Леонидович Зимин, председатель завкома, гад и сволочь пошёл добровольцем и теперь от него ни весточки, ни звоночка. Точнее он заходил, но что такое раз в день? Это совершенно ни сколько. Как же, он теперь целый комиссар… ответственность.
Двадцать первого августа штаб обороны поручил сформировать из рабочих завода артиллерийско-пулемётный батальон. Артдивизион укомплектовали двумя 76,2 мм пушками с полигона и тремя бронемашинами, изготовленными на самом заводе. Пулемётную роту оснастили тремя «максимами» и четырьмя ДП (Дегтярёв пехотный) вместо положенных двенадцати. Через штаб армии Народного ополчения удалось получить двести десять винтовок на шестьсот семьдесят бойцов. Семь ящиков гранат разделили между рабочими, имевших боевой опыт Гражданской войны и финской кампании. Оставшихся вооружить тоже обещали, но потом, а пока предложили воевать тем, что имеется. Поэтому в строю можно было рассмотреть и охотничье ружьё, и самодельный нож на поясе и даже палку с набалдашником, в которой знающий человек разглядел бы элементарный орудийный банник с разрядником. Сара видела своими глазами кто и чем вооружён и после этой палки готова была впасть в истерику. Как заместитель, а некоторое время уже председатель завкома завода, она знала приблизительную обстановку на фронте из разговоров начальников и догадывалась о раскладе сил. Тут и военного образования было не нужно — без помощи батальон рабочих обречён. И сейчас она вспомнила, о чём говорили второго мая на яхте:
«Знайте, в «Осиновую рощу» всегда можно будет обратиться и получить помощь. Какая бы просьба не была, профком приложит все свои силы».
Пропади пропадом этот ужин! Наспех одевшись, она пулей вылетела из общежития и побежала в административный корпус завода. Секунды на проходной, ещё пара минут забега до здания и вот она в кабинете. Судорожно перевернув несколько страниц блокнота, она отыскала номер Рахиль Исааковны. Подняв трубку, девушка услышала гудок — связь работала .
«Председатель профкома Раппопорт, слушаю вас».
— Рахиль Исааковна, выручайте! — запыхавшись, произнесла Сара в трубку. — Мама научила меня, что если я произнесу «хошув», то люди поймут, что это важно.
«Да, девочка. Люди поймут, только не злоупотребляй этим словом. Времена сейчас страшные, рассказывай».
Спустя час Саре позвонили из Осиновой рощи. Ей следовало прибыть в Лангелово завтра в семь ноль-ноль, и ждать в трёхстах метрах по дороге на пристань. С собой рекомендовалось взять шесть водителей для грузовых автомобилей, трёх человек, умеющих управлять трактором, и пять человек, худо-бедно разбирающихся в устройстве танка. «Как только заметите скопление техники, подходите», — сказали и пожелали доброй ночи.
Когда на том конце провода положили трубку, Сара опустила голову на руку. Её мутило от голода и усталости, однако же, при мысли о завтраке девушка печально вздохнула. Что ждёт её утром — серая овсянка с комками? Хлеб, пожаренный на смальце? Если повезёт, девочки оставят немного маргарина и тогда можно будет намазать корочку полупрозрачным слоем и представить себе, что это настоящее сливочное масло. Она поневоле вспомнила, как Зимин пригласил её в ресторан. Первый раз за всё время знакомства. Сколько ещё времени пройдёт, прежде чем им вновь придётся побывать там? Да, нынешний голод и впрямь был невыносимым и наверно, совсем не похожим на тот, что приходилось знать людям прежде, когда засуха и неурожай косили целые области. Одна только мысль и сверлила мозг: как с такой голодухи люди ещё умудряются стоять у станков или идти за плугом? Одно успокаивало, в последнее время жжение и потягивание внизу живота прекратилось. По телу разливалась обморочная вялость, а в голове, наоборот, появилась небывалая лёгкость. Всё время хотелось пить, но поддаваться жажде было нельзя. Каждый раз, стоило выпить лишний стакан воды, как он вызывал тошноту, а есть после воды хотелось ещё сильнее. Все мысли были только о еде. Казалось, что ни на что другое она уже не способна. Стиснув зубы, она раздавила кедровый орешек и, сплюнув скорлупу, языком придавила к нёбу мякоть.
Надо вставать и идти в расположение батальона Кудрявцева, доказывать, что помощь не бред больного воображения, иначе утром можно и не успеть собрать людей.

***

На меня смотрела угрюмая и нескладная девушка. Остриженные волосы уныло выбивались из-под берета и свисали по сторонам пухлого скуластого лица с мужским, почти квадратным подбородком. Серые глаза смотрели прямо и смело, а губы девушка сжала, твёрдо вознамерившись добиваться намеченного. Беспокойство выдавали только пальцы, перепачканные в чернилах: они непрерывно теребили противогазную сумку, а потом резко сжались в кулак.
«Вот что такое надежда — страх и сжатые кулаки» — подумал я.
Если бы я знал её родителей, то догадался бы, что Сара больше похожа на отца, взяв от матери, по-видимому, только невысокий рост, склонность к полноте и лёгкою картавость. Она едва доходила мне до плеча и в первую нашу встречу, я как-то отметил про себя, что она как воробушек: маленькая и кругленькая. Короткое пиджак-пальто, коричневая юбка, шерстяные чулки и туфельки, почти без каблука. «Господи, и эта пигалица собралась на войну».
— Здравствуйте, я наверно, опоздала? — произнесла она.
— Доброе утро, — ответил я и посмотрел на часы: без двенадцати минут семь. — Вас не узнать.
— Извините, два часа всего поспала, — пытаясь протереть глаза, ответила девушка.
— Почему не вижу Зимина?
— Пьяный, сволочь, — сказала, как оторвала прицепившийся репей Сара.
— Война, — со вздохом произнёс я. — Люди будут проявляться со всех сторон: хороших и плохих, привыкай.
Она опустила глаза. Видимо, за живое задел.
— Где народ? — спросил я.
— Комсомольское собрание, — ответила Сара, — сейчас подойдут. Вот, список.
— Когда фашисты в атаку пойдут, тоже сначала собрание? Прения сторон? Голосование? Не отвечай, и так всё ясно. Так, посмотрим…
На свёрнутом вчетверо листке были написаны фамилии бойцов и даже указана специальность, гражданская. Понятно, война не разбирает, токарь ты четвёртого разряда, литейщик, формовщик или заклёпщик. Войне безразлично кто ты был до… в бою нужны совершенно другие специальности, и нужных — в списке не находилось.
— Кофе хотите? — машинально спросил я.
— Кофе?
Мне показалось, что это слово она произнесла с таким удивлением, словно я предложил полёт на Марс.
— Совершенно верно. Кофе и бутерброды. И вот что, пока изволите завтракать, я подыщу для вас более подходящую одежду и обувь. Танкисты, обычно, невысокого роста и я прихватил с собой кое-что из амуниции и десяток пар кавалерийских сапог маленького размера. Есть даже шестой. По-моему, вам встанет впору. Обувь старого образца, ещё на шнурках. Брюки на лямках, а куртку просто заправите под ремень и подкатаете рукава.
— Спасибо. Мне никто ещё не дарил одежду. Всё донашивала за старшей сестрой.
— И Сара, не переживай за Зимина. Чем раньше ты поняла его нутро, тем лучше.
— Я из-за него старалась. Спасти хотела. А он сучкой течной обозвал, — она шмыгнула носом и в сердцах добавила: — при ребятах. Представляете?
— Если будешь жаловаться на каждое новое неудобство, каждое очередное унижение, то не останется времени на себя. Соберись, выкинь всё лишнее из головы.
К тому моменту, когда комсомольцы подошли к спрятанным под маскировочными сетями машинам, Сара Наумовна выглядела как правильный солдат: сытая, бодрая, в полувоенной форме (пусть и американской расцветки; армия определяется погонами, петлицами, шевронами и прочими знаками отличия, а не цветом материала), подпоясанная ремнём и вооружённая револьвером М1917. И правильность её заключалась в том, что сейчас ей было комфортно. Тот внутренний комфорт, который проявляется в результате удовлетворения: будь то от совершённых поступков, побед или до конца выполненной задачи. В конкретном случае, именно выполненной — от и до. Не было сейчас на земле ничего такого, что б было неподвластно ей. На её душе установилось такая уверенность, что она была готова луну с неба достать. Поэтому правильный солдат пойдёт выполнять любой приказ, а правильный командир сможет увлечь за собой кого угодно.
— Досконально объяснять, показывать и учить просто некогда, — сказал я, когда комсомольцы обступили нас с Сарой. — У вас всего пара дней, брошюры, кинофильм и два инструктора с повышенными требованиями. И не приведи господь, кто-нибудь ляпнет сержанту Мокроусову про то, как можно водить танк с одной ногой? Они вот-вот подъедут, имейте это в виду. Дальше, позади меня седельные тягачи, два «Комсомольца» и грузовик для развозки. Колёсные тягачи, как освободите, вам не потребуются. Они ещё послужат, но точно без вас. Водители, за мной.
Развернувшись и пройдя пару метров, я остановился. Позади меня стоял всего один человек. А что можно было ожидать? Здесь не автотранспортное предприятие.
— Как звать?
— Семён.
— А что остальные?
— Буду показывать — они учиться. Всех шофёров забрали сразу. Я в больнице с переломом лежал.
— Все за мной! — махнул я рукой, поняв, что уже ничего не изменить. — На что следует обратить внимание, Семён, так это не на красивый седельный тягач Reo 29XS с двумя полуприцепами, а на невзрачный серый грузовичок. Тебе стоит обучать своих товарищей именно на нём. «Олдтса»  у тебя отберут при первой же возможности, так что считай, что и нет его уже.
— Понял. А с остальными тягачами как? Они же с пулемётами.
Тут я заметил, что кто бежит в нашу сторону.
— Кто это? — указав рукой на бегущего, спросил я.
— Товарищ Кудрявцев, Василий Сергеевич, — ответила Сара. — Командир батальона. Бывший лётчик-истребитель.
Мы поздоровались. Сара в двух словах объяснила про меня, что это тот товарищ, о котором она рассказывала ночью. Но Кудрявцев, вместо того чтобы с достоинством принять помощь, отчего-то стал раздавать приказы, сводившиеся к тому, что всё стоит перевозить  в девятую школу и там складировать. Здравое зерно рассуждений по поводу оружия присутствовало, но какой смысл увозить нужные как воздух боеприпасы, когда действующие части под боком?
Я посмотрел на Кудрявцева. Одним словом — лётчик-налётчик. Его не обучали командовать большими подразделениями, его потолок личный самолёт и может быть звено, но ни как не батальон. В свои тридцать шесть лет он привык полагаться только на себя. И его положение определило лишь его мужество, согласившись принять командование над рабочей дружиной, где вопрос дисциплины не рассматривался вовсе. Подразделения, где командир не назначается командованием, а выборная должность — к армии имеет слабое отношение. Тем не менее, на нём единственном форма. Что ему сказать, что склонный к пьянству комиссар пообещает Строкотенко одним броском овладеть Ям-Ижорой со стороны кладбища и подобьёт начальника штаба Водопьянова провести атаку, даже не ставя в известность командира? Стоит ли упоминать про взаимодействие, артподготовку, разведку и прочие военные премудрости, которые предшествуют такому важному действию, как атака? Тогда стоит понять, какой властью обладал засранец Зимин. Этот преступный для армии институт комиссарства в своей массе принёс вреда столько, что отравил всё полезное, что было воплощено единичными случаями. На пару с Водопьяновым они сожрут Кудрявцева и даже не подавятся. Слишком он уж честный и прямолинейный.
— Машину с топливом нужно спрятать на складе, — дал я совет. — Как минимум половину бочек. К примеру, там, где хранятся трубы. Аккуратно поставить, накрыть сеткой и забыть. Либо заройте бочки в землю. Топлива вам никто не даст. Ни сегодня, ни через месяц, ни через год. Конечно, решать вам, но просто послушайте совет.
— Спасибо, но дальше мы сами разберёмся, — сказал Кудрявцев и, обращаясь к Саре, произнёс: — тебя там Зимин ищет.
— Товарищ директор, огромное спасибо. Действительно, дальше мы сами, — вторила Сара словам Василия Сергеевича.
Если от любви до ненависти один шаг, то стоит предположить, что и в обратную сторону столько же. Вместо того чтобы вспомнить о гордости, девушка стрелой помчалась к своему обидчику.
— Сами, так сами, — махнув рукой, сказал я. — Прощайте. Каждый куёт своё счастье по своему разумению.
Повернувшись, я зашагал к стоящей технике, где с краю сиротливо пристроился «бантик».
— А как же инструкторы? — крикнул мне в спину Семён.
— Ждите, должны подъехать с минуты на минуту.
Мокроусов тем временем, скрипел зубами и силился держать себя в руках, выслушивая всевозможные обвинения от начальника патруля, не пускавших их в прифронтовую зону. Наконец, он перекинул с седла мотоцикла здоровую ногу, опёрся на неё и уже после этого на земле утвердился сапог с протезом.
— Нас ижорские ополченцы ждут, — произнёс он, опираясь на трость. — И я действительно инструктор. А не на фронте я потому, что с одной ногой меня ни одна комиссия не пропускает.
— А второй, в коляске без руки, так?
— Всё так. У Степаныча по локоть осколком руку срезало. Считай, без руки.
— А как же он танком управляет, если без руки?
— Да что ты за человек? — вскипел Мокроусов. — Раз наловчился как-то, знать и с одной рукой управляет. Какой тебе ещё документ показать? Ты же пропускаешь людей? Вон, старик с бабкой спокойно прошли.
— Они своим ходом и живут тута, а вы на мотоцикле. Мне велено весь транспорт задерживать.
— Степаныч, — обратился Мокроусов к своему товарищу — вылазь, своим ходом пойдём. А тебе, внимательный ты наш, доброго здоровья! Задерживать надо тех, кто с фронта в город бежит.

— И где сейчас этот человек?
— У нас, в отделении. Его привезли вместе с моряками из морского госпиталя на обследование. Случай тяжёлый, но поговорить с ним удалось.
— Как его самочувствие?
— Через день-два его можно выписать. С пневмонией справились, пару сотен на дорогу собрали, а вот с контузией головы нужно время, много времени. Не наш профиль. Парня, конечно жалко: провалы в памяти, но своих проблем выше головы. Скоро прибудет санитарный поезд, а свободных коек нет.
— Дело в том, что через Наркомат иностранных дел поступил запрос о местонахождении экипажа яхты «Ведьма» и её пассажиров. Насколько я помню, судно в яхт-клубе тоже «Ведьма»? Где оно сейчас?
— Яхта шла с конвоем из Таллинна, — со скорбью на лице произнёс я. — Так как, передадите письмо?
— Понятно, передам.
Машина товарища Сергея ещё не успела выехать за ворота, как в приёмной появился Митякин.
— Готово? — спросил я у него.
— Грузовики с комбикормом ушли в колхозы засветло. Председатели прислали списки, и выявилась одна общая проблема: нет ветеринаров. А так всё погружено.
— Отправляйте колонну и напомните ещё раз о строгом соблюдении градации возраста животных и номеров смесей.
— Ветеринар, — напомнил Митякин.
Холодная и затяжная весна наделала бед. Крестьяне уходили в отходничество, хозяйства сыпались. К середине апреля сорок первого года большинство колхозов области уже не имели кормов. Председатели буквально умоляли разрешить вскрыть мобилизационные фонды. И если в Шимском районе секретарь райкома ВКП(б) Беляев взял на себя ответственность, разбронировав 200 т сена, то другие перестраховались. Начался падёж скота и Леноблисполком в итоге разрешил использование мобилизационных запасов, но только для общественного стада и слишком поздно. Покупать для своих бурёнок сено по 30 рублей за пуд крестьяне не моги, что приводило в деревенском мировоззрении к немыслимому действию, коров-кормилиц пускали под нож. Срыв поставок в Лужском районе казался, неизбежен, а вслед за ним «пустые трудодни». В это время и появился «волшебник» Борис Митякин. Запчасти для механизаторов, новая техника, посевной материал, корма, да просто грузовик с мукой… многое было в его распоряжении. В ответ просил немногое: всего лишь принимать в личное хозяйство скотину, кур с гусями, да засевать любые свободные земли с огородами и результаты деятельности свозить на заготовительный пункт. Митякин показывал фотографии санатория, лечившихся там детей и пояснял, куда пойдут диетические продукты. «Мы — это то, что мы едим», — любил он повторять приписываемую Гиппократу фразу колхозникам и те соглашались. Грех не накормить деток, дабы выздоравливали, ведь цены в заготовительной конторе «Осиновая роща» мало чем отличались от цен на колхозных рынках. Появлялся Митякин и в Всеволжске, и в Щеглово, и в Токсово и даже в Осельках. С началом войны снабженец развёз грамоты отличившимся и несколько швейных машин. Не обидел и колхозное начальство, и когда началась нервотрёпка с перемещением эвакуированных детей назад в Ленинград, Митякин был уже с каждым председателем и директором санаториев на «ты». Это позволило ему быстро собрать, организовать и вывезти детей. И вот теперь у нас настал новый виток во взаимоотношениях. Оказавшиеся под оккупацией колхозы, понятное дело уже не рассматривались, но оставались другие. Ленинградская область, а именно северо-восточный район никогда не выбирались из отстающих. Специфика земель вкупе с климатом не позволяли выращивать рекордные урожаи и содержать неисчислимое поголовье скота в мирное время, а уж тем более в дни испытаний, когда мобилизация выдернула с полей самых работоспособных, а лошадь стала единственным видом транспорта. Однако требования остались прежними и если мы собирались и дальше работать по обкатанной схеме, то колхозам нужно было помочь. Не только потому, что для работы ОРСов участие крестьян в цепочке снабжения необходимо показать, они кормили население Ленинграда. Пусть их участие выходило всего лишь несколькими процентами, но и курочка по зёрнышку клюёт. И если потребен ветеринар…
— А пробовали отправить нашего врача? — спросил я. — Насколько я помню, у нас должен быть заключён договор на оказание услуг.
— Нужен специалист, а не недоразумение с трясущимися от пьянства руками, к тому же растущими из ж…
— Странно, Раппопорт положительно отзывалась о Порошенко.
— Товарищ директор, лучше уж никого не везти, чем Панаса  Порошенко. Не хочу позориться.
Открыв справочник, я отыскал нужную фамилию. С Юлием Авраамовичем Лянда я знаком лично не был, но через Митрофана Ивановича Москаленко передавал ему кое-какие лекарства. Он описывал его так, что иных мнений быть не могло — Айболит. И мне кажется, даже в мультфильме срисовали с него образ: очки, усы, бородка клинышком. Не то, что бы это давало какие-то преференции в начале разговора, но лучше, чем ничего. По итогам непродолжительной беседы триста тысяч доз столбнячного анатоксина уходили главному ветеринару фронта, а пять врачей были откомандированы в «Осиновую рощу» на неделю. Понятное дело, пересчитывать и принимать ампулы.
— Всё слышали своими ушами, к обеду доставят пятерых, с руками, растущими из анатомически положенного места, — пообещал я Митякину. — И вот ещё что, свези колхозникам с десяток ружей и керосин. Милиционеров то в армию призвали, а бандитствующий элемент отчего-то не поспешил на призывные пункты.
 
***

Жданов ощупью нашёл телефонный аппарат, поднял трубку, бессвязно поблагодарил разбудившего его дежурного и рывком встал с постели. Пружины дивана жалобно скрипнули. Сквозь плотные шторы просачивался узенький луч света, но рассмотреть время на массивных, в рост человека кабинетных часах его не хватало. Пришлось включить настольную лампу и болезненно прищуриться. «Без четверти девять», — произнёс про себя Андрей Александрович и направился в комнату с умывальником. С трудом переставляя ноги, чувствуя себя словно мертвец, чьё тело после заморозки вновь возвращено к жизни стараниями врачей, он шаркал тапками по паркету, держась за затылок и бок, помогая телу не упасть на пол. Пять часов сна было явно недостаточно. По всем правилам, сейчас он должен был находиться на объекте К-51, он же объект «Павильон», но Жданов терпеть не мог подземелья и всячески находил причины оставаться тут, на верхнем этаже Смольного. Полчаса спустя он выглядел много лучше. Умывание, дыхательная гимнастика и несколько упражнений, омлет без соли, пресный хлеб и ароматный чай на травах, поток свежего воздуха через открытую форточку и золотая таблетка, всё это освежили его утомлённый мозг и дали энергию телу. Подняв трубку, он произнёс: «можно» и в дверь тут же вошёл секретарь.
Доброе утро Андрей Александрович, — произнёс тот. — Товарищ Кузнецов в приёмной.

«СЕКРЕТНО
ОКХ
Генеральный штаб ОКХ — Оперативный отдел
№40996/41 секретный
Номер экземпляра:4
28 августа 1941 года
КАСАТЕЛЬНО: БЛОКИРОВАНИЯ ГОРОДА Ленинграда
Группе Армий «Север»
На основании директивы Верховного командования приказывается:
1. Город Ленинград должен быть взят в как можно близко прилегающее к городу кольцо блокады, что сэкономит силы. Капитуляции города не требовать.
2. Чтобы достичь наискорейшего уничтожения города как последнего центра красного сопротивления на Балтике без большой крови с нашей стороны, пехотный штурм исключается. Напротив, после уничтожения ПВО и истребителей противника город должен быть лишён ценности для жизни и обороны путём уничтожения водопроводных станций, складов, источников электроэнергии и света. Любое неповиновение гражданского населения блокирующим город войскам должно — при необходимости — предотвращаться силой оружия.
3. Через штаб связи «Север» от финского Верховного командования в дальнейшем требовать, чтобы финские силы на Карельском перешейке взяли на себя блокаду города с севера и северо-востока совместно с немецкими войсками, переправляющимися в этот район через Неву, и чтобы блокада с вышеупомянутой точки зрения была успешной. О непосредственном выходе на связь Штаба группы Армий «Север» и штаба связи «Север» для увязывания взаимодействий частей ОКХ отдаст приказ своевременно».
Подпись — Гальдер.

— Откуда это, Лёша? — только и смог произнести Жданов.
— От аптекаря, — ответил Кузнецов. — От кого ещё можно получить такие документы?
Жданов провёл рукой по лицу, словно попытался убрать с него влагу, как бы вытирая.
— Скажи мне, кому он спас жизнь своими лекарствами, раз имеет возможность получать сверхсекретную информацию стратегического значения? Знаешь, я немного переживаю, что когда-нибудь он и от меня что-то подобное истребует.
Жданов не сказал Кузнецову, как две недели назад пробовал отказаться от приёма лекарств и этим утром еле смог подняться. И минувший час в нём шла нешуточная борьба: всё его нутро требовало новой порции золотой таблетки, а мозг бунтовал, подсказывая, что ситуация аналогична поведению закоренелого морфиниста. Победила немощь и Жданов решил для себя больше не экспериментировать со здоровьем.
— Исключено, Андрей Александрович. Он действительно переживает за Ленинград. Я был вчера в области, видел фабрики, мастерские, которые он мог эвакуировать, но наоборот, нарастил производственные мощности. За станками стоят даже дети и старики. Четырёхчасовой рабочий день, но продукцией забиты все склады; Баскаков (секретарь обкома по промышленности) ходил и облизывался. Только за счёт тех скопившихся запасов мы можем закрыть план этого года по телефонным аппаратам. А ведь он ничего не требует, ничего не просит, говорит: «только не мешайте».
— Есть и другое мнение, Лёша. И его тоже нельзя не учитывать. Он чужд нам, чужд нашим идеям.
— Никто и не утверждает, что он любит советскую власть, но уважает — однозначно; и если бы меня спросили, где можно посмотреть воплощение завоеваний Октября, то я бы отправил их в Осиновую рощу. Люди обсуждают, как распорядиться завтрашним днём, а не как выжить сегодня. Обед в рабочей столовой мало чем отличается от нашего в Смольном, а в чём-то, наверно и лучше. Знаешь, что он предложил? Выставить отряд из выздоравливающих красноармейцев и ополчения Парголова на Кировскую ГЭС. Говорит, что у него муха не пролетит.
Жданов покопался в бумагах и вытащил какую-то справку.
— На, полюбуйся! Это данные по дезертирам. Я эту бумажку никому не показываю. Это стыд. Мы говорим: пропал без вести, а там и коммунисты есть и даже люди из аппарата. Вчера поймали одного, здесь! Его кандидатуру ещё Киров утверждал, а ты предлагаешь довериться буржую…
— Этот не побежит. К тому же станция заминирована.
— Ладно, я прикажу, чтобы подстраховали. Повяжем нашего аптекаря и нужно Климент Ефремовича поставить в известность. И пусть маршал сам по Гальдеру эту информацию донесёт. Сталин не доволен, опасается, что кто-то нарочно открывает дорогу на Ленинград и город падёт «идиотски глупо» .

***

Агенту Ассириец.
«Обеспечить уничтожение ГЭС-8 по протоколу «Д». Приказ на действие «Зенит»».

***

События развивались настолько стремительно, что мне, порой, начинало казаться, будто Ленинграду в это время помогают какие-то силы свыше. Конечно, это заблуждение, ведь кроме беззаветного мужества, силы духа и самоотверженных действий Красной Армии, Балтийского флота и самих горожан, в этом сражении за жизнь больше никто не принимал участия. Возможно, кое в чём и повезло, хотя как можно расценить оставление Шлиссельбурга, когда бойцы 1-ой дивизии НКВД полковника Донского не смогли удержаться до подхода подкрепления или трагедия Синявских высот. Станцию Мга обороняли до утра второго сентября, и она была оставлена по сомнительному приказу, который так никто и не признал. Тем не менее, повезло. Нажми немцы чуть сильнее и Ленинград бы уже ничего не спасло. Как бы там ни было, в этой истории 8-я ГРЭС осталась в наших руках, под опекой сводного батальона из могилёвских защитников и парголовских ополченцев, под командованием майора Катюшина, прозванный «перевязочным». Не потому, что с многих ещё не сняли бинты, что не помешало красноармейцам снова взять в руки оружие, а из-за марлевых повязок на лицах. Бетонная пыль от сотен мин и снарядов буквально висела над станцией, и находиться на позициях более получаса, порою, становилось невыносимо. Чуть севернее, зубастый Орешек с капитаном Чугуновым был подобен севшему на грунт линкору. Он хоть и не мог двигаться, но разил врага из всего, чем только мог дотянуться. Орудий, миномётов, крупнокалиберных пулемётов и боеприпасов в крепости оказалось достаточно. Восточнее, оборону держала 54-я армия, но бутылочное горлышко, пусть и не такое широкое, как должно было быть — появилось. Враг окружил северную Пальмиру с суши восьмого сентября. Историческая реальность даже не спрятала ухмылку, хотя мне казалось, что выигранная неполная неделя на Лужском рубеже, два дополнительных дня на подступах у железнодорожной станции дадут возможность успеть подвести резервы. Увы, все брошенные камни не возмутили омут истории. В общем, всё шло своим чередом, оставались частности.
В 1940 году, станция Дубровская, имени С.М. Кирова вышла на проектную мощность и четыре турбогенератора с семью котлами, работающих на торфе и сланце давали Ленинграду 200 тысяч кВт в час электроэнергии. Тогда же, с подачи Жданова мы возвели несколько торговых точек по области. Первая из них для работников ГЭС и посёлка Невдубстрой. Универсальный магазин, где служащие и рабочие после смены могли купить не только продукты, но и товары широкого профиля — пользовался популярностью. Тут было и кафе, и музыка по воскресеньям играла, а близость к Неве располагало к культурному отдыху. Торговые павильоны универсама день назад превратились в груду развалин из битого стекла, стального профиля и бетона, оставив целым по нелепой случайности деревянную будку чистильщика обуви. Старик айсорец, как ни странно не эвакуировался и находился на рабочем месте до того момента, пока последние сотрудники не покинули станцию и её стали готовить к взрыву. Однако противник наступал с такой скоростью, что сапёры не успели и когда «перевязочный» батальон выбил из восьмой ГЭС немецких мотоциклистов, вновь оказался тут, с самодельным кремом и щётками. Казалось бы, война, кровь, грязь, пыль и думать о глянце на сапогах просто нет времени, ан нет — и время находили и себя в порядке держали. Передовой пост неприятеля находился в семистах шагах, вот только даже в хороший бинокль их лиц нельзя было разглядеть, прячутся. Среди ополченцев есть охотник, попадавший из ТОЗ-8 в пуговицу с пятидесяти шагов, а с оптическим прицелом и серьёзным оружием пределов для юноши нет. Правда и немцы не бездельничали. 20-я моторизованная дивизия вела регулярный обстрел станции, редко помышляя об атаках: уроки они усваивали быстро, и про оставленный у центрального входа бронетранспортёр с мотоциклами и танк у забора хорошо помнили. Две их прошедшие попытки овладеть ГЭС были подавлены пулемётным огнём крупного калибра, третья фрицам почти удалась, и даже получилось закрепиться в здании, но после потери брони всё вернулось к исходному. Ночью попробовали в четвёртый раз, выкатив пушки на прямую наводку, и напоролась на реактивные мины, посыпавшиеся на наспех возведённые позиции, и теперь они действовали по науке: гаубицы, гаубицы и немного авиабомб.
Катюшин встретил меня возле широкой двери подземного хода, проходившим под бывшим магазином Дубровской ГЭС сверкая начищенными сапогами. Чуть больше шестисот ярдов подводного тоннеля и по девятьсот ответвлений по обоим берегам, ведущие свои ходы к фортификационным сооружениям являлись для всех непричастных тайной. На поверхности грохотало, но для размещённого на значительной глубине склада и холодильника это никак не отразилось. Толща земли и спрятанного под кирпичом перекрытия из особого строительного материала надёжно защищали помещение.
— Здравствуйте, товарищ директор. Как добрались?
— Здравствуйте, Василий Александрович. Без происшествий. Только пока по тоннелю ехал, замёрз.
— Странно, я тут, считайте, под дверью четверть часа стою, и в этой тишине звук мотора должен был услышать.
— Ничего странного нет, электромобиль, точнее электромоторная тележка. Всё же товарищ Котомин многое предусмотрел, когда начинал строительство станции, даже о ветке метро. Столько лет прошло, а всё как новенькое. Если бы вы видели, какую станцию Алексей Анатольевич у бухты Проведения отгрохал. Пойдёмте, покажите, как вы тут на хозяйстве обустроились и расскажите по пути, как всё прошло.
Катюшин повёл меня по галерее.
— Рассказывать особо и нечего, — начал он. — После того, как вы объявили в госпитале, что надо пару дней удержать станцию до прихода основных сил, нас вызвалось сто семнадцать человек добровольцев, все, кто со мной обороняли Могилёв. Ваш Ершов выдал нам документы, завхоз обмундирование, а Лука Фомич оружие. Погрузились в грузовики и с двумя броневиками к полуночи прибыли сюда. Встретили дежурного электротехника Уткина, я расписался в журнале о приёме объекта под охрану, так распорядился начальник 8-й ГЭС Плугатырёв Алексей Алексеевич. Думал, в самом здании оборону придётся держать, а оказалось, тут бастион. Даже зенитная батарея есть, только без номеров.
— Зенитчиков обещали ещё вчера прислать, — сказал я, — с забывчивостью разберёмся.
— Кстати, — Катюшин остановился, — про забывчивость. Признаюсь, мне всё время кажется, что я уже здесь неоднократно бывал. Каждый закуток в памяти. И начальник штаба Воронцов так же говорит. Извините, просто переживаю сильно.
— Это пройдёт, — спокойным голосом произнёс я. — У нас в палатах всякие кинофильмы показывают. Обучающие ленты в том числе крутят. Вас лечили экспериментальными препаратами, а у многих ранения были такие тяжёлые, что без приёма обезболивающих, на потолок бы лезли. Поэтому большую часть времени вы попросту проспали. Многие учёные склонны к мысли, что наш мозг может получать и обрабатывать информацию даже во сне. Менделеев, к примеру, свою знаменитую таблицу из снов вычерпал. Так что не переживайте. Дальше как было?
— Распределились, заняли боевые посты, а с рассветом прибыло ополчение. Кого в хозвзвод, кого вторыми номерами к пулемётам. И тут выяснилось, что старички ещё ой как могут, да и юноши не совсем пропащие. Успели расставить минные заграждения, словно с ними родились.
— Это всё благодаря ОСОАВИАХИМу. Они и сборы проводили и на учения и стрельбы вывозили, — пояснял я.
Наконец мы вышли к командному пункту. В довольно просторном помещении в центе стоял стол с макетом станции и близлежащей округой. На насыпных холмах просматривались стальные колпаки и были вставлены красные таблички с номерами. В стороне, между пластмассовыми ёлочками синие флажки, обозначавшие противника. В закутке сидел телефонист с наушниками и что-то записывал в журнал.
— Вот отсюда идёт управление, — пояснил майор. — Каждый раз, когда противник готовит атаку, с наблюдательного пункта приходит сообщение. Бывает, из ЛАНО позвонят или высылают фотографию. У них разведывательные самолёты облёт делают и нам через бильдаппарат картинку. Или по-старинке, выдвигаем перископ и наблюдаем. Сейчас артобстрел, но как закончится, через перископ сможете посмотреть, если интересно.
— Как-то не особо. А что немцы, проявляют активность?
— Седьмого сентября, в начале десятого на велосипеде приехал ассириец Вардан. У него здесь будка, чистка обуви. Сказал, что немцы в Невбудстрое. Мы выждали и когда мотоциклы оказались у главного входа, арестовали дозорных. Потом появился ганомаг, но тут уже вышло пострелять немного.
— А танк?
— Танк подбили танкисты на броневиках, когда немцы взялись за нас всерьёз. Десятка два в тот раз положили, не меньше. Они за забором окапываться начали, так мы из браунингов как метлой. Там пуля что костыль, ей заборчик и полметра земли, будто лист бумаги прошить. Вот и все бои. Ближе к ночи пришло сообщение о скоплении противника вон в том месте, где синий флажок. Ну и упредили, так сказать, реактивным миномётом.
— Спасибо за службу, Василий Александрович, — поблагодарил я. — Мне стоило спросить, будут ли пожелания, но вместо этого я огорчу вас. Ожидать смены или существенного подкрепления пока не стоит. Противник овладел Шлиссельбургом и ситуация вырисовывается скверная. Могу обещать лишь одно, зенитчики прибудут.
— Вообще, я и так знал, что что-то подобное случится. Если уж в бой бросают с госпитальных коек, то…
— Не совсем так, майор, — перебил я. — Просто вы оказались самые подготовленные для этой задачи. И операция была согласована с самим товарищем Ждановым. Поэтому в вашем распоряжении не три снаряда в день, а пока пушку не разорвёт и на обед у вас первое, второе и компот, а не горсть мочёного гороха, как в Могилёве. Но и спрос совсем другой. В твоём батальоне приказа отступать, никогда не появится. Вы тот форпост, о который Гальдер сломает зубы. Впрочем, Василий Александрович, вы и сами всё это понимаете.