Время стали

Низвержение Радзивилла не избавило Цесарство от порождённых его правлением проблем. Главной из них была практически полная потеря контроля центральной власти над положением в комиссариях. Даже внешне лояльные литвины, выдав киевским властям Радзивилла, тут же объявили о сокращении выплат для киевской Скарбницы, мотивировав своё решение большими военными расходами. Вообще в "северных" комиссариях (Коронной и Литовской) гражданские власти постепенно сходили на "задний" план, уступая свои позиции военным. Действительно, после "отпадения" Эстляндии, Ливонии и Гданьска то там, то здесь вспыхивали бунты беженцев из оккупированных шведами земель, а также крестьян и горожан, возмущённых ростом цен и произволом местных властей. Справиться с ними без помощи войска было невозможно, поэтому голос гетмана Понятовского звучал в Литве и Короне значительно громче, чем маршала Сейма, особенно после того, как тот сменился.
Военная Комиссия во главе с мягким стариком Лещинским потеряла практически всякое влияние на гетмана – теперь необходимые для содержания армии деньги он получал из местных источников, не обращаясь за помощью в столицу. Принудить силой военачальника, на котором только и держалась северная граница, Чарторыйский не мог – или не хотел, опасаясь открытого мятежа.
На восток же от Киева мятеж был в самом разгаре – украинцы занимали один город Восточной Руси за другим, не обращая внимания на отчаянные призывы нового Маршала к миру. В захваченных городах изгонялись цесарские воеводы и опускались цесарские флаги. Во всех документах канцелярии гетмана Перебийноса ("Великого Гетмана Украины, Черкессии, Дона и Кубани") говорилось исключительно о "Вiльной Українi" – ни "Цесарь", ни "Цесарство", ни даже "Многие Народы" не упоминались ни словом. Отправленная к Перебийносу делегация Сейма даже не доехала до Дона. Перехвативший её по дороге князь Мартин Чекельский преградил дорогу и более чем оскорбительно заявил по-украински: "Не бачу, ляхи, за що Пану Гетьмановi з вами говорити – усе, що треба, я йому й сам принеситиму". Делегация была вынуждена не солоно хлебавши вернуться в Киев. Чекельский продолжал "гулять" по Восточной Руси.
Обострилась ситуация в Москворуссии – в окрестностях Ярославля восстали крестьяне. Восстание было направлено не столько против "ляхов" и даже не столько против "москалей", сколько против местных же помещиков, стремившихся покрыть собственные убытки из-за роста цен усилением крепостного гнёта, в частности увеличением барщины (иногда до 5 дней в неделю). Парадоксально, но именно это подавленное генералом Виссарионом Госевским восстание ("бунт Никиты Косого") удержало Бестужева от открытого разрыва с Чарторыйским – москворусский комиссар не хотел идти на обострение конфликта, когда "лихорадило" его собственную землю.
В довершение всего Маршал вошёл в открытый конфликт с цесарем. "Младенцу Олеку", то есть далеко уже не "младенцу", а молодому цесарю Александру I Собесскому шёл к тому времени 17-й год, по тогдашним меркам он считался уже вполне совершеннолетним. Однако Июльский Манифест 1740 г. лишил его всяких властных прерогатив, превратив в чисто декоративную фигуру, фактически в "пленника Мариинского Дворца". Маршал Сейма (ещё предыдущий) подобрал ему окружение из преданных себе людей, доносящих о  каждом шаге своего государя. Естественно, что, прогнав "Рыбоньку", Чарторыйский решил заменить его людей на своих – с тем, чтобы продолжать удерживать цесаря в "золотой клетке". Но не тут-то было!
Люди старого Маршала окружали юного Александра Собесского с раннего детства, и он к ним вполне привык, а к некоторым даже привязался. Особенно добрые, можно даже сказать дружеские чувства он питал, как это ни странно, к сыну "Рыбоньки" Каролю-Станиславу Радзивиллу, воспитывавшемуся по приказу всесильного тогда Маршала Сейма вместе с ним. Будучи только на три года старше Александра, Кароль так же тяготился своей с самого детства навязанной ему ролью "надсмотрщика", как и юный монарх своей – "узника". И случилось так, что обоих мальчиков (а затем – юношей) связала между собой вполне искренняя дружба. Молодой Радзивилл (у него, как и у отца, появилась оригинальная манера – в разговоре ко всем своим собеседникам он обращался не иначе как "Пане Коханку") часто "покрывал" проступки Александра, а тот, в свою очередь, очень лестно отзывался о "Пане Коханку" перед приставленными к нему людьми. Впрочем, через некоторое время по совету своего старшего приятеля он стал его, наоборот, ругать и высказывать к Каролю всяческое нерасположение – чтобы отец не догадался о сговоре между ними и не удалил "не справившегося со своими обязанностями" сына из дворца. Так или иначе, они были неразлучны.
Итак, от Чарторыйского прибыл в Мариинский Дворец посланец с приказом для Кароля Радзивилла немедленно покинуть столицу и удалиться к себе в Несвиж. Но тот и не подумал подчиниться. "Я служу цесарю", – заявил "Пане Коханку", – "и только Светлейший Пан имеет право отдавать мне приказы". Вошедший в залу Александр громко и уверенно объявил, что его воля – оставить князя Кароля-Станислава Радзивилла офицером для особых поручений при своей особе, а всякий, который попытается ему в том воспрепятствовать – предатель и мятежник! Посланник, имевший при себе самые строгие приказы Маршала, попытался применить силу, арестовав Кароля "за мятеж против Золотой Вольности". Но на пути пришедших с ним солдат встали дворцовые слуги – опасаясь за свою судьбу в руках враждебно настроенного к их хозяину Чарторыйского, люди Радзивиллов держались цесаря, который, во-первых, единственный мог обеспечить им защиту от гнева новых властей, а во-вторых, явно благоволил к их "молодому пану". Численное превосходство и боевой настрой цесарской челяди сыграли свою роль – солдаты были вынуждены отступить, не решившись применить оружие в присутствии монарха. Александр Собесский отвоевал для своей власти первый клочок своей земли – пока что в границах дворцовой ограды.
Слух об отпоре, который "Светлейший Пан" дал людям Чарторыйского, взбудоражил столицу. Большинство горожан, уставших от беспорядка, за который винили всевластный Сейм (неважно, с Радзивиллом или с Чарторыйским во главе), поддерживали цесаря. Сторонники "золотой вольности", наоборот, переживали разброд и шатания. Не будучи уверенными, является ли новый маршал достаточно сильным, чтобы защитить положения "Манифеста 22-го июля", некоторые из них начинали жалеть о Радзивилле, а некоторые – оглядываться в поисках кого-то третьего.
Чарторыйский не решился пойти ни на прямой вооружённый захват цесарской резиденции, ни на её регулярную блокаду, опасаясь народного бунта. Слуги по-прежнему имели возможность свободно покидать Мариинский Дворец для закупки продуктов на рынке или для посещения своих родственников. Разумеется, за ними следили, но молодой Радзивилл по-прежнему оставался очень богатым человеком, причём гораздо более щедрым к шпионам маршала, чем сам их начальник. В такой ситуации ничто не мешало "Пане Коханку" мобилизовать на сторону Александра всех недовольных "золотым" правлением. Секретом Полишинеля было, что Кароль Радзивилл неоднократно сам переодетым покидал дворец и лично встречался с молодыми офицерами столичного гарнизона. В Киеве составился заговор, участники которого поклялись "не щадить жизни во имя Светлейшего Пана". Сеть, сплетённая вокруг Александра Собесского, становилась всё более дырявой. По столице распространялись слухи о грядущем со дня на день перевороте.
Чтобы предупредить события, Чарторыйский приказал произвести аресты среди офицеров, которые, как ему доносили, громко (особенно в пьяном виде) выражаются против "узурпаторов из Сейма". Ночью с 10 на 11 октября 1753 г. его приказ был выполнен – два с лишним десятка младших офицеров из разных полков Киевского гарнизона было арестовано по обвинению в "заговоре против Золотой Вольности". Узнав об аресте своих товарищей, заговорщики растерялись: некоторые из них хотели восстать немедленно, не ожидая сигнала из Дворца, другие, напротив, считали разумным затаиться до прояснения обстановки.
Тем не менее, бесплодные дискуссии не длились долго. Справедливо решив, что кто-то из арестованных может назвать и другие имена, заговорщики решились выступить немедленно. Чувство товарищества у них, однако, перевесило здравые доводы рассудка, и вместо того, чтобы сразу же атаковать Сеймовый Дворец, они двинулись первым делом на киевскую Цитадель, где содержались арестованные офицеры. Чарторыйский, впрочем, не сумел воспользоваться этой заминкой своих противников. За тот час, пока восставшие офицеры вели переговоры с комендантом об освобождении их товарищей (в конце концов, не особенно любивший "бестолковых болтунов" и лично нового Маршала комендант уступил и сам примкнул к восстанию), Сейм проводил время в бесплодных дискуссиях о том, кто виноват.
Закончилось всё закономерно. Во дворец во главе роты солдат вошёл "Пане Коханку" (он покинул Мариинский Дворец немедленно, как только услышал о выступлении войск) с саблей наголо. В ответ на неуверенные требования перепуганных послов об уважении принципов "золотой вольности", тот повторил слова деда Александра, Яна Собесского: "Нечего говорить о золоте, когда в руках сталь!". Он перекрыл солдатами все выходы из зала и, угрожая оружием, заставил послов принять закон о передаче всей власти в руки "Его Величества Светлейшего Пана Цесаря Многих Народов Александра Первого" и самороспуске Сейма. Несколько послов попробовали призвать своих коллег к неповиновению – их избили и арестовали. Маршал Чарторыйский отказался приложить свою печать к "принятому" таким образом тексту закона и выразил протест против насилия в стенах Сейма – "Пане Коханку" лично обыскал его и забрал печать силой. Когда Чарторыйского увели солдаты, по требованию Радзивилла подписал новый закон и приложил к бумаге печать павший духом и готовый на всё вице-маршал. С "оформленным" таким образом документом Кароль Радзивилл вышел на площадь и показал его собравшимся вокруг Колонны Сигизмунда войскам. Ответом ему было громовое "Виват цесарь Александр!".
В Мариинском Дворце "Пане Коханку", опустившись на одно колено, вручил Александру Собесскому свиток, возвращавший цесарю власть над его державой. Цесарь поднял его, обнял и расцеловал. "Я всегда верил в тебя!" – объявил он и тут же немедленно произвёл героя "стальной революции" (слова Кароля Радзивилла в зале заседаний Сейма уже распространились по городу) в генералы. "Я всегда верил в вас!" – объявил он собравшимся офицерам и горожанам. Теперь колени, в свою очередь, преклонили они.
В киевской Цитадели ждали решения своей участи арестованные (с откровенным нарушением принципа neminem captivabimus) сеймовые послы. Им нечем было потешить себя. Время "Золотой Вольности", которую они защищали последние тринадцать лет, прошло. Наступило время стали.

Отредактировано Московский гость (19-01-2011 15:07:08)

ИСПРАВИЛ

ЗАПЯТЫЕ УКРОЩЕНЫ