"— На все воля Божья, — медленно сказал Никки. — Я родился 6 мая, в день поминовения многострадального Иова. Я готов принять мою судьбу.
Это были его последние слова. Никакие предостережения не имели на него действия. Он шел к пропасти, полагая, что такова воля Бога. Он был все еще под обаянием божественного ритма строк, которые говорили о страдальце, память которого прославляет ежегодно 6 мая христианская церковь: «Был человек в земле Уц, имя его Иов; и был человек этот непорочен, справедлив и богобоязнен и удалился от зла».
За исключением этих последних слов, Николай II во всех отношениях походил на свой идеал. Он забыл, что он был Монархом. И вместо того, чтобы окончить свои дни в старости и почете, он встретил свой последний час в темном погребе в Сибири, тщетно стараясь воздействовать на кровожадных большевиков. Насколько я его знал, я уверен, что его судьба была ему безразлична, но он надеялся, что убийцы пощадят жизнь его жены и детей..."
Великий Князь Александр Михайлович

По существу, главный вопрос начала второй части книги - смог ли ГГ что-то изменить в фатализме царя? Сможет ли Николай все же решиться на  неожиданный ход в рамках своей жертвы?

Хорошо было бы. Но шанс того, что он будет сидеть и ждать, до последнего отказываясь осознать реалии, слишком велик. К тому же он сам по себе движется, а войска сами по себе. Да и отъезд был организован в такой спешке, "...что не погрузились казаки Собственного Е. И. В. Конвоя, офицеры Конвоя едва успели на поезд, а их лошади и некоторые вещи остались непогруженными. В течение более чем 10 часов в Ставке не было никаких сведений о движении царских поездов, так как из самих поездов в Ставку ничего не сообщалось, а железнодорожные чины, согласно особой инструкции, не имели права никому сообщать о движении императорских поездов..." ( Сергеевский Б. Н. Пережитое : Отречение)

ЧАСТЬ ВТОРАЯ\

ГЛАВА 9.  РОССИЯ ВО МГЛЕ

МОГИЛЕВ. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

- А ведь я его почти убедил! Если бы не этот идиот Мостовский, то я бы его точно смог уговорить! Впрочем, почему Мостовский идиот? Это я — идиот! Как можно было в самую решающую минуту воспользоваться письмом, о содержании которого я не имел ни малейшего понятия? Мостовский сказал? Так он и сам, по его словам, письма не читал и не знал, что там ничего нет. Вот, как я так опростоволосился?
Глоток коньяка.
- Я собственными руками дал Николаю Ящик Пандоры в виде этого пакета от Каледина. И он его открыл. А теперь, мой дорогой Николай Николаевич, оттуда посыплются миллионы бед и смертей... Знаете, а я ведь почти поверил, что смогу изменить историю. Даже какой-то азарт появился. Эх...
Снова глоток.
- Похоже накрылся мой собственный свечной заводик.
- Простите? - Джонсон удивленно уставился на меня.
Пару мгновений смотрю на него. Потом до меня доходит смысл вопроса.
- Ах, ну да... «Двенадцать стульев» еще не написали. Ладно, не обращайте внимания. Это я к тому, что вероятно нам с вами все же придется быстро перебираться в Рио-де-Жанейро. В России нам скоро места не будет, кроме двух квадратных аршин в лесу под Пермью.
Николай Николаевич тих и подавлен. Но его голос выдает внутренний ураган противоречивых чувств.
- Неужели больше ничего нельзя сделать?
С иронией его рассматриваю.
- Например? Вывезти Николая на аэроплане в Могилев? Связав его перед этим? Или устроить государственный переворот и взять власть в свои руки?

ПЕТРОГРАД. 28 февраля (13 марта) 1917 года.

От Временного Комитета Гос. Думы.
Временный Комитет членов Государственной Думы при тяжелых условиях внутренней разрухи, вызванной мерами старого правительства, нашел себя вынужденным взять в свои руки восстановление государственного и общественного порядка. Сознавая всю ответственность принятого им решения, Комитет выражает уверенность, что население и армия помогут ему в трудной задаче создания нового правительства, соответствующего желаниям населения и могущего пользоваться его доверием.
Председатель Государственной Думы М. Родзянко

Правка в четвертой главе:

ПЕТРОГРАД 27 февраля (12 марта) 1917 года.

- Он все-таки улетел...
- Кто, Михаил Владимирович?
- Миша. Улетел на «Муромце» в Ставку. И это, Александр Федорович, меня сильно беспокоит.
- Вы ожидаете от него проблем?
- Да нет, проблем быть не должно, но все же... Что-то меня гложет. Он меня удивил.
- Чем?
- Мне казалось я контролирую процесс. С ним было договорено, что он едет в столицу, а здесь я бы полностью контролировал этого восторженного романтика. Но, как вы знаете Александр Федорович, я стараюсь ничего не оставлять без контроля. И вот, подкупленные слуги Михаила сообщают о странных событиях. Он вместе со своим секретарем пытается покинуть Гатчину, но вовсе не в сторону Питера. Благодаря хаосу на железной дороге, выехать поездом ему не удалось. Но, как оказалось, я не учел возможности покинуть Гатчину по воздуху. Мне пришлось его срочно вызывать к телеграфу и обещать с три короба.
- Неужели не клюнул?
- В том то и дело. А это так не похоже на прежнего Мишу. Да и разговаривал он со мной как-то... В общем даже огрызнулся.
- Миша?!
- Да, Александр Федорович, Миша, наш Миша...
- Может это козни Брасовой?
- Вряд ли. Она спит и видит себя регентшей.
- Мало ли. Может она мужу втолковала, что нужно быть ближе к царю, на случай падения короны. Чтобы, так сказать, успеть подхватить.
- Может быть. В любом случае необходимо воспрепятствовать их возможной встрече с царем. По моим данным рано утром царь выедет в Царское Село. А значит, до утра Миша не должен оказаться в Могилеве. По-хорошему, он вообще не должен там оказаться. Генералы поддерживают смещение царя, но они против упразднения монархии как таковой. И нам совсем не нужно, чтобы рядом с Алексеевым оказался регент. Тогда армия может оказаться совсем не на нашей стороне. Придется задействовать наших людей на местах.  А вы, Александр Федорович, на всякий случай, отправьте одну из ваших великосветских проныр к Брасовой. Пусть разузнает что там и как...