Золотая вольность
За долгие годы функционирования Цесарского Сейма его взаимодействие с монархом дошло до автоматизма отлаженного механизма: законы, которые представлял на утверждение цесарь, без задержки утверждались подавляющим большинством голосов, законы, принятые по инициативе сеймовых послов без задержки подписывались цесарем. Обе стороны знали, чего они могут ждать от своего партнёра и всячески избегали какого-либо обострения отношений – послы одобряли только те проекты, о которых было известно, что цесарь их подпишет. Спорные вопросы обговаривались на "приватных аудиенциях" ещё до голосования, и в случае его явного несогласия те обычно откладывались "в делиберацию" (т.е. "на доработку").
В свою очередь, цесарь избегал использовать своё "вето" в отношении принятых Сеймом законов. Сейму издавна (ещё со времен существования отдельного Королевства Польского) принадлежало исключительное право установления налогов. Никто из цесарей не пробовал этого оспорить и в случае необходимости введения новых налогов (что часто случалось во время затяжных войн) ещё перед внесением в Сейм законопроекта сам приглашал маршалов Сейма и Сената на такие же "приватные конференции", на которых старался убедить их в необходимости этого шага – обычно с успехом. Поэтому никто не ждал от июльской сеймовой сессии ничего из ряда вон выходящего. И ошибся.
Обычно первая сессия новоизбранного Сейма начиналась с торжественного молебна и краткой речи цесаря, в общих словах желавшего послам благоразумия и мудрости в заботах об общественном благе. День 20 июля 1740 г. начинался похоже. Молебен прошёл спокойно, с задних рядов было незаметно, кто именно сидит на передних скамьях. А вот в Сеймовом дворце атмосфера была совсем другой. Стоявший на возвышении цесарский трон был пуст. Зато перед ним просто роилось от государственных мужей. Регенты не смогли договориться, кто именно из них будет представлять весь Совет, и поэтому пришли на заседание все семеро. Приветственных речей тоже было семь. Если первые две (Меншикова и Сапеги – "Олеку" удалось-таки вставить свою "Фамилию" на первое место) послы слушали ещё внимательно, то остальные пожелания успехов шли под аккомпанемент всё более и более громких перешёптываний послов в зале и "арбитров" (допущенных на заседание зрителей) на галерее. Наконец речи закончились, и регенты удалились, оставив послов самим себе. Это тоже было новостью – цесарь обычно сидел на своём троне до конца первого заседания.
Теперь пришла очередь на выборы маршала Сейма. Как уже говорилось выше, в этом вопросе решение было практически единогласным – маршалом стал князь Михал Радзивилл. Настала очередь маршала произнести свою программную речь. И "Рыбонька" начал говорить. Он начал издалека – с похвалы древним грекам и римлянам. Он превозносил свободу Афин и восхищался Римской республикой. Он восхвалял греческих и римских героев, бившихся за свою свободу с Ксерксом и Ганнибалом. Он восхищался Демосфеном и Цицероном, Периклом и Катоном. Он оплакивал героев, павших при Херонее и при Филиппах. И, естественно, превозносил тираноубийц Брута и Павсания.
После дел столь древних он перешёл к временам не столь отдалённым. Он восхищался подвигами Венецианской Республики в битвах с врагами Святого Креста. Он восхищался германскими вольными городами (это вызвало одобрительные выкрики послов из Гданьска). Он восхищался тягой к вольности в старой Новгородской республике (здесь "виваты" раздавались уже со скамей послов-новгородцев). Он вспомнил собственную историю – и стал восхищаться теми послами Люблинского Сейма, что призывали создать на Королевство, а Республику Двух Народов. "Но, увы", – сокрушённо возносил руки маршал, – "большинство решило иначе". Впрочем, он не дал своим слушателям умереть от отчаяния, немедленно начал превозносить мудрость и благородство цесарей Многих Народов – от Ивана до покойного Якуба. "И вот теперь пришло время…", – "Рыбонька" выдержал паузу, чтобы слушатели прониклись серьёзностью момента. Это ему удалось – на этот раз все молчали, слышались только всхлипывания особенно чувствительных дам с галереи арбитров.
Как оказалось, "вельможным послам" пришло время взять, наконец-то на свои плечи заботу о дальнейших судьбах государства, ибо нации никак нельзя поручать дело защиты золотой вольности случайным и непроверенным людям. "Золотая вольность", – гремел оратор, – "нуждается в вашей защите! Не можно нам позволить, чтобы её судьба оказалась во властолюбивых руках нового Филиппа или нового Цезаря!". "Рыбонька" выразительно посмотрел на пустые кресла регентов. Присутствующие, не отрываясь, следили за взглядом своего кумира.
После этого маршал поставил на голосование законопроект, который должен был, по его мысли, быть принят немедленно, "не теряя времени". Назывался он скромно: "О некоторых изменениях в законе о престолонаследии". Зато содержание его было более чем радикальным. Во-первых, ограничивались права Регентского Совета – отныне его решения считались недействительными без одобрения Маршала Сейма. Во-вторых, члены Регентского Совета объявлялись подлегающими власти Сейма и обязывались регулярно отчитываться перед ним за свои действия. В-третьих, любой из регентов мог быть в любой момент отозван со своего поста в случае выражения Сеймом недоверия ему. В-четвёртых, из ведения Регентского Совета изымалась обязанность воспитания юного цесаря, чем с этого момента должны были заниматься исключительно люди, назначенные Маршалом Сейма и "слывшие со своей добродетельности, богобоязненности и благородного происхождения" – фактически, "Рыбонька" брал дело воспитания Александра Первого на себя. Новый закон был принят подавляющим большинством голосов. При известии об этом галерея арбитров взорвалась громом оваций.
Депутаты вынесли Михала Радзивилла из Сеймового дворца на руках. "Виват Маршал!", "Виват Сейм!", "Виват Золотая Вольность!", – доносилось со всех сторон. На улицах столицы началось веселье – хотя простой народ ещё не до конца понял, по какому поводу. О фейерверках и иллюминации заранее позаботился президент Киева – сторонник Радзивилла, посвящённый в планы своего "патрона".
Регенты же узнали о происшедшем только по виватам и салютам на улицах. Разумеется, как у "Фамилии", так и Чарторыйского были свои люди в Сейме, как среди арбитров, так и среди послов. Но они, будучи увлечёнными общим неожиданным порывом "к вольности" и не получив указаний от своих "заказчиков" на такой вариант развития событий, не смогли организовать противодействия и, зачастую, вместе с большинством голосовали "за". Первым из регентов "очнулся" граф Александр Меншиков. Он немедленно в сопровождении эскорта своих казаков поехал на дом к новому маршалу, предварительно отправив приказы столичному гарнизону и окрестным войскам немедленно выступить и занять Сеймовый дворец и другие ключевые пункты столицы. Он намеревался арестовать Радзивилла и подавить в зародыше начавшийся "бунт".
Но не тут-то было. Дом новоявленного "апостола вольности" (как уже начали называть нового маршала Сейма) был окружён его вооружёнными сторонниками. Большинство из них прибыли вместе с ним из Литвы ещё до начала сессии, так, "на всякий случай". Казакам "Олека" пришлось остаться снаружи, регенту пришлось говорить с "Рыбонькой" один-на-один. При личной беседе хитрый литвин говорил без обиняков. Не касаясь темы "золотой вольности" он объяснил взбешенному графу, что конфликт с ним не принесёт тому выгоды, даже наоборот. Во-первых, никакой Регентский Совет не может себе позволить войти в конфликт со всей нацией, которую именно и представляет Цесарский Сейм. Во-вторых, Регентскому Совету не удастся подавить выступление силой, поскольку войска просто не смогут выйти из казарм из-за собравшейся вокруг толпы, если же они попытаются пробиться силой, дойдёт до кровопролития, которое полностью похоронит всякий авторитет Регентского Совета, отдавшего приказ стрелять в народ. В-третьих… но здесь Радзивиллу даже не пришлось ничего говорить – слуга доложил о приходе князя Августа-Александра Чарторыйского… и "граф Олек" тут же согласился на условия "Рыбоньки" – рассчитывать на поддержку своего заклятого врага было совершенно нереально.
Революция совершилась бескровно. На следующий день после переговоров с Меншиковым и Чарторыйским, Михал Радзивилл встретился с остальными регентами, на этот раз официально – как Маршал Цесарского Сейма с Регентским Советом. Регенты согласились с решением Сейма. Неофициально Радзивилл обещал им не вмешиваться в их "сферы влияния", так что они не имели причин для беспокойства (а то, что "Фамилии" пришлось потесниться, вызвало у них даже некоторое злорадное удовлетворение). 22 июля 1740 г. за подписями Маршалов Сейма и Сената, а также всех членов Регентского Совета был опубликован манифест (известный в истории, как "Манифест 22-го июля" или "Июльский Манифест"), оповещавший Многие Народы о происшедших переменах, разумеется, к лучшему. Князь "Рыбонька" добился своего и вопреки всему и всем поднялся-таки на "самый верх". "Золотая вольность" восторжествовала.
Отредактировано Московский гость (28-11-2010 00:27:02)