Продолжение

Осмотр полузаброшенных рудников оставил у Жоржа-Мишеля смешенные чувства. Выглядело все это хуже, чем он надеялся, но много лучше, чем боялся, так что в теории восстановить промыслы было возможно. С практикой было сложнее.
Хотя Генрих и попрекал его невниманием к труду Агриколы, трактат о металле тогда еще юный граф читал очень внимательно. Да и кто его не читал? И сейчас Жорж-Мишель ясно видел сразу несколько проблем с восстановлением добычи.
Первая заключалась в людях.
«Работать-то кто будет?!» — озабоченно размышлял принц. Поселки горняков обветшали, а в немногих оставшихся домах ютились либо старики, либо дети. Его подданные не жаждали заниматься тяжким и опасным трудом — в Барруа и так можно было неплохо кормиться. Сукно — может, и не такое роскошное, как в Низинных землях, но все равно имеющее неплохой спрос. Вино, пусть и уступающее туреньскому или беарнскому, но тоже прекрасно продающееся, тем более что ярмарка в Барруа была. И смородина! Смородина сушеная, смородина вареная, смородина во всех видах — варенье, желе, пастила, взвары… Любителей усладить свой вкус немало не только в Барруа, но и во всех близких и дальних землях, так что смородину продавали возами! Да что говорить, Жорж-Мишель и сам любил выпечку со смородиной, а смородинная пастила и вовсе была его любимым лакомством. Собирать и варить смородину было гораздо приятнее, а главное — безопаснее, чем варить металл. К тому же с «варением» металла как раз и возникала еще одна беда — уголь!
Жорж-Мишель даже понимал, почему горное дело в Барруа было заброшено… Да потому, что несколько десятилетий выплавляя металл, его предки основательно извели лес. Вот если бы тридцать лет назад матушка распорядилась посадить новый, сейчас он без труда мог бы взяться за дело, а где брать уголь теперь? Доставлять руду к углю или уголь к руде было одинаково затратно, и он чуть ли не впервые в жизни обнаружил, что денег может не хватать. К тому же Александр сколько угодно мог говорить о преимуществе и безопасности водных путей, но Жорж-Мишель по собственному опыту помнил, что способны сотворить два десятка решительных людей всего-то с парой лодок.
Таким образом, ждать в ближайший год не только металл, но даже и руду было бессмысленно. Жорж-Мишель говорил с людьми, заключал контракты, проверял безопасность дорог и работу стражи в городах по пути этих дорог и все чаще вспоминал о Релингене. Надеяться получить разрешение Генриха отправиться еще и туда, не стоило, и все же для выплавки металла Релинген казался принцу предпочтительнее Барруа. Оставалось отправить в Релинген верного человека и ждать результат.
В Бар-сюр-Орнен Жорж-Мишель возвращался усталым и недовольным. А поднявшись к покоям матушки, его высочество и вовсе преисполнился тревоги. Маргарита де Бар, принцесса Блуасская, напоминала полководца перед битвой. Слуги вились вокруг нее, словно вестовые, все кругом кипело, шумело и двигалось, а на лице матушки светилось мрачное торжество. Человека несведущего подобная суета должна была ввергнуть в трепет. Жорж-Мишель вспомнил опасения друга.
Матушка сурово взглянула на сына и, даже не подумав присесть в реверансе или хотя бы просто поздороваться, вопросила:
— И о чем думал ваш Бретей, когда гонял почтенного офицера и дворянина с совершенно вздорными посланиями?
Обеспокоенный Жорж-Мишель не успел сказать ни слова, потому что из-за спин слуг решительно выступил Пьер и почтительно заявил, что после отъезда из Лоша не видел его высочество руварда, а сообщить о приближении к Бар-сюр-Орнен благородной супруги его высочества решил сам — графиня устала.
Жорж-Мишель понял намек и поспешил увести верного слугу Александра. Всеобщая суета, рассказ Пьера и странные переглядывания прислуги еще больше вызвали беспокойство принца. Он вдруг сообразил, что и правда не знает, куда смотреть, что проверять и откуда ждать неприятностей. Со стороны все казалось благопристойно, но что-то странное было в поведении людей, в их заговорщицких взглядах, в шепоте, который смолкал при его появлении, и приглушенных смешках.
В прежние времена Жорж-Мишель просто схватил бы за шиворот ближайшего лакея, пригрозил бы ему поркой и потребовал ответа, что происходит. Сейчас он понял, что ни розги, ни палки не помогут ему добиться истины, зато укрепят окружающих во мнении, будто «молодой граф» взбалмошен и ненадежен. Во всяком случае, его распоряжение начать посадку леса, и матушка, и ее люди восприняли именно так. А его попытка выяснить, где матушка намерена поселить кузину, натыкались на снисходительный ответ, что «недостойно мужчины лезть в женские дела».
Единственное, что пришло в голову принцу Релингену, это пригрозить управляющему замка, что если — не дай то Бог! — графиня де Бретей будет чем-то недовольна, лично он — молодой граф де Бар — прикажет повесить виновного, а если виновный не найдется, что ж, отвечать за обиду графини придется управляющему.
Почтенный слуга побледнел, но у Жоржа-Мишеля не было уверенности, будто он чего-то достиг угрозами. Оставалось ждать, наблюдать и быть настороже.

Продолжение следует...

Sneg, огромное спасибо!

Продолжение

— Матушка, графиня и ее дети обременят вас ненадолго, — размеренно произнес он. — Через неделю кузина продолжит путь в Бретей.
— Что?! — Маргарита негодующе вскинулась. — Вы намерены угробить мою племянницу?! Не позволю! Мало того, что ваш родственник потащил свою семью в тяжкий путь, да еще в это время года, вы намерены довершить его жестокость?! Эти мужчины… Я не дам обидеть бедное дитя!
Несколько ошалев от подобных заявлений, Жорж-Мишель безмолвно наблюдал, как матушка развернула бурную деятельность — и что удивительно, совершенно искренне. Взволнованно расспросила кормилицу, хватает ли у той молока, и немедленно распорядилась найти еще одну кормилицу, а лучше, двух — на всякий случай. Потребовала срочно вызвать врачей для «бедной девочки», а когда он попытался сказать, что вообще-то сам врач — небрежно отмахнулась и заявила, что ей нужны настоящие врачи, а не принцы, со скуки вообразившие себя медикусами.
— Если вы так любите опыты — ставьте их на крестьянках, а не на моей племяннице! — негодующе объявила она. — И вообще — хватит говорить нелепости, лучше возьмите на руки своего крестника… Что за черствость…
В очередной раз Жорж-Мишель понял, что спорить с матушкой дело совершенно бессмысленное, и пожалел, что дела не позволяют ему вернуться в Лош, как можно скорее. И все же сама возможность жить вдали от Маргариты де Бар заставляла его мысленно благодарить короля Генриха II, который в своем великодушии тридцать лет назад даровал ему графство Лош.
Да, спорить с матушкой было бесполезно, зато проверить ее врачей было необходимо. К счастью, два доктора медицины, пользующих принцессу, действительно знали свое дело. Они не жаждали пускать Соланж кровь или же прибегать к клистиру, а рекомендовали ей крепкий бульон с яйцом, отдых и сон в подогретой постели. Он посоветовал бы то же самое.
Одна из служанок, приставленных матушкой к кузине, при виде принца резво накинула на ноги Соланж покрывало — судя по запаху, она явно использовала для растирания скипидар, а вторая устанавливала колыбель. С ними тоже все было в порядке, и Жорж-Мишель с облегчением выдохнул. А потом он осторожно уложил крестника, но вот проследить за дальнейшими действиями врачей и служанок уже не мог, потому что самый старший из докторов буквально зашипел, что посторонним мужчинам не место в спальне благородной дамы.
Жорж-Мишель мог бы напомнить, что он не посторонний, и в отсутствии графа де Бретея как старший родственник имеет право проследить, все ли с кузиной в порядке. Но споров за последние пару часов и так было слишком много, и потому Жорж-Мишель просто пожелал Соланж как следует отдохнуть, а потом покладисто вышел за дверь.
— Ох, уж эта молодежь, — услышал он ворчание доктора.
— Молодой граф есть молодой граф, — со вздохом отозвался второй.
С жителями Бар-сюр-Орнен ничего нельзя было поделать...
Новый день только добавил Жоржу-Мишелю впечатлений. Когда он явился пожелать матушке доброго утра, то на мгновение в потрясении застыл на пороге. Покои ее высочества были завалены тканями и кружевами: шелк, бархат, атлас, парча и батист, кружева брабантские и более дорогие брюссельские… А еще повсюду виднелись раскрытые шкатулки с украшениями, рассыпанные по полу нити жемчуга, пряжки, аграфы, золотые и серебряные витые цепи, несколько шатленов*, в том числе роскошный экземпляр с новомодными часами, который Жорж-Мишель прислал матушке к прошлому Рождеству, несколько медалей, явно из мастерской Бенвенуто Челлини, античные камеи, перстни и браслеты, и среди этой роскоши сидела довольная Кати и играла с драгоценностями, как с обычными камешками. Служанки вились вокруг крохи, по приказу матушки подносили к личику малышки то одну, то другую ткань, а матушка как-то ухитрялась одновременно отдавать приказы девицам и ворковать над «внучкой».
Когда среди этих хлопот Жоржа-Мишеля все же заметили, служанки и даже матушка дружно присели в реверансах и почти хором произнесли «ваше высочество»… Кати с любопытством посмотрела на «бабушку», и тоже присела, чтобы вслед за всеми милым голосом пролепетать «Васе высосессво»…
Маргарита де Бар умиленно всплеснула руками и принялась объяснять, что крохе вовсе не обязательно приветствовать ее сына так официально. Своего дядюшку можно называть просто дядюшкой или же крестным.
— Ну же, дитя мое, скажите «дядюшка»… «Дядюшка крестный»…
— Дядюска, — старательно повторила малышка. — Дядюска клесный…
Новый взрыв восторга «бабушки» вознаградил Кати за старания, а Жорж-Мишель поспешно забрал из рук племянницы булавку с сапфиром. На возмущенный взгляд матери он молча указал на острие, а, заметив полный изумления взгляд Кати, который у маленьких детей обычно заканчивается слезами, поспешно дал ей для игр массивный браслет. Слава богу, ничего острого, чем можно было уколоться, или мелкого, что можно было проглотить, в браслете не было. Оставалось напомнить матушке, что девочки любят кукол.
Это слово — «кукла» — оказало почти магическое воздействие на ее высочество. Матушка немедленно пожелала заказать для «внучки» куклу, и не просто куклу, а с полным гардеробом, и чтобы гардероб в точности повторял наряды Кати. А когда она вспомнила, что лет десять назад саксонские принцессы получили в подарок от отца игрушечный домик, то немедленно распорядилась соорудить такой для своей маленькой гостьи.
Потом пришла очередь канареек. Затем щеночка. А потом матушка вспомнила о пони…
День шел за днем, Жорж-Мишель наблюдал всеобщую суету и выслушивал сетования матери на жестокосердие Александра. А еще раз за разом подвергался упрекам за то, что посмел отдать ее племянницу за какого-то солдафона, у которого всего два достоинства — родословная и экстерьер, как у какого-то жеребца или пса.
Выяснил, что матушка жаждет получить от него еще одну внучку, и надеется, что он приступит к этому как можно скорее… Видимо, это был намек на то, что ему пора уезжать.
Любовался, как жизнь в Бар-сюр-Орнен все больше крутится вокруг Соланж, Мишеля и Кати — больше всего, конечно, вокруг Кати — и понимал, что Александру нечего опасаться. Двумя словами «бабушка» и «королева» кроха повергла к своим ногам весь замок. Господи, благослови Кати!

* Изделие в виде цепочки с зажимом, к которому в виде подвесок прикрепляются разнообразные предметы: ключи, кошелек, часы, ножницы, печати и т.д. Модный аксессуар, начиная с эпохи Средневековья и до начала ХХ века. Могли быть настоящими произведениями ювелирного искусства.

Продолжение следует...

Продолжение

ГЛАВА 38. Господин Гейред ван Дален, управляющий руварда

Маргарита де Бар не была вздорной особой преклонных лет. Маргарита де Бар была просто любящей матерью. Три года назад она не стала спорить с сыном, а великодушно приняла юного изгнанника в своем доме и оказала графу де Бретею все возможное гостеприимство.  И столь же милостиво и великодушно раскрыла перед ним всю бездну хитросплетений взаимных привязанностей и обид фламандских принцев. Она полагала, что граф поймет, что этот гордиев узел не по его шпаге.
Но нет! Этот наглец выбрал себе в друзья самого рассудительного, а главное — самого влиятельного из принцев.
Она так надеялась, что кальвинистский Гент вскорости по приезду выставит католического полковника вон из города… И на тебе — этот наглец умудрился заделаться «Львом Гента», едва отрастив усы и бороду!
И что теперь задумал ее беспутный сынок в надежде заполучить Низинные земли? К чему эти распри с самым могущественным монархом мира? Армии, железо, летучие листки…. Как будто вопрос нельзя решить одним простым и элегантным шагом — женив Филиппа на младшей из инфант. А родственные узы крестных братьев и сестры легко разрешаются папской буллой. Будучи лютеранкой, Маргарита не слишком чтила «папистские обеты». Впрочем, о том, что она исповедует протестантизм, Маргарита де Бар вспоминала исключительно, когда ей это было выгодно. Да и к слову сказать, кто вообще об этом помнил?
Лютеранский собор в Бар-сюр-Орнен не уступал в размерах и величии католическому собору, а пастор и отец настоятель давно и прочно сделались старинными партнерами по игре в шахматы, и с удовольствием проводили за этой игрой долгие зимние вечера в замке ее высочества, наслаждаясь хорошим вином, теплой компанией и ученой беседой.
И вот сейчас этот несносный юнец вновь явился в Бар-сюр-Орнен, чтобы сеять вокруг хаос и разрушение. Вот зачем, зачем вытаскивать на свет божий старые судебные дела? Зачем дразнить спящего волкодава? Зачем рассказывать всему миру о судьбе глупцов, которым не хватило ума жить тихо и не привлекать к себе внимание? Этот де Вит… он что — не мог пройти мимо? Ну, прикончила бы толпа испанского юнца — не велика потеря, юнцов много… Или та старуха… могла бы и не хвастать богатством — была бы целей… Да и в любом случае — было и прошло.
Так нет же!
Мальчишка никак не может успокоиться — идиотские ссоры с Эгмонтом, распри с магистратами Брюсселя, война с Рубе… И каждый раз ухитряется выйти сухим из воды. Рувард Низинных земель и генерал — ну это же надо! И как мог Мишель отдать этому красивому, но совершенно отвязному юнцу ее племянницу?
В этом раздражении она и встречала графа, обнаглевшего настолько, что он даже не посчитал нужным одеться прилично своему и ее положению. А когда мальчишка сдержанно поблагодарил за заботу о своей семье, Маргарита де Бар не выдержала. Высокомерно напомнила наглецу, что заботится не о его семье, а о своей племяннице и троюродных внуках, с которыми он обращается совершенно безобразно!
Александр де Бретей молча выслушивал выговор ее высочества, не желая спорить и вообще что-либо говорить. Его семья была в безопасности. Его семье не грозили никакие обиды и подвохи. А все остальное было уже не страшно.
В этом он, конечно, ошибался.
Жорж-Мишель, уже пять дней, как вернувшийся из очередной поездки по графству, обрадовался другу, а потом сказал: «Мужайтесь». Однако увидев, как от этих слов побледнел Александр, отмахнулся и торопливо сообщил, что «не в том смысле».
— Помните, я писал вам про нашествие художников? — вполголоса принялся объяснять он. — Так вот — началось. Художник, правда, всего один, но от этого никому не легче. Во-первых, он самый модный в этой части свет, во-вторых всех уже заговорил тем, что пишет исключительно принцев, в крайнем случае, герцогов и редко маркизов и только что выполнил крупный заказ для моего испанского дядюшки, в-третьих, спел целую оду красоте и манерам моего кузена, притом, что этот кузен ровесник Филиппа… Еще я узнал, что, оказывается, мой дядюшка между делом обзавелся еще одним сыном, правда, с левой руки. Матушка, конечно, чтобы не быть хуже принца, заказала то ли шесть, то ли семь портретов — я уже начал путаться, — признал принц. — Первый уже готов и это аллегория — Кати и Мишель в объятиях Фландрии. В образе Фландрии изображена моя матушка, — сообщил Жорж-Мишель. — Я вам покажу… чуть позже, когда все утихомирится. Еще тройной портрет — мои сыновья и Мишель.
— А как же… — начал было Александр.
— Я каждый год отправлял матушке рисованные портреты — вот с них художник и писал, — пояснил Жорж-Мишель. — А последние портреты отправил где-то за месяц до вашего приезда в Турень.
Александр понимающе кивнул.
— Еще будет портрет Кати со смородиной и черешней... Портрет Кати с бабушкой… Портрет Мишеля с бабушкой… Мишель в колыбели… Еще мой портрет с сыновьями… Мой портрет в доспехах…
— Кажется, это все же больше семи… — заметил несколько ошеломленный подобным размахом Александр.
— Кажется, да, — признал принц. — Вот видите, от этого безумия я даже разучился считать…
— А вашей матушке не кажется, — после паузы осторожно заговорил Александр, — что уж если писать портреты Кати и Мишеля, то все же писать их стоит с родителями?
— Тсс, — Жорж-Мишель торопливо приложил палец к губам и еще понизил голос. — Будет вам общий портрет, только не от этого художника. Отдам свои рисунки Клуэ, он и напишет. А вот этому вам на глаза лучше не попадаться. Хотите, чтобы ваши рисованные портреты отправились в Испанию?
— Бездна! — вырвалось у Александра. — Нет!
— Вот и я тоже… Между нами, он не самый лучший портретист… Доспехи, ткани, кружева и жемчуг у него получаются великолепно, я даже позавидовал. Но лица лучше рисую я… — с гордостью истинного художника сообщил Жорж-Мишель. — И все же опасность, что вас опознают, есть… Так что…
Александр обеспокоенно потер подбородок. Он уже начал привыкать к отсутствию бородки, но сейчас, волнуясь, ощущал, что ему чего-то не хватает.
— Но, возможно, он не обратит никакого внимания на скромного управляющего?
Жорж-Мишель усмехнулся.
— Он же художник… Держу пари, когда он вас увидит, то захочет написать ваш портрет даже бесплатно… при условии, что рисунки он возьмет с собой и будет использовать для написания ангелов, архангелов и святых… И будете красоваться на всех испанских портретах. К примеру, «Архангел Михаил передает огненный меч истинной веры его высочеству — первому министру Испании», — торжественно провозгласил принц Релинген. — Увы, друг мой, я ошибся, когда полагал Барруа тихим уголком, — сожалением признал Жорж-Мишель. — Здесь и обсуждать что-то боязно, — проговорил он, еще понижая голос. — Здесь слуги всюду суют свой нос, а потом бегут доносить моей матушке, я же «молодой граф», который творит невесть что — вот давеча приказал посадить лес, — совсем тихо заметил принц. — Лес-то все же сажают, но уголь там будет только лет через двадцать…

Продолжение следует...