Продолжение

Они прервались ненадолго, но привычная забота о других людях, казалось, вернула обоим душевное равновесие, и они продолжили разговор отстраненно, как будто дело не касалось их жизней и жизней их близких, а они всего лишь разыгрывали шахматную партию, где фигуры погибали и воскресали для следующей игры волей игроков.
Принц Релингена вновь вернулся в кресло у камина.
— И, еще, Александр. Только не спорьте… — произнес Жорж-Мишель и поднял руку, предвосхищая возражения друга. — Дайте слово, что если со мной что-то случиться, через год вы выдадите Аньес замуж. За вашего Пьера. Ну, того — Эпинуа.
Александр невольно сжал кулаки. Жорж совсем не верит в возможность спасения?!
— Никаких трех лет траура, — продолжал опальный принц. — Никаких монастырей. Я сам напишу ей. Она не сможет ослу… — запнулся, сам дивясь своему тону. Но мысль о том, что его женщина, пусть и после его смерти будет принадлежать другому — даже с самыми благими намерениями и из политической целесообразности! — жгла пленника как раскаленное железо.
— Она не сможет ослушаться своего сеньора, — твердо добавил он, пресекая жестом все возможные возражения друга, как будто представление о жене, как о подданной, а не о той, которую он сжимал в объятьях, и что подарила ему сыновей, позволяло ему не сойти с ума от ревности. — Аньес здоровая и сильная женщина, — рассуждал он так, будто решал судьбу помолвки кого-то из своих офицеров. — Она легко родит еще трех или даже четырех детей. Вашему Пьеру не о чем беспокоиться. Раз сердце его не может занять никто, долг заставит его стать хорошим супругом для вдовствующей инфанты.
— Никто… — подтвердил Александр, понимая, что спорить с другом бесполезно, а потом не как друг, а как рувард неожиданно трезво и отстраненно принялся оценивать для Низинных Земель всю пользу и риски такого союза.
— Этот союз поднимет Эпинуа вровень с Нассау и выше Эгмонтов, Александр, —  продолжал увещевания опальный принц. Он уже перестал думать о себе и об Аньес как о своей жене. Он думал уже только о шахматной партии, которую собирался доиграть, даже если исход ее ему не суждено будет увидеть.
— Дайте слово, Александр, иначе ее непременно затребуют к себе испанцы. А Генриху хватит мстительности выставить ее из Франции — и не в Релинген или Барруа… Понимаете, за жизнь Филиппа и Армана она заплатит своей рукой и свободой.
Александр кивнул. Друг мог и не говорить об этом. И все же… слово испанцев… Как там говорил Эпинуа? «Испанцы хозяева своего слова — хотят, дают, хотят, берут обратно. И так во всем».
— И я могу заранее сказать, кто потребует ее руку, — продолжал Жорж-Мишель. — Мой дядюшка!
Александр вновь кивнул — тут и обсуждать было нечего. После дочери императора жениться первый министр мог только на принцессе из дома Габсбургов, вот только это превращало все возможные обещания испанцев в ничто.
За окном темнело, и его высочество велел закрыть ставни — осторожно, не становясь напротив окон. Повернулся к другу.
— Вот видишь, как действует Генрих. Ты здесь — и никто не проверяет мое присутствие во дворце.
— Что? — Александр непонимающе уставился на друга.
— Они каждый день по два-три раза справлялись о моем здоровье — и обязательно непосредственно у меня. Так трогательно, — с иронией проговорил принц. — Ведь Генриху надо было знать, когда выставлять на моем пути стрелков, — с едкой насмешкой пояснил он. — Он никак не может понять, что никуда я не побегу. Бегство — признание вины. Он ничего на этот счет не говорил?
— Он вообще мало говорил, — признал Александр. — Больше разглагольствовал Шико. Мол, от одного вида на мою простодушную физиономию ты обязательно устыдишься.
— Вот даже как… — прошептал пленник. — Занятно… Знаешь, друг мой, как стыдятся принцы?
— Понятия не имею, я же не принц, — отозвался рувард Низинных земель.
«Это тебе только кажется, — подумал Жорж-Мишель. — А, впрочем, ты прав. Ты уже не принц. De facto* ты уже король… Защитник свободы Низинных земель и регент Барруа…».

* Фактически, на деле (лат.)

— Когда принц стыдится — он умирает, — отрешенно пояснил бывший принц Релинген. — А уж если перевести слова Шико с придворных недомолвок на хороший французский язык, то он намекал, что для меня будет лучше умереть от твоей руки.
Александр пораженно вскинул голову:
— И он посмел?! Его счастье, что я не понял, иначе у короля было бы одним шутом меньше!
— Так, Александр, даже не думай об этом, — встревожился Жорж-Мишель. — Он великолепный фехтовальщик, не хуже меня, и если ты возьмешься за шпагу, тут ведь не шутом меньше станет, а я друга лишусь. Вот этого не надо…
— Я уже давно не тот наивный мальчишка, что пенял вам из-за Бюсси, — живо парировал Александр де Бретей. — И уж тем более я не собираюсь скрещивать шпагу с мерзавцем. Я бы просто проломил ему голову ближайшим табуретом… Или выкинул бы его из окна. Сомневаюсь, что он бы пережил падение с третьего этажа…
Жорж-Мишель только сокрушенно покачал головой. Двадцать пять лет… Ничего, друг еще научится не поддаваться гневу. Уже учится… И он поможет ему защитить Аньес и сыновей.
Старший сын…  В Релингене испанцам до него не добраться. Только вот отправится его мальчик в Релинген с людьми из Барруа, а не со здешней свитой. Если Александр прав, а он прав, доверять нельзя никому, кроме нескольких человек.
Подумать только, ведь он лично когда-то рекомендовал Генриху Монту, как и каждого из Сорока Пяти, тщательно проверив их вместе с д’Эперноном. И ошибся!
Арман… У Армана шанс есть, но если испанцы устраняют претендентов, у Филиппа во Франции шансов нет никаких…  Даже после обвинения его отца. Тем более после обвинения! Ничего, Александр отвезет его в Барруа, а там Филиппа встретит Карл. И Армана Александр воспитает… Главное только не взваливать на него сейчас слишком много, не дать ему надорваться. Он напишет ему все… Потом… А сейчас…
— Бог с ним, с Шико, — почти беззаботно проговорил Жорж-Мишель. — Как ты понимаешь, последние недели у меня появилось много времени. Я использовал его с немалой пользой. Поставил несколько опытов — интересные получились результаты, потом сможешь почитать. Еще расспросил как следует конюха, поэтому показывай руки… Да-да, друг мой, — проговорил принц в ответ на недоуменный взгляд Александра, — это касается оспы, так что засучи рукава. Я ничего не забыл, а мои стекла помогут разглядеть все самым лучшим образом…
Александр с изумлением наблюдал, как друг сооружает на столе нечто непонятное с несколькими стеклами, установленными друг над другом, как объясняет, где он должен разместить обнаженные руки.
— Когда я только начинал эксперимент, — непринужденно рассказывал Жорж-Мишель, — я случайно поджег бумаги на столе. Нет, не волнуйся, я все легко потушил. Зато понял, что история про Архимеда вовсе не была красивой сказкой. Моими увеличателями вряд ли удастся поджечь корабли, да и с парусами я не уверен — это ж какого размера должны быть стекла! — но я подумаю, как это можно использовать в военном деле… В медицине, как видишь, применение я нашел…
Александр слушал, смотрел, удивлялся на выдержку друга и почти равнодушно встретил известие, что оспой лошадей он уже переболел, и, значит, эта страшная болезнь более ему не грозит.
— Конюх говорит, пузыри у больных лошадей, как правило, располагаются на губах. Значит, довольно просто обезопасить себя от оспы, всего лишь дав коню что-то вкусное. Вот и все!
Это надо было запомнить и со временем использовать. И еще понять, можно ли прибегать к такому способу, чтобы обезопасить детей. Друг рассказывал, друг показывал, объяснял устройство своего изобретения, а потом разбирал увеличительную установку, аккуратно раскладывая стекла по ящичкам.
Один из слуг торопливо вошел в кабинет и принялся что-то тихо докладывать господину. Его высочество кивнул, отослал слугу и усмехнулся.
— Представляете, Александр, Луаньяк только что убрал от дворца своих людей. Оставил только двоих. Сказал, что его величество не желает, чтобы его люди вас стесняли. Мило, не правда ли? Нас просто подталкивают к побегу. Но у них ничего не получится. Если Генрих хочет…
Договорить он не успел. Александр де Бретей от души шарахнул кулаком по столу. От неожиданности принц вздрогнул.
— Довольно! — Александр де Бретей вскинул голову — негодующий, гневный, решительный. — Я не позволю вас убить. И я заставлю их провести расследование — настоящее расследование, а не эту пародию на правосудие!
— Александр, друг мой… — Жорж-Мишель растроганно посмотрел на взбешенного друга, не просто друга — брата. — Успокойтесь… Генрих не будет вас слушать… Он уже все решил… Вы же помните, что он сказал: «Судьбу Валуа может решать только Валуа». С этим уже ничего не поделать… Главное — увезти Филиппа…
— Я сделаю! — возразил рувард Нидерландов. — Да, я не юрист, но я многому научился в Нидерландах и знаю, как проводить расследования. И я не собираюсь говорить с этим Валуа — я буду говорить с его матерью. Будьте уверены, мне есть, что сказать, а ей есть, чего бояться. Им обоим. И они уже боятся, иначе не стали бы перехватывать меня еще от ворот. Что ж, я покажу королеве-матери, что они еще недостаточно боятся.
Опальный принц слушал друга внимательно, не прерывая и не выказывая удивления.  Еще он подумал, что за те годы, что был владетельным сеньором, он слишком привык полагаться на свои привилегии и власть, данную этими привилегиями. А вот друг, вынужденный мирить, уговаривать, убеждать, преодолевать, сохранил и гибкость ума, и способность поступать вне правил и логики, сохранил и развил в себе то, что он сам оставил себе лишь для занятий наукой и медициной. Подумал, что дела правления, хотя и не были сложны для него, и он был подготовлен к ним всем своим образованием и воспитанием, никогда не являлись для него чем-то важным и существенным. Даже когда речь шла о его жизни… Это все было лишь игрой, подобной шахматам или картам, забавой, возможно, и опасной, но не более опасной, чем охота на волка или кабана. А вот для его друга политика и война, как средство в этой политике, кажется, стали сутью и смыслом жизни.
В своих рассуждениях принц даже слегка подзабыл, что именно он создал этого самого Александра де Бретея, сотворил его, подобно тому, как скульптор из куска каррарского мрамора высекает совершенную статую. Ведь это он выдернул из армии юного офицера Жерара де Саше, наивно пытавшегося тяготами армейской службы перебороть боль сердечных ран. Управление провинцией — как бросок в глубокую воду человека, не умеющего плавать, тщательно подобранные книги, переданные другу уроки в военном искусстве, какие получают только принцы, а не простые капитаны или даже полковники, оброненные к месту слова… Да, он сам был скорее учителем, чем правителем, желающим играть с людьми и странами как с фигурками на шахматной доске, но он сумел подготовить того, кто станет идеальным королем и скоро научится находить удовольствие в таких играх.
Именно поэтому он слушал друга, не прерывая и не останавливая, с легким удивлением и довольством, даже с восхищением от этого быстрого и гибкого разума, стальной воли и безупречной логики, не находя в резких речах молодого правителя никакого изъяна, и лишь раз нахмурился в конце:
—  Это всё должно подействовать, друг мой, но сможете ли вы быть столь убедительны, что королева вам поверит?
Молодой регент усмехнулся, и только внимательный взор друга нашёл в этой усмешке оттенок горечи:
— За последние десять лет я приобрел репутацию человека простого, прямого и резкого — «солдафон», так, кажется, сказал Генрих? — Александр де Бретей пожал плечами. — Ну, да, показать свои таланты человека придворного и светского мне было негде…  Зато они, равняя всех по себе и не стараясь вникнуть в душевные порывы окружающих, вполне поверят в молодого честолюбца… И в его речи тоже. Смерть Христова, Жорж, вас-то я никогда не обманывал!
В ответ на недоверчивый хмык друга махнул рукой, добавил с горячностью мальчишки, как маску сорвал с лица:
— Не обманывал! Скрыл свои намерения, сбежал, но не врал! Никогда!..
Видимо, это признание было очень важным для регента Бретея, как и мнение друга, он даже покраснел слегка и последнее «никогда» и вовсе прозвучало с оттенком обиды, так что Жорж-Мишель, несмотря на свое положение смертника, улыбку сдержал с трудом.
— Никогда и ни в чем, друг мой, и, кстати, именно оттого, что вы, даже сласти стащив, никогда не лукавили, я и опасаюсь за вашу убедительность.
Александр эту тень улыбки на лице друга уловил и вернул её легким кивком.
«Я таскал сласти»… — это было каким-то новым воспоминанием некогда бывших отношений между невольным воспитанником и опекуном, но Александр друга опровергать не стал. Ему даже захотелось хотя бы в воображении побыть в восхитительном мире, где беззаботный мальчишка мог бы таскать сладкое. Ну, какой паж устоит перед тем, чтобы не утащить украдкой что-то для него ценное…. Только я ведь не сласти крал… Но если другу легче думать о том, что мои выходки были простыми мальчишескими проказами, а не участием в политических интригах, где шею свернуть легче легкого —  быть по сему.
— Вы же помните, Жорж, как я выполнял поручения мадам Екатерины, и от нее же и получил уроки, столь нужные в придворной жизни. Она, конечно, этого не замечала, но вдохновенно лгать в глаза именно она меня и научила.
Поднял руку на протест друга, призывая к молчанию:
— Когда лгут врагу, Жорж, это не вранье и не бесчестье, а военная хитрость. Габсбурги, Валуа, да кто угодно —  любой, кто стоит на пути наших планов и желает нам смерти, враг, даже если это кровная родня.
— А корона — слишком ценный приз, чтобы держа ее в руках, думать о такой мелочи, как узы крови…— раздумчиво закончил за друга Жорж-Мишель, по обыкновению все-таки оставив последнее слово за собой.
Регент не стал продолжать разговор. Вид друга, попавшего в искусно заготовленную ловушку, вызывал боль почти физическую, и мысль, что вся его жизнь теперь изменится разом, даже при самом благоприятном исходе, эту боль только усиливала. Пусть хотя бы в их беседе Жорж вновь почувствует ощущение жизни и предвкушение победы… или хотя б ничьей в почти патовой ситуации.

Продолжение следует...

Продолжение

— Ваше величество, вы прекрасны!
Бледные щеки королевы-матери порозовели. Она понимала, что это беззастенчивая ложь — кто будет хвалить старуху?! — и все же ей было приятно. Последнее время придворные не считали нужным радовать Екатерину сладкой ложью. За ее спиной болтали, будто даже в юности все находили ее непривлекательной и скучной, и, говоря это, дамы и шевалье не прилагали ни малейших усилий, чтобы хоть как-то понизить голос.
Екатерине казалось, будто на старости лет вернулся кошмар ее молодости — всеобщее пренебрежение, забвение и торжество гулящей девки. И потому беззастенчивая ложь молодого графа стала долгожданным бальзамом на раны королевы-матери. Если бы тридцать лет назад она встретила подобного красавца, она бы знала, что делать. Вот только тридцать лет назад Александра де Бретея еще не было на свете. Как жаль…
— Вы не меняетесь, шевалье Александр, — она постаралась свести все к шутке. — Боюсь, если вы решите вернуться ко двору, это вызовет смятение всех дам…
— Какому двору, мадам? — улыбнулся Александр, и от этой улыбки королева-мать ощутила странное головокружение. — Этому или тому? — пару минут помолчал, ожидая ответа, а потом продолжил: — Несколько дней назад я покинул двор его величества короля Франциска и что я вижу? Что один двор, что второй — они ничем не отличаются друг от друга. Разве что лица разные. Дамы флиртуют. Кавалеры интригуют. Или же кавалеры флиртуют, а дамы интригуют — это неважно...
Александр испытывал чувство, чем-то схожее с чувством, которые испытывает полководец перед битвой. Там был враг, тут противник, и того, и другую надо было одолеть. Он не мог отступить и не мог проиграть — ценой была жизнь и свобода друга и его семьи. И потому Александр де Бретей продолжал улыбаться, глядя прямо в глаза мадам Змеи, и говорить — непринужденно и с легким оттенком небрежности:
— Двор всегда одинаков, мадам. Здесь обвиняют невинных и превозносят виновных — ничего нового. Но что такое все эти пустяки по сравнению с дарами из Низинных земель? Посмотрите, мадам, брюссельские кружева, воротники, манжеты, перчатки, издания Плантена, записные книжки… В Париже так не умеют…
Екатерина с удовольствие рассматривала дары, а Александр холодно размышлял, что подарки оказали на вдовствующую королеву даже большее впечатление, чем он рассчитывал. Правда, кружева и воротники были вовсе не из Брюсселя, а с Влиланда, но даже брюссельские мастерицы не смогли бы отличить одни от других.
— Очаровательная безделушка из Малина*, мадам, — продолжал Александр. — Послушайте, какой звук…

* Французское название фламандского города Мехелена.

Он слегка задел один из колокольчиков, и тот отозвался чистым красивым звоном.
— Жемчуг… Золотая цепь…
Все эти дары Александр предназначал для мадам Аньес и Жоржа, но безопасность Релингенов стоила того, чтобы изменить план.
Екатерина Медичи любовалась украшениями, и Александр примерно представлял, о чем она думает. За один воротник можно было приобрести роскошный отель в Париже, а воротников было три. Каждая книга стоила кровного жеребца. Жемчуг… Александр даже не пытался подсчитать, сколько английских купцов в свое время попали на зуб Мартину Вилемзоону, прежде чем тот наткнулся на это совершенство. И как венец роскоши и красоты великолепная подвеска, которую двенадцать лет назад так и не дождалась королева Елизавета Тюдор.
Александр видел взгляд Екатерины и думал, что расчет был верен. Сначала лесть, потом подарки, затем угрозы и, наконец, обещания. И никаких чувств! Он не собирался жалеть королеву-мать, которая так воспитала сыновей, что они оказались начисто лишены благодарности и способны были лишь подозревать своих друзей, вынося им неправые приговоры.
Королева-мать с трудом оторвала взгляд от подвески рыжей Бесс и с улыбкой довольства спросила:
— А что велел передать своей матери мой милый Франсуа?
— Наилучшие пожелания, мадам, — с прежней непринужденностью отвечал Александр. На самом деле избранный король вообще не вспоминал о матери, да и с чего он должен был вспоминать ту, что прежде не удостаивала его ни одним добрым словом? Рувард еще с минуту наблюдал, как увядает улыбка Екатерины, а потом без малейшего смущения добавил:
— Вы же понимаете, мадам, что его величество король Франциск очень занят. Он прислал своему августейшему брату все документы, которые его величество Генрих затребовал, он беспокоится о коронации… Коронация — это не то событие, которое может оставить государя равнодушным, — почти наставительно заметил рувард. — Даже у тех, кто получает корону по праву рождения и наследования, есть основания для беспокойства, а уж у короля избранного все и вовсе висит на волоске! Но, впрочем, оставим наши проблемы — должно быть, из Франции они выглядят незначительными. Поговорим лучше о правосудии…
— Подождите, подождите, Бретей! — взволнованно перебила Александра королева-мать. — Что значит, «на волоске»? Разве все уже не было оговорено и решено?!
Рувард вновь улыбнулся — с легким оттенком снисхождения.
— Конечно, было, мадам, — заметил он. — Но, видите ли, Низинные земли все же не Франция — у нас все по другому. Разные провинции. Разные языки. Разная вера… — невозмутимо перечислял он. — Мадам, полагаю, вы даже не знаете названия всех церквей в наших краях — во Франции ничего подобного не увидеть, а у нас церкви и секты появляются, как грибы после дождя. А ведь есть еще и князья… — добавил Александр последний камень на могилу надежд Екатерины. — Низинные земли, мадам, это причудливая пирамида ярмарочных акробатов. Одно неверное движение — и все рассыплется. И я тот человек, что держит в своих руках всю эту ненадежную конструкцию.
Екатерина вскинула голову:
— Что вы хотите, Бретей?
— Поговорить о правосудии, мадам, — смутить руварда Низинных земель было невозможно даже надменным взглядом королевы-матери. — Совсем недавно я провел два судебных процесса, ведь регент — это еще и верховный судья Нидерландов. Один процесс был открытым — как и принято в наших краях. Второй закрытым — в нем участвовало слишком много очень влиятельных людей. Но вот правосудия удалось достичь в обоих случаях. В первом невиновные были оправданы. Во втором виновные были осуждены и понесли суровое наказание. И знаете, мадам, их вина была определена не чей-то прихотью или страхами, печальным опытом и обидой, а доказательствами и очными ставками… Прямыми доказательствами, мадам, а не неверно понятыми предположениями… Даже виновные не могли отрицать измену, сколько бы не пытались твердить, будто все это пустяки…
— К чему вы клоните? — королева-мать уже понимала «к чему», но не могла поверить, что простой дворянин, мальчишка, который когда-то таскал для нее письма, осмелился предъявить ей ультиматум.
«Он что считает себя о двух головах?» — поразилась Екатерина, но потом поняла, что у наглеца были все основания для подобной самоуверенности. Судя по слухам, в Париж он явился в сопровождении трех сотен проверенных в боях солдат. Конечно, королева-мать предполагала, что молва может преувеличивать, но это лишь означало, что солдат с регентом младшего сына было не триста, а всего лишь около двухсот. Но и с этой силой он мог ничего не бояться.
— Я не клоню, мадам, я говорю прямо, — решительно объявил Александр де Бретей. — Как получилось, что мой друг и родственник и, кстати, ваш племянник, был арестован по совершено вздорному обвинению и теперь дожидается смерти, к которой его приговорили без суда и какой-либо попытки провести расследование? Как получилось, что в присутствии короля какой-то шут посмел дать мне совет избавить его высочество от ожидающей его участи и отправить к праотцам своей рукой?
Екатерина смертельно побледнела, сразу став старше лет на десять и утратив последние остатки привлекательности. Александр холодно смотрел, как она картинно прикладывает руку к груди, не испытывая ни жалости, ни почтения к возрасту королевы-матери.
— Да кто же обращает внимания на болтовню шута… — пролепетала Екатерина, стараясь проникновенным взглядом вызывать в регенте сына чувство неловкости и сострадания. Дрожащий голос произвел на руварда не больше впечатления, чем прижатая к груди рука.
— Когда шут говорит в присутствии короля, и король его не одергивает, приходится принимать слова шута всерьез, — отчеканил Александр. — И поскольку положение моего друга и родственника именно таково, я не смогу, мадам, по прежнему решать проблемы короля Франциска. Я не знаю, состоится его коронация или нет, и если даже состоится, будет ли его корона только видимостью или она все же будет что-то значить.
Екатерина гневно выпрямилась и взглянула на собеседника тем грозным взором, который некогда приводил неугодных людей в Бастилию, на Гревскую площадь или просто сводил в могилу, не утруждая правосудие излишними церемониями:
— Вы не посмеете, Бретей!
Если королева-мать надеялась, что этот грозный окрик заставит собеседника отступить и склониться перед ее волей, то она ошибалась. Александр де Бретей пережил шторм, говорил с Советом Восемнадцати и Генеральными Штатами, сталкивался с Рубе и испанским галеоном и сейчас, защищая друга и его семью, не склонен был отступать. Он чувствовал себя сильным, как Самсон перед филистимлянами.
— Мне не требуется что-то сметь, мадам, — решительно объявил он. — Я просто не смогу решать проблемы короля Франциска.
Взгляд королевы-матери еще потяжелел.
— Да-да, мадам, я понимаю смысл вашего взгляда — я действительно не о двух головах, но как раз в этом и беда ваших сыновей, —  заявил Бретей. — Конечно, я бы предпочел иметь две или даже три головы и шесть рук, но голова у меня всего одна и всего две руки, и я не могу решать столько дел сразу: трудиться над коронацией принца Франциска, — Екатерина беззвучно ахнула на слово «принц», — и решать проблемы семьи моего покойного друга.
Александр перевел дух, давая время королеве-матери обдумать его слова. А когда увидел, как тяжело она оперлась на стол, продолжил добивать мать четырех королей и двух королев:
—  Его высочество принц Блуа оставил на меня решение имущественных проблем семьи и поручил мне найти мужа для его вдовы, как и возложил на меня воспитание своего младшего сына… — методично перечислял он. — Со всеми этими делами у меня не будет времени не то, что на принца Франциска, но даже и на то, чтобы оплакать друга… Поэтому, если мой друг умрет, не ждите от меня переговоров с Генеральными Штатами, уламывания фламандских принцев, епископов, пасторов и бог знает кого еще. Я не Гай Юлий Цезарь, мадам, который, как говорят, мог заниматься двумя делами одновременно. И потому я выбираю то, что мне ближе — семью человека, который спасал мне жизнь и который меня воспитал, — решительно объявил рувард.
Екатерина молчала. Она чувствовала себя развалиной, не способной ничего решать. Ей казалось, будто она прожила на свете не шестьдесят четыре года, а все восемьдесят, а сейчас она ощущала ту беспомощность, с которой не сталкивалась без малого полсотни лет. Оставалось одно — узнать, чего хочет этот ужасный человек.
— Что вы хотите, Бретей? Отвечайте! Не может же быть, чтобы вы ничего не придумали… не нашли выход.
Александр понял, что победил. Но победу мало одержать, надо еще не выпустить ее из рук.
— Я хочу, мадам, — медленно и четко заговорил Бретей, и Екатерина окончательно поняла, что это не тот мальчик, что некогда выполнял ее поручения, а регент и верховный судья Низинных земель, — чтобы дело моего родственника и друга была тщательно расследовано. Я хочу, чтобы принц Блуа был полностью оправдан, его имя обелено, а клеветник отправился на Гревскую площадь. И я хочу, чтобы принц Блуа получил компенсацию за чудовищное обвинение, а его младший сын титул. Мне кажется, это очень простое условие.
— Его величество не согласится… — утомленно возразила королева-мать. — «Судьбу Валуа может решить только Валуа…»,  а не суд парламента…
— Мадам, — тон Александра стал еще более жестким. — Должно быть, вы не расслышали, что я сказал. Совсем недавно я сам проводил тайное расследование, именно такое расследование я и предлагаю провести вам. А то, боюсь, при суде парламента мы очень быстро растеряем доказательства и свидетелей. Нет, я не хочу рисковать жизнью моего друга — расследование должно быть тайным. А вот когда вы найдете доказательства его невиновности — и, желательно, побыстрей — вы представите их королю.
— Но у меня больше нет влияния на его величество! — почти в отчаянии проговорила королева-мать. — Он не захочет меня слушать!
— Я ни за что не поверю, будто мать четырех королей не найдет способа говорить с сыном, — парировал рувард. — Лично или через чье-то посредничество.
Тон регента Низинных земель был так же холоден, как и его взгляд.
— А чтобы вам легче было найти такой способ, подумайте, мадам, что случится, если разочарованный эфемерностью своей власти в Низинных землях ваш младший сын вернется во Францию — без владений, без титулов, голодный, обозленный, но с армией.
Екатерина на миг прикрыла глаза.
— Или что будет, если в мужья вдовствующей инфанты я выберу дона Родриго де Толедо, первого министра короля Испании? А за кого еще может выйти замуж внучка императора?!
Королева-мать поняла, что выхода у нее нет. Она уже не знала, что страшней — возвращение во Францию ожесточенного потерей короны Франсуа или испанский брак вдовы Жоржа.
— Хорошо, Бретей, я проведу расследование и представлю его результаты королю. И я добьюсь, чтобы его величество компенсировал моему племяннику проявленную к нему несправедливость. Но мне нужны гарантии, Бретей! Я должна быть уверена, что вы не оставите Франсуа…
Екатерина просительно заглянула в глаза собеседника, но трудно было разжалобить человека, которому недавно разъяснили, как стыдятся принцы.
— До переезда в Низинные земли, мадам, я бы сказал, что достаточно моего слова, — ответил регент Нидерландов. Пожал плечами, словно сожалея о своей прежней наивности. — Но с тех пор я так много времени проводил с купцами, ремесленниками, банкирами и промышленниками, что научился представлять для этих простых людей нечто гораздо более понятное, нечто, что можно пощупать и оценить — частенько в гульденах и флоринах.
Шпильку о банкирах королева-мать встретила уже не моргнув глазом. Впрочем, она не была уверена, что Бретей действительно хотел ее уязвить. Судя по всему, этот солдафон всегда говорил именно то, что думал — без всякой задней мысли.
— Только гарантии в таких делах всегда предоставляют обе стороны, — напомнил рувард. — Да-да, мадам, мне тоже нужны гарантии. Ведь чтобы помочь его высочеству Франсуа, я должен буду уехать из Парижа через какую-то неделю, и, значит, не смогу следить за расследованием. И я должен быть уверен, что после моего отъезда расследование не прекратиться и мой друг будет жив. Несчастный случай, мадам, неожиданная болезнь — тоже будут нарушением соглашения. А коронации недостаточно, чтобы быть королем.
— Я дам вам гарантии, Бретей, — проговорила овладевшая собой Екатерина. — Но сначала хотела бы узнать о ваших.

Продолжение следует...

Продолжение

Его высочество вернулся за стол и взял в руки перо. Королева-мать и правда найдет доказательства его невиновности, но ему это уже не поможет… В ближайший месяц Генрих вряд ли захочет говорить и даже видеться с матерью, а потом, когда все же ознакомится с доказательствами, будет слишком поздно.
Интересно, сколько ему осталось?
Жорж-Мишель отрешенно взглянул на закрытое окно… Пока Бретей здесь, Генрих не станет действовать, а это как минимум неделя. Еще где-то неделя на то, чтобы Александр мог покинуть Францию — король наверняка решит не рисковать. Значит, в его распоряжении две недели, ну, возможно, на пару дней больше. Не так уж и много, но достаточно, чтобы все подготовить. Сначала завещание. Потом наставления Александру. Еще надо обеспечить своих людей, тех, кто по какой-то причине не сможет поехать за Александром. А еще дать другу регентство над Барруа. Он слишком хорошо знал матушку, чтобы доверить ей воспитание внука — Армана будет воспитывать Александр. И надо написать ему, чтобы не забывал каждые три года сажать деревья — для металла нужен уголь.
А потом Жорж-Мишель вспомнил о своих опытах и понял, что в записях тоже надо навести порядок. Физика была занимательней, но медицина важней. А еще стекло!.. После победы Александра стекла понадобится много, и Низинные земли не должны зависеть от Италии, где князья слишком часто смотрят в рот королю Габсбургу. Надо описать другу каждый шаг, все особенности и все сложности, что могут подстерегать на любом этапе процесса варки стекла. Александр разберется. Александр научится, пусть и не сейчас, а лет через пять-шесть…
Итак, завещание, наставления, медицина, варка стекла и физика. Переслать записи Александру, и уж тот решит, что можно публиковать прямо сейчас, а что стоит обождать. Впереди у него всего две недели и, значит, их надо использовать с толком, не отвлекаясь на всякую чепуху.
Опальный принц пододвинул к себе бумагу и принялся писать, обдумывая каждую фразу, каждое слово, не допуская ни малейшей возможности двойного толкования — ему уже хватило истории с собственным брачным контрактом. Он не допустит, чтобы нечто подобное повторилось с семьей и другом. Жорж-Мишель писал, перечитывал написанное, правил и размышлял, что из него получился бы неплохой король. Возможно, и несколько занудливый, но для короля это и хорошо. Генрих занудой не был — и поверил навету, даже не попытавшись его проверить…
Хватит об этом! Не отвлекаться…
Он еще раз перечитал завещание и удовлетворенно кивнул. Все было правильно, точно и не оставляло ни малейшей лазейки, кто бы не пытался оспорить его последнюю волю. А еще надо было написать наставления и поручения для Александра.
И вновь Жорж-Мишель писал, не забывая ни одного пункта своего плана. А потом сообразил, что надо обязательно посоветовать другу обменять владения. И как можно скорей. Еще обязательно покарать Ангулема, а то предатель может передать Прованс испанцам… И все-таки — посчитаться с  Монту!
А когда он принялся писать наставления другу касательно Низинных земель, у него закончилась бумага. «Как глупо», — думал Жорж-Мишель, глядя на внушительную стопку исписанных листов. Ночью найти бумагу было негде и, значит, ему придется тратить время на бесполезный сон. Когда у него так мало времени!
Ну, почему люди треть жизни проводят во сне? И почему при этом их посещают всевозможные видения? Почему?... Жорж-Мишель сокрушенно покачал головой. Как многое ему теперь не узнать. И как много вокруг того, что достойно его внимания!
Он подумал, что потом, представ перед Всевышним, получит ответы на все свои вопросы. Но все же узнать отгадки просто так, было не столь интересно, как докопаться до них самому. Но уже поздно…
Когда утром Александр вошел к другу, Жорж-Мишель спал, уронив голову на руки, по-прежнему сидя за столом, а пачка исписанных листов на столе была достаточно красноречива. Руварду и верховному судье Нидерландов не требовалось подходить ближе, чтобы понять, что это такое. Завещание… 
Александр отер залитое слезами лицо и постарался взять себя в руки. Он не позволит убить друга. Не позволит его очернить. А еще надо предупредить слуг, чтобы не беспокоили его высочество — пусть Жорж поспит. И, конечно, надо было выяснить, чем сейчас дышит Париж. Это тоже могло помочь расследованию…
Через три часа Александр де Бретей принимал доклад двух французских фламандцев из полка Сен-Люка, и этот доклад не радовал. По городу ползли слухи о посягательстве принца Релингена на жизнь короля. Генрих не мог быть источником слухов — Генрих старался скрыть истинное обвинение в адрес кузена, и значит, это были испанцы. Им мало было погубить его друга — они желали опорочить не только его, но и его сыновей.
А еще через два часа Александру принесли записку из Тюильри. Его ждали.

***

— Следуйте за мой…
Проводник руварда Низинных земель был спокоен, невозмутим и незаметен. И Александра де Бретея он повел вовсе не в личные покои Екатерины Медичи, но Александр и так понимал, что до своего отъезда вряд ли второй раз встретится с королевой-матерью. Сейчас его ждал неизвестный следователь, и именно он был для него самым важным человеком, а самым главным документом — донос Монту. Верховный судья Низинных земель намеревался вытащить из него все, что можно, и тем самым оправдать друга.
Крохотная комнатенка, куда его привели, вмещала только стол, два стула и несколько пустых полок, а вот вид ожидавшего за столом следователя оказался для руварда полной неожиданностью, и ему пришлось призвать на помощь всю свою выдержку, чтобы ничем не выдать удивления. Обращение Екатерины к этому человеку было понятно, но все же Александр предпочел бы того, у кого имелся больший опыт расследования дел, но, видимо, таких людей у королевы-матери просто не осталось.
Что ж — нет, так нет. Зато Александр мог быть уверен, что этот человек Жоржа не предаст и выполнит в точности все, что он ему скажет. К тому же он мог войти в Париже почти в любой дом и задать почти любой вопрос.
— Вы уверены, шевалье, что здесь нас никто не подслушает? — Александр де Бретей, не глядя, сбросил плащ и удобно расположился за столом.
— Не беспокойтесь, ваше высочество, — ответил собеседник. — Ее величество использует эту комнату как раз для таких разговоров. Стены здесь обиты войлоком — в два слоя. Ну, а если вы сочтете, что какой-то шевалье проявляет излишнее любопытство — господин де Бризамбур избавит нас от этой проблемы.
Александр удовлетворенно кивнул — на войне, как на войне. Увидел на столе исписанные листы — тот самый донос. Еще раз посмотрел на следователя.
— Когда вы должны будете вернуть этот документ? — спросил он.
— Вот этот никогда! Это копия, — пояснил шевалье. — Вы не думайте, я переписал документ полностью, как есть, даже ошибки оставил. Все шесть страниц.
— Прекрасно!
Бретей вытащил из сумки записную книжку и карандаши и приготовился к работе.
— Приступим, шевалье. Прочитайте мне этот документ. Медленно!
Примерно через полтора часа Александр знал, что надо делать. Проглядел свои записи, сам себе кивнул. Сейчас он совершенно точно мог сказать, что всю это историю действительно придумал не Монту, но при этом и не юрист. Юрист бы обязательно сказал, что чем больше подробностей, тем больше шансов в чем-нибудь ошибиться. Вот эти ошибки они и должны найти — прежде всего, разобраться с датами. Он не был юристом, но мог уверенно сказать, что давать точные даты для будто бы состоявшихся четырех встреч с принцем за два месяца, было серьезной оплошностью со стороны Монту. Или же того, кто сочинил за него донос.  Или… или тот человек очень хорошо понял характер короля и был уверен, что Генрих не захочет проводить расследование.
— Смотрите, шевалье, вот что вы должны сделать, — начал наставления Александр. — И, нет! Не надо ничего записывать, посмотрите сюда — я уже пометил основные пункты. Видите? — в целом Александр верил в предусмотрительность королевы-матери, но все же если кто-то их подслушивает, ничего полезного и опасного он не узнает. А его пометки пригодятся шевалье. — А еще вам придется уехать, — он все же понизил голос.
— В Париже уже привыкли к моим капризам, никто и не удивится, — отмахнулся следователь.
— И вам нужно будет очень торопиться, — добавил Александр. — У нас крайне мало времени. До вас уже дошли последние парижские слухи?
Шевалье сначала покраснел, а потом побледнел.
— Это не его величество, — торопливо сообщил он. — Король не хочет...
— Давайте не будем говорить, чего хочет или не хочет король, — прервал рувард своего собеседника. — Он король, не забывайте об этом, — со строгостью во взоре произнес Александр. — Но в одном я с вами согласен: это действительно не его величество — это испанцы.
На этот раз шевалье не стал меняться в лице — просто судорожно сжал кулаки.
— Им мало подвести его высочество под приговор, они хотят опорочить его, — продолжал Александр. — А еще они могут натравить на его высочество парижскую толпу — опыт у них есть, еще с семьдесят второго. Именно поэтому вам надо спешить. Чтобы возможные волнения улеглись сами собой. Толпе ведь все равно, кто расстанется с жизнью — его высочество или Монту. Я предпочитаю Монту.
Следователь угрюмо кивнул.
— И с этим Тассисом ничего нельзя сделать?
Рувард изучающе посмотрел на шевалье. Тот все понял правильно, вот только посол — лицо неприкосновенное.
— Даже если после разоблачения Монту укажет на маркиза, самое большее, что тому грозит — быть высланным из Франции, — произнес он. — Да и то, я сомневаюсь, что Монту даст подобные показания… Забудьте об этом, шевалье, у нас есть дела поважнее, — распорядился Бретей. — Это дело смертельно опасно не только для его высочества, но и для вас. Будьте осторожны. И еще…
Александр помедлил. Вытащил перстень-печатку. Он понимал, зачем друг вручил ему свое кольцо — как символ власти. И от этого было больно и страшно. Представить, что друга могут убить… Представить, что во дворец Релингенов может ворваться толпа… Нет, он не будет об этом думать!
Жорж передал ему все, но он распорядится кольцом по-своему. Александр взглянул прямо в глаза шевалье и заговорил по прежнему ровным и спокойным тоном, создавая у союзника полную уверенность в благоприятном исходе дела. Шевалье не должен был догадываться о его смятении и страхе. Ему и так придется нелегко.
— В Париже, шевалье, на ваши вопросы будут отвечать, — невозмутимо рассуждал Александр де Бретей. — А вот в других местах — по обстоятельствам. Если в Турени у вас возникнут какие-то сложности, вам достаточно будет показать это кольцо — и вам ответят и выполнят все ваши распоряжения. И еще, шевалье, готовьтесь к тому, что именно вам придется представлять собранные доказательства его величеству… А перстень… когда все завершится, вы вернете его владельцу.
Из Тюильри Александр де Бретей вышел в глубокой задумчивости. Записную книжку со своими пометками и рекомендациями он оставил шевалье. Подумал, что Жорж непременно попытался бы его подразнить: «Ну, что — все не так, как видится, верно?», но рассказывать другу о своей беседе он не мог. Кто знает, возможно, Жоржу придется поклясться, что он даже не представляет, что в точности написано в доносе и видел его только в руках короля — мельком. Да и Монту, если будет уверен, что его жертва не догадывается, в чем ее обвиняют, будет менее осторожен. Значит, ему придется молчать, как ни больно будет видеть неведение друга. Но ради спасения Жоржа он потерпит эту боль.

Продолжение следует...

Продолжение

ГЛАВА 14. Филипп

Решение парламента и прибытие Аньес Релинген с сыновьями прошли почти одновременно. Прошение старшего принца Релингена парижский парламент утвердил к обеду. Молодой Релинген приехал к ужину. 
Филипп был оживлен, Арман удивлен, Аньес встревожена, но всеми силами скрывала свое чувство свиты и сыновей. Александр, слишком хорошо знавший, что было написано в полученном ею письме, мог только восхищаться выдержкой ее высочества. Но больше чем восхищение ныла боль, потому что сейчас жизнь любящей семьи должна была измениться раз и навсегда. И он ничего не мог с этим поделать!
Когда Жорж приветствовал старшего сына словами «Ваше высочество», и Филипп, и Арман в замешательстве остановились, совершенно по-простонародному приоткрыв рот. Во взгляде друга появилась добродушная снисходительность, как будто не он совсем недавно говорил, что хочет просто попрощаться с сыновьями, как будто над его головой не висел меч палача, а его имя не хотели смешать с грязью.
— Конечно, «ваше высочество», — с улыбкой проговорил он. — Разве вы забыли, Филипп, что четырнадцать лет — это возраст совершеннолетия для государя Релингена? Вы уже больше двух месяцев как достигли этого замечательного возраста, сын мой, и за это время были подготовлены все необходимые документы — они уже отправлены в Бар-сюр-Орнен, где вы их и подпишите со всей торжественностью, приличествующей подобного событию.
О том, что документы лежат у него в кабинете и отправятся в Барруа вместе с Филиппом, Жорж-Мишель благоразумно умолчал. Он не сомневался, что, подписав все документы, Филипп обязательно сообразит, что как независимый государь более не обязан выполнять распоряжения отца и… останется, а это было слишком опасно. Для всех. И потому опальный принц говорил размерено и с легким снисхождением, дал сыну прочесть письмо Карла, заметил, что долг правителя — служить Релингену, а в нынешних условиях делать это можно только в самом княжестве.
— Место Релингена в Релингене, — торжественно объявил Жорж-Мишель. — Нет-нет, Филипп, я не могу представить вас королю Генриху, — возразил он на просьбу сына. — Два суверенных государя не могут встретиться просто так — как два родственника. Необходимо проводить переговоры, согласовывать множество деталей — это большая работа, сын мой. Нет, явиться в Лувр инкогнито вы тоже не можете. Одно дело, когда в Лувр является граф д’Агно — всего лишь наследник, а не государь, и совсем другое дело, когда это делает принц Релинген — суверенный правитель. А оставаться во Франции в ходе этих переговоров вы тоже не можете — его величество не давал на это согласия…
Арман слушал и смотрел на отца и старшего брата почти с благоговением. Жорж-Мишель невольно улыбнулся.
— Да, Арман, смотрите, запоминайте и привыкайте, в будущем вас будет ждать то же самое — ведь вы наследник Барруа.
— Но хоть с Аленом я могу встретиться? — почти со слезами вопросил Филипп.
Александр понял, что пора вмешаться и как-то прервать эту тягостную сцену. А еще постараться сделать так, чтобы до юноши не дошло, что его отец не может выйти за порог своей резиденции. Или хотя бы придумать для этого какое-то разумное оправдание.
— Мне очень жаль, Филипп, — проговорил он. — Но дня три назад я слышал в Лувре, будто его светлость куда-то уехал. То ли в паломничество, то ли просто в монастырь… Говорят, у него опять молитвенное настроение.
Жорж-Мишель понимающе кивнул. Крестник наверняка узнал, в чем его обвиняют, а после такого известия любой захочет затвориться в монастыре и погрузиться в молитву. Не дай Бог узнать, что твой отец намерен отправить на тот свет твоего крестного, человека, который тебя вырастил и дал тебе имя. После такого захочется не просто в паломничество, а и вовсе принять постриг!
На какое-то мгновение Жорж-Мишель пожалел, что у него не будет возможности попрощаться с крестником, а потом понял, что Алена надо пощадить. Слава Богу, Арман и Филипп не знали, что его ждет, а вот Алену такого везения не досталось. Бедный мальчик…
Филипп в печали опустил голову, а Жорж-Мишель утешающе заметил, что где-нибудь через полгода крестные братья вполне смогут увидеться, да и письма прекрасно скрасят печаль разлуки.
— К тому же вам, Филипп, первое время будет не до общения — разбойники это серьезно. К счастью, рядом с вами будет Карл. Он поможет…
Юный принц Релинген скривился. Разбойники не казались ему серьезной проблемой, а вот расставание с привычной жизнью казалось.
— Вы даже не представляете, сын мой, какую опасность могут представлять эти висельники. Расспросите его высочество, с какими разбойниками ему как-то пришлось столкнуться. Это было настоящее сражение! — заявил Жорж-Мишель под изумленным взглядом сына.
— У них были английские пушки, — сообщил рувард Низинных земель. — И испанские мушкеты. Не все полки его христианнейшего величества так хорошо экипированы, — признал Александр. — Это был не самый приятный сюрприз.
— И поэтому, Филипп, — подхватил речь друга Жорж-Мишель, — в Барруа вы получите пять полков…
— Лучше — шесть, — вставил Александр.
Жорж-Мишель обернулся к другу, помолчал, изучающе оглядев.
— Уверен? — переспросил он.
— Да. Так будет лучше.
— Что ж, шесть так шесть. А теперь пора ужинать…
А после ужина, когда друг продолжил беседу с сыном, рассуждая о долге, милости к вассалам и суровости по отношению к преступникам, Александр принялся рассказывать Аньес Релинген, что успел достичь.
— Вот только рассказать все это Жоржу я не могу, — со вздохом признал он. — Вдруг король решит, хотя бы для вида, изобразить что-то вроде правосудия? Задавать вопросы вам никто не будет — это очевидно, а вот Жоржу зададут обязательно. И он должен будет с чистой совестью поклясться, что о расследовании и доносе не знает ничего. Вы же понимаете, губернатор может оказать давление на расследование, — ответил верховный судья Нидерландов на вопросительный взгляд вдовствующей инфанты. — Надо исключить малейшие подозрения короля. Он и так излишне подозрителен.
Аньес в волнении теребила платок.
— А вы уверены в том человеке? — наконец-то, спросила она.
Александр решительно кивнул.
— Как в себе, — добавил он, сообразив, что кивок — это не тот ответ, который ждет принцесса. — Этот человек сделает все, что может, и даже больше. Тут нет сомнений.
— А если… если он опоздает? — задала она вопрос, который мучил и Александра, заставлял в ужасе вскакивать по ночам, а потом молча пялиться в темному.
— Тогда… — рувард Низинных земель глубоко вздохнул и выдохнул. — Тогда я выгоню Франсуа из Нидерландов. Вы станете женою принца Эпинуа, а потом и королевой. Я сделаю то, что обещал королеве-матери, и даже намного больше, чем обещал.
— Я не хочу… — почти прошептала Аньес, не замечая, как по щекам скатываются слезы.
— Я понимаю, — так же шепотом ответил рувард. — Я тоже хочу, чтобы Жорж был оправдан. Но если случится худшее… Я понимаю, это не по-христиански, но Жорж должен встретить свою судьбу с твердой уверенностью, что будет отомщен. Не беспокойтесь, ваше высочество, я отмолю этот его грех. Но виновные должны понести наказание!

Продолжение следует...