Добро пожаловать на литературный форум "В вихре времен"!

Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
Для начинающих писателей, желающих показать свое произведение критикам и рецензентам, открыт раздел "Конкурс соискателей".
Если Вы хотите стать автором, а не только читателем, обязательно ознакомьтесь с Правилами.
Это поможет вам лучше понять происходящее на форуме и позволит не попадать на первых порах в неловкие ситуации.

В ВИХРЕ ВРЕМЕН

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.


Вы здесь » В ВИХРЕ ВРЕМЕН » Лауреаты Конкурса Соискателей » Михаил Токуров "Любимый город"


Михаил Токуров "Любимый город"

Сообщений 421 страница 426 из 426

421

Крах и паника (окончание)

Монолит спокойной уверенности треснул поразительно быстро. Из кабинета канцлера начала расходиться «волна паники». Вначале Винницкий пригласил к себе маршалов обеих палат, где в его присутствии мрачный Строганов, как университетский профессор водя по карте указкой, ознакомил их с реальным положением дел. Затем ещё в тот же день маршалы встретились с вождями Золотой партии, где повторили услышанное от министра войны. Затем те пересказали услышанное своим ближайшим соратникам. Уже к вечеру 19 октября 1805 г., когда о подслушанном краем уха через замочную скважину рассказали своим знакомым секретари, жёны, дети и слуги «допущенных» послов, столица взволновалась. На следующий день, 20 октября 1805 г. было назначено чрезвычайное заседание Сейма и Сената – и каретам послов и сенаторов пришлось проталкиваться через многочисленную толпу людей, запрудившую площадь перед Сеймовым дворцом. Толпа молчала, только перешёптывалась, но атмосфера тревоги сгущалась.

Начало заседания затягивалось. Главной причиной задержки было отсутствие цесаря – регламент запрещал открытие соединённого заседания Палат без личного присутствия монарха. Станислава же между тем не было в городе, он выехал на охоту и пребывал в своём загородном дворце в Борисполе. Его ждали с минуты на минуту, посланные курьеры доносили, что его кортеж уже приближается к городу, но время шло, а цесаря всё не было. Как оказалось позже, он решил остановиться на обед в деревне Позняки, каковой занял ему несколько часов, в течение которых Сеймовый дворец, площадь перед ним и весь Киев переполнялись всё новыми и новыми слухами.

Так некоторые говорили, что на монарха совершено покушение и он убит. Некоторые, что жив, но тяжело ранен. Некоторые, в свою очередь, утверждали, что сами слышали (или слышали от верных людей), как послы в Сейме говорили о низложении цесаря и провозглашении по французскому образцу республики. Народ продолжал прибывать на площадь, атмосфера накалялась. Сквозь расступившуюся толпу через непривычно закрытые ворота Сеймового дворца (в дни, когда не было заседаний, в расположенный там парк пускали всех желающих) промаршировали два батальона Цесарской пешей гвардии при четырёх полевых орудиях и взяли под охрану входы и выходы. В толпе начала брать верх идея о совершающемся государственном перевороте и оттуда начали доноситься всё более громкие крики: «Где цесарь!», «Дайте нам канцлера!», «Пусть выйдут маршалы!» и в том же духе.

Винницкий к толпе не вышел, вышел маршал Сейма Игнатий Потоцкий и, встав на крышу кареты, через решётку призвал к спокойствию, обещая скорое прибытие «Его Милости Цесаря Станислава». Это успокоило страсти, кияне, почти готовые к бунту, снова стали ждать. К счастью, на этот раз их терпение было вознаграждено – цесарь наконец-то переправился через Днепр и прибыл в Сейм. Насторожённость сразу перешла в ликование, казалось, с приездом монарха все тревоги остались позади.

Станислав между тем сам не особо знал, что ему делать. Как уже говорилось, он практически не занимался государственными делами, все свои монаршие обязанности сведя к присутствию на требующих его присутствия официальных церемониях. Сам же он делил свою страсть между охотничьими забавами и молодой («молодой» условно, ибо она была на 4 года старше своего венценосного мужа) женой Марией-Августой. Брак этот виделся в момент заключения (1804 г.) исключительно выгодным всем сторонам: и отцу невесты герцогу Саксонскому Фридриху-Августу, ибо кто же может быть лучшей партией для его «засидевшейся в девках» дочки, если не молодой и красивый император, и цесарскому двору и сеймовым политикам, ибо у герцога не было других детей, а значит, гипотетический сын цесаря получал бы формальные права на трон «гарантийной» Саксонии, и лично царственному жениху, ибо имелись все основания считать, что так долго ждавшая замужества принцесса постарается «наверстать» в постели с ним всё «упущенное время». Это вполне подтвердилось – уже на следующий год цесарева родила здоровую дочь Марию-Амелию и, как говорили, в постели очень старалась, чтобы та не стала единственным ребёнком Станислава. В общем, в личной жизни цесарь был счастлив, а к делам государственным относился «без энтузиазма», что устраивало как его, так и государственных мужей Цесарства Многих Народов. Другой вопрос, что все политические расчёты, сделанные в связи с его браком, стали к текущему времени уже неактуальны, даже более чем неактуальны.

Стоит отметить, что цесарь уступил текущую политику Винницкому и Потоцкому не потому, что те его каким-то образом принудили сделать так, а потому, что испытывал к ним (особенно к Потоцкому) доверие и искренне считал, что те лучше него разбираются в сложных материях государственного устройства. В Борисполе он получил письмо от Винницкого с в общем правдивым описанием сложившегося положения дел, но по-прежнему доверяя своим «менторам», был уверен, что на соединённом заседании палат те предъявят ему какой-нибудь «туз в рукаве», который позволит выправить ситуацию.

Но мудрый канцлер не оправдал надежд ни своего монарха, ни его взволнованных подданных. Его речь перед Палатами не оставляла и тени надежды. «Войско Цесарства разбито», – сказал он прямым текстом, – «и не может более продолжать борьбу».

Среди послов поднялись крики, особенно протестовали послы оппозиции. Большинством голосов потребовали немедленного доклада министра войны. Министр встал и ледяным тоном подтвердил: надежды на военный успех нет, министерство видит единственный шанс на спасение Отечества в немедленном начале «негоциаций» с противником. Сразу после этого генерал Строганов попросил Сейм и Сенат принять свою отставку.

Это был шок. Тем больший, когда сразу вслед за ним в отставку подал сам канцлер. «Я стоял во главе политики, приведшей нас туда, где мы есть сейчас», – твёрдо сказал он, – «Разбитый нравственно, я не могу более ни минуты оставаться на моём посту и прошу Палаты назначить мне преемника». С балкона арбитров донеслись женские крики – особо впечатлительные дамы упали в обморок.

Маршал Потоцкий предложил первым делом избрать нового канцлера, а потом дать ему инструкции в отношении нового политического курса. Маршал Сената, наоборот, предложил вначале определиться с новым политическим курсом, а уже потом утвердить новое правительство, которое будет его проводить. Голоса прочих ораторов тонули в криках «Позор!», «Долой!», «Под Государственный Трибунал!», «Нет согласия!» и других. К ним присоединились арбитры с балкона, и мужчины и женщины. В зале воцарился хаос, Маршальская Стража (т.е. служба порядка внутри здания Сейма) не знала, что делать. Слухи об отставке «несокрушимого» Винницкого взбудоражили толпу на площади. Через ограду полетели камни, гвардейцы в ответ дали залп из ружей, пока что в воздух. Это на время остановило людей, но обстановка по-прежнему оставалась взрывоопасной.

Порядок восстановил цесарь Станислав. В ходе злополучного заседания ему стало ясно, что люди, которым он до сих пор полностью доверял, подвели его, оказались не на высоте положения и «выпустили вожжи из рук». Он, как уже подчёркивалось, не любил государственных дел и не особо в них разбирался, но к своим обязанностям «Светлейшего Пана» относился весьма серьёзно. То, что он не может просто встать и уйти или даже просто продолжать бесчинно сидеть на своём троне, махнув на всё рукой, он тоже уже понимал очень хорошо.

Вид поднявшегося с трона цесаря прекратил крики. Все взгляды устремились к Станиславу, наступила мёртвая тишина, нарушаемая только ропотом толпы за закрытыми окнами.

«Господа послы», – объявил он, – «сейчас Мы не желаем слушать обвинений в адрес кого бы то ни было. Сейчас Мы желаем услышать ваш совет, кого именно Мы должны поставить во главе правительства, чтобы не допустить гибели Нашего Цесарства». «У вас есть один час на выбор сей достойной персоны», – достал он из кармана свои золотые часы, – «и ровно через час Мы желаем, чтобы эта персона была представлена Нам в этом зале. Если же вы, господа послы, не придёте за это время к согласию, то Мы», – повысил он голос, – «распустим сии Палаты и назначим нашего канцлера по своему выбору и разумению». «Время, господа!», – после чего цесарь молча вышел из зала заседаний к толпе на площади.

Уже стемнело и цесарю пришлось произносить свою речь перед взволнованными подданными с постамента памятника своему предку Якубу Собесскому при свете факелов. Речь была выслушана в молчании: никто не виватовал, не протестовал и не аплодировал. Подданным цесаря ничего не оставалось, кроме как принять к сведению мрачную реальность. Хотя Станислав тоже говорил исключительно о «негоциациях», старательно избегая терминов «сдача» и «капитуляция», смысл был ясен: война проиграна Цесарством вчистую и теперь его судьба зависит только от милости или немилости победителей. Люди начали молча расходиться с площади - ждать было больше нечего.

Палатам не хватило часа на выбор нового канцлера. Им понадобилось на это полтора часа - цесарь милостиво согласился выделить ещё полчаса на голосование. За полчаса до полуночи новым канцлером был избран Александр Радищев из Москворуссии, относящийся всё к той же самой Золотой партии. Противники «золотых» так и не смогли воспользоваться кризисом в их рядах и вырвать власть из их рук. Но при сложившемся положении дел власть была, скорее, бременем, чем привилегией – ибо теперь главной задачей нового канцлера были мирные переговоры с позиции силы. С позиции силы врагов Цесарства, надо понимать.

Отредактировано Московский гость (28-03-2018 20:12:27)

+1

422

Негоциации

Политические потрясения в столице никак не могли изменить того непреложного факта, что у Цесарства не было в наличии войск, способных противодействовать шведскому вторжению. Вся надежда оставалась на гарнизоны осаждённых городов. В принципе, и Рига и Псков были устроенными по последнему слову тогдашней инженерной науки крепостями с системой бастионов, равелинов, теналей и прочих долговременных укреплений, с заполненными складами боеприпасов и продовольствия. Сложность заключалась не в укреплениях, а в людях – часть гарнизона Риги, а главное – значительная часть её артиллерии, была снята с городских валов и направлена на усиление армий Костюшко и Строганова, после чего, естественно, назад возвращать было уже нечего.

Хуже того, в Риге, как в крупном портовом и торговом городе, всегда было много иностранцев и некоторые из них были шведскими шпионами, передававшими сведения об оборонительных возможностях города «своим». В рижских условиях сохранение перемещений войск в секрете было практически невозможным, да и до начала боевых действий об этом особо никто и не думал, поэтому Адлеркройц знал положение рижского гарнизона едва ли не лучше, чем его собственный комендант полковник Хенрик фон Оффенберг (происходивший из курляндской шляхты). Швед счёл, что дефицит артиллерии в рижском гарнизоне обеспечит успех его штурма города. Расчёт полностью оправдался. 21 октября шведская атака на рижскую Цитадель (крепость, примыкавшая к укреплениям собственно города Риги с севера) увенчалась успехом. Цитадель пала. Граждане Риги, напуганные перспективой штурма непосредственно их города, выслали к Оффенбергу депутацию с просьбой вступить в переговоры с неприятелем. Полковник же колебался, надеясь ещё на прибытие деблокирующей армии из Литвы.

Тем временем Адлеркройц не сидел сложа руки: 23 октября он пошёл на приступ городского («шведского») замка (самой северной укреплённой позиции собственно Риги) – и взял его. Теперь шведы находились уже непосредственно в границах городских укреплений, и Оффенберг, зная о малочисленности своего гарнизона и будучи под сильным моральным давлением горожан, решился сдать противнику столицу Прибалтики. Шведский генерал великодушно позволил побеждённому врагу отступить в Литву, а сам тем временем направил свои войска занимать второстепенные города и крепости Лифляндии.

Не так гладко, как в Риге, пошли дела у шведов под Псковом. Город также был сильно укреплён, но, в отличие от Риги, не был «оголён» со своего гарнизона, а также никто никуда не забирал его пушек – не по какой-то особой дальновидности, а просто потому, что тот был расположен от театра военных действий в Короне дальше и до «выдёргивания» ресурсов оттуда у Министерства Войны просто «не дошли руки». В результате этого два штурма, предпринятые шведским генералом Карлом-Хенриком фон Бистромом (уроженцем Эстляндии), закончились неудачей. Бистром был вынужден приступить к регулярной осаде города, который его комендант полковник Роман Бутвило из Литвы не собирался сдавать ни в коем случае, по крайней мере без прямого приказа из Министерства Войны, о чём он и заявил без обиняков шведскому парламентёру.

Для Министерства же продолжающаяся оборона Пскова была единственным позитивным аспектом во всём продолжающемся кошмаре. После взятия Белостока французы вторглись уже на территорию Литвы, заняв Гродно. С падением Гданьска, Люблина и Львова Корона перешла под французский контроль уже целиком. На заседании правительства Радищев задал прямой вопрос новому Министру Войны Александру Нарбутту: какие меры предполагает предпринять его Министерство в случае наступления французов непосредственно на Киев? Генерал Нарбутт мог только развести руками и признать: «Нам остаётся только надеяться на Провидение». Впрочем, это было понятно новому канцлеру уже в момент вступления в должность, так что особо удивлён он не был.

Вообще Радищев был, скорее, публицистом, чем политическим деятелем. Широкую известность принесла ему изданная в начале 1790-х гг. книга «Путешествие из Киева в Москву». Там под видом путевых заметок он проводил мысль об аморальности и недопустимости института «подданства» крестьян. Такие идеи время от времени появлялись в польской печати и литературе, но его книга, написанная весьма живым языком и насыщенная многочисленными весьма эмоциональными примерами (в рассказах о станциях его «путешествия») сразу привлекла внимание образованного общества. Началась широкая полемика сторонников и противников «подданства», сделавшая имя автора известным всему Цесарству.

Радищева пригласили к сотрудничеству «Золотые страницы» («Złote strony») – киевская газета, ставшая неофициальным органом только формировавшейся тогда Золотой партии. В свою очередь, его статьи в «Страницах» привлекали газете новых подписчиков, а Золотой партии – новых сторонников. Партия, следует заметить, поначалу не обращала специального внимания на положение крестьян, так что фракция «свободы народа» («wolności ludu») или просто «людовцев» сформировалась в ней именно под влиянием публикаций Радищева, ставшим по факту их неофициальным вождём и идеологом, вторым, впрочем, больше, чем первым.

До практической реализации постулатов «людовцев», т.е. реального освобождения «сельских пахарей», было ещё далеко, так что Радищева многие упрекали в оторванном от жизни мечтательстве в ущерб реальной «органической работе» («pracy organicznej»). Тем не менее, как раз эта его репутация сыграла решающюю роль в его выборе на пост канцлера – ни одна из сеймовых фракций не видела в «мечтателе» реальной угрозы своему положению, а при дефиците времени (цесарские золотые часы тикали неумолимо) он стал устраивавшей всех компромиссной кандидатурой.

Так или иначе, в настоящий момент новый канцлер в первую должен был добиться прекращения войны и, если удастся, выторговать для Цесарства приемлемые условия мира. Времени терять было нельзя и уже на следующий день после своего избрания к шведам и французам (представитель Австрии находился при штабе Первого Консула) были направлены парламентёры с просьбой о перемирии для начала мирных переговоров. Генерал Бонапарт согласился приостановить военные действия (к этому времени его войска, заняв территорию Короны, по любому нуждались в отдыхе), но шведы выставили поначалу предварительное условие для начала переговоров – требование сдачи Пскова. Это требование, впрочем, не было поддержано генералом Бонапартом, стремившимся как можно скорее официально закрепить результаты своих побед формальным мирным договором. Между шведским, французским и польским Министерствами Иностранных дел велась активная переписка, в результате которой уже в середине ноября 1805 г. шведы согласились на перемирие без предварительных условий. Впрочем, осаду Пскова они снять отказались, хотя и обязались не предпринимать новых штурмов до истечения срока перемирия, определённого на три месяца.

Местом для переговоров был выбран (Первым Консулом) Львов – самый восточный из захваченных им городов Цесарства. Были сформированы делегации: польскую возглавил бывший посол в Париже Александр Ходкевич, французскую – быстро выдвинувшийся в Париже советник Талейрана, грек с французского острова Корфу Жан (Иоанн) Каподистрия, шведскую – уже хорошо известный Первому Консулу советник Хирта, а австрийскую – посол Меттерних, известный ему ещё лучше. Заседания Львовской конференции начались 1 декабря 1805 г. и в теории должны были установить в Европе прочный мир. Насколько эта теория соответствует практике, должно было показать уже ближайшее будущее.

Отредактировано Московский гость (29-03-2018 18:44:31)

+2

423

Негоциации (окончание)

Высокие договаривающиеся стороны приступили к обсуждению своих взаимных предложений. Эта напечатанная в газетах формулировка на практике означала жёсткий диктат триумвирата победителей в отношении побеждённого Цесарства. Разумеется, никто не хотел уступать ни пяди из завоёванного в последние месяцы, но были и нюансы. Как ни парадоксально, самым скромным в своих требованиях был австриец Меттерних – его единственным условием было признание австрийской принадлежности Силезии. По сравнению со всеми прочими территориальными притязаниями это была мелочь, на которую с чистой совестью можно было махнуть рукой.

Исходя из этого и понимая, что потерь избежать не удастся, Ходкевич уже в начале конференции поставил свою подпись под согласием на признание «Коронного Края Герцогства Северная Силезия» неотъемлемой частью наследственных владений императора. Это признание сблизило Австрию и Цесарство. Венский двор, хотя и был в целом доволен приращением владений императора, был весьма обеспокоен тем, что превосходство Французской Республики усилилось до невероятных масштабов, превратившись уже в прямую гегемонию Франции в масштабах всей Европы. Поэтому австрийская дипломатия отчаянно искала хоть кого-нибудь на роль «противовеса» могущественному Первому Консулу. Естественным (и единственным официальным) противником Бонапарта оставалось Соединённое Королевство Великобритании и Ирландии, но открытый союз с англичанами был, разумеется, исключён на все 100% – император Франц II ни за что не стал бы вызывать гнев генерала Бонапарта, без всякого сомнения, способного бросить на колени Австрию точно так же, как он только что бросил на колени ещё вчера могущественную Польшу.

Соответственно, в отношениях с Францией интересы обеих империй совпадали – им стоило держаться вместе, ни в коем случае не провоцируя повелителя французов и не противореча ему открыто. Другой вопрос, что это было более, чем непросто – у Наполеона Бонапарта были на руках все козыри и он пользовался ими без зазрения совести направо и налево. Но австрийская дипломатическая поддержка могла оказаться нелишней при переговорах со шведами. Сам советник Ханс Хирта был подходил к международным вопросам прагматично, но его связывали инструкции короля и Министерства, требовавшие не только утвердить признание завоеваний в Курляндии и Лифляндии, но и добиться от Цесарства возвращения «исконно шведских земель Нюстадланда», т.е. Новгородской комиссарии. Именно для этого (т.е. для поддержки против чрезмерных шведских притязаний) Цесарство и нуждалось в Австрии.

Было ясно, что решающий голос в решении данного вопроса будет принадлежать Первому Консулу. Вежливый и обходительный Меттерних сумел убедить Каподистрию, что данное шведское условие только затягивает заключение столь желанного для всех всеобщего мира. Кроме того, он постоянно напоминал ему (а тот, соответственно, воспроизводил эти слова в своих депешах для Талейрана и Бонапарта), что шведский король желает за счёт французской крови и стратегического таланта Первого Консула приобрести земли, которые не сумел завоевать силой своего собственного оружия. То, что шведы стремятся подчинить себе Новгород, не в силах завоевать сами по себе даже один Псков, представлялось Меттерниху просто смешным. Бонапарт, получив отчёт Каподистрии, тоже оценил австрийское чувство юмора, поэтому он написал в письме: «если шведы так желают завоевать Нюстадланд, то вполне могут сделать это и своими силами».

Завуалированный намёк оставить Швецию разбираться с Цесарством без посторонней помощи убедил Хирту потребовать новых инструкций из Стокгольма. Письмо из Министерства Иностранных дел подтверждало отказ от всей Новгородской комиссарии, но по-прежнему требовало сдачи Пскова. Узнав об этой «мелочности», Каподистрия ещё до получения ответа Бонапарта сказал Хирте: «У Шведского Королевства есть своя армия. Если она без французской помощи не может взять какую-то второразрядную крепость, то я буду советовать Его Превосходительству Первому Консулу обдумать вопрос о ценности для Французской Республики союза со Шведским Королевством». Советник написал письмо непосредственно королю – и Фредрик-Вальдемар, опасаясь разрыва с Францией, отказался и от этого требования, а главное – согласился снять осаду Пскова.

Это был крупный успех Ходкевича – но успех единственный. О возвращении каких-либо захваченных территорий речи не было. Поначалу польская делегация надеялась, что с французами удастся договориться о передаче земель Короны «в залог» до выплаты контрибуции. Это представлялось в Киеве тяжёлой, но в целом приемлемой неизбежностью. Но французская сторона требовала куда больше. Уже в процессе Львовской конференции французские войска заняли Крулевец и Пиллау – и именно их объявили «залогом до выплаты». Судьбу оккупированной Короны Каподистрия, следуя прямым инструкциям Бонапарта, отказался обсуждать вообще, потребовав признания её ни больше ни меньше, чем «союзным Французской Республике независимым государством».

По воспоминаниям свидетелей Ходкевич побледнел, прочитав это требование чёрным по белому. Грек, вручивший ему его, тоже чувствовал себя сконфуженным, понимая, какое унижение испытывает его собеседник, но был вынужден следовать полученным инструкциям и твёрдо стоять на своём. Ходкевич отвечал, что он не может подписать согласия на это «неслыханное насилие» без консультации со своим Государем. Французский представитель был сама любезность и согласился дать Цесарству время на принятие решения. В тайном послании цесарю и канцлеру польский посланник, вместе с подробным отчётом о переговорах выслал прошение о своей отставке. «Я чувствую себя опозоренным, что вообще вынужден вести переговоры об отказе от земель Короны», – писал он, – «Умоляю Светлейшего Пана избавить меня от необходимости ещё и выражать согласие с этим ужаснейшим в моей жизни требованием». Вместе с тем он настоятельно советовал принять это «похабное» условие, поскольку речь идёт уже «не столько о чести, сколько о жизни нашего горячо любимого Цесарства».

Послание из Львова было доставлено в руки канцлера и цесаря 17 января 1806 г. Ни тот, ни другой не решились взять на себя ответственность за немедленное решение и назначили на следующий день расширенное собрание Государственного Совета. Слово «расширенное» означало, что кроме членов Совета, там должны были присутствовать маршалы обеих Палат и все без исключения министры.

Заседание началось в 10 часов утра 18 января. Оно было запланировано, как секретное, поэтому в письмах за подписью цесаря участников обязывали никому не рассказывать не только о его повестке дня, но и о самом факте его созыва. Официально это был всего лишь приём гостей в доме канцлера Радищева. Сам цесарь прибыл в дом канцлера инкогнито, в карете без гербов и с занавешенными окнами. Он же зачитал собравшимся письмо Ходкевича и предложил высказаться. Присутствующие были шокированы. Они, разумеется, ожидали, что условия мира будут тяжёлыми, но и представить себе не могли, что Франция, к которой у многих ещё теплилось чувство традиционной симпатии, потребует от них отказаться ни больше, ни меньше, как от исторического центра их державы и народа. Особенно тяжёлые чувства испытывали те члены Совета, которые сами были уроженцами Короны. Так маршал Потоцкий, получив слово, не смог ничего сказать и просто разрыдался. Некоторые из выступавших предлагали прервать переговоры, возобновить войну, собрать ополчение и, если надо, погибнуть в решающей битве. Министр войны Нарбутт и министр финансов Слодкий, однако, охладили горячие головы, сообщив, что в арсеналах не хватает оружия даже для вооружения уже формируемых регулярных полков, равно как и денег в казне явно не хватит на финансирование армии, способной противостоять французскому наступлению. Свой ушат холодной воды вылил канцлер, потребовав от присутствующих подумать о будущем государства, которого в случае ещё одной проигранной войны у него может и не быть.

Наконец, приступили к голосованию. Голосование в Государственном Совете не было решающим, окончательное решение должен был принимать цесарь, но он, естественно, всегда учитывал совокупное мнение членов Совета. На этот раз этого «совокупного мнения» не было, подавляющее число членов Совета воздержались, не решившись взять на себя груз ответственности. Цесарь Станислав Собесский подвёл итог: «Руководствуясь высшими интересами Цесарства Нашего и народа Нашего», – произнёс он в мёртвой тишине, – «и полагаясь на веру в Господа Нашего Всемогущего, берём Мы на себя тяжкое сие бремя и повелеваем посланнику Нашему графу Ходкевичу принять все условия врагов Наших, памятуя о невозможности продолжения дальнейшей борьбы». На глазах присутствующих вступили слёзы, когда цесарь закончил: «Взываем к Господу Нашему Всемогущему, дабы не оставил край Наш и народ Наш в сием и грядущих испытаниях, за грехи Наши ниспосланных». После этой речи Станислав подписал поданные ему секретарём бумаги и вышел, не говоря ни слова.

Вечером 21 января валившийся с ног цесарский курьер доставил Ходкевичу пакет с приказом немедленно принять проект мирного договора. Не откладывая ни минуты, посланник направился в дом Каподистрии, где заявил о получении необходимых полномочий. Договор Цесарства Многих Народов с Французской Республикой был подписан примерно в 10 часов вечера. На следующий день Ходкевич покинул Львов в своей карете. Прибыв в Киев, он вручил свой письменный отчёт о переговорах министру Иностранных Дел вместе с прошением об отставке, после чего удалился в своё родовое поместье под Можайском, где и проживал безвыездно в дальнейшем вплоть до своей смерти в июне 1807 г.

Сейм ратифицировал мирные договоры с Австрией, Швецией и Францией 5 февраля 1806 г. по представлению министра Иностранных Дел без прений на так называемом «немом заседании», после чего по предложению маршала Потоцкого самораспустился. Потоцкий не вернулся домой на Подляшье, оставшись жить в Киеве, удалившись от политической жизни и больше не появляясь публично.

Война закончилась и наступило время похабного, постыдного и подлого мира.

Отредактировано Московский гость (03-04-2018 19:41:48)

+2

424

Блеск новых корон

С получением известия о заключении мира во Франции наступило всеобщее ликование. Престиж Первого Консула поднялся, можно смело сказать, до небес. Это был триумф, о котором никто никогда даже и не мечтал. Фактически Французская Республика отныне диктовала свои законы всей прочей Европе – и никто не смел ей противиться… ну а если бы вдруг посмел, то судьба строптивых поляков была у всех перед глазами.

Вот поэтому вернувшегося в Париж Наполеона Бонапарта встречали, как триумфатора. В Нотр-Дам де Пари состоялось торжественное богослужение по поводу наступившего мира. Под высокими сводами собора величественно звучало «Те Deum». После того, как в 1801 г. были подписаны условия конкордата между Святым Престолом и Французской Республикой, религия и церковь вернулись в жизнь французов и заняли привычное место, в том числе при торжественных государственных церемониях.

Вся Франция находилась в состоянии какого-то истинного опьянения. Депутации от департаментов и городов подносили Первому Консулу поздравления, все вокруг выражали самые восторженные чувства. Торжественный парад возвращавшихся из Польши полков был подобен триумфу древних римских императоров. Первому Консулу не хватало только лаврового венка над своей головой.

Но и такая мысль уже начинала приходить в голову многим. В самом деле, неужели столь великий человек может по-прежнему оставаться всего лишь одним из троих консулов, пусть даже и пожизненно? Вне всякого сомнения, он заслуживает гораздо большего, причём не только он, но и вся Франция вместе с ним! Да и вообще, разве не станет логичным теперь, после окончания Революции (хотя о ней вообще старались особо не упоминать) установить для страны «естественное» наследственное правление. В конце концов, разве провозглашение Империи не привело величия старому доброму Риму?

В принципе, нет никаких свидетельств, что это именно сам Наполеон Бонапарт решил провозгласить себя императором. Дело в том, что после того, как конец Революции и установление фактической диктатуры Первого Консула стали свершившимся фактом, понятие «Республика» стало восприниматься в некоторой степени условно. В самом деле, что общего было у Консульства с его парадными мундирами сановников, централизованной государственной властью, контролирующим всё и вся Министерством Полиции и, вообще, строгим порядком с сотрясаемой политическими кризисами и «пожирающей своих детей» радикально-якобинской Республикой Конвента и Комитета Общественного Спасения, кроме названия? Впрочем, как уже говорилось, акцентирование внимания на теме «якобинцев» режимом Консульства никоим образом не поощрялось.

Неожиданную поддержку идея «смены статуса» генерала Бонапарта получила со стороны ни кого иного, как посла Бурбонов в Париже герцога Жюля де Полиньяка . Вообще отношения между Старой и Новой Франциями были сердечны, как никогда. В Париже постоянно присутствовал королевский министр-резидент, носивший официальный статус «député général des territoires d’outre-mer» – «генеральный депутат заморских территорий», а в Монреале, соответственно, постоянно присутствовал «représentant plénipotentiaire du vieux Royaume» – «уполномоченный представитель старого Королевства». Формально эти «представители» не имели статуса «послов», но, тем не менее, выполняли все их обычные функции.

Даже больше – сближение между Королевством и Республикой шло «по восходящей». Причиной была война с Англией. Правда, войну в узком смысле вела исключительно «континентальная» Франция, а Франция «заморская» старательно сохраняла нейтралитет, не желая оказывать вооружённую помощь ни тем, ни другим. Но именно такое положение дел наилучшим образом устраивало континентальную Республику, поскольку это позволяло ей осуществлять при посредстве «королевских» судов торговлю «колониальными товарами». Англичане блокировали французские порты, не позволяя выходить в море судам под флагом Республики, но, вместе с тем, до поры до времени не препятствовали осуществлять торговлю с Республикой судам третьих стран. Первое место в числе этих «третьих стран» занимало как раз «Королевство Обеих Франций» (второе занимали САСШ), для которой торговый обмен с континентом, в особенности, разумеется, со «Старым Королевством» представлял один из важнейших источников дохода (особенно важным был экспорт сахара с успешно восстановленного после гражданской войны Сан-Доминго).

Поэтому голос герцога Полиньяка был в Париже далеко не последним. До сих пор историки спорят, кем именно первым была высказана идея, что Наполеон Бонапарт должен короноваться в качестве монарха: «депутатом» Полиньяком или министром Талейраном. Есть даже версия (правда, не подтверждённая ничем, кроме ходивших по Парижу слухов), что они выработали её совместно во время одной или нескольких из своих многочисленных встреч.

Во всяком случае, после триумфального возвращения Первого Консула из «польского похода» разговоры о провозглашении монархии перешли из разряда досужих сплетен в разряд конкретного законотворчества. Уже 8 вантоза XIV года (27 февраля 1806 г.) во время торжественного заседания Сената по поводу заключения мира было принято обращение к Первому Консулу, где, между прочими славословиями, было пожелание сделать его власть наследственной. Через некоторое время, 2 жерминаля (23 марта) подобное же предложение прозвучало из Трибуната (совещательного органа). И наконец, 18 апреля постановлением Сената было принято решение (т.н. сенатус-консульт или конституция 28 жерминаля XIV года), согласно которому предполагалось доверить власть императору, который примет титул «императора французов».

Любопытно, что Сенат при этом не настаивал на изменении названия государства, так что в случае, если бы «всё шло по плану» Наполеон Бонапарт должен был бы стать «Императором Республики». Это была некая двусмысленность, попытка совместить несовместимое: наследственную монархию и республику в одном лице. Первому Консулу (пока что он ещё назывался именно так) это не нравилось – теперь, когда он стал несомненным гегемоном и повелителем Европы, все эти оговорки и условности не имели более смысла. Генерал Бонапарт отверг даже мглистую видимость республиканского правления, как отверг он до этого осторожные предложения министра Талейрана назваться «королём». Никакой «Республики», никакого «Короля» – только «Империя» и «Император»!

Поэтому в рукописный текст уже официально принятого документа были перед его опубликованием были внесены поправки – из него были (лично Наполеоном) вычеркнуты все упоминания о «Республике». Так изначально официальный титул монарха трансформировался с  «Наполеон, милостью Божьей и конституцией Республики Император французов» в «Наполеон, милостью Божьей Император французов в настоящем и будущем». Увидев этот документ в печати, некоторые сенаторы выражали своё недоумение – но очень тихо и не настаивая на своём мнении.

Не последнюю роль сыграло в этом незаметное соперничество с Людовиком XVIII, его «братом» из-за океана. Не имея возможности подчинить «заморские территории» физически, он постарался сделать это символически, признав себе высший титул и, соответственно, сделав именно себя «первым среди равных», точно так же, как делал это и сам Людовик, приняв титул «короля Обеих Франций». De-facto же между «Обеими Франциями» и «Старым Королевством» ничего принципиально не изменилось – их по-прежнему объединяли общие интересы, а их дипломаты были достаточно умны, чтобы не делать проблемы из амбиций их суверенов. Все личные письма монархов неизменно начинались с «любезный брат мой», а в заголовках старательно перечислялись все официальные титулы партнёра, невзирая на то, что некоторые из них противоречили своим собственным.

Теперь Наполеон (которого уже никто не называл «генералом Бонапартом») мог с чистой совестью приступить к подготовке своей коронации. Ну и где-то по дороге – в подтверждении своего императорского титула всенародным плебисцитом. Но в исходе этой незначительной формальности ни у кого, само собой, не было и тени сомнения.

Отредактировано Московский гость (15-04-2018 22:43:57)

+2

425

Блеск новых корон (окончание)

Преобразование Французской Республики во Французскую Империю запустило аналогичный процесс во всех зависимых от Франции государствах, от Аппенинского полуострова до ставшей «независимой» Короны.

Во-первых, в Северной (точнее – Северо-Восточной) Италии после подписания Люневильского мира существовала Итальянская (в недавнем прошлом Цизальпинская) Республика, президентом которой считался «гражданин Бонапарт». Теперь её вице-президент герцог Франческо Мельци д’Эрил  направил императору Наполеону петицию с просьбой восстановить в Италии королевскую власть. Состоявшая из итальянских депутатов от всех палат миланского парламента делегация доставила этот акт в руки Наполеона. Тот милостиво согласился с просьбой своих итальянских соотечественников и 26 апреля 1806 г. (в Италии революционный календарь был уже неактуален) короновался в Милане. 7 мая он реорганизовал местное правительство, отстранив Мельци (к удовлетворению последнего, уставшего лавировать между интересами ломбардцев и требованиями тогда ещё Первого Консула) и назначив наместником (вице-королём) Италии своего пасынка Евгения Богарне. Эта перемена была принята итальянцами, как всегда, с восторгом.

Одновременно с провозглашением Итальянского королевства была решена судьба Генуи. Её («Лигурийскую Республику» со столицей в Генуе), правда, не превратили в королевство, а просто присоединили к Франции в качестве нескольких новых департаментов.

Значительно изменилось положение германских территорий. В большинстве своём тамошнее население было настроено в отношении Франции позитивно. Аристократия, наблюдая политику Первого Консула, давно избавилась от страхов перед нашествием «якобинцев», буржуазия, глядя на положение своих французских контрагентов и просто знакомых, рассчитывала на повышение своего статуса, народ, не особенно «заморачиваясь» тонкостями политики Империи, надеялся на то, что под французским влиянием (большая часть «простых» немцев по-прежнему воспринимала «французов», как единое «якобинское» целое) они будут избавлены от феодальных повинностей.

Что же касается таких государств, как Бранденбург и Саксония, то они доказали свою преданность Наполеону делом, разгромив и прогнав войска враждебного Цесарства, причём в случае Бранденбурга – совершенно самостоятельно и без посторонней помощи. Что же касается самого вождя «героических бранденбуржцев» герцога Фридриха Понятовского, то он, ко всему прочему, и лично был самым решительным и активным «партизаном» Наполеона ещё со времени своего пребывания в Париже.

Теперь пришло его время. Уже после августовской ночи в Берлине кроме красно-белых бранденбургских в окнах и на стенах домов всё чаще появлялись и красно-бело-синие французские «триколоры». Бранденбуржцы массово демонстрировали преданность Наполеону, император мог был быть полностью уверен в их неколебимой верности. И её следовало использовать. План реорганизации немецких земель был представлен императору его министром иностранных дел. По мнению Талейрана, провозглашение «объединённого государства немцев» значительно упростило бы взаимодействие с немецкими государями и усилило бы их привязанность к Франции.

Исходя из этого 17 июня 1806 г. во потсдамском Сан-Суси представителями германских государей был подписан договор об их объединении в единое «Королевство Германия» («Königreich Germania», «Royaume de la Germanie»). Трон новой державы переходил к Фридриху Понятовскому, получившему титул «короля немцев» («König der Deutscher»). Разумеется, новое королевство создавалось под давлением французов, поскольку германские монархи отнюдь не горели желанием поступаться хотя бы частью своей власти на своих землях. Их «подкупили» согласием Франции на «округление» своих земель за счёт многочисленных «анклавов» внутри основной территории своих государств. Кроме того, некоторым из них (как ландграфу Гессенскому) был повышен статус – вплоть до «великих герцогов».

Что же касается власти «короля немцев» Фридриха I Германского (которого часто называли ещё и «Великим»), то она была чисто номинальной. Реально он правил по-прежнему только Бранденбургом. Некоторое влияние он имел в Мекленбурге и Ольденбурге, где правили его родственники, но в общегерманских делах значил не больше, чем любой другой местный монарх. Конституция Германии, дарованная ей Наполеоном во время его визита в Берлин, содержала большое количество общих фраз и не особенно конкретизировала функции государственных органов. Фактически, из общегерманских учреждений более-менее функционировал только Рейхстаг, в том смысле, что он несколько раз собирался вместе в различных городах «королевства».

Впрочем, общее недоверие Наполеона к представительным органам сказалось и здесь – Рейхстаг уже изначально, согласно конституции, не имел права законодательной инициативы, ему было разрешено только утверждать или отклонять уже готовые законопроекты, вносимые туда «королём или соединённым правительством Королевства». «Правительство Королевства» никогда не собралось вместе на всём протяжении его существования (даже не все его министры были назначены), а единственным законопроектом, внесённым королём и утверждённым Рейхстагом, был договор с Французской Империей, согласно которому «всякая сухопутная война, которую пришлось бы вести одной из договаривающихся сторон, непосредственно становилась общею для всех войной», то есть Германия обязывалась предоставить в распоряжение Наполеона все имеющиеся у неё в наличии вооружённые силы. Каковые, опять же, до начала «всякой сухопутной войны» находились в ведении не короля, а его многочисленных вполне самостоятельных «вассалов».

Но в любом случае, теперь именно король Фридрих I становился с точки зрения немцев «голосом Германии» перед императором Наполеоном, чем те были вполне довольны.

Не так доволен был император Франц. Создание «Королевства Германия» поставило его перед свершившимся фактом ликвидации «Священной Римской Империи Германской Нации», главой которой он формально являлся. Но выбора у него не было, спорить с Наполеоном было значительно более накладно, поэтому он «сделал хорошую мину при плохой игре» и отрёкся от короны СРИ, превратившись из «Франца Второго» во «Франца Первого», императора Австрии. Весёлые французские куплетисты советовали ему быть осторожным, чтобы не стать ненароком «Францем Нулевым».

И, наконец, была решена судьба захваченных польских земель. Уже через несколько дней после опубликования конституции 28 жерминаля, 20 апреля 1806 г. в Кракове собрался «сейм». Естественно, о каких бы то ни было выборах его послов не был и речи, это была смесь из бывших послов комиссариального Сейма и нескольких десятков лиц, назначенных военным губернатором «территории польской короны» генералом Мюироном по своему выбору. Собравшийся «коронный Сейм» не имел кворума, поскольку многие из послов проигнорировали приглашение французского генерала. Тот, впрочем, был к этому готов изначально – некоторых из «строптивцев» доставили в Краков под конвоем французских гусар.

Кроме того, соблюдение всех формальностей не имело значения, Наполеону было нужно не столько реальное, сколько номинальное обращение польских «нотаблей» к себе. На заседании была принята заранее подготовленная под контролем французских властей и переведённая на польский резолюция, которая провозглашала создание «Королевства Старопольского» («Królestwo Staropolskie», «Royaume de Vielle Pologne») и приглашала на трон брата Наполеона Жерома Бонапарта . До прибытия «Его Величества Иеронима Первого» власть принадлежала Регентскому Совету. Само собой, Регентский Совет существовал только номинально и даже так ни разу и не собрался в полном составе. В реальности всё контролировал Мюирон, ставший к этому времени (вместе с некоторыми другими французскими высшими военачальниками) маршалом Франции.

«Король Иероним I» прибыл в своё «старопольское королевство» в июне того же года и поселился в Вавельском замке. Замок (а не один из многочисленных городских дворцов) был выбран, исходя из соображений безопасности – за его стенами король Старопольши мог спокойно пересидеть любое возможное восстание. Пока что, впрочем, до всеобщего восстания было далеко – подданные короля Иеронима ещё не пришли в себя после столь молниеносной перемены своего положения и только начинали осваиваться в новой «наполеоновской» реальности.

Кроме того, в Кракове нашлось достаточное количество политических деятелей, решивших «поставить на французов», кто – строя на этом «сотрудничестве» стратегическую «многоходовку», сулящую выгоду всей «стране» (т.е. конкретно «Старопольше»), кто – из соображений личной и семейной выгоды.

К первым, несомненно, относились такие политические деятели, как председатель «Правящей комиссии» (первый министр) Феликс Лубенский  или министр войны «Королевства Старопольского» Винцентий Красинский . К какой группе относился написавший величественную оду «Прибытие короля» в честь приезда в Краков «короля Иеронима» популярный поэт Мартин Мольский  (в прошлом активный деятель Золотой партии, а также автор ничуть не менее величественной «Эпитафии Александра Благословенного» и прославлявшей канцлера Винницкого оды «Великий Кормчий»), с уверенностью ответить трудно. Сам он, во всяком случае, искренне обижался и вызывал на дуэль каждого, кто рисковал назвать его «оппортунистом» или «предателем».

В конце концов, в этом не было его вины, просто время было такое.

Отредактировано Московский гость (24-06-2018 22:28:57)

+2

426

Европа по результатам Львовской конференции и Потсдамского договора (июнь 1806 г.)

http://samlib.ru/img/t/tokurow_mihail_wladimirowich/barbietxt/europe1806_s.gif

Отредактировано Московский гость (15-08-2018 00:09:30)

+1


Вы здесь » В ВИХРЕ ВРЕМЕН » Лауреаты Конкурса Соискателей » Михаил Токуров "Любимый город"