Не знаю, насколько качественной оказалась дымовая шашка, но дым по комнате расползался как-то вяло. Движением головы я указал товарищам в свитерах не выделяться и Винцингероде так же плюхнулся на пол. Оценив обстановку, товарищ Сергей стал вязать руки французским офицерам. Сначала майору, а потом его приятелю.
— Вы, двое! Схватили это дерьмо и понесли во двор, — приказал я.
Винцингероде с помощником не торопясь встали на ноги, повторяя, что они гражданские кинооператоры, и я дважды выстрелил в лежащего у дверей француза.
— Пусть тощий очкарик помогает, — прикрикнул я, подгоняя его пинком. — Живее! Иначе пристрелю, и следующее кино будете крутить в аду.
Дым тем временем потихоньку, но начал завоёвывать пространство комнаты, однако возникший сквозняк уносил его в распахнутое окно и когда мы оказались на крыльце, создавалось впечатление начинающего пожара. Товарищ Сергей сбегал в караулку и вернулся с охапкой шинелей и одеял.
— Застёгивайте на пуговицы, — произнёс он и, накинув шинель на майора, спеленал его как гусеницу.
Вскоре я привёл двух лошадей и как только под стоны и французские проклятья на их спины были уложены и зафиксированы вожжами пленные, я отошёл с Винцингероде в сторонку.
— Фёдор Илларионович, — тихо произнёс я. — Обстоятельства немного изменились и вы остаётесь. Когда всё началось, вы крепко выпили и спали в соседнем кабинете. Проснулись от выстрелов, забежали в казарму, там уже пожар. Разбейте керосиновую лампу и прихватите тело у двери. Раненый француз не жилец, через пару минут истечёт кровью, но его нужно вынести из дома. Этот героический поступок объяснит задержку в поднятии тревоги. Винтовки возьмёте в караулке, и когда мы дойдём до края водоёма, стреляйте в нашу сторону, пока не закончатся патроны. На ответную пальбу не обращайте внимания, но запомните, что вам показалось, будто нападавшие говорили по-английски, а стрелял в вашу сторону майор. Я из его пистолета выстрелю возле вашего автобуса и у пруда. Вы раздали посылки солдатам?
— В первую очередь по приезду, — ответил Винцингероде. — Шестнадцать посылок из Парижа и открытки.
— Значит, минут через пятнадцать из деревни, те, кому не достался  клофелин прибегут на помощь, станут тушить огонь и скорее всего даже кого-нибудь снарядят в погоню. Оставайтесь на месте, спасайте своё оборудование. Мы к тому времени уже будем далеко, а идущим по следам оставим сюрпризы.
— Не поверят, — произнёс он, чем изрядно удивил меня.
— Постарайтесь быть убедительным, а ещё потребуйте разбирательства, каким образом вас разместили во фронтовой полосе.

4. Крик о помощи.

То, что Удача — дама с непростым характером, Рахиль Исааковна предполагала давно. Она терпеть не может тех, кто жалуется на её капризы, иногда легко одаривает нашедших в себе силы подняться и в то же время невероятно щедра к тем, кто крепко ухватил её за хвост. А Рахиль ухватила и не выпустит. Недаром на её груди покоится талисман. Улыбайся, будь всегда готова к любым поворотам, уверена в себе и открыта к преодолениям — таков её девиз. И оттого надо праздновать даже самую маленькую победу, показывая ей, что умеешь быть благодарным. Так ей советовала её мать, а уж в мудрости ей нельзя было отказать, ведь от благосклонности до обиды ровно столько, как от любви до ненависти.
Обедать Рахиль Исааковна предпочитала в «домашнем» кафе за сорок пять центов в нескольких минутах ходьбы от офиса. Гамбургер, френч фрайс, омлет и кофе. Жуткий набор для человека избалованного наваристыми супами, рассыпчатыми кашами и ароматным компотом. Но, в Риме нужно поступать как римлянин.
— Мэри, — улыбнулась она знакомой рыженькой официантке, — мне как обычно и капни в кофе немного бренди. Сегодня хороший день.
Раппопорт присела за столик и выложила на край никель. Свежую газету можно было купить в автомате, но иногда, прочитав интересующие статьи, посетители, оставляли её и это был негласный приработок официанта. Рахиль  давно подсмотрела, как поступали несколько завсегдатаев заведения, и посчитала, что от неё не убудет. Не из мусорной же корзины Мэри вынимала газету и пять центов для семнадцатилетней матери-одиночки, какая никакая, а прибавка к её скромной зарплате. Получив прессу и пролистав передовицы, она нашла интересующую её заметку о бутике «Меха Сибири» и зацепилась взглядом за ещё одну статью. В Нью-Йоркском ежедневнике на шестой странице аналитик рекомендовал обратить внимание на растущие показатели компании из Айдахо и, пробегая по выкладкам цифр, она в тайне ощутила чувство гордости. Обычно, это была скрытая реклама, но в данном случае брокер не лукавил. Приобретённые ею акции «Simplot» пошли в гору. «Вот вам и обезвоженный картофель, — подумала она. — Семь долларов с сотни как с куста. Интересно, как подрастут котировки, когда просочится информация о подписанном контракте на тысячи тон и отправленных семи «Либерти» во Владивосток? Ведь капитализация компании существенно возрастёт».
— Ваш заказ, — прервала её размышления Мэри, расставляя тарелки с подноса.
— Спасибо, солнышко, — ответила Рахиль и поинтересовалась здоровьем дочери официантки.
— Благодарю за заботу мисс Раппопорт. Ваш доктор смотрел Бетси вчера. У малышки режутся зубки, и она немного температурит. Ничего страшного.
— Это замечательно, — произнесла Рахиль и непроизвольно оглянулась. История с доктором стала неприятным откровением. Ничего не значащий на днях разговор и упоминания в отчёте породили последствия.
— Мне немного неловко, мисс, — продолжала Мэри. — Доктор принёс огромный чемодан с вещами для Бетси. Их было так много, что я поделилась со своей подругой. У неё мальчишка-сорванец, мы вдвоём снимаем комнату. Линда по вечерам моет полы на Восточной 14-й авеню, а днём нянчит малышей…
— Не вижу проблем для беспокойства, — успокоила её Рахиль Исааковна. — А как представился доктор?
Официантка на мгновение замерла, словно пыталась вспомнить что-то важное и ей это никак не удавалось. Наконец на её лице проступило озарение.
— Мне кажется, он не сообщил имени или я забыла. Сказал, что детский врач. Ой! Он назвал свою клинику — «Осиновая роща». Я не припомню, на какой улице она расположена, но в его чемоданчике куча разных приборов, ампул, порошков и всяких трубочек. Бетси так радовалась мятному леденцу. Извините, я заболтала вас.
В кафе зашёл очередной посетитель, и официантка занялась новым клиентом. 
Рахиль допивала кофе, когда через стекло она увидела стоящего на улице человека. Это был директор. Он поправил шляпу и неспешно пошёл по тротуару к припаркованному автомобилю. Раппопорт сделала последний глоток, вытащила из кошелька два четвертака, потом добавила дайм и, махнув рукой Мэри у двери, выскочила из кафе.
— Рада вас видеть, господин директор, — усаживаясь на просторный диван кадиллака, важно произнесла Раппопорт. — Полагаю, раз вы здесь, что-то случилось?
— Добрый день, мисс «Меха Сибири». А вы изменились…
Раппопорт тут же выудила из сумочки пудреницу и посмотрела на себя в зеркало. Самой себе трудно было признаться, что с каждым разом косметикой приходилось пользоваться чаще, а предательские морщинки на лице всё никак не сдавались, отвоёвывая новые пространства.
— …Не внешне, Рахиль, — выруливая со стоянки, сказал директор. — Не переживайте за свою красоту. И года не прошло, а вы уже не кривитесь при слове «господин». Многое познали, приобрели уверенность, нарастили ауру власти и даже стали манипулировать общественным мнением через заказные статьи в газетах. Хороший ход, одобряю. Правильно мне вас характеризовали как весьма способную к обучению.
Рахиль Исааковна захлопнула пудреницу.
— Это действительно так, но мне всё равно приятно услышать лестный отзыв.
Её собеседник ухмыльнулся.
— Есть, кому присмотреть за офисом на пару суток? — спросил директор.
Рахиль на секунду задумалась. По большому счёту её присутствие уже давно ни на что не влияло. В торговом зале были два продавца, скорняк, а расторопная секретарша успешно решала все возникшие в ходе работы проблемы, лишь ставя её в известность. Всё работало как хорошо смазанный механизм часов: маятник колебался, стрелки двигались.
— Мне нужно позвонить, предупредить секретаря, — ответила она.
Директор явно был доволен ответом.
— Спешить нет нужды, — сообщил он, притормаживая перед перебегающим улицу мальчишкой. — Я купил для вас билет на ночной поезд до Вашингтона. Сейчас мы заедем в «Лорд и Тэйлор», вы спокойно завершите текущие дела, доберётесь домой и за час до отправления появитесь на вокзале. По прибытию в столицу на стоянке у вокзала (Union Station) вас будет дожидаться этот кадиллак. Ключи отыщите в бардачке.
— Мистер директор! Вы шутите? Я не умею управляться с автомобилем.
— Зачем вы меня обманываете? — с упрёком посмотрел он. — Я же не зря напомнил о ваших способностях. Вы прекрасно справляетесь с техникой, даже лицензия есть. Просто запамятовали. Это всё от напряжённой работы, небось, на бирже ещё играете? А это потраченные нервы, стресс, прерывистый сон и как результат приём депрессантов и ухудшение памяти. Пожалуйста, откройте бардачок.
Рахиль Исааковна выполнила пожелание и с явным удивлением обнаружила в перчаточном ящике разрешительный документ, конверт, толстую папку размером с книгу, катушку с магнитной лентой и пачку двадцатидолларовых банкнот в зажиме. В этот момент автомобиль остановился возле универмага.
— Э-э-э, — только и сумела выдавить из себя Раппопорт.
— Сначала ознакомьтесь с инструкциями, а уж потом приступайте к остальному, — приказал директор. — Папку передадите послу лично в руки и сразу же возвращайтесь в Нью-Йорк. Скрывать поездку от коллег не стоит. Для всех вы ездили расширять клиентуру и забирать автомобиль из ателье по приемлемой цене.
— Что значит по приемлемой?
— Просто говорите всем интересующимся, что сэкономили 125 долларов на автоматической трансмиссии Hydramatic, оформив страховку.
Рахиль Исааковна кивнула и раскрыла свою сумочку.
— Я хотела прояснить, — забирая вещи, произнесла она. — Официантка из кафе, там, где я обедаю, рассказала о визите педиатра. Я не просила, только сообщила в отчёте о контактах и темы разговора.
— Всё так и было, — сказал директор. — С одним лишь нюансом. Нас не интересует официантка. Интерес вызывает её подружка и её незаконнорождённый сын от одного видного деятеля демократической партии. Девочка работает уборщицей в Таммани-холл и вы Рахиль, провели прекрасную операцию. Поддерживайте отношения, можете даже передать им на Рождество что-нибудь из верхней одежды, что залежалось в магазине. Не скупитесь на чаевые, у девчонок действительно незавидная судьба.
— Постойте, по-моему, этой Линде нет и пятнадцати. Это что же получается?
В глазах директора промелькнул гнев.
— Не лезьте не в своё дело, — грубо прервал её он. — Что вы хотели от меня услышать, что старый хрыч растлил ребёнка? Многие годы ирландских переселенцев приравнивали к скоту и отношение к ним, особенно среди старых семей, мало чем изменилось. Такова реальность. Власть даёт не только возможности, но ещё и безнаказанность. Сейчас это лишь неприятный факт, но в перспективе пятно «растлителя малолетних» ляжет на весь клан политика. А это рычаг воздействия в будущем. Мы предпочитаем действовать медленно, планомерно, используя смесь правды, лжи, фактов и домыслов, рассуждений и недомолвок, оставляющий богатый простор для фантазии. Если вы в команде, Рахиль Исааковна, то учитесь уже сейчас перекраивать восприятие, логику и взгляды тех людей, что должны стать инструментами в будущих баталиях. И тут важна каждая деталь. Собирайте информацию, начиная от жизни в школе, учёбы в университете, до событий вне стен дома.
— Это как-то мерзко, не находите? Мне же придётся врать, смотря ей в глаза.
— Главное не врать напрямую, а если настала необходимость, то действовать надо подобно спикерам пропаганды — выплеснуть много реальных фактов, скреплённых нужными суждениями, выставляющими настоящую информацию под необходимым углом сомнения, а в качестве специй к этому блюду — щепотка лжи в виде предположения, что окончательно извратит истину. Остальное люди додумают сами, делая героя злодеем, а истинную добродетель — преступлением против человечества. А вы всегда будете оставаться белой и пушистой. Кстати, примите дополнительное задание, расположите к себе жену Уманского, станьте её подругой. Разрешаю воспользоваться всеми доступными вами средствами. Добро пожаловать на ступеньку вверх, госпожа Раппопорт. Всего хорошего.
Сколь тщательно не прорабатывай даже не сложное мероприятие, оно всегда идёт немного не по плану. И, тем не менее, план нужен, хотя бы чтобы представлять, вокруг чего всё крутится. Поезд на Вашингтон уходил с Пенсильванского вокзала (Penn Station) незадолго до полуночи, и дорога занимала почти семь часов. Рахиль прибыла вовремя, наняла прихрамывающего цветного носильщика, и привыкшая к ленинградскому сервису и порядку больше смотрела по сторонам, чем за своими вещами. «Собака сутулая», как потом она окрестила ворюгу чемоданов, пошёл какими-то окружными путями, да так быстро, что она еле поспевала за ним с требованием остановиться. К счастью, по дороге попался полицейский, при виде которого чернокожий бросил поклажу и сбежал.
— Вы бы поаккуратнее с багажом, мэм, — помогая с чемоданом, канючил полисмен. — Воришки совсем страх потеряли. Ну, перетяну я его дубинкой по хребту. Так он день-два отлежится и снова возьмётся за своё дело. А вот и ваш вагон.
В поезде не было вагона-ресторана и не было сквозных вагонов, только спальные. Раппопорт остановилась, смерила строгим взглядом служителя Закона и, стряхивая с него невидимую соринку, вложила за пуговицу шинели доллар.
— Непременно буду аккуратна, если после смены вы выпьете с друзьями за моё здоровье, — ответила Рахиль Исааковна, добавив про себя, что в жизнь не поверит в сказки о том, будто полиция вокзала в лицо не знает всех воришек, если не заодно с ними.
Похоже, Нью-Йорк оказался пропитан духом стяжательства, так как спустя пару минут она убедилась в своих подозрениях. Блюститель порядка отирался возле небольшого газетного киоска, делая вид, что изучает открытки в витрине, когда воришка спокойно прошёл возле полицейского, а тот даже ухом не повёл.
Отойдя от окна, она провела рукой по гладкому меху своей шубы. Если бы не дорогая одежда, подобную ей женщину ограбили бы, и никто бы за неё не вступился. А ведь с пропажей чемодана вся миссия летела в тартарары. Богатой быть не только хорошо, но и полезно, — решила она, делая глоток алкоголя из крошечной фляжки. Вызванный недавними событиями стресс постепенно растворялся в приятном послевкусии ликёра. Разместившись, Раппопорт раскрыла чемодан, извлекла коробочку с лакричными конфетами, в которых размещался магнитофон и, подсоединив наушники, стала прослушивать очередной урок, постепенно засыпая. К прибытию поезда в Вашингтон, автомобиль уже не вызывал у неё недоверия. Она не только вспомнила, что ходила на вечерние курсы в автошколу, но и осознавала, что при наличии инструментов легко разберёт и соберёт двигатель, коробку передач, элементы подвески и даже заменит колесо. А ещё она досконально знала маршрут, который ей предстояло осилить.
О визите Рахиль Исааковны в посольстве были предупреждены ещё с вечера, и женщину с огромными бумажными пакетами с логотипом «Меха Сибири» (Furs of Siberia) впустили безотлагательно.
— Раиса Михайловна примет вас через десять минут, — сообщил ей сержант на проходной.

***

Уманский, какие бы разговоры о его отставке со дня на день не велись в Кремле, и какие бы препоны ему не ставили обиженные недруги в Вашингтоне — всё ещё оставался послом. Последние успехи на дипломатической нише и потепление отношений с Рузвельтом отодвинули его отъезд на неопределённый срок. Впрочем, сам Константин Александрович не питал иллюзий и даже не ожидал приглашения на Рождественский приём, но именно это мероприятие сейчас легло в основу прикрытия прибывшего «курьера» из Нью-Йорка.
— Раечка, Ниночка! Девочки мои, вас ждёт сюрприз, — сообщил он своей семье перед завтраком. — Прошу прибыть в гостиную.
Раппопорт скрестила длинные ноги, выгодно подчёркивая их стройность, поправила брошь на лацкане новенького костюма и поискала глазами место, куда бы могла пристроить свои пакеты. Поиски закончились тем, что она просто положила и на паркетный пол рядом с креслом, в котором сидела. Зря она торопилась, но мощный двигатель машины так шустро набирал скорость, что отказаться от охватывающего в этот момент чувства появлявшейся лёгкости во всём теле было выше её сил, да и желанию жать на педаль акселератора до упора противиться совершенно не хотелось.
Внезапно двери распахнулись, и в гостиную вбежала пухленькая девочка с косичками, вслед которой послышались русская речь, но неожиданно с немецким акцентом. Посвятив свободное время за изучение иностранных языков, Раппопорт знала, при каких обстоятельствах приобретается подобный акцент. Так говорил дядя Иосиф, сбежавший с родителями из Австро-Венгрии в четырнадцатом. Проведя всё сознательное детство в Вене, он так и не смог избавиться от смягчения гласных после мягких согласных, а его произношение «р» и «т» были поводом для шуток.
Вслед за девочкой появилась хозяйка дома. Рахиль назвала её про себя уткой. Женщина обладала некой привлекательностью, но красивой или симпатичной назвать её было нельзя. Что нашёл в ней Константин Александрович, связав себя брачными узами — было вопросом без ответа. В её взгляде отражалась русская надёжность и еврейская хитрость, и непонятно чего было больше. Однако больше оказалось радушия и умения расположить к себе. В принципе, теми же качествами умело пользовалась и Раппопорт, благодаря чему обе женщины легко нашли общий язык, а уж когда на свет появились горжетки, на завтраке можно было поставить крест.
— Чёрная лиса к вашим глазам, а белый песец Ниночке в самый раз, — с платком в руке крутилась позади барышней Рахиль Исааковна. — К зеркалу, немедленно к зеркалу! Мужчинам очень нравиться ощущать пушистую гладкость, — на ушко шептала она. — Я завтра же вышлю для девочки муфту и шапку. А это боа из двух лисиц. Сейчас на самом пике моды. Видите, какие мордочки умные? Это вам не канадские дурочки. В глазках двухкаратовые сапфиры, зубки — жемчуг, и коготки настоящие.
В то время, пока возле большого зеркала мелькали меха, Константин Александрович дозвонился 52-му министру финансов США Генри Моргентау. Дэвис как-то познакомил их на приёме в английском посольстве и Генри остался под впечатлением глубокими познаниями Раисы Михайловны истории государства иудейского. Но даже с протекцией Дэвиса знакомство не получило бы продолжения, кабы не переданные эти летом анонимно в университет Йешива несколько артефактов, полученных с раскопок на Синае. Моргентау был уверен, что это дело рук жены Уманского. По крайней мере, ему подтвердили схожесть почерка в прилагаемом к дару письме и открыток, посланных по разным случаям Раисой Михайловной. С этого момента, если министр финансов и посол где-то пересекались, то всегда находили минутку для общения.
«Доброе утро, господин Уманский, — произнёс в трубку Моргентау, после того, как секретарь переключил звонок. — Как ваши дела, как здоровье вашей очаровательной жены».
«Спасибо, всё замечательно, — ответил Уманский. — Надеюсь исполнить пожелание супруги и будущий год встретить дома, в России».
«Помнить о своих корнях это важно. Мне передали, что у вас очень важный разговор ко мне».
Константин Александрович тяжело вздохнул, что было услышано на другом конце провода.
«Вы заметили, что я не пожелал доброго утра, так как оно вовсе не доброе — отбросив всяческие лавирования словами, сказал дипломат. — Мы с женой хотели бы пригласить вас посетить посольство на диспут. Скажем, сегодня, к ужину».
«Как вы заметили, — недовольный ультимативным приглашением с сарказмом произнёс министр, — я сейчас в Нью-Йорке».
«Так даже лучше. Буду весьма признателен, если к нам присоединиться какой-нибудь авторитетный раввин или попечитель университета Йешива».
«Вы меня заинтриговали, господин Уманский. Но мой день до конца недели расписан по часам. Может, вы скажете, что так беспокоит вас».
«По роду своей деятельности я вынужден беспокоиться по многим вещам, но оказалось, в некоторых вопросах моих знаний явно не достаточно, — произнёс Уманский таким тоном, словно поделился с другом новостями о несущественных мелочах. — Вчера супруга читала дочери про казни египетские. У Нины возникли вопросы, на которые мы не смогли ответить и я подумал, а если нам устроить небольшой кводлибет…»
«Что вы имеете в виду? — уточнил министр. — Алло».
«История склонна к повторениям, — грустно заметил Уманский. — Иногда с точностью бумеранга. Знаете, у австралийских аборигенов есть такое занимательное оружие».
В попытке проанализировать услышанное, министр финансов пришёл к выводу, что советский посол пытается до него донести пусть и намёками, но действительно нечто важное. В подобной доверительной беседе по открытой телефонной линии всегда следует обращать внимание на отдельные слова, как слогам в шарадах, которые несут ключевое значение и, безусловно, стоило узнать временные рамки, как долго информация не потеряет своей актуальности.
«Мы можем перенести встречу на конец следующей недели, скажем в четверг, когда я буду в Вашингтоне»? — спросил он.
«Боюсь, я уже не смогу быть радушным хозяином».
Моргентау постучал пальцами по столу и принял решение.
«Вас отзыва… я понял, не говорите. Передайте вашей дочери, что сегодня вечером я привезу самого компетентного исследователя, и он ответит на все её интересующие вопросы. До встречи».
Попрощавшись, Уманский ещё раз просмотрел на папку, лежащую рядом с кучкой фотоснимков. К сожалению, несмотря на проверенный источник информации это вполне могла быть крупномасштабная провокация. На желтоватом картоне обложки стояли штампы не рассекреченных криптонимов. Что собой представлял этот набор букв, можно было только догадываться, а то, что понятно: «Иностранный отдел; Специальный комитет; Том I; Строго секретно; Оперативно немедленно» не давало конкретной информации. 
Но почему «Aspen grove» поставила перед фактом будущей трагедии его, а не специальные службы? Как-то в коридорах седьмого этажа в здании НКВД на Лубянке он слышал историю про группу так называемых отчисленных разведчиков, скомпрометированных и растворившихся по всему миру, которые в условиях «временного свёртывания разведывательной деятельности» разнообразными способами умудрялись передавать важнейшую информацию для Советского Союза. Впрочем, ответ напрашивался сам собою. Посол Уманский — хромая утка и в завершении карьеры он может либо рвануть на финише и выиграть кубок либо споткнуться и вообще не закончить дистанцию. Нелегалы, если они действительно стоят за компанией «Осиновая роща», будут рисковать, поставив на него. Ведь один раз они уже помогли. Отложив как сброшенные карты несколько фотокарточек на стол, он обратил внимание на портреты. Действующих лиц было много. Исполнители террористы, несколько учёных, врачи, руководящий состав шталагов в Пскове и Гатчине, пара кураторов офицеров СС, один из которых, Франц Вальтер Шталкер был уже ликвидирован. Взгляд остановился на исполнителях. Первый был коренастым мордоворотом по фамилии Остапчук, агент Абвера и отвечающий за силовое прикрытие. «Знание английского и французского языков, может выдавать себя за жителя Канады, прошёл специальную медицинскую подготовку» — прочитал его характеристику Константин Александрович. Вторым оказался бывший политрук Зисельс, завербованный ещё в тридцать восьмом польской разведкой и перевербованным перед началом войны уже немцами. Осенью сорок первого служил в госпитале, имеет медицинские навыки. Пропал без вести при невыясненных обстоятельствах. Но самое любопытное заключалось в том, что Самуил Зисельс поддерживал связь с польским агентом, работавшим уже на англичан. Если бы не этот пункт, вопрос о возможной провокации вряд ли стал так остро. Перед терактом, одну из десятка колб с возбудителем болезни он должен был заменить и передать старым хозяевам. А это означало, что английская разведка была в курсе и союзников в известность не поставила. Остальные фотографии включали себя планы синагог и университета, с отмеченными местами, где должны были быть установлены колбы и интереса не представляли. Самым тонким моментом во всей пухлой папке оказалась дата и выводы. Судя по всему, операция уже началась и в случае удачи или провала останется русский след.

***

— Мнение о человеке как о существе разумном серьёзно переоценено и устарело ещё во времена первого триумвирата, — нравоучительно произнёс Моргентау. — По факту людьми руководят эмоции, инстинкты и гормоны, а так же щепотка культурных ценностей, традиций и лень, через которую разум пробивается редко и неохотно. Вы, господин Уманский человек образованный и поймёте меня: если на одной чаше весов окажется моё имя в проскрипционном списке, то на другой должна оказаться равнозначная сумма. А я, знаете ли, состоятельный человек. Но ваша информация стоит так дорого, что раскрытие некоторых секретов с моей стороны вряд ли уравновесит положение. Поэтому я предложу свою дружбу, которая не исчезнет в тот же момент, когда вы покинете этот дом. К тому же, вдруг вам понадобиться консультация и мы иногда сможем перекинуться парой тройкой фраз. Как вы смотрите на то, что мистер Мануэль захочет видеть вас на месте посла в Мексике и утвердит агреман. Разумеется, для Ниночки будут открыты двери любого учебного заведения. Например, Гарвардский или Принстонский университет. Как говорят русские: «баш на баш». Однако вынужден предупредить, что упоминание моего имени станет смертельной ошибкой.
— Это связано с этой папкой? — спросил Константин Александрович.
— Как за январём следует февраль.
Министр отпил чай и оставил чашку с блюдцем на столике.
— Я не поклонник зелёного чая, но ваш бесподобен. Необычное послевкусие. Напомните ещё раз, как он называется.
— Билочунь, изумрудные улитки весны, хотя я бы перевёл иероглифы как изумрудные спирали весны, — ответил Уманский, подумав, что не хотел бы оказаться на месте собеседника без ампулы нейтрализующее особое вещество в этом чае. — Если позволите, я пришлю часть своих запасов вместе с памятными фотографиями прошедшего кводлибета.
— Не стоит, — улыбнулся Моргентау. — Произведениями искусства нужно любоваться изредка, иначе они приедаются. Впрочем, фотографии понадобятся для моего архива, буду ждать.
Министр похвалил дочь четы Уманских и как ни старался увести разговор на второстепенные темы, в конце концов, после очередного глотка чая разговорился. Поддавшись на тонкие манипуляции советского посла, он вернулся к разговору о папке.   
— Как только Гесс оказался в Британии, то все решили, что вот-вот начнутся переговоры, но каково было удивление премьер-министра, когда вместо слов о мире прозвучали требования. Вернее ультиматум. Гитлер через своего посланника запросил миллиард фунтов беспроцентного кредита на двадцать лет в обмен не использовать биологическое оружие. Черчилль отказал, сказав, что британские учёные создали вакцину против второй испанки. Как вам известно, профессор Флеминг сделав важное открытие, а Флори и Чейн добились превосходных результатов. Но судя по тому, что англичане рассчитывают завладеть образцом, — министр указал на папку — в отличие от немцев, клинических испытаний они не проводили.
— Скажите, а только немцы требовали деньги с англичан?
Моргентау промолчал. Иногда, молчание может заменить сотни слов. Наконец он выдавил из себя признание.
— Некоторые учёные выдвигают теорию о групповой обособленности наций, о трайбализме. Согласно ей, одно из побочных явлений застоявшегося общества проявляется в болезнях этноса. Иными словами, некоторые заболевания широко распространены среди германского этноса, некоторые у славян, а некоторые у нас. Группа французских учёных из лаборатории в Кале продвинулась в изучении этого вопроса как никто иные и когда вы сказали про казни египетские, я сразу понял, о чём идёт речь. Если больше двух тысячелетий назад смогли создать болезнь, поражающая только египтян, то почему бы не провести этот фокус сегодня? Когда обладаешь оружием разрушительной силы, ты вправе диктовать свои условия всему миру. И когда у нас появится подобное оружие, мы выставим супер-дубинку на всеобщее …
Договорить Моргентау было не суждено, поперхнувшись чаем, он закашлял, грозно сверкнув очками и залысиной как какой-то киношный злодей.
— Полагаю, Урановый комитет делает успехи, — как бы, между прочим, отметил Уманский. — Большая удача была привлечь Вэнивара Буша и Маркуса Олифанта к разработкам.
— О чём вы? — поднося платок к губам, поинтересовался Генри Моргентау.
— Предположу, раз в бактериологическом оружие немцы обскакали вас, то немалые силы брошены на создание бомбы, так красочно расписанной господином Эйнштейном в письме к Рузвельту.
В этот момент не ко времени прозвучал бой часов. Министр финансов щёлкнул крышкой часов, давая понять своим поступком, что настало время откланяться.
— Рад был посетить вас, мистер Уманский, — поднимаясь с кресла, произнёс Моргентау. — В четверг дети работников моего министерства отправляются на экскурсию в Бостон, и посетят Гарвардский университет. Если в расписании Раисы Михайловны отыщется время, я был бы рад видеть её с детьми посольства в составе экскурсии. Всего три дня, хлопоты за наш счёт.

Отредактировано Алексей Борисов (19-03-2025 14:38:59)

***

Серый сумрак за окном постепенно сгущался, словно невидимая рука опускала рычажок реостата, снижая напряжение к проводам светила. Если раньше ещё были видны фонари, выхватывающие из мутной снежной круговерти дорогу с редкими пешеходами, то теперь рыхлые снежинки, которых становилось всё больше, сливались в мутную пелену, заслоняя дальние силуэты дымящихся заводских труб и улицу, ведущую неизвестно куда. Именно неизвестно куда, потому что раньше люди смотрели на мир весело и с оптимизмом, и выбранная ими дорога наверняка вела к обещанному светлому будущему, а теперь всё куда-то в одночасье исчезло. Не было ни этой улицы с вечно спешащими на фабрики рабочими, ни этих дальних горячих цехов, ни запаха гари, который иногда заносило ветерком в открытую форточку, ни будущей благополучной и счастливой старости. Залман Храпинович задёрнул занавеску и посмотрел на покрывшийся пылью керогаз. «Откуда на кухне пыль? — подумал он. — А впрочем, не всё ли равно». Лампочка на кухне засветила совсем тускло и погасла. На старой квартире его не было с конца лета и сейчас он пожалел, что не остался ночевать в таунхаусе сотрудников санатория, а поддавшись слухам на работе попёрся сюда, проверить всё ли цело и отметиться в домоуправлении. С 10 октября по предложению Попкова карточки требовалось перерегистрировать, и это желание, «раз положено — нужно взять» вышло боком. Ладно бы в санатории были проблемы с продуктами, и в столовой всё шло через весы. Нет, даже добавку можно было получить или тормозок (как называл сухой паёк Митякин, когда вернулся из командировки с Донбасса) с собой, но жадность умеет совладать с человеком. Пока проверяли документы, пока выписывали, пока ставили штампы, время ушло. Винить водителя, оставившего его одного, было бессмысленно; тот призывно просигналил три раза, и убыл с ранеными. Как и не имело смысла повышать голос на нерасторопную домуправшу, ведущая себя, как заведующая Эрмитажем, сверяя каждую запись по три раза, будто работала с подотчётными мировыми шедеврами, а не глупыми справками. Файнзильберг и Катаев точно что-то знали, раз в конце романа определяли своего героя на эту должность. Понятно, что без пропуска в комендантский час в Парголово было не добраться, и бухгалтер впервые упрекнул себя, что не стал дожидаться автобуса или попутки, а предпочёл план «Б», предусматривавший ночёвку в квартире. Впрочем, появилась и более насущная проблема: отсутствие устоявшихся хозяйственных навыков, при наличии которых удалось бы сотворить ужин, заставляли желудок протестовать. У него даже спичек не было разжечь старый пыльный керогаз и разогреть картошку с котлетами в фольгированной тарелке. А ведь там ещё и керосин надобен. Топливо, понятное дело отсутствовало и, впустую покрутив регулировку, Залман отправился к придомовому сарайчику, где за крепкой дверью и надёжным английским замком он и эвакуировавшиеся соседи по коммунальной квартире хранили крупногабаритные вещи со всякой мелочью, месту которым в общем коридоре не нашлось. По пять литров керосина в месяц на человека выдавали на работе, и два с половиной отпускали по талонам в городе, но отказавшись от талонов, Храпинович упросил бочку на двоих с Раппопорт, и ему выдали. Эх, благие намерения частенько подводят в самый неожиданный момент. Бидон или бутылка наверняка бы стояли в квартире. Ведь нашлись же дрова на растопку печи.
Свет фонаря осветил накидной замок. Обледеневшая под навесом из куска резиновой камеры душка, казалась, накрепко приросла к проушинам, но стоило покрутить сам замок, как сталь со скрипом поддалась. Залман нащупал ключ и попытался сдвинуть шторку с личинки пальцем. Раз-другой ноготь скользнул впустую, и едва он пытался помочь ключом, как тот предательски выскользнул из замёрзших пальцев. Держать одной рукой фонарь, а второй совершать манипуляции с замком было плохой идеей, но ещё более худшей стало поиск угодившего в снег ключа без очков. Решив, что достаточно лишь направления траектории полёта ключа, он практически на ощупь стал лапать снег и к ужасу понял, что задача оказалась сложнее. Дурацкий ключ словно растворился в сугробе.
— Потерял чего? — раздался голос из-за спины.
Вздрогнув от неожиданности Залман обернулся, и свет фонарика скользнул по ногам двух мужчин.
— Да вот, товарищи, прямо беда ключ обронил, — без всякого умысла ответил Храпинович. — Пошёл в сарай за керосином и нате.
— Что же ты один пошёл? — спросил ближайший к нему, держа руки в карманах пальто. — По нынешним временам одному никак нельзя.
— Ну, так… — промямлил бухгалтер. — Да ещё очки дома.
— Вот ты чудак! Крикни, что б вынесли. Или скажи куда, Михась сходит.
Залман промолчал. Дай бог, что б со всего подъезда осталось пара-тройка человек. Когда он выходил, света в окнах не было. Да даже если бы и горела где свеча, за светомаскировкой из крашеных чёрной тушью газет разглядеть её было невозможно. Ситуация складывалась щекотливая, случайные прохожие ему до чёртиков не нравились. Если бы он посещал лекции, читаемые ленинградскими учёными для выздоравливающих командиров, то по шкале «оценки риска», в данную минуту обнаружил бы себя в оранжевой зоне, из которой настоятельно рекомендуют выйти.
— Был бы магнит на верёвке, сразу бы ключик отыскался, — тем временем подал идею второй, с поднятым воротником и кепкой надвинутой по самые глаза.
— Спасибо товарищи за помощь и подсказку. Сейчас брат выйдет, вдвоём мы быстро отыщем — соврал Храпинович.
В эту минуту он сильно пожалел, что спустя рукава отнёсся к записи в отряд ПВО. Одно лишь наличие кольта в брезентовой кобуре оградило бы его от разной шушеры, ведь никем иными эти двое быть и не могли.   
— Как знаешь, — равнодушно произнёс мужчина и, обращаясь к своему товарищу произнёс: — Пошли, Михась.
Едва незнакомцы скрылись за углом, как Храпинович вновь вернулся к сугробу, прося бога о помощи и о чудо, ключ вновь оказался в его руке.
Весело насвистывая, глядя под ноги Залман возвращался в квартиру, неся в руке заветную бутыль с керосином. Опущенные «уши» со свисающими завязками из киперной ленты его кроличьей шапки смешно покачивались в такт мелодии. Поднявшись на второй этаж, он поставив поклажу на пол, и светя фонариком открыл сначала верхний, а затем и нижний замки в двери. Оставалось наклониться и подхватить авоську с бутылём, как в затылке словно разорвалась граната. Фонарик выпал из руки и жалобно треснуло стекло, погасив лампочку.
— Михась, за ноги, за ноги жидёнка подхвати, — раздался голос в темноте.
Тело Храпиновича прислонили к стенке и тот, что спрятал в карман подкову, зажёг спичку:
— А ничего тут, — обронил он, осматривая коридор с тремя дверьми, одна из которых была опечатана.

***

Совершенно секретно. Исполнено в одном экземпляре.
Наш источник сообщает, что в лагерях военнопленных, а районе Красногвардейска и Пскова германским командованием проводятся испытания нового вируса, схожего по событиям в форте Райли в 1918 году, повлекшим эпидемию мирового масштаба. По нашим сведениям, ведущим разработчиком, является бывший эпидемиолог военной базы Этапль (Франция) доктор Пастер (возможно псевдоним, описание прилагается на листе приложение). Рекомендовано задействовать всю доступную агентуру, вплоть до привлечения личных связей в правительственных кругах СССР для подтверждения информации. Для усиления оперативной работы в районе Ленинграда форсировать операцию «Оскар». К исполнению приступить немедленно.   

***

Филип Рис Файмонвилл закончил изучать только что полученный документ и отвлёкся на скрип петель двери. Сколько раз секретарь напоминала о необходимости вызвать слесаря, но разведчик был непреклонен: противный, неприятный для слуха скрипящий звук предупреждал о посетителе. Конечно, в условиях, когда положен секретарь, подобное вызовет лишь улыбку, но к этим приятным дополнениям старый шпион не привык, да и поздно менять привычки. К тому же двойные тяжёлые дубовые русские двери нравились ему, особенно когда Зои в одной руке держала поднос, а второй пыталась совладать с нею. Рыжеволосая секретарша выглядела умилительно: поворачиваясь спиной, её юбка обтягивала аппетитный зад и… впрочем, не только он замечал волнующие изгибы. Оставшийся в Москве второй секретарь посольства Томми (Ллевеллин Томпсон) тоже облизывался, но Зои держала оборону. 
— Солнышко, — сказал он, показательно вдыхая кофейный аромат, — пригласи шефа московского бюро «Нью-Йорк таймс» Гаррисона Солсбери к одиннадцати часам на беседу и вели Бобу греть мотор. Нужно навестить соседей.
Секретарь закончила сервировку, разжав щипцы, роняя кусок рафинада в чашку.
— У вас на одиннадцать посещение бани, — подсказала она.
— Я помню, — улыбнулся Файмонвилл. — Он как раз просил меня объяснить, что такое русский дух. Вот с бани и начнём.
После посещения «Сандуновских бань», Гаррисон написал в своём дневнике:
«Когда я оказался на столе, мне почудилось, будто я со всех сторон зажат огромными, белыми, как снег глыбами завёрнутые в простыни, которые непрестанно надвигаются на тебя, медленно, угрожающе, и не отступают назад, покачивая в крепких руках берёзовые веники. Я был уверен, что сегодня изойду в мучениях. Отдам богу душу, гак говорят русские и поэтому молился с неистовой верой, которой, пожалуй, хватило бы, чтобы опрокинуть на землю небо и вытащить меня. И, слава богу, что этого не произошло. Банщики вынимали и снова вкладывали в меня душу. А когда после всех экзекуций мы пили квас, я поблагодарил своего друга. Когда отказывает тело, вперёд выступает душа. Когда душа из последних сил несёт ношу, появляется характер. Когда закаляется характер — выковывается воля. А такого человека уже не согнуть и это есть русские люди».
После «лёгкого пара» принято было посидеть за столом и так сказать выровнять давление. Филип сразу отмёл копчёные закуски и крепкий алкоголь, заказав лишь четыре пинты ароматного ржаного кваса с яблоками. Разговор в конечном итоге остановился на ленд-лизе. Рассматривая удобно помещавшуюся в руку кружку, разведчик неожиданно объяснил влияние американцев на русских.
— Вот, смотри: в тридцать первом советы приняли общесоюзный стандарт для пивных и квасных кружек. Как можно заметить, в неё отлично помещается наша пинта. Не английская, а именно наша. А знаешь почему? Потому, что мы в своё время поставили оборудование на стекольный завод. И так во всём, начиная от двигателей, автомобилей, тракторов и чёрт знает ещё чего. Большой ошибкой стала политика сворачивания торговых отношений. За пару лет советы научились создавать своё, а не копировать наше. Если сравнить отчёты специалистов Абердинского, Куммерсдорфского и Кубинского испытательных полигонов, то они не в нашу пользу. Какой балбес станет покупать такое оружие?
— Насколько я слышал, — возразил журналист, — Сталину катастрофически не хватает даже стрелкового вооружения, не говоря об остальном. В ход идут орудия со времён Русско-Турецкой войны.
Разведчик рассмеялся.
— Даже мне известно о якобы затопленных катакомбах с винтовками и пулемётами ещё со времён командования московским военным округом полковника Рябцева, которое даже не расконсервировали, а сколько их на самом деле? Десятки тысяч единиц оружия, на минуточку. А что касается старых пушек, то мой дед пристрелил бандита из кремневого мушкета.
— Поэтому Сталин так напирает на продовольствие и медикаменты? — спросил Солсбери. — А что вы скажите про снабжение в целом?
Файмонвилл отрезал дольку от яблока и прямо с кончика ножа отправил её в рот.
— Для этого вовсе не обязательно доставать пенсне и с учёным видом анализировать экономические отчёты и предварительные расчёты плановых отделов. Достаточно потолкаться на колхозном рынке. Вы удивитесь, но в Москве можно купить абсолютно всё: начиная от покрышек на машину Боба и заканчивая акциями  General Electric.
— Вы шутите? В городе военное положение, бомбят.
— Ни капельки, мой друг, — произнёс Филип, отпивая квас. — Но есть нюанс. Снабжение столицы и других городов сильно разнятся. Поэтому сидя в Москве, вы ничего не узнаете. Впрочем, я вас позвал по одному делу. Правительство интересуется, как обстоят дела у русских с нашей техникой. Потрачены миллионы долларов на выпуск продукции военного назначения, а Сталин до сих пор не валяется у нас в ногах, умоляя привезти пару-тройку танков. Я точно знаю, что американское оружие и в частности бронетехника воюет под Ленинградом. Как вы положительно смотрите на то, чтобы посетить этот славный город? С вами поедут десяток журналистов из разных стран, даже эта скандалистка Виктория Бессил.
— А она, каким боком?
— Есть мнение, что на четырнадцатой церемонии военная документальная лента из России принесёт её обладателю приз киноакадемии. Даже учредили новую номинацию.
— Мир сошёл с ума, — вздохнул журналист.
— Вот-вот, эту фразу произносил и мой дед, когда впервые увидел паровоз. А если серьёзно, это мы просто запаздываем и не хотим смериться, что многие обогнали нас. Завтра второй секретарь посольства согласует списки, вам выпишут пропуска и назначат день.
— Так скоро? Вообще-то у меня были планы. 
Файмонвилл посмотрел на журналиста как на заговорившего пса.
— Давай ка мы расставим приоритеты. Мне кажется, перед командировкой в Советский Союз ты подписал кое-какие бумаги…
— При чём тут это?
— При том, что каждый журналист это глаза и уши, а иногда и ноги разведки. Так было, есть и будет.

***

Филип Рис Файмонвилл закончил изучать только что полученный документ и отвлёкся на скрип петель двери. Сколько раз секретарь напоминала о необходимости вызвать слесаря, но разведчик был непреклонен: противный, неприятный для слуха скрипящий звук предупреждал о посетителе. Конечно, в условиях, когда положен секретарь, подобное вызовет лишь улыбку, но к этим приятным дополнениям старый шпион не привык, да и поздно менять привычки. К тому же двойные тяжёлые дубовые русские двери нравились ему, особенно когда Зои в одной руке держала поднос, а второй пыталась совладать с нею. Рыжеволосая секретарша выглядела умилительно: поворачиваясь спиной, её юбка обтягивала аппетитный зад и… впрочем, не только он замечал волнующие изгибы. Оставшийся в Москве второй секретарь посольства Томми (Ллевеллин Томпсон) тоже облизывался, но Зои держала оборону. 
— Солнышко, — сказал он, показательно вдыхая кофейный аромат, — пригласи шефа московского бюро «Нью-Йорк таймс» Гаррисона Солсбери к одиннадцати часам на беседу и вели Бобу греть мотор. Нужно навестить соседей.
Секретарь закончила сервировку, разжав щипцы, роняя кусок рафинада в чашку.
— У вас на одиннадцать посещение бани, — подсказала она.
— Я помню, — улыбнулся Файмонвилл. — Он как раз просил меня объяснить, что такое русский дух. Вот с бани и начнём.
После посещения «Сандуновских бань», Гаррисон написал в своём дневнике:
«Когда я оказался на столе, мне почудилось, будто я со всех сторон зажат огромными, белыми, как снег глыбами завёрнутые в простыни, которые непрестанно надвигаются на тебя, медленно, угрожающе, и не отступают назад, покачивая в крепких руках берёзовые веники. Я был уверен, что сегодня изойду в мучениях. Отдам богу душу, гак говорят русские и поэтому молился с неистовой верой, которой, пожалуй, хватило бы, чтобы опрокинуть на землю небо и вытащить меня. И, слава богу, что этого не произошло. Банщики вынимали и снова вкладывали в меня душу. А когда после всех экзекуций мы пили квас, я поблагодарил своего друга. Когда отказывает тело, вперёд выступает душа. Когда душа из последних сил несёт ношу, появляется характер. Когда закаляется характер — выковывается воля. А такого человека уже не согнуть и это есть русские люди».
После «лёгкого пара» принято было посидеть за столом и так сказать выровнять давление. Филип сразу отмёл копчёные закуски и крепкий алкоголь, заказав лишь четыре пинты ароматного ржаного кваса с яблоками. Разговор в конечном итоге остановился на ленд-лизе и взаимоотношениях. Рассматривая удобно помещавшуюся в руку кружку, разведчик неожиданно объяснил влияние американцев на русских.
— Вот, смотри: в тридцать первом советы приняли общесоюзный стандарт для пивных и квасных кружек. Как можно заметить, в неё отлично помещается наша пинта. Не английская, а именно наша. А знаешь почему? Потому, что мы в своё время поставили оборудование на стекольный завод. И так во всём, начиная от двигателей, автомобилей, тракторов и чёрт знает ещё чего. Но сейчас мы музейный экспонат на витрине рынка. Мы не заметили перемен и слишком доверяли славе прошлого. Мы оказались слишком большие, чтобы быть быстрыми. Большой ошибкой стала политика сворачивания торговых отношений. За пару лет советы научились создавать своё, а не копировать наше. Они умудряются делать технику не хуже, но быстрее и дешевле. Последнее это то, что обеспечивало наше превосходство.
— Долго запрягают, но быстро едут, — усмехнулся журналист.
— В точку! Кое-что ты уже понял.
— Но они всё ещё на лошадках, а мы уже на автомобилях.
— Если сравнить отчёты специалистов Абердинского, Куммерсдорфского и Кубинского испытательных полигонов, то они не в нашу пользу. Какой балбес станет покупать такое оружие?
— Насколько я слышал, — возразил журналист, — Сталину катастрофически не хватает даже стрелкового вооружения, не говоря об остальном. В ход идут орудия со времён Русско-Турецкой войны.
Разведчик рассмеялся.
— Даже мне известно о якобы затопленных катакомбах с винтовками и пулемётами ещё со времён командования московским военным округом полковника Рябцева, которое даже не расконсервировали, а сколько их на самом деле? Десятки тысяч единиц оружия, на минуточку. А что касается старых пушек, то мой дед пристрелил бандита из кремневого мушкета.
— Поэтому Сталин так напирает на бензин, продовольствие и медикаменты? — спросил Солсбери. — А что вы скажите про снабжение в целом?
Файмонвилл отрезал дольку от яблока и прямо с кончика ножа отправил её в рот. Углубляться в экономические дебри он не хотел. Накачку он произвёл, осталось лишь отправить основной посыл и поставить задачу. Больше журналисту знать было не обязательно.
— Для этого вовсе не обязательно доставать пенсне и с учёным видом анализировать экономические отчёты и предварительные расчёты плановых отделов, — сказал он. — Достаточно потолкаться на колхозном рынке. Вы удивитесь, но в Москве можно купить абсолютно всё: начиная от покрышек на машину Боба и заканчивая акциями  General Electric.
— Вы шутите? В городе военное положение, бомбят.
— Ни капельки, мой друг, — произнёс Филип, отпивая квас. — Но есть нюанс. Снабжение столицы и других городов сильно разнятся. Поэтому сидя в Москве, вы ничего не узнаете. Впрочем, я вас позвал по одному делу. Правительство интересуется, как обстоят дела у русских с нашей техникой. Потрачены миллионы долларов на выпуск продукции военного назначения, а Сталин до сих пор не валяется у нас в ногах, умоляя привезти пару-тройку танков. Я точно знаю, что американское оружие и в частности бронетехника воюет под Ленинградом. Как вы положительно смотрите на то, чтобы посетить этот славный город? С вами поедут десяток журналистов из разных стран, даже эта скандалистка Виктория Бессил.
— А она, каким боком?
— Есть мнение, что на четырнадцатой церемонии военная документальная лента из России принесёт её обладателю приз киноакадемии. Даже учредили новую номинацию.
— Мир сошёл с ума, — вздохнул журналист.
— Вот-вот, эту фразу произносил и мой дед, когда впервые увидел паровоз. А если серьёзно, это мы просто запаздываем и не хотим смириться, что многие обогнали нас. Завтра второй секретарь посольства согласует списки, вам выпишут пропуска и назначат день.
— Так скоро? Вообще-то у меня были планы. 
Файмонвилл посмотрел на журналиста как на заговорившего пса.
— Давай ка мы расставим приоритеты. Мне кажется, перед командировкой в Советский Союз ты подписал кое-какие бумаги…
— При чём тут это?
— При том, что каждый журналист это глаза и уши, а иногда и ноги разведки. Так было, есть и будет.
— Я уже сомневаюсь в своём поступке, — потягивая квас, обронил Солсбери.
— Да ну! И кем бы ты был, если бы не эта командировка? Одним из многих подающих надежды журналистов? Пусть талантливым, но одним из… Разница, как говориться, видна невооружённым взглядом. В общем, к дьяволу лирику. Тебя назначают старшим группы. В дороге перезнакомитесь, но следует уделить особое внимание двум корреспондентам из Канады. Это наши ребята и к их пожеланиям всегда, я повторяю, всегда стоит прислушиваться. Даже если их просьба будет выглядеть абсурдно.
— А остальные?
— Мне насрать на остальных. Особенно на этого коммуниста, из Миррор (The Daily Mirror).
— Откуда такая ненависть к бульварной газетёнке?
— Газета с миллионами экземпляров уже не бульварная газетёнка, — огрызнулся Файмонвилл.
Солсбери расплылся в улыбке.
— А-а, не сумели найти к нему ключик, Филип?
— Я особо и не искал, — соврал разведчик. — Британская служба заслужено грызёт свой сухарь. Теперь детали…
Файмонвилл допил квас и больше не притрагивался к яблокам, чем воспользовался журналист. Вырезав из половинок сердцевину, он стал уничтожать угощения с аппетитным хрустом. Солсбери настолько увлёкся, что пропустил несколько фраз, произнесённых собеседником.
— … В Ленинграде один американский инвестор открыл клинику. Сложный человек, но в случае чего от него можно ждать помощи.

***

Погода снова и снова подавала надежду ленинградцам успеть защитить историческое наследие через искусство декораторов Ленфильма. Укрылись «деревянными стаканами» Медный всадник и монумент Николая I. Не забыли и современных почивших вождей: Ленина с Кировым. Работа велась колоссальная, но служащие Музея городской скульптуры не поспевали. С пониманием на потомков взирал Пушкин, без доли упрёка поглядывал Барклай де Толли и Кутузов, снисходительно смотрела Екатерина. На помощь пришла киностудия. Это неунывающие выпускники киноиндустрии, коллектив из двенадцати юношей и девушек, как апостолы, столпившиеся возле своего учителя, кружили с рулетками вокруг закрытого строительными лесами памятника и что-то записывали в свои блокноты. Учась на малом, они набивали руку для будущих проектов. Ведь мало было просто защитить памятник от осколков, его желательно было замаскировать таким образом, чтобы наблюдателю стало не разобрать, куда подевались привычные ориентиры. Рядом, где возвышались горы мешков, прошитых матов с песком, рулоны брезента и выкрашенные шаровой краской листы фанеры стоял в форме старшего лейтенанта, режиссёр и автор фильма «Пот и Царь» Женя Червяков. Мы не были знакомы, но отзывались о нём хорошо. Остановившись, я набрал номер Ершова и продиктовал адрес, куда стоит отправить очередную помощь. Сам Ленфильм ещё в августе перебрался в Алма-Ату и те, кто остались, могли претендовать на весьма скудный паёк. В той истории о них вспомнят, но слишком поздно. Справедливо ли это? Да, пулемётчики сейчас важнее декораторов, но и они вносят свой вклад в защиту города. Так что к отправленным транспортам на завод присоединятся ещё парочка трициклов. Пока только адресная помощь, но в копилку «добрых дел» уже вложено много и одна из главных заслуг это отсутствие снижения норм хлебного довольствия. В реальности можно сделать лишь то, на что хватает сил и средств. Вместе с Парголовской кооперацией и артелями «Осиновая роща» взяла на себя детские учреждения, медицинские, учителей и некоторых представителей от науки, а город впервые за дни блокады стал накапливать продовольственные запасы. Понемногу, по тонне, по тысяче штук, по декалитру, по сотне ящиков, по десятку бочек. 
Я возвращался от 181-го завода «Двигатель», где размещался наш маленький цех по производству оружия. С августа завод обязали изготавливать для нужд ВМФ ППД-40, но оставили возможность выпускать продукцию по старому профилю при наличии сырья, то есть делать торпеды и прочее минно-тральное оборудование. После неудачной эвакуации, когда половина эшелонов не успела, и часть станков вернулись обратно, технологическая цепочка нарушилась. Даже если бы были мобилизованы все силы, от директора до дворника, завод упирался в потолок в количестве 37 штук в сутки, когда требовалось по утверждённому плану 1200 автоматов в месяц. Так что моё предложение ставить на изготовленных нашей артелью пистолет-пулемётах клеймо с буквой «Д» и отправлять в Артиллерийское управление Ленинградского фронта, а самому заводу выпускать торпеды из нашего сырья встретили положительно. Потому что торопиться надо не спеша.
Дорога через парк вывела на развилку и на перекрёстке с улицей Новосильцевской у меня проверили документы. Копия машины товарища Сергея имела специальный пропуск на лобовом стекле, так же скопированный Кораблём и не подлежала проверке, но в городе ловили диверсантов. Проверяли весь автотранспорт вне зависимости от бумаг и штампов самых грозных организаций. Завербованные фашистами подонки грабили и жгли продовольственные склады и магазины используя грузовик комендатуры и форму НКВД. Подобной дерзости не ожидали, точнее оказались не готовы и после разгромного совещания у Жданова, была дана команда «просеивать всех через мелкое сито». Возле поста патруля балтийцев под куцым брезентом лежали результаты неотложных оперативно-розыскных мероприятий — тела. Часть дороги и тротуар перекрывал изрешечённый пулями грузовик. Возможно, с точки зрения милиции преступников стоило ловить, но у военных отношение к врагу немного иное. Лучший враг это мёртвый враг. Пока младший лейтенант сверял печати, я обратил внимание на татуированную руку убитого.
— Уголовники? — спросил я.
— Бандиты, — сухо ответил военный. — Контору складскую обнесли. Всё в порядке товарищ Борисов, проезжайте.
Садясь в машину, я с удовлетворением отметил вооружение балтийского патруля. Самозарядные винтовки и наш пулемёт «ЛАД» на коляске мотоцикла. Флот в отличие от армии принял пулемёт на ура. А ведь будь патруль менее мобилен, преступники бы сбежали в очередной раз.
День как-то очень стремительно близился к концу, ветер гонял по небу парочку огромных воздушных китов — аэростатов. Солнце то выглядывало и ласкало, то скрывалось за пуховой облачной подушкой и всё погружалось в сумрак. Погода в Парголово менялась так же резко, как и события. В городе порошил снежок, а в пригороде о нём и думать забыли, но ветер вымораживал. Хорошенко я увидел издалека. Его тощая фигура в милицейской шинели была приметной. Он беспокойно расхаживал перед стилизованным под избушку киоском с ватрушками, чем крайне нервировал продавщицу. Наклеенное рядом с окошком объявление местной администрации сообщало о количестве отпускаемой продукции — одно изделие в руки. Румяная и упитанная, подстать своему товару, торговка плотоядно смотрела на лейтенанта как удав на кролика. Милиционер эти мучения не замечал, делая пять шагов вперёд и возвращался назад, полностью погружённый в свои мысли. Наконец он заметил мой сигнал фар и быстрыми шагами направился к автомобилю. В этот момент из-за угла здания вокзала выбежали двое детей с корзинками и припустили со всех ног к киоску. Из окошка им тут же всучили в руки пару больших бумажных свёртков и дети стремительно скрылись. Что же, в голодное время каждый выживает как может. Из Псковской области сюда эвакуировались почти три сотни народа Сету, и Кузнецов по моей просьбе продавил «программу помощи национальным меньшинствам» сбежавших в своё время от ливонского ига, а теперь и от их потомков. Заключалась она в поддержке ремёсел и открытия кооперативных точек сбыта своей продукции. Свистульки, обереги старых богов и женские монисто посчитали пережитком, а вот вязаные шерстяные изделия, охотничьи ножи и выпечка с творогом пришлись по вкусу в Смольном. Единственным условием этого «безобразия» (со слов Жданова) являлись установленные Наркомснабом расценки. Про цены на сырьё не было упомянуто ни слова. Видимо посчитали, что при отсутствии прибыли всё в скорости заглохнет, хотя тот же начальник Главного управления ленинградских столовых, ресторанов и кафе Фельдман подписал договор с кооперативом о поставке тысячи ватрушек ежедневно. Вот и выживала псковская чудь с нашей помощью как могла, подстраиваясь под новые реалии. В западной части посёлка, именуемой с недавних пор горой Парнас, сейчас консолидировалось много интеллигенции, посвятившие себя служению Мельпомене, Эвтерпе и прочим музам, обменявших умение обустраивать быт на талант творчества. Многие думали, что во время трагических испытаний пользы от этих «мастеров» ноль целых ноль десятых. Страшная ошибка, сравнимая с девизом: «продадим нефть и всё купим». С подобным отношением угасала русская школа искусств, которую не восстановишь по указу и если бы не заказы на статуи и картины от сети американских гостиниц, тех же специалистов работающих с мрамором к концу войны считали бы по пальцам. Так уже было в тридцатых, когда вроде и деньги появились и заводов понастроили, но практика показала — конструкторская школа потеряна. К счастью, валютная выручка переводила художников в разряд ценных специалистов и, как мне кажется, малолетние сорванцы побегут сбывать ватрушки к новым мастерским дома художников и скульпторов.
— Что-то вы скромно, — садясь в «эмку», произнёс продрогший на морозе Хорошенко. — Неужели лимузины отобрали?
Вообще-то эта «эмка» ничем уступала прочим автомобилям её класса. Даже более того, намного превосходила, но знать об этом никому не стоило.
— Реквизировали для нужд фронта, — ответил я. — Докладывайте.
Милиционер неспешно устроился на сидении, сунул руку в карман шинели и вытащил блокнот, который мы дарили на неофициальный праздник «День милиции». После чего расстегнул пуговицы на груди шинели и извлёк несколько прошитых ниткой листов. Я чуть добавил тепла от печки.
— А докладывать особо и нечего, — Хорошенко почесал карандашом нос. — Дело ведёт мой приятель Соколов, мы с ним в одном обществе когда-то состояли. Официально, убийство с целью ограбления. Судя по тому, что исчезла со стола скатерть, из квартиры вынесли ровно столько, сколько в неё поместилось. То есть, брать-то особо было нечего: настенные часы, патефон с пластинками, что-то из одежды. В соседнем подъезде квартиры на порядок богаче и почему выбрали Храпиновича совершенно не понятно. Тем более при осмотре тела следователь обнаружил в потайном кармане бухгалтера продуктовые карточки. Сейчас их наравне с продуктами крадут в первую очередь. Я их показал вашему учётчику, и знаете что, несмотря на то, что они типографского исполнения — фальшивые. Оказывается, на них должны быть особые знаки, меняющиеся каждый месяц. Только зачем покойному Залману просроченные карточки за октябрь да ещё не настоящие? Насколько я знаю, с продуктами у вас проблем нет. Не коллекционировал же он их.
Хорошенко передал мне сложенный вдвое листок.
— Храпинович увлекался марками, — поправил я. — Но редких у него не было. Актив из поддельных карточек, конечно, будет когда-то что-то стоить, но всё же сомнительный. Бред, к тому же попадись он с ними…
— Здоровья бы не прибавилось, к бабке не ходи. Далее, в город он поехал спонтанно, воспользовавшись попутной госпитальной машиной. Спасённых подводников в тот день возили. Со слов шофёра, они договорились, что тот заберёт его на обратном пути, но Храпинович не пришёл. Мыслю, убийство обстряпали таким образом, будто с ним свели счёты и подбросили улику для понимания из-за чего. А это в любом случае не случайное преступление. Я поспрашивал своих, кто остался, так вот, в тридцать девятом было два похожих убийства на Лиговке. В сороковом уже пять и оружием преступления выступала подкова. Удар во всех случаях наносился в затылок, когда потерпевший отпирал или закрывал дверь.
— Весьма ненадёжный выбор, — озвучил я свои мысли. — Молоток, гаечный ключ, да тот же прославленный Достоевским топорик подойдут куда лучше.
— Не скажите. Подковой ломали головы ещё до революции. За кастет или нож могли спросить, а подкова в кармане на счастье. Подозреваемым по семи эпизодам проходил некто Архип Залужный, девятисотого года рождения. Подельником у него был Михаил Тихий. Но вот незадача. Приняли их в Ковно перед самой войной и вряд ли они живы. Соколов уверен, что бандитов поставили к стенке. Поэтому и докладывать особо нечего. Тут их фотокарточки с особыми приметами, если интересно. Только нужно вернуть.
Хорошенко передал мне прошитые ниткой листы из дела. Я бегло прочёл содержимое. Если кратко, то всё сводилось к избитой формуле: «украл, выпил — в тюрьму», пока не пошли убийства. Из квартирного вора Залужный превратился в маньяка.
— Полагаю, вам нужно быть в курсе, что летом из тюрьмы Каунаса был совершён массовый побег. Но это не всё. Оставшиеся в камерах заключённые 23 июня в полном составе попали к немцам. Во время эвакуации их никто не вывез из пенитенциарного заведения, как предписывает инструкция, и не расстреляли по 1-ой категории. Так что Залужный и Тихий вполне могли выжить. А если они оказались в Ленинграде, то вопрос у меня один, кто им в этом помог? Потому что в ином случае они прошли специальную подготовку, раз сумели перейти линию фронта во время активных боевых действий и занятия преступной деятельностью для них не более чем легенда.
— Я так и думал, — произнёс Хорошенко.
— Дмитрий Андреевич, найдите их и привезите в яхт-клуб. Задействуйте друзей, сослуживцев, агентуру. Десять тысяч за голову.
Хорошенко с трудом удержался от удивления, однако решил, что можно поднять ставку.
— Сейчас такие времена, что за деньги мало что купишь. Друзья откликнутся на просьбу, но стукачи не сотрудничают за идею. Сдавать убийцу всегда риск получить заточкой в печень.
— Может, ещё ведро казённой поставить?
— Ну…
— Ладно, дело превыше всего, к деньгам вы получите полный фургон продуктов, — предложил я. — Тушёнка, сало, маргарин, пряники. Трициклом управлять сможете?
— Вроде того, — ответил он с доброй усмешкой. — Курсы ваши окончил, но купить не успел.
— Меркурио (Gilera Mercurio) вам понравится. Транспорт с продуктами заберёте у Ершова, я напишу записку.
— А может, подкинете, — попросил Хорошенко. — Холодина лютая, и записок писать не надо.
Для посетителей у нас существовала комната ожидания, где за столиком была любезно предложена раскраска для тех, кто помладше и кроссворд для тех, кто постарше. Вроде и контингент больных у нас изменился, а отголоски мирной жизни всё ещё напоминали о себе. Приёмное отделение было заполнено и пустующее помещение стали использовать, разместив две койки. Пока Дмитрий Андреевич обхаживал мотоцикл, я отправился посмотреть, кого привозили в день убийства Храпиновича и случайно стал свидетелем душевного общения.
— Тут главное вспомнить нечто, отчего ты вот так невольно улыбаешься, — утешал перебинтованного подводника старичок-санитар. — Неважно, мамкина кулебяка это или подарившая улыбку барышня на перроне вокзала. Вот помню, была в госпитале сестра милосердия, княжна. Один раз её увидал, но то тепло, которое возникло внутри, навсегда осталось со мной. Лучик солнышка, дымок от супчика, ласковое слово. Любое из тысячи добрых событий, которыми наполнен каждый день. Если ты их способен вспомнить, то никакая хворь тебя не одолеет. Доктора, у нас знаешь какие? О-го-го! Но если нет воли к жизни, уныние и горечь внутри, то и они бессильны. А жизнь улыбку любит, радость любит.
С такими повидавшими жизнь санитарами здесь всё будет хорошо: и бронхи подлечат и на ноги поставят и житейской мудростью поделятся. Приободрив выздоравливающих, я вынул из портфеля несколько апельсинов. Универсальный гостинец в больнице. Кормят тут хорошо и правильно, но упор всё же на укрепление иммунной системы, то есть бульоны, цельные злаки и овощи, а порою так хочется чего-нибудь вкусненького.
Бухгалтерия была закрыта, и я направился в соседний кабинет, где ранее обитала Рахиль Исааковна, а с введением карточек образовалось должность учётчика, кому и отдали кабинет.
То, что учётчики не просто так протирали штаны за столом, было ясно с порога. Помещение буквально утопало в бумагах. Они стопками кренились на столе, плотными башнями скреплённые пылью высились на подоконниках и подпирали стены, выглядывали ровными подшитыми корешками со стеллажей и даже использовались, видимо по необходимости, как стулья. Немудрено, ведь на них тоже лежали перетянутые шпагатом бумаги. Сам хозяин кабинета выглядел крайне замотанным человеком в не лучшем расположении духа. Слегка безумные, красные от недосыпания или простуды глаза за линзами очков, многодневная щетина и бледное лицо, забывшее, как выглядит солнце. Короткий детский шарф опутывал его шею. Перед ним лежал ворох листов, а сам он оживлённо что-то писал и подклеивал, весь перепачкавшись в чернилах. А ведь я помню его, когда он нанимался на работу. Вениамин с очень необычным отчеством, как та лошадиная фамилия, только с ассоциацией к рюкзаку. Интеллигентного вида старичок в очках из роговой оправы со шнурком. Он очень стеснялся поношенных ботинок, отчего часто поглядывал вниз и когда его взгляд уходил от них, на собеседника смотрели умные и ясные глаза, а на лице было выражение полного умиротворения: спокойное и беззаботное. На нём был всё тот же опрятный тёмно-синий костюм и торчащий краешек платка из кармана.
— А не сообразить ли нам чайку, — сказал я, вынимая из портфеля банку с малиновым вареньем и кулёк с заваркой.
— Чайку? — недоверчиво переспросил учётчик.
— С варением! — уточнил я. — Ну так что, найдётся кипяток?
Вроде бы и некуда было складывать со стола гору подотчётной макулатуры, но волшебным образом место под угощения появилось.
— Вы что-то желали спросить? — поинтересовался он.
— Вениамин …
— Исидорович, — подсказал он.
— Вениамин Исидорович, вопрос у меня по вашему профилю. Скажите, откуда тут столько макулатуры?
— Не макулатура, а документы строгой отчётности. На каждого служащего выписан циркуляр на получение карточек в соответствии с распоряжением господина Стожилова, простите, товарища Стожилова . А как иначе узнать фамилию с инициалами и адресом? А ведь многие не имеют паспорта, и я завожу отдельную папочку по каждому случаю, — кивнув на стеллажи. — И в каждом деле у меня отметка, сколько продуктовых и промтоварных карточек получено на руки, а их уже более ста наименований. К тому же работники предпочитают отоваривать карточки тут, через распределительный центр. Справа от вас доноры крови. На них отдельный циркуляр. У стенки шофёры — тоже отдельный. Вот и получается…
— Ясно, — замахал я руками, давая понять, что объяснений достаточно. — Меня интересуют карточки, которые вам показывал Хорошенко. Не встречались ли среди ваших бумаг подобные образцы?
Вениамин Исидорович достал из стола папку и  протянул её мне.
— Здесь всё по Храпиновичу. Когда милиционер ушёл, я перерыл весь прошлый месяц и неожиданно поддельные карточки обнаружились снова. Смотрите четвёртую страницу «карточка на хлеб на вторую декаду октября» и «на мясо и мясопродукты». Держите лупу, с ней удобнее.
— Точно такие же, — подтвердил я. — Как же вы пропустили?
— А вот и нет, — радостно произнёс учётчик. — Посмотрите на свет. Видите следы клея? Я мажу кисточкой сверху вниз. Артрит, мне так удобнее. А тут слева направо, даже волосинка прилипла горизонтально. Кто-то вклеил этот лист. Теперь обратите внимание на журнал. Наименования вписаны наоборот. Сначала мясо, а потом хлеб. Я всегда пишу в журнал так, как в папке. Тот, кто вклеил фальшивки, не знал про журнал.
— Как любопытно. Скажите, — убирая папку в портфель, — кроме вас и меня, её кто-нибудь брал в руки?
Учётчик отрицательно качнул головой.
— Всё между нами. Я немедленно отдам папку на экспертизу и завтра верну её вам, а вы положите её так, как она лежала.

Отредактировано Алексей Борисов (01-05-2025 09:21:32)