Вот, ещё одна миниатюрка из этого же мира нарисовалась.

Домой

…Эх, яблочко, бочок попорченный
Еду с фронта я домой, раскуроченный…

Трудяга-паровоз упрямо тянул и тянул воинский эшелон, преодолевал многочисленные подъёмы, опасливо притормаживал на спусках, громыхал пролётами мостов, приветственно гудел изредка встречающимся собратьям.
Солдаты-ижевцы наблюдали из своих вагонов за пролетающей местностью, жадно вбирая в себя каждую новую деталь, открывающуюся глазу. За два года, минувших со дня, когда части Ижевской народной армии ушли на восток, уступив натиску «красных», чтобы дойти через бури сражений до самого Тихого океана, здесь многое изменилось. Гражданская война прокатилась по России кровавым ураганом, ломая и корёжа всё и вся на своём пути. Разорённые деревни и сёла, обезлюдевшие города, пустынные степи, заброшенные поля. По дорогам бредут понурые беженцы. Страшная картина.
А на станциях ещё страшнее. Истончившиеся люди-призраки – уже и не поймёшь, кто перед тобой, мужик, баба или старик, разве что ребятёнка разглядишь – тянут тростинки рук и беззвучно шепчут чёрными провалами ртов: «Хлеба!»
Когда солдат «технической» роты Поликарп Рязанцев в первый раз увидел это, то попятился назад, будто кто-то невидимый со всего размаха саданул его в грудь. А после опрометью бросился к вагону, отыскал свой вещмешок и ринулся назад. Помочь, накормить! И совал, совал в трясущиеся ладони банки консервов, буханки – всё, чем снабдили ижевцев перед отправкой домой колчаковские интенданты – пока пальцы не заскребли по дну.
«Брось, Поликашка, на всех всё одно не хватит, о себе лучше подумай», - увещевали его сослуживцы, силком утаскивая приятеля в вагон. Но Рязанцев в ответ лишь глядел исподлобья по-волчьи, да нехотя, когда совсем уж заклевали, выплёвывал словцо покрепче. А как иначе, если дома двух таких же мальцов оставил, да жену беременную. Что с ними нынче? Живы ли, здоровы? Или, быть может, также тянут руки за подаянием? Говорили, «красные» после захвата Ижевска кучу народа на центральной площади постреляли.
«Оставьте его, - махнул, в конце концов, рукой командир роты штабс-капитан Куракин, не желая доводить дело до драки. – Пусть делает что хочет».
Гораздо больше офицера волновало сейчас известие, что восстановивший с помощью легионеров генерала Сырового свою власть в Ижевске и на прилегающих территориях Прикамский КомУч, тянет с разрешением на возврат домой для частей рабочего Корпуса. На последнем совещании-летучке генерал-лейтенант Молчанов угрюмо сообщил, отводя глаза, что ему недавно передали приказ: дивизии должны разоружиться. Для охраны разрешалось оставить один пулемёт и сто шестьдесят восемь винтовок. На эшелон. А иначе… Говорили, что на границе сосредоточены немалые силы чехословаков, подтянуты несколько бронепоездов.
«А знамёна можно оставить? – довольно дерзко спросил поручик Лесин. – Или тоже прикажете сдать, ваше превосходительство».
Ничего не ответил генерал, не раз шедший в атаку в одной цепи с рядовыми бойцами. Только вздохнул тяжело, да отвернулся.
«Господа, я думаю, что по прибытии нас проверят, может быть даже помурыжат немного, но ведь затем отпустят по домам?» - неуверенно предположил прапорщик Сутеев.
Смутно.

- Что это?! Гляди, братцы, какую встречу нам приготовили! – встревожено кричат солдаты, глядя на высокие деревянные вышки справа и слева от платформы пограничной станции. И на тупые хоботки пулемётов, неотрывно следящие за ними с верхотуры. А в душе уже ворочается недоброе предчувствие.
- И на перроне никого, - вполголоса говорит кто-то.
- Как это никого, - тут же возражают ему. – Смотри, сколько встречающих!
Неровные шеренги солдат без погон, зато с непривычными разноцветными щитками на рукавах, винтовки с примкнутыми штыками наперевес, рядом застыла серая громада бронепоезда с издевательской надписью «Свободная Россия» на боку. Чёрные жерла орудий мрачно смотрят в упор.
- Внимание, внимание! Никому не разрешается выходить из вагонов. За невыполнение – расстрел! – жестяной голос из рупора не успевает смолкнуть, как начинают трещать выстрелы. Один, второй, третий… Крики у соседнего вагона, высоченный солдат со знаком «за великий Сибирский поход» на груди, нелепо взмахнул рукой и упал на землю как подкошенный. Срезанный пулей погон с буквой «И» посредине отлетел в сторону, словно опавший лист.
Забурлило в вагоне. Закричали, зашумели солдаты. Ещё свежи были в памяти прочувственные речи, шум банкетов и гром оркестров, которыми провожали ижевцев благодарные жители Владивостока, Омска и других городов и весей спасённой от красной чумы Сибири. И вдруг, такое…
Разгорелись страсти, а офицер на перроне продолжает командовать:
- Закрыть двери в вагоны! Кто не выполнит приказ, будет расстрелян! Если кто ещё попробует выскочить, пулемётчики будут стрелять по всему эшелону!
- Приехали! – мрачно говорит Поликарп Рязанцев, раскуривая душистую американскую папиросу, припасённую на самый крайний случай. – Дома!

Часа три стоял поезд на станции, время от времени слышались крики, выстрелы и стоны.
Когда открылась дверь вагона, в котором ехал Поликарп, солдаты увидели около полусотни чехословаков, застывших напротив с оружием наизготовку.
- Выходи по одному! – скомандовал высокий поручик.
Так и повели ижевцев под конвоем на окраину посёлка. Кругом легионеры, собаки. Окна и двери домов закрыты наглухо. На улицах пусто.
Большие деревянные бараки. Сырые, неприветливые. Очень холодно. Но когда помещение постепенно заполнилось, то быстро стало душно. За целый день никакой пищи, только то, что осталось в вещмешках у самых запасливых.
Ночью сразу же стали уводить на допросы. Крики, стоны, выстрелы… 
- А помните, господа, - это, кажется, поручик Лесин. – На одной станции нас старик железнодорожник предупреждал: «Не возвращайтесь домой, там террор, убивают тысячами! Всех, приезжающих от Колчака они боятся и ненавидят, уничтожают беспощадно.» А мы ещё над ним смеялись, говорили, что адмирал давным-давно подписал мирное соглашение с КомУчем, а союзники выступили как гаранты мира и спокойствия… Я даже представить себе не мог, чтобы так запросто можно было уничтожить такую массу людей, да ещё на родине.
- То ли ещё будет, - мрачно предрёк Куракин. – Похоже, господа эсеры решили на нас отыграться за все свои неудачи и страхи. Помните, никто не хотел идти в формируемую ими роту? Тогда, в восемнадцатом. А как адмирал разогнал их говорильню в Омске? Ей-ей, теперь они всё припомнят. Благо, чехи им во всём потакают.
- Вопрос только, кто стоит за чехами? – полковник Федичкин страдальчески поморщился, баюкая раненую руку. – Раньше они подчинялись французам. А сейчас?
- Думаете, всё это творится с ведома союзников? – нервно спросил кто-то из офицеров.
- Не будьте дураком, - отрезал полковник. – Или вы всё ещё верите в этот вздор про «Единую и неделимую»? Так вот шиш вам! Никому сильная Россия не нужна. Наоборот, каждый самостийный лоскуток будут исподтишка натравливать на другой, принуждая смотреть на соседа волком. А под шумок новые хозяева выкачают из нас всё, что им нужно… Эх, жаль батюшки нет, хоть исповедовался бы напоследок…

Человек сорок ижевцев, оставшихся в живых после «допросов» в фильтрационном лагере, повели в родные места. Казалось, что все мучения наконец-то закончились, скоро встреча с близкими.
- Отпустят! – уверенно говорил Рязанцеву незнакомый солдат с измождённым, худым лицом, лихорадочно шаря взглядом по сторонам. – Это ж моё село, вон и дом мой, и жинка… - Голос его пресёкся от волнения, он дёрнулся в сторону замерших в стороне баб, молча наблюдающих за колонной арестантов.
Выстрел.
- Отмучался, бедолага, - Поликарп равнодушно перешагнул через упавшее тело. – Не боись, паря, скоро мы тебя нагоним.

Догнал, конечно…

Отредактировано Дим (08-07-2010 17:30:59)