(редактирование)
С продвижением на юго-восток так же не всё получалось. За нами оставался Александровский канал, а Петровский за немцами. Велись бои за деревню Липки и слаженного наступления с двух сторон не вышло. Обескровленные полки сравнялись по численности с батальоном, а кое-где и того меньше. Как сообщал батальонный комиссар Борщенко: «Сердце обливается кровью, когда видишь батальон в 50-60 бойцов, больше месяца находящихся на фронте, в боях, усталые и измученные, в то время как тылы забиты людьми». На помощь гитлеровцам выдвигалась 96-я пехотная дивизия и получалась патовая ситуация, при которой немцы не смогли переправиться на другой берег Невы и почти лишились выхода к Ладоге, а мы не смогли пробить надёжный коридор в «бутылочном горлышке» и занять господствующие высоты. В ночь на 25-е штурмовая группа деда Семёна сумела выбить немцев из укрепления «Огурец» возведённого нашими военными строителями на юго-восточной окраине Шлиссельбурга и это был последний успех советских десантников в сентябре. Способствовало этому принятое решение о передислокации войск с островов Коневец, Валаам, Баевых и Крестовых. Эвакуируемые части переходили в резерв командующего, и появилась возможность надавить на других участках фронта.
Тем временем в осаждённом Ленинграде обсуждалось необычайное происшествие в Осиновце, куда после штормов прибило два парома Зибеля с финскими опознавательными знаками. Соединённые между собой буксировочным тросом их подвели к причалу. Экипажи на них отсутствовали, и, судя по свежей краске, чистоте помещений, и практически не тронутым личным вещям можно было сделать вывод, что взбунтовавшаяся водная стихия застала перемещение новеньких паромов внезапно, как это произошло с нашим пароходом «Ульяновск», выброшенным на камни 17 сентября. По крайней мере, последние записи в корабельных журналах сообщали о начале маневрирования из Ландехпохья. Отправленные разбираться с механизмами двигателей призовые команды обнаружили отсутствие запасов топлива, зато полные боекомплекты к зенитным орудиям и пулемётам. А потом как прорвало. Рыбаки из Коккорево подобрали бесхозный финский буксир, так же без топлива, а на прибрежной косе обнаружили самоходную баржу, правда, уже нашу, с овсом. Много чего было найдено в тот день: и остатки груза барж на банке Северная Головешка и немецкие надувные лодки и, к сожалению, тела погибших с БОП 117 людей. Правда, обсуждение шло  не только об этом. Шушукались, что всё западное побережье усеяно бочками с салом, а с разбитых барж мешками выносят горох и рис. Об этом говорили и даже предъявляли доказательства. Рынки заполонили колхозные подводы рыбацких посёлков с небывалым запасом окороков и продавщицы даже не скрывали тёмных от воды дубовых бочонков, выуживая оттуда балыки с грудинкой. По карточкам на мясо (мясопродукты и их заменители выдавались 1 раз в 10 дней) стало возможно получить не только солонину с кониной, а вполне себе приличный кусок говядины или баранины, ни говоря о консервах. Более того, крупу на рынке перестали продавать стаканами и как-то сами собой исчезли кровопийцы-спекулянты. Стоит знать, что незадолго до конца фашистской Германии булка хлеба в Мюнхене продавалась за тридцать рейхсмарок, а сигареты по марке за штуку. В Ленинграде до такого ещё не дошли, но отдать недельный заработок за буханку ситного хлеба уже можно было. На какое-то время снизили гарантированное хлебное довольствие, однако оно с лихвой компенсировалось баранками с галетами. В буфете Финляндского вокзала в продаже вновь появилось пиво и заработали социальные бесплатные столовые для эвакуируемых лиц. Впрочем, в столовых эвакуационных пунктов любой желающий мог получить кружку куриного бульона или ухи и тарелку перловой каши без карточек. Эти изменения быта ленинградцев отразились в газетных статьях, где к удивлению можно было прочесть не только о дополнительных завозах продовольствия, но и о скорой расправе с расхитителями социалистического имущества и спекулянтами, оказавшиеся работниками торговли или связанные с ними граждане. Однако детективные истории быстро закончились, как и сало с колбасами на рынках и в магазинах.

***

«Срочное сообщение. Сегодня, около полудня 1 октября семёрка ЛаГГ-3, возглавляемая майором «Ш», перехватила южнее Ораниенбаума 20 Ju-88, шедших под прикрытием шести Bf-10 из III/JG27. В ходе воздушного боя бомбардировщики противника беспорядочно сбросили бомбы и легли на обратный курс. Потери противника четыре бомбардировщика, три «мессершмитта». Наши потери три самолёта. Лётчики приземлились на нейтральной полосе, идёт бой».
Диктор прочитал сообщение, не уточнив, что «юнкерсы» были лишь повреждены, а не сбиты и вновь перешёл к международным новостям.
«Завершилась Московская конференция представителей СССР, США и Англии по вопросам взаимных военных поставок». Были перечислены наименования техники и их количество, сырьё и время обязательств, до 30 июня 1942 года. После новостей шли поздравления с Днём Рождения проходящих лечение бойцов в госпитале и прогноз погоды. Оставив в покое телевизор, я попросил через коммутатор соединить меня с аэродромом и вместо майора трубку поднял Бурков. «Самолёт майора Штоффа не вернулся с задания». Значит, нужно срочно послать запрос на спутник и посмотреть, что же там произошло южнее Ораниенбаума?
В этот момент зажглась лампочка на приборной панели, сообщавшая о вызове с КПП. Включив тумблер громкой связи, я услышал голос Никитича: «Что же ты в меня револьвером тычешь, внучок? Не положено без пропуска».
«Ого, да у нас гости незваные, — подумал я. — Похоже, стоит известить товарища Сергея, тем более без его содействия попасть на Ораниенбаумский плацдарм окажется затруднительно».
Как только я услышал, что он уже выезжает, надев очки, я вывел на стол план санатория со всеми людьми и подключил спутник. Возле ворот стоял легковой автомобиль, а чуть позади него из грузовика выпрыгивали люди и тут же разбегались, судя по всему занимая удобные для обороны, а может и атаки места. Незваные гости, наконец, разобрались с приводом ворот, и легковушка последовала дальше. От наблюдения меня отвлёк телефонный звонок.
«Это Соль, — раздалось из динамика. — У вас сейчас будут гости. Нам сообщили, что они действуют по личному приказу Маленкова. Суть распоряжения не известна».
Блин! Ну почему всё так не вовремя?
— Ничего не предпринимайте, — ответил я. — Соль, ждите указаний товарища Сергея, он сейчас прибудет.
Сколь бы не был всесилен Маленков, но вести себя по-хамски на земле Жданова он бы не стал. Какие бы у него не были полномочия, он лишь кандидат в члены Политбюро и супротив Андрея Александровича в партийной иерархии маловат. Значит, вопрос либо решался уровнем выше, хотя куда уже выше, либо частная инициатива или Жданов оказался в уязвимом положении. Как бы там ни было, похоже, санаторий придётся на время покинуть. Не завидую Раппопорт, сейчас ей будет гораздо сложнее руководить предприятием, нежели в прошлый раз.
— Рахиль Исааковна, — сказал я в трубку, набрав её. — Достаньте из сейфа конверт. Тот, что с красной полосой. Внутри подписанный приказ без даты. Поставьте сегодняшнее число и положите в папку. Далее, я уезжаю в командировку на некоторое время в сопровождении группы товарищей. Связь поддерживаем как в прошлый раз. Кулон, надеюсь с вами?
«Мистер директор, я его даже ночью не снимаю. Хамса всегда со мной».
— Правильное решение. Постарайтесь не отклоняться от утверждённых планов и поддерживайте Митякина. Задачи у него прежние, не допустить голода.
Дверь в кабинет распахнулась и без всякого предупреждения в помещение вломились трое военных. Чистенькие новые шинели, хромовые сапоги. Вот только фуражки и портупеи несли на себе следы времени.
— Мистер Борисов? — гнусаво произнёс один из них, которого нельзя было не узнать. — Вот мы и встретились. Собирайтесь, поедите с нами.
— Да что вы говорите, у меня ещё шнурки не поглажены, — натурально удивился я. — Как же я поеду?
— Не стоит беспокоиться, там, куда вы отправляетесь, шнурки иметь не положено.
— Раз не положено, — улыбнулся я — тогда и не стоит думать о них. Правда? Кстати, как погода в Стамбуле, попутчики не обижали?
— Об этом мы отдельно потолкуем, — недовольно проворчал усатый.
— А, стесняетесь коллег? Можно и приватно поговорить. Хотя, судя по их заинтересованным взглядам, они вряд ли оставят нас вдвоём. Так что как-нибудь в следующий раз. А теперь вышли вон из кабинета и аккуратно прикрыли за собой дверь.
— Я же говорил, что по-хорошему не получится, — обратился к остальным усатый.
В этот момент, судя по петлицам, капитан ГБ достал из кармана листок бумаги и, разворачивая его, поднёс к моим глазам.
— Есть и постановление на проведение обыска. Если вы думаете, что мы не подготовившись, то зря. Все варианты учтены. Пока, вас приглашают на разговор.
Я посмотрел на часы. Товарищ Сергей явно не успевал.
— Поехали.

Эпилог.

Товарищ Сергей кипел от ярости, направляясь к своей машине. Уже битый час он пытался связаться с охраной Жданова, но каждый раз дежурный, явно желая от него отвязаться, отвечал, что первый секретарь находится на процедурах. На этот раз он был уверен, что их разговор, наконец, состоится, однако вдруг задумался: «А что, если Жданов, выбрал выжидательную позицию? Ведь всё делалось само собой, а великий человек, не утруждая себя мелочами, лишь контролирует исполнение. И то, по поводу чего он хочет с ним поговорить, — не без горечи подумал товарищ Сергей, — Андрей Александрович, скорее всего, отнесёт к мелочам жизни». Его раздражение увеличилось, когда в непрекращающейся дождливой хмари не удалось сразу открыть дверцу старенькой «Эмки» — он вставлял ключ бородкой наоборот, — потом двигатель отказывался заводиться из-за изношенных свечей и дрянного бензина. Наконец удалось вдохнуть жизнь в видавший виды автомобиль, и машина тронулась. Он постарался утешиться мыслью, что поговорить толком со Ждановым среди такого скопления народа всё равно бы не удалось. Однако утешение было столь натянутым, что не могло удовлетворить, и уж тем более поднять на ноги растоптанное самомнение. Его злило, что он невольно оказался в столь сложном положении, но осознание этого обстоятельства ничего не меняло. Товарищ Сергей нажал педаль газа и помчался по бетонке в направлении Ленинграда. Мысли его были всецело заняты событиями в Осиновой роще, так что он не обратил внимания на стоящего с тележкой молодого человека, пристально следившего, как автомобиль покидал санаторий. И не мог видеть спрятанный за этой тележкой пулемётный расчёт, готовый в любую секунду открыть огонь на поражение. Дождливая погода брала от природы своё и сложенные под целлулоидом в пирамидки торфяные брикеты придавленные досками, напоминали курганы. Парголово и тут отличилось, перевыполнив все мысленные планы по добыче топлива. «Мало ему было работавших в посёлке без карточек овощных, мало было пельменных, так он и переработанную угольную пыль с торфом пустил в продажу! И ведь не придраться». Как бы там ни было, артель выдала триста процентов сверх плана по торфу и продавала некондицию, а брикеты из угольной пыли, на которую раньше и внимания никто не обращал, являлась новинкой. Многое во время блокады стало в новинку, выдумывали такое, что в сытное время в голову не приходило. Вскоре показалась бензоколонка и плохо послушная рулю «эмка» свернула к зданию из красного кирпича с некогда ярко светящейся вывеской «TEXACO». Электроэнергию экономили, и неоновая реклама была отключена. Едва автомобиль остановился, как показался молодой человек, наверно, даже мальчишка и тут же предложил заменить масло и протереть стёкла на машине.
— Сестра охотничьи сосиски жарит, — мимоходом произнёс он, — вкус-с-ные! Три рубля за порцию.
Протягивая талон на бензин А-66, товарищ Сергей подумал, что завтра, скорее всего, подобных услуг уже не станет, а может, и его самого. Хотя, всегда стоит надеяться на лучшее иначе жизнь станет совсем тусклой и безнадёжной. Отправляясь перекусить сосисками, он произнёс:
— Свечи тоже замени и посмотри что с рулевой колонкой.
Майор ГБ товарищ Сергей сидел и смотрел в огонь, шурудя в топке длиной кочергой. Делал он это механически, не замечая, что слишком сильно нагнулся и что языки пламени, поднимавшиеся над раскалённым пеплом, могут лизнуть лицо и опалить волосы. В его глазах трепетал блеск, выдавая отчаянье мученика, видевшего себя на костре. Он горел вместе со своими бумагами. Огонь глотал то, во что он вложил все свои знания и умения, — результат многолетнего преданного служения стране; горели «эпохальные разоблачения» — результаты трудов последних лет. Да что там говорить, горела его душа, горел он сам; всё превращалось в пепел под взвивающимися языками пламени, которые он ворошил кочергой, в последний раз переворачивая страницы. Железный прут разбил груду чёрного смолистого комка плотно прижатых листков, и оттуда на миг вырвалось пламя. На стене задвигались тени — поднялись высоко, соскользнули и пропали в бледном свете. Он положил кочергу подле себя и взял с пола последнюю папку. Надпись печатным шрифтом на бледно-коричневой обложке гласила то, о чём во все времена принято молчать. В ней находился десяток исписанных страниц и несколько фотографий, скреплённых металлической скрепкой, которая могла вобрать ещё сотню таких же листов, да только где их взять? Совсем тоненькая по сравнению с теми, что уже обратились в пепел в огне печи, она казалась невзрачной и жалкой, как брошюрка, затесавшаяся между томов энциклопедии. Каждая иная папка под своей обложкой содержала сотни страниц, скрупулёзно заполненных на пишущей машинке, а эта, в обложке из коричневого картона, начала активно набирать вес только в последние месяцы. У майора были причины расстраиваться при виде растущего количества сероватой горки под колосником. Но в эту минуту всё его существо было устремлено к одной единственной. Именно она и её судьба вызывали у него настоящее отчаяние. Он держал тонкую папку на коленях, тупо разглядывая крупные чёрные буквы на обложке. Медленно переводил взгляд с одной буквы на другую, перечитывал заголовок, бог знает в какой раз, словно постигал буквы неизвестного алфавита. Сидящее глубоко внутри какое-то неясное чувство, мешавшееся с болью и тяжестью, от которой замирало сердце, удерживало его от намерения раскрыть дело и ещё раз перелистать вложенные в него страницы. И хотя с самого начала, как только он полил керосином старую тряпку, разжёг огонь в топке и бросил в неё первый листок он чувствовал как бы веление души, неумолимо тянувшее его в огонь ненавистной урны, которая почему-то всё больше напоминала адское горнило. Пальцы его никак не могли разжаться и выпустить последнюю папку. Он беспомощно смотрел на неё. Казалось, руки живут сами по себе. Мозг сверлила мысль: «Если откроешь, сможешь ли ты бросить её в огонь?» Он нашёл в себе силы сжечь другие дела. Но видя результаты, он уже с полной уверенностью осознавал, что они лишь отчасти носили печать работы его отдела. Всё, что было заключено в них, находилось под сенью страшного грифа, но всё же оказалось таким пустяком. Как можно было тратить на подобную ерунду столько бесценного времени? Перебирая в памяти все события, он, наконец, понял, что заставляло его пальцы сжимать папку подобно когтям демона душу праведника и вместе с тем ощущать душевный трепет, увлекающий его в огне печи. Пальцы сделали своё: сжались как стальная пружина, прежде чем он додумал мысль, которую произнёс вслух: «Дело ещё не закрыто!» Картонная папка распахнулась, и взгляд упал на последнюю страницу. Каждый листок был прикрыт прозрачной калькой, но последний отличался ото всех не цветом и прочностью бумаги, а важностью того, что было на нём написано. Это была фотокопия страницы дневника агента Красивая.
«Макропулос не от мира сего, это демон или марсианин. Он создаёт вещи из воздуха, лечит простым прикосновением и исчезает тогда, когда захочет».
Закрыв глаза и крепко сжав зубы, словно сдерживая смех, товарищ Сергей захлопнул папку, судорожно прижав к себе, и резко отвернулся от огня. В этот момент входная дверь распахнулась стремительно и с характерным лязгом металла, как это происходит с дверьми в казематах. Словно принесённый ветром, появился его заместитель, Генрих Белов. Взмыленный, с каплями пота на лице, напоминавшего только что пробежавшего и выложившегося до предела бегуна. Застыв на мгновенье в проходе, он испросил разрешения и, дойдя до середины помещения чуть ли не строевым шагом, сдерживая всем своим видом удовлетворение, словно ученик церковно-приходской школы, раскрывший тайну рядов Фурье, он замер у стула. Увидев товарища Сергея, сидевшего у открытой дверце печи и таращившего глаза в стену, где на него посматривал фотопортрет Вождя, заместитель произнёс:
— Объект обнаружен.
Товарищ Сергей не смог скрыть ухмылки. В это мгновенье ему захотелось расхохотаться, вскочить, пройтись вприсядку, отвешивая коленца и постукивая по ляжкам, прекратить сдерживать эмоции и заявить во всеуслышание всё, что накопилось у него внутри. Но вместо этого он прикрыл глаза.
— Товарищ майор государственной безопасности, позвольте узнать, чему вы радуетесь?
— Генрих, двенадцать свидетелей из аэродромной службы дали показания, как на их глазах бомба угодила в машину. Четырёхметровая воронка, от людей Маленкова один околыш от фуражки, а Макропулосу хоть бы хны.
— Скорее всего, его не было в этот момент в автомобиле, — сделал вывод заместитель.
«Конечно, не было, — подумал про себя товарищ Сергей. — Но чёрт бы его побрал, хотелось бы услышать, как он это всё объяснит».

***

Дорога через Ладогу мало чем отличалась от рокады на побережье, но иностранные корреспонденты всё равно, словно дети припали к окошкам, старались увидеть через стёкла автобуса как можно больше. Между собой они отмечали, что движение по ней очень хорошо организованно и защищено. Нередко можно было заметить замершие в стороне виллисы с крупнокалиберными браунингами или укрытые маскировочной сеткой грузовики со спаренными установками «Oerlikon» в кузовах. Чуть реже на глаза попадались стационарные точки на деревянных помостах, где за окружёнными мешками с песком задрав стволы в небо, ждали своего часа зенитные орудия 52-К. Вдоль трассы часто встречались установленные указатели и щиты с информацией. Возле них стояли морские сигнальные лампы, мигавшие и указывающие машинам направление пути в ночное время. Там, где лёд вызывал тревогу, создавались альтернативные пути, и с фонарями стояли регулировщики. Движение было круглосуточное и не замирало ни на секунду. Если в Ленинграде всё делалось вяло — ходили медленно, говорили негромко, в общем, берегли то, чего уже не должно было быть, — силы, то тут всё иначе. Люди и техника боялись не успеть. Машины двигались с большой скоростью одна за другой с равными интервалами, словно связанные одной невидимой нитью. Это чем-то напоминало движение вагонов по железной дороге, где локомотива уже давно не было видно, а последний вагон даже не появлялся. Там, где снежный ковёр смело ветром, и грузовики мчались по гладкому льду, образовывались сплошные лужицы. И тогда они брызгами разлеталась из-под колёс. У пассажиров в этот момент замирало сердце и многим казалось, что машина вот-вот уйдёт на дно. А рядом, невдалеке от проложенной ледовой колеи, лёд блестел и отливал яркой небесной синевой, словно хрусталь. Он как некогда мифические сирены звали к себе доверчивых путешественников, манил своей чистотой и девственностью, дабы обрести пришедших на погибель. Дорога дорого брала за право использовать себя. Десятки грузовиков навсегда ушли под лёд вместе с грузом и зачастую с людьми. В местах, где торосы накапливали на себе снежную крошку, образовывались сугробы, и заплутавший ветер иногда вздымал ледяные кристаллы, как это делал его южный собрат с песчаными барханами, невысоко поднимая над поверхностью, закручивал в спираль и ронял вниз, высасывая из снега что-то полезное для себя. Виктория отвела взгляд от окна и дотронулась до массивного браслета на запястье. «Расстояние до пункта назначения тридцать миль».

Спасибо за замечания.

Аннотация.
Космический корабль пришельцев стартовал с планеты Земля и угодил во временную аномалию. Экипаж инопланетной формы жизни, имея врождённую способность, эвакуировался через телепорт в последнее мгновенье, бросив судно в космосе. Единственная разумная форма жизни на корабле, это захваченный землянин. Корабль приземляется в Северной Америке, на территории штата Невада. По истечению многих лет, разум корабля принимает решение о реанимации землянина для проведения эксперимента. На земном календаре 1936 год. Повествование начинается с 1940 года. Возможности Корабля поражают воображение, технологии невероятны и кажется, им нет предела. И если землянин думает о сотрудничестве, то о планах Корабля не знает никто.

Отредактировано Алексей Борисов (03-11-2021 18:33:40)

***

Тишину поздней ночи нарушал говор получивших почту партизан, и доносившийся снаружи далёкий затухающий гул от рвущихся боеприпасов дивизионного склада. Оказывается, два ночных бомбардировщика могут изрядно потрепать нервы врагу, особенно если имеются точные координаты арсенала, опытный экипаж, тройка мальчишек с фонариками и добротные бомбы. А то, что под прикрытием военной операцией пролетел У-2, так это была сопутствующая задача.
— Хорошая память на лица? — уточнил я.
— Просто хорошая память, — пожал плечами Винцингероде, не прерывая чистить оружие. — Я до войны в конструкторском бюро чертёжником работал. Наловчился запоминать.
— Это замечательно. Ваши способности могут пригодиться. Дело в том, что кому-то из вас в кратчайшие сроки предстоит выучиться на кинооператора.
Напротив меня сидел молодой, чуть за двадцать лет парень. Улыбчивый, слегка курносый блондин при всей своей могучей фигуре был обладателем необычайно тонких, как ещё говорят, музыкальных пальцев. Карандаш или рейсфедер смотрелся бы в них гораздо гармоничнее, нежели подлежащие смазке детали парабеллума.
— Нас обучали обращаться с кинокамерой, — немного смущаясь, проговорил он. — Конечно, больше в теории, но трудностей не вижу.
— Очень самонадеянно, юноша. Мастерство не бывает лёгким, впрочем, ничего страшного. От вас потребуется лишь быстро крутить ручку на «Аскании»  и носить треногу. С произношением, — перейдя на язык Гёте — судя по всему проблем нет?
Король жил фульский… Милой
Он верно память чтил
И кубок до могилы
— Предсмертный дар хранил, — продолжил четверостишье Винцингероде. — Мама преподавала литературу, но заразить ею меня не смогла. Точные науки давались мне легче.
— Вы говорите совсем без акцента и это замечательно, — похвалил его я. — Кого можете рекомендовать с такими же качествами?
— Давид Розенбаум, — задумавшись на секунду, произнёс командир отряда. — Сносно изъясняться могут все, но в пределах спецкурса. На моём уровне только Дава.
— Это тот, который почту нёс? — скептически уточнил я.
— Он самый.
В принципе, если гладко выбрить, нанести хороший грим, подстричь курчавые волосы или вообще надеть парик, то под очками и шляпой не каждый специалист по «расовой гигиене» определит, кто перед ним находиться. Тем не менее, дополнительный риск сейчас ни к чему. 
— А теперь к заданию, — сказал я, определившись с кандидатом. — Вчера в Лугу прилетел транспорт, доставивший представителей Красного креста и съёмочную группу из Берлина. Они собирались посетить 154-й дулаг, проверить качество медицинского ухода за военнопленными и снять пропагандистский сюжет для «Ди Дойче Военшау» (Die Deutsche Wochenschau). Их место займём мы с вами. Я представлюсь чиновником от Красного креста доктором Александром Де Дрё, а вы кинооператором киностудии UFA Куртом Расселем. До начала операции время есть, так что постарайтесь выспаться и в девять утра мы с вами встретимся. Где мне можно расположиться?
— У нашего фельдшера. Больных сейчас нет, а там две койки.
Поблагодарив Винцингероде, я тут же дал команду Помощнику на сооружение комнаты-бункера рядом с медицинской землянкой и подключением её к энергосети. Не думаю, что после моего ухода фельдшер откажется от дополнительных апартаментов. Размером не больше купе пассажирского вагона, жилище отлично подходило для временного аскетичного проживания, но чур меня, надолго оставаться в нём. Привыкшему к оконным проёмам от пола до потолка, бункер казался мне самым настоящем карцером.
Завтрак не занял много времени. Привезённые с самолётом свежие продукты тут же пошли в общий котёл не богатого на разносолы партизанского меню. Отряду требовался профессиональный повар, а не имеющие скромные навыки стряпни вчерашние выпускники школ, для которых омлет с колбасой равносилен amuse-bouche  от шеф-повара довоенного парижского ресторана. По большому счёту, Винцингероде был самый старший из них по возрасту и при всей серьёзности подхода к делу, мальчишки в военной форме оставались мальчишками. Аккуратно счистив кожуру яблока, я погрузил зубы в сладкий плод. Напротив происходили занимательные события, а именно попытки снять на плёнку происходящее внутри лагеря. Бойцы откровенно позировали и все требования о естественности поведения пропадали как брошенный в водоём камень. Из отснятого материала получилась только зарядка, да и то только потому, что с обнажённым торсом на холоде и пусть моросящем, но всё же дождике не до улыбок.
— Ну как, Фёдор Илларионович? — спросил я, намекая на наш ночной разговор.
— Признаюсь, был неправ. Как им вообще удаётся снимать кино?
— Кусками, — ответил я. — Снимают коротенькие отрывки, а потом выбирают удачные и монтируют.
— Но это же обман!
— А кино и есть обман. Даже документальное. С этой минуты, Курт, говорим только по-немецки. Если я сказал — ты уже исполняешь. Не думаешь, не переспрашиваешь, не обсуждаешь. Когда я спросил твоё мнение — можешь даже поспорить со мной. Просто прими как данность: если я говорю что-то делать, то это означает, что я точно знаю, чего я хочу, как это должно быть и что для этого нужно сделать. И мне надо, что бы ты чётко выполнял приказы без выяснения и объяснения причин. Это и есть принцип немецкого порядка, без которого тебя и твоих бойцов вычислят как корень из четырёх. Собирайте камеру, прожекторы, аккумуляторы, берите двух бойцов и через час выдвигаемся к точке сбора. 
Погода хоть и являлась идеальной для скрытного путешествия по лесу, но мне она не нравилась. Раздражал мелкий, словно из пульверизатора осенний дождь. Ударяя по осыпавшейся листве, хвои и мху, по оставшимся листьям на деревьях и кустарниках, он наполнял всё вокруг монотонным и убаюкивающим шумом. Густая наволока облаков и туманная пелена дождя почти вдвое ухудшала видимость, а это второй показатель для определения скорости передвижения после «тихого шага». Тем не менее, мы почти бесшумно продвигались к назначенному месту точно в срок. Курт ни на миг не позволял себе отвлечься. Весь, превратившись в зрение и слух, он шёл замыкающим и чутко, даже насторожено следил за всем, что происходило вокруг. Впрочем, изначально по сторонам поглядывали все, напрягая свои чувства в попытке уловить какой-либо тревожный сигнал. Двигаясь в заданном темпе, мы легко преодолели три четверти пути, но этот чёртов дождик, действовал как колыбельная. «Да, гнусная погодка», — подумал я и тут же поймал себя на том, что позволил мыслям в очередной раз отвлечься в сторону. Не пропустил ли чего? Здесь, в близости от дороги даже мелкая деталь имеет значение. Я обернулся и посмотрел уже пристальнее. Бойцы поправляли кладь, Курт поворачивал голову то вправо, то влево, не выражая никакого беспокойства. По-прежнему шёл дождик, слабые, сформировавшиеся наверху капельки с завидным постоянством шлёпались, сливаясь воедино в «шшпом-пом-шпом». Напрасно я вглядывался в непроглядный мрак леса. Черта видимости терялась в десятке шагов, а дальше шла сплошная, вытканная и тёмного материала пелена, которую хотелось раздвинуть руками.
Просторный автобус компании «Дженерал моторс», с шильдиком в виде молнии, известный как «Опель Блиц» (Opel Blitz) спрятался на обочине дороги закрытый от посторонних глаз маскировочной сетью и останками сгоревшей полуторки, сброшенной с проезжей части отступающими частями Красной армии. Эта безымянная дорога, неизвестно почему «безымянная». Как по мне, это «дорога смерти» — так больше бы подходило. По обеим сторонам дороги много чего валялось и не только годная лишь на переплавку отслужившая свой короткий век техника. Земля кишела неразорвавшимися боеприпасами, и торопиться к точке сбора следовало не спеша. Обойдя стороной разбросанные противопехотные мины, мы оказались возле мотоцикла, в люльке которого без особого комфорта расположился немец в прорезиненном плаще и каске с большими защитными очками. Прикрывшись брезентом солдат дремал, отвернув ствол пулемёта в сторону, а его товарищ, видимо водитель Цундапа (Zundapp KS 750), заваривал на спиртовке кофе.
— Замерли! — раздалось из-за спины, и наступила тишина. Она возникла так резко, что даже мне показалось, будто все оглохли. Не трещали ветви, ни шумел ветер, ни шипел кофе в кофейнике. Даже шаги по мокрой траве были беззвучны.
— Товарищ директор, у вас под ногами мина от миномёта, — произнёс Иван, обходя нашу группу.
Действительно, возле моего ботинка торчал зарывшийся в землю по самый хвостовик неразорвавшийся боеприпас. Хвалёное немецкое качество, впрочем, не стоит дёргать старика за бороду и лучше оставить её в покое.
— Давайте знакомиться, — подойдя к мотоциклу, предложил я, представляя Ваню, Петю и деда Семёна. — Сотрудники айнзацгруппы А Ганс, Фриц и Мартин. Они наше сопровождение и силовая поддержка в случае непредвиденных обстоятельств. А это Курт, кинооператор. Клаус и Альберт его помощники. Пятиминутный отдых и начинаем переодеваться.
Я коснулся браслета, и мы все оказались на Корабле.
Мелодию из граммофона прервал донёсшийся с улицы треск пулемётной очереди. Особенно здесь, недалеко от Балтийского вокзала и аэродрома доносилось напоминание о войне. Нечасто, но озверевший пулемётчик на вышке раз в день заявляет о себе. Обслуживающая нас официантка, поджав губы, опустила взгляд в пол. Ещё минуту назад в её речи, в движениях, в походке проглядывала известная вольность, которая на первый взгляд, могла, пожалуй, даже несколько шокировать. Ещё бы, в свои неполные семнадцать она снимается в кино! Тело её находилось в непрестанном движении, — казалось, в нём играют до поры до времени затаившиеся молнии и если даже язык её умолкал, то начинали говорить глаза и брови. И вдруг человека словно подменили. Страх сильнейший катализатор для химических процессов в человеческой психике.
— Стоп! — громко сказал Курт. — Викки, ну что вы так смутились? Пять минут перерыв. Герр майор, пожалуйста, не притрагивайтесь к шницелю. Третий дубль будет последний, на куне уже нет продуктов.
Почти тотчас я услышал, как машина затормозила у гостиного дома. Распахнулись и с металлическим стуком захлопнулись дверцы. Раздался чеканный стук мужских сапог по брусчатке. Конечно, для меня никогда не было тайной, что и в смехе должна проявляться культура человека, что во всём надо знать меру но — увы. Подошедшие к барной стойке офицеры о требовании манер вспомнил явно с запозданием. Когда Винцингероде громко сделал замечание, испуганная девушка-официантка уже съёжилась от визгливого, с раскатами, неприличного смеха. Впрочем, об эсесовце я хотел сказать только то, что он смеялся скорее по-женски, нежели по-мужски. Рот его широко открывался, обнажая мелкие зубы, а голова, точно в припадке тряслась. Приятель же его подхихикивал как какой-то маньяк. Дурацкое решение вмешиваться — я это понял сразу. Вопреки всем резонам, вопреки здравому смыслу, Курт оставил в покое камеру и оказался возле стойки, когда хохочущий мерзавец выставил на всеобщее обозрение стеклянную банку.
— Этот глаз я только что вырвал из русской свиньи! — на весь зал произнёс эсесовец. — Не правда ли, ему требуется пара?
— Кретин! — заорал Курт. — Ты что, не читал объявление на двери, что закрыто?
Начальник второго филиала 154-го дулага кретинизмом не страдал, но вседозволенность в решении человеческих судеб, право отправлять на смерть и подвергать издевательствам оставляет на психическом поведении зверья своеобразную печать гнили. И вместо того, чтобы хотя бы выяснить, кто находится перед ним, и разобраться в открывшихся обстоятельствах, он схватился за пистолет.

— Этот глаз я только что вырвал из русской свиньи! — на весь зал произнёс оберштурмфюрер СС и стал пристально всматриваться в лицо кинооператора. — Не правда ли, ему требуется пара? Кстати, а что ты здесь забыл?
— Кретин! — заорал Винцингероде. — Саботируешь распоряжение рейхсляйтера? Ты что, не читал объявление на двери? Чёрным по белому — закрыто! Выметайтесь отсюда!
Сотрудник одного из отделов службы безопасности кретинизмом не страдал, но вседозволенность в решении человеческих судеб, право отправлять на смерть и подвергать издевательствам оставляет на психическом поведении зверья своеобразную печать гнили. Эта тухлая клякса порабощает и разъедает критическое мышление, внушая своему рабу, что на данном уровне есть только безупречный он и остальные. И вместо того, чтобы хотя бы выяснить, кто находится перед ним, и разобраться в открывшихся обстоятельствах, с воплем: «Мне, вон!?» он схватился за пистолет.
Вот есть психопаты тихие, а есть буйные. Так этот был ещё и преисполнен решимости. Счёт пошёл на мгновенья.   
Бах! Бах! — два выстрела практически слились в один звук.
Эсэсовцы рухнули на пол под крик официантки. Банка с формальдегидом покатилась по полу и остановилась у ножки столика с граммофоном. Яблоко человеческого глаза заколыхалось, и девушка сползла по стене, теряя сознание под наступившую тишину.
Подобрав у стола с пола две гильзы, я подошёл к недавно заливавшемуся хохотом садисту, взял его пистолет и положил в свой портфель, чтобы через секунду вновь вынуть его и ещё два раза выстрелить в головы мертвецов. Вложив оружие обратно в руку, мне пришлось немного подвинуть тело и подменить записную книжку.
— Курт, вы знаете, что от выстрела в упор на теле остаются следы воздействия предпулевого воздуха, пороха и копоти? Уверен, настанет то время, когда вы станете снимать добрые и смешные фильмы, и это знание никогда не понадобится. А теперь, — посмотрев в сторону Альберта — приведите официантку в сознание. В кабинете управляющего есть телефон, пусть позвонят в комендатуру. Офицер СС убил своего сослуживца и застрелился сам. Какая трагедия. Мартин! Майору Штоффу необходимо отметиться у коменданта лагеря до 19:00. Передайте ему, что утром мы снова заберём его.
Подойдя к Винцингероде вплотную, я тихо сказал:
— Понимаю ваш поступок, от этих подонков нужно было избавиться. Но только что своей инициативой вы сорвали всю операцию. Каждый должен заниматься своим делом. Вспомните, о чём я вам говорил. Разочарован.
— Я сейчас же всё объясню, — произнёс он в оправдание. — Всё не так, как вы подумали, он узнал меня. Я это сразу понял.
— Подробнее.
— В тридцать восьмом, я как победитель соревнований первенства профсоюзов (ВЦСПС) по гребле вместе с Савримовичем был командирован в Ваксхольм в Швецию. Там на чемпионате мира я и познакомился с немецкой командой.
— В первый раз слышу, что мы участвовали и в личном деле об этом ни строчки.
Винцингероде ни чуточку не смутился и даже позволил буркнуть под нос «ещё бы».
— К сожалению, мы квалификацию не прошли. Все явились со своими байдарками, даже поляки, а пока пришло наше судно с лодками, и завершился таможенный досмотр, то было поздно. Позволить принять инвентарь от шведов нам запретили. Поговаривали, что наш посол хотела купить байдарки на свои деньги, но не вышло. Перед отъездом нам тонко намекнули не вспоминать, да и в газетах ни слова. Поэтому и не слышали ничего.
— То есть этот…
— Гуго, кузен Ханса Видемана, серебряного призёра. Немцы с собой на чемпионат даже кузнеца с плотником привезли. Весло ведь под гребца изготавливают или вдруг, ремонт какой. Гуго и был тем плотником.
Вот какой шанс у них встретиться? Наверно, как «Титанику» с айсбергом.
Не прошло и часа, как в гостинице появился фельдфебель полевой жандармерии Пауль Эккель с двумя солдатами. Понятно, что от восьмого дома по улице Красная путь не близок, но то, что наряд не приехал на машине или не прискакал на лошадях, а прибыл пешком, заставило меня удивиться. На вид он (начальник группы) казался ровесником Винцингероде, только более хмурый и судя по частому чиханию и вспухшему носу — простуженный. Представившись, задирая наброшенные на тела простыни, он бегло осмотрел их, потроша карманы и сбрасывая всё найденное в мешок. Действовал фельдфебель настолько проворно, что со стороны казалось, будто его руки похлопывали по оттопыренным частям мундиров, моментально извлекая бумажник, часы, записную книжку, конверт и ещё что-то мелкое, на чём его взгляд на секунду дольше обычного задержался, осматривая вещь. Наконец он уделил внимание нам, опросив свидетелей, а именно меня и Курта. Услышав версию о съёмках для киножурнала «Ди Дойче Военшау» по распоряжению рейхсляйтера и связанными с ними сложностями, а именно внезапном вторжении на площадку и суициде с убийством, поинтересовался, есть ли кому ещё что-либо добавить, громко чихнул и ушёл к телефону. Вернулся он в компании официантки ещё с более недовольным выражением на лице. Засунув руку во внутренний карман шинели, фельдфебель извлёк блокнот с карандашом и, обойдя трупы что-то там записал, после чего подозвал солдат. Один из них тут же отправился на улицу, а второй получив в руки мел, не иначе украденный из школы, стал обводить на полу контур вокруг мёртвых эсэсовцев. Не минула сия учесть и гильз.
— Инспектор, — обратился я к нему, как гражданское лицо не особо разбирающееся в погонах. — Уже поздний час. Свечи вот-вот догорят, и мне не хочется нарушать режим.
— К сожалению, герр доктор, был призван на службу, находясь в чине обервахмистра. Простите, я всё же задам ещё пару вопросов. Это не отнимет много времени.
— Тогда присядьте к столу и как врач, я рекомендую выпить водки с перцем.
Фельдфебель присел на краешек стула, но выпить отказался.
— Перед тем, как задать свои вопросы, удовлетворите моё любопытство, обводить тела мелом это какой-то ритуал?
От неожиданного вопроса Эккель фыркнул и тут же потянулся за платком, вытирая нос.
— Ни в коем случае, — произнёс он. — Как бы объяснить… понимаете, это дело привычки. Я начинал службу в полиции Гамбурга. Город-порт, два миллиона жителей и случаев с убийством  соответственно много.
— Стало быть, вы из города, чьи ворота открывают путь в мир, — сказал я не без любопытства. — Забавно, какие талантливые люди вырастают на берегах Эльбы. А знаете, жена одного и моих берлинских друзей ваша землячка. Я был шафером на их свадьбе в августе тридцать девятого. Магдалина Браун, в девичестве, как и вы Эккель. Очень славная женщина, историк и гений в архитектуре. Но вернёмся к моему интересу.
Не скрывая удивления, фельдфебель выслушал историю о Магдалине. Может, он и пожелал бы развить эту тему, но из уважения не стал. Давно подмечено, что в нейтральном разговоре с врачом очень часто образуется связка медик — пациент, где последний отвечает на вопросы и прислушивается к советам.
— Конечно, герр доктор. Не секрет, что журналисты падки на подобные события, однако печатать фотографию, где жертва с размозжённым гаечным ключом черепом, а то и вовсе без одежды согласятся далеко не все. Зато снимок с контуром эффектней, но тут уже на выбор. Старшие товарищи делились не только познаниями в криминалистике, а так же жизненным опытом и прилагающейся преференцией. Опять же зарплата оставляла желать лучшего и не мне осуждать коллег знакомых с фотографами. Так что никакой смысловой значимости эта обводка мелом не несёт. Я учу своих солдат, как когда-то наставляли меня. 
— Бог мой, а я уже чего только не надумал. Как бы то ни было, что скажите по этому случаю? — спросил я.
Бывший обервахмистр, хотя, как показывает практика, бывших милиционеров и полицейских не бывает, отчаянно напрягся, моргнул и стал смотреть на меня как доверчивый ребёнок.
— Про унтерштурмфюрера Фишера ничего конкретного сказать не могу: не женат, не привлекался, не участвовал и даже не окончил университет, а вот оберштурмфюрер при жизни был порядочной свиньей и лгуном, — поведал он. — Всем рассказывал, какой он был великий спортсмен, а на самом деле строгал доски и я не удивлюсь, если подтвердится, что раньше у него были проблемы с психикой.
— Вы общались?
— У нас разные службы и с нами неохотно идут на контакт. Тем не менее, эти двое активно искали себе компанию. Недалеко от Красных казарм напротив брошенного русскими танка сохранилось уютное кафе с пианино. Фрау Мария музицирует и читает стихи, не давая нам всем сойти с ума. Они заходили туда пару раз.
— А сегодня их отчего-то потянуло в поисках приключений на свою голову сюда, подальше от места работы.
Эккель чуть заметно пожал плечами, тоже не понимая логику действий. Немногие причастные знали о том факте, что в обозримом будущем в гостинице станет работать бордель, и появляться в нём до его открытия было равносильно посещению кинотеатра без экрана и кинопроектора.
— Их так сказать «работа» явно не способствовала улучшению процессов в голове и этот частый смех без причины. Знаете, один мой приятель третьего дня застал застрелившегося стоящим в углу, словно он подвергшийся наказанию ребёнок.
— Очень интересно. Хоть я и не был знаком с покойником даже шапочно, по произведённому впечатлению мне тоже кажется, что он наблюдался у психиатра. К тому же нахождение в зоне постоянного стресса. Как следствие чрезмерное потребление кофеина или даже более могущественных психотропных препаратов и их прекурсоров. Надо бы опросить медицинский персонал по месту его «работы» и проверить наличие морфия в аптечке. Кстати, проникающие ранение головы здесь это частое явление?
— Простите, что?
— Выстрел в голову, как способ распрощаться с жизнью, — пояснил я.
— Четвёртый случай за этот месяц. Один застрелился из-за ампутированных ног. Другой такой же псих, как и Гуго, а от обгоревшего танкиста сбежала жена.
— Что же, не стану отвлекать вас от дел, — поднимаясь из-за стола, произнёс я. — На ночь стакан горячего чая с малиной, таблетку аспирина и хорошо укутайтесь. А завтра, когда самочувствие улучшится, мы с вами поговорим про убитого. Интуиция мне подсказывает, что оберштурмфюрер стрелял в состоянии аффекта и его слова о втором глазе… Пациенты с коморбидными расстройствами при анозогнозии часто говорят иносказательно и ведут записи, так как предпочитают откровенное общение только с самим собой; советую поискать их. А что, если он его поймал на воровстве или подсматривании? Задумайтесь над этим, инспектор.
Окно комнатки, выделенное под ночлег, выходило на улицу и, отвлекшись от плана городских подземных тоннелей канализации, мне ни составило больших трудов понаблюдать, как на подъехавшую телегу свалили два тела. Старичок из гостиницы безуспешно попытался забрать простыни, но с эстонскими фольксдойче, особенно если третья или четвёртая категория по фолькслисту сами рейхсдойче особо не церемонились. Пнув, как бесполезного пса под зад, солдаты двинулись в сторону стоявшего автомобиля застреленных эсэсовцев, где Эккель уже заводил мотор. Трофейная эмка сопротивлялась, но супротив кривого стартера не сдюжила. «Интересно, — подумал я — как скоро он прочтёт записную книжку покойного Гуго? Хорошо, если утром, а ещё лучше после обеда».
Понукаемая извозчиком лошадь нехотя двинулась в сторону, уступая дорогу светящими фарами «железному коню», а я вернулся к просмотру плана. Людям нравится наблюдать за проблемами других, но рано или поздно мы возвращаемся к своим делам. Наиболее известный, построенный ещё при Григории Орлове подземный ход от дворца к берегу Серебряного озера приобрёл славу за счёт императора Павла и Керенского. Один любил эпатаж, внезапно исчезая и появляясь, а другой спасся от матросов Дыбенко, когда его пришли арестовывать. К счастью, помимо уже известных Гатчина славилась именно тайными ходами, проложенными под землёй в разные времена и при разных обстоятельствах. Не все могли воспользоваться услугами архитекторов уровня Ринальди или имели достаточно средств, как Орлов. Поэтому и разнообразны они как лоскутное одеяло. Встречались как короткие, даже чем-то уютные со скамеечками, укреплённые кирпичом или камнем ходы между стоящими друг напротив друга домами так и довольно протяжённые, иногда пересекающиеся между собой галереи, где можно было заблудиться. Так что история о том, как двое заключённых пробирались по подземелью почти два километра имела место быть. К сожалению, ни к зданию граммофонной фабрики, ни к лётному полю подземных ходов не было. Зато от Красных казарм вело два, а от женской Мариинской гимназии целых три. Исходя из поставленной задачи, Корабль тот час рассчитал оптимальный маршрут со временем прохождения и вскоре я вынул из портфеля сложенную в несколько раз кальку. Предстояло проделать некоторую работу, и начинать её уже нужно было прямо сейчас.

***

Капитан Хорст в очередной раз поправил повязку, всячески стараясь продемонстрировать полученный на днях знак «за ранение». Беседа подходила к концу. Обсудив особенности пенитенциарных заведений, подорожавшую жизнь, женщин и алкоголь герр Александр, как просил себя называть чиновник Красного Креста из Берлина, посетовал на строгость распоряжений своего министерства, а после ловко переключился на политику, пройдясь по сколькой теме у самого бортика, точно на заточенных коньках из золлингеновской мастерской. Он обладал пугающим талантом выбирать направление разговора, заставляя собеседника чувствовать себя обязанным включаться в обсуждение. Хорст не собирался вступать в дискуссию, не планировал давать оценку действию своего начальства, но вот уже наговорил на служебную проверку, поделившись тревогами по поводу неминуемой катастрофы со снабжением, и закончил тем, что с сарказмом процитировал выписку из документа для служебного пользования. И о ужас! Сравнил оберквартирмейстера майора Топе с жужжащей над навозной кучей мухой. Замолчав, он признал: перед ним сидел неординарный тип. А уж когда было сделано предложение, то отказаться от него стало выше человечески сил. Годовое генеральское жалованье, только руку протяни.
— Вы уж простите мою слабость к деньгам, — с дьявольской улыбкой на устах произнёс чиновник из Берлина.
Он выглядел расслабленным, будто старый кот на подоконнике, нежившийся на солнышке на заслуженной пенсии, когда не надо нестись за мышью, доказывая свою полезность, это теперь не его забота. Но боже упаси, поверить в эту расслабленность. В далёком детстве в семье Хорста жил подобный кот и мало кто из глупых доверчивых голубей избежал острых клыков мурчащего старичка-хищника. И то, что сейчас было предложено, напоминало самую настоящую аферу, пусть продуманную и очень заманчивую, но опасную, как бритвенной остроты коготь. В предгорьях Австрии намечалось какое-то масштабное строительство, требующее таких солидных людских резервов, которые изыскать на месте оказалось затруднительно. Однако, не зря он подумал о когте — коготок-то увяз, да и чёрт с ним. Его перевод в Зонненбург уже подписан.
— И сколько вагонов с «материалом» вы намерены отправить в Швац? — по-деловому спросил Хорст.
— Для начала, ограничимся пятью. Как много вы утилизируете в день? Человек триста, не более.
— Двадцать, — уточнил Хорст. — Вдвое больше умирают по естественным причинам.
Едва он ответил, как стали заметны перемены, отразившиеся на лице собеседника. Ему словно стало скучно.
— Приемлемо, — покривив душой, сказал доктор. — К счастью, есть ещё заведение под Псковом.
— Мой коллега в Пскове отличается вздорным характером, — поспешил дать нелестную характеристику Хорст. — Не думаю, что вам удастся положительно решить проблему. А что, если с отправляемым контингентом какой-то процент будет условно здоровым?
Чиновник Красного Креста сунул руку в портфель и извлёк довольно пухлый конверт с листом бумаги, но не спешил расстаться с предметом. Хорст занервничал.
— По вашему лицу я заметил, что вы чем-то недовольны? — спросил он.
— Откровенно говоря, мы рассчитывали закончить дела за одни, максимум трое суток. И даже если часть контингента не будет соответствовать установленным критериям, что было ожидаемо — вопрос не закроется. 
Хорст протянул руку за конвертом.
— Представьте себе, со вчерашнего дня в лагере кратно возросло количество естественной убыли моих подопечных. Тиф. А ещё у меня сложились хорошие отношения с начальником филиала села Рождественно, Малая Выра и Дудергоф (дулаг-140). Там то же тиф. Если завтра на станции окажутся вагоны, то я обещаю их забить под самый потолок.   
— Я хоть и не «Frau Holle»  и за ваше усердие не превращу мундир в золотой, но небольшой аванс компенсирует моё неумение.

Отредактировано Алексей Борисов (13-10-2023 10:17:31)

Спасибо, конечно, квалификация.