Глава 20

           Никита очнулся от холода. Чувство непонятной тревоги охватило все его существо.  Где я? Как очутился здесь? Неужели опять вчера перебрал?
            Действительность оказалась намного хуже. Он лежал голяком на каменном холодном столе. Спертый воздух был густо сдобрен запахом мертвечины. Голову жгло, как после бритья «на сухую». В правом боку саднило.  Вокруг царил полумрак и от этого было еще страшнее. Из трех фонарей горел только один. Да в дальнем углу тускло мерцала подслеповатая лампочка. Там, за столом, увенчанном литровой бутылью, спал человек в белом халате.     
           Соскользнув с неудобного ложа, Никита присел и чуть не завыл от боли. В правом боку зияла огромная рваная рана. Из нее на холодный кафель прерывистой тонкой струйкой  закапала кровь. Вместе с болью проснулась память. Последнее, что он вспомнил ─ это раскрытая дверь самолета и возглас: «Пошел!»
           Ну вот! ─ удовлетворенно подумал Никита. ─ Хоть какая-то определенность! Наверно случилось что-то серьезное. Настолько серьезное, что меня посчитали мертвым. А мертвых не перевязывают. «Но бреют!» ─ выплыл со дна души ехидненький голосок.
           Он еще раз ощупал рану. Ее почему-то не было. На месте кровавого месива красовался широкий рубец, который стремительно зарастал. Сердце затрепетало: Прочь! Прочь из этого проклятого места!
          Стоять! ─ Никита собрал дрожащие мысли в железный кулак. ─ Мы живы и это главное! Все остальное приложится.
          Выпрямившись в полный рост, он спокойно пошел к столу. Пахло техническим спиртом. Хмырило в белом халате широко улыбался во сне. Наверное видел что-то хорошее. В правой руке он держал безопасную бритву, а в левой ─ недоеденный пирожок.  Ключ от входной двери был в нагрудном кармане халата.
           Свой командирский «комок» Никита искать не стал. (Потом разберемся!) Случайно набрел на шкафчик с одеждою персонала. Труднее всего было выбрать хоть что-то по габаритам. Так и явился на КПП ─ в синем костюме, кирзовых сапогах и выдавшей виды шапке-ушанке.
          Вечно пьяный майор Сорокин глянул стеклянным взглядом, протянул сигаретку и хмуро предупредил:
          ─ В следующий раз в таком виде не пропущу!
         На следующий день его группу перебросили поближе к Кавказу. В Грузии назревало что-то серьезное.
         За спешкой и суетой думать было особенно некогда. Никита и старался не думать. Но все равно чувствовал: он стал каким-то другим. (Этот же факт был отмечен его подчиненными). По ночам ему снились лихие погони на взмыленных лошадях, кровавые стычки на саблях и копьях, трупы людей, насаженные на колья и лицо незнакомой женщины. При виде ее сердце сходило с орбиты и начинало бешено колотиться.  Даже курить ему пришлось научиться заново.
        «Почему я тогда не погиб?!» ─ Все чаще и чаще он задавал себе этот вопрос. Тот час же перед глазами вставал безымянный труп с кишками на морде. И всплывало из подсознания: «Наверное, это я!»
         ─ Ну, что ты себя все изводишь? ─ сказал ему как-то Кондер. ─ Живи да радуйся! Удача твоя из области невозможного. Потому, что случилась у всех на глазах. Значит, нужен ты на этой земле. Нужен для какого-то часа, который дороже иной жизни.

          Никита шел к самолету. Он не считал себя безоружным. Тренированный человек и сам по себе неплохое оружие. Стремительное, умное, безотказное. Один удар – один труп. Таков настоящий воин. Таким его делали сызмальства. Сначала дед, потом – армия, потом – жизнь.

Отредактировано Подкова (04-10-2010 17:55:53)

В свои сто семнадцать дед прыгал через забор, в узел завязывал кочергу. Мог уложить в штабель десяток здоровых парубков, «шоб не орали под окнами». Во время «ерманской» был он казачьим пластуном. За личное мужество получил шесть «егориев». А в довесок к полному банту - десять годочков «без переписки». (Это потом, когда Троцкий на Дону лютовал). Искусство свое в неволе сберег. Все что успел, передал сыну. Да сгинул Игнат осенью сорок первого. Как видно, чему-то не доучил. Тогда взялся за внука. Все отдал, как есть. Даже искусство бесконтактного боя. И только потом помер.
              В четырнадцать лет Никита остался один. Стандартная биография: детдом, ПТУ, армия, офицерские курсы. На каждой из этих ступеней его порывались сломать. Но сидела в его характере дедова житейская мудрость. Никита не поддавался соблазнам, не отвечал на удары и провокации.  Не зная того,  сам себя уберег от улицы, тюрьмы и дисбата.
              Потом был Афганистан. На войне он озлобился, одичал. Почему-то возненавидел американцев. К моджахедам, напротив, испытывал чувство симпатии. (Как ни крути, а правда на их стороне!) Что, впрочем, не помешало ему убивать и тех и других…
              О том, что Никита мой вероятный враг, я как-то не думал.  Это вопрос будущего. - В данный момент этот парень делал святое дело, и делал его хорошо.
              Автобус стоял у хвоста самолета. Метрах в пятидесяти от него, и от множества прочих предметов. «Потенциально опасных». Таких, где,  по мнению группы Салмана, могли бы укрыться вооруженные люди.
              - Стой, где стоишь! Повернись спиной! Все что в руках положи на землю! Мимино, обыщи!
              Из передней двери, складываясь перочинным ножом, выпал небритый джигит возрастом под полтинник.  Он поднял с земли рацию. Похлопал Никиту по бокам и спине.
              -  Тут больше ничего нет! – сказал он мощнейшим басом.
              Аж воробьишки присели! Перестали чирикать и купаться в пыли. Шаляпин хренов!
              - Э-э! Ты деньги принес? – крикнули из автобуса.
              - Э-э! Деньги в машине!
              - Так принеси их сюда! – невидимый собеседник хмыкнул. Чуть было не засмеялся. Он понял, что его передразнивают, и это его позабавило.
              - Что, так и будем орать, как хохол по «межгороду»? – Никита разыгрывал легкое раздражение. - Я хотел бы обговорить порядок обмена.
              - Мимино, проводи!
              …Передние двери автобуса были слегка приоткрыты. На верхней ступеньке сидел бородатый мужик в коричневой шляпе с полями загнутыми на ковбойский манер. Он молча посторонился, прихлопнул ладонью пространство рядом с собой. Садись, мол, располагайся как дома. У нас здесь все запросто!
              Никита протиснулся внутрь. Прежде чем сесть, прислушался. Из салона, не доносилось ни звука. По всей ширине он был отгорожен какой-то дерюгой. Рядом, на штатном сидении полулежал водила. Он тихо стонал, уткнувшись в баранку забинтованной головой. Лобовое стекло с его стороны забрызгано мелкими каплями крови. А сам он, кажется,  был без сознания.
              - «Альфа»? – тихо спросил бородатый.
              - Армейский спецназ.
              - Значит, «Каскад». Помню такой еще по Афгану. Было у вас четыре равноценные группы. Работали по две, меняя друг друга. А базировалась в Хороге… ты у них, стало быть, старший?
              - Здесь да.
              - Мне знаком такой тип командира. - Бойцы за тобою в огонь, и в воду, а если что-то случится, нарушат любой приказ. Что молчишь? – и так знаю. Зачем ты пришел?
              - Угадаешь с трех раз?
              Правильно выбранный тон – половина успеха в таких вот переговорах. Никита говорил коротко, емкими фразами. Заставлял противника додумывать, досказывать за себя. 
              Ковбой улыбнулся:
              - Ну вот! Наконец-то прислали нормального человека с которым приятно поговорить. А то гонит пургу своим помелом: «Мы же с вами культурные люди». Ха! Это я-то культурный? Или, может быть, он?! Да клал этот хмырь огромный и толстый на всех детей со всего мира. А об этих печется  только лишь потому, что о деле пронюхали журналисты. Жопу свою вешками обставляет.
              У этого парня мозги набекрень, осторожно подумал Никита. И я был с ним полностью солидарен.
              - Каждый год из страны продают за рубеж до пятнадцати тысяч детей. Таких же, как эти, детдомовских. Это если считать по легальным каналам. А сколько вывозится незаконно, на лютую смерть, на «запчасти»? «Ни одно, даже самое благое начало не стоит слезы ребенка». При Союзе я это частенько слышал. Так где же сейчас те гуманисты? Почему языки в заднице? Они и в тридцатом были такими. Гнилая интеллигенция! Правильно Сталин топил их, расстреливал, гноил в лагерях, выгонял из России…
              - А ты, как я понимаю, истинный гуманист?
              Никита выдал очередной «перл». Будь я в своем теле, да не в столь трагической обстановке, - точно бы засмеялся.
              - Я солдат, - строго сказал Салман. – И я выполняю боевую задачу. Ты пришел за детьми? ─ ты их получишь. Живыми ─ если те кто тебя послал, быстро и в полном объеме выполнят наши условия, или.…  или не обессудь!