Действительно!

Пожалуй, "на Низу" будет правильнее.
Исправлю.

…

– Дерьмо! – донеслось из комнаты Жана-Этьена.

– Как ты выражаешься, Жан-Этьен?! – возмутилась Мари-Жанна сквозь открытую дверь комнаты.

– Извини, мама, – смущённо ответил сын, – случайно вырвалось.

– Следует сначала думать, а уже потом говорить, – наставительно произнесла Мари-Жанна, – тогда ничего никуда «вырываться» не будет.

– Извини, мама, – повторил Жан-Этьен, – больше не буду.

Конечно же, будет. Будет непристойно выражаться, будет курить свои сигареты, будет когда-то изменять своей жене. Как все мужчины, и ничего с этим не поделаешь. Такова природа вещей этого мира – ничего идеального в нём не существует. Главное только, чтобы он вырос достойным человеком и храбрым офицером Стражей.

«Почему обязательно офицером Стражей?», – вдруг подумала Мари-Жанна. Может быть, инженером, врачом, коммерсантом, хотя бы? И сама засмеялась – кем же ещё может стать её сын, сын Пьера-Кристиана? Уж понятно, что сын, внук, правнук Стражей Границы не может быть никем другим, кроме как Стражем Границы. Заикнись Мари-Жанна в разговоре с Жаном-Этьеном или даже Пьером-Флоримоном о какой бы то ни было другой карьере, кроме военной, сыновья подумают, что их мать лишилась рассудка. Да, и в конце концов, её собственный пра-пра-пра-… Сколько-то там ещё «пра»-дед Луи-Жозеф, разве он не брал Луисбург вместе с маркизом Монкальмом? Разве не получил он дворянскую грамоту от короля Луи XVI за битву при Бунсборо, где стоял рядом с Ла Файетом? Разве предки её семьи по «европейской», женской линии не служили шпагой ещё королям Старой Франции?

Пьер-Кристиан, к слову, не мог похвастаться родословной, восходящей к Войне за Отвоевание. Его предок стал дворянином лишь при Генрихе V, Последнем Короле, за защиту так и не давшегося генералу Шерману форта. За командование успешной обороной крепости её капитан Жак-Никола Пулен, прадед (просто прадед – с единственным «пра») Пьера-Кристиана и получил право носить фамилию «де Маре» (форт защищал единственный проход между двумя большими болотами⁴).

Собственно, женитьба лейтенанта де Маре на дочери полковника де Вьержи, барона Королевства в четырёх поколениях, представлявшего самую благородную из всех семей Стражей не только Виомениля, но и всего департамента, была очевидным мезальянсом. Если бы всё шло своим чередом, так, как должно было идти, Мари-Жанна, пра-… и так далее …правнучка знаменитого «Могучего Бизона», как переводилось с забытого языка давно цивилизовавшегося индейского племени имя пращура фамилии де Вьержи, получила бы совсем другого мужа – с родословной, восходящей к аристократии старого Версаля и офицерам Ла Файета. Если бы. Если бы в её жизни не встретился весёлый красавец Жак-Анри…

-----------------------
⁴ «le marais» - болото (франц.)

Стоявший на тумбочке графин был пуст. Для верности Мари-Жанна опрокинула его над большим стеклянным стаканом. Из горлышка не вытекло ни капли.

– Нужно было позвать меня, а не ругаться, – мать ещё раз пожурила сына.

– М-м-м… мама, – пробормотал Жан-Этьен, явно больше стремившийся напиться воды, чем что бы то ни было объяснять.

Не став мучить больного ребёнка вопросами и нравоучениями, госпожа де Маре забрала пустой графин и спустилась вниз, к бочке с питьевой водой. Бочка, как оказалось, тоже была пуста – зачерпнуть воды ни горлышком графина, ни кружкой у Мари-Жанны не вышло. Вообще-то у родителей Пьера-Кристиана был собственный водопровод с трубой от стоящей неподалёку водокачки, но во время эвакуации его отключили, и уже несколько дней Мари-Жанна брала воду из старой артезианской скважины.

Пьер-Флоримон обожал двигать вверх-вниз коромысло, раскачиваясь на нём, словно на качелях. Сейчас, правда, он был крайне занят – из гостиной доносилось «Пух!», «Бах», «Бабах!». В гостиной было полутемно – госпожа де Маре предусмотрительно закрыла окна, выходящие на дорогу, опасаясь, что через стекло какой-нибудь атлантист, помешанный на «сидящих за каждым кустом франтирерах» может принять игрушечный пистолет Пьера-Флоримона за настоящее боевое оружие и начать стрельбу – так, на всякий случай. У Мари-Жанны ёкнуло сердце – она, как наяву увидела пулемётную очередь, рассекающую пополам её Пьера-Флоримона, как картонную мишень на соревнованиях по стрельбе в школе Жана-Этьена. Она прижала младшего сына к себе. Ребёнок, не понимая, что именно хочет от него внезапно появившаяся мать, крутил головой во все стороны. Мари-Жанна поцеловала его во вспотевший лобик, и он почти успокоился.

– Мама? – всё ещё недоумевая, спросил Пьер-Флоримон, – Что-то случилось? – он запнулся и стал серьёзным, – Янки? Они пришли, да? К нам в дом?

Мари-Жанне стоило большого усилия удержать мальчишку от того, чтобы броситься на воображаемых «янки» со своим пробковым пистолетом.

«Стоило бы, конечно, спрятаться в погребе, там всё-таки запасы еды… но ведь не с больным же корью Жаном-Этьеном…», – подумала Мари-Жанна.

– Тихо, маленький, – приложила она палец к губам.

Сын начал было дуться, но промолчал – вероятно, вспомнив о военном времени и необходимости подчиняться верховному командованию в лице матери.

Мари-Жанна осторожно подвинула тяжёлую бархатную штору и одним глазом выглянула наружу. Вражеский броневик стоял на прежнем месте, со стволом, направленным к ним во двор. Ничего не изменилось, только офицер смотрел уже не на них, а куда-то в небо. Туда же смотрел и стрелок в башенке, оторвавшийся от своего пулемёта. Прислушавшись, Мари-Жанна услышала стрекот самолётного мотора.

– Что там, мама? – дёрнул её за рукав неожиданно оказавшийся рядом Пьер-Флоримон, – Янки? Что они? – сын попытался просунуть голову под её локтём.

Мари-Жанна отпустила штору.

– Сиди тихо! – покачала она пальцем перед лицом ребёнка.

Это не принесло результата. Глаза Пьера-Флоримона горели, а сам он, казалось, превратился в щенка, первый раз в жизни делающего стойку на присевшую в кустах птицу. Мари-Жанна снова увидела перед собой стрельбище с мишенями, и поэтому в её голосе сама собой появилась сталь.

– Пьер-Флоримон де Маре! – сын вытянулся в струнку, – Оставьте даже мысли о глупостях, которые пришли Вам в голову! И отдайте мне Ваш пистолет! – она забрала из ручки сына его «оружие».

Получилось не хуже, чем у Пьера-Кристиана, в том же стиле распекавшего какого-нибудь неряшливого Стража, забывшего застегнуть воротник. Надолго, правда, Мари-Жанну на «командантский» тон не хватило.

– Пойми, сынок, – погладила по щёчке Пьера-Флоримона, – мы не можем воевать. Там, – показала она в направлении окна, трое или четверо ян… атлантистов на бронемашине. Нас просто убьют – и всё!

– Я выкопаю пулемёт! – отчаянно возразил уже готовый расплакаться юный Страж, – Тот, который папа с Жаном-Этьеном закопали за домом. Возьму его и…

– А ты сможешь его хотя бы удержать в руках? – жёстко оборвала полёт сыновней фантазии Мари-Жанна, – Или, по крайней мере, собрать и разобрать?

– Я…, –  запнулся Пьер-Флоримон, уже начавший хлюпать носом, – Да я… А папа…

– Даже если бы папа был здесь, – Мари-Жанна посмотрела в потолок, чтобы не смотреть в глаза ребёнку, – он не стал бы атаковать противника, заведомо не имея шансов на успех против превосходящих сил, – вспомнила она текст из школьного учебника истории.

Жестокое столкновение с реальностью уже довело Пьера-Флоримона до всхлипываний, и Мари-Жанна сжалилась над ним.

– Пьер-Флоримон де Маре! – мальчик вытер слёзы и снова стал серьёзным, – В настоящее время Ваша главная задача – заботиться о Вашем брате Жане-Этьене и помочь ему выздороветь. До выполнения этого задания все прочие считаются неактуальными. Я запрещаю Вам применять… запрещаю даже прикасаться к оружию. Даже к этому, – поймала она взгляд, направленный на игрушечный пистолет в её левой руке, – И строжайше, запомните это, Пьер-Флоримон де Маре, строжайше возбраняю Вам как бы то ни было провоцировать оккупационные войска Соединённых Штатов!

– Да, го… мама. Я всё понял, мама.

Пьер-Флоримон успокоился. Теперь он был не испуганным ребёнком, а Стражем, получившим боевой приказ и готовым его выполнять. Кто она ему теперь – по-прежнему мама или уже командир территориальной обороны?

А если бы она-таки приказала сыну выкопать закопанное оружие? И уйти вместе с ним в лес, искать известные только Пьеру-Кристиану, возглавлявшему территориальную оборону префектуры Труаз-Эглиз, базы для партизанских действий в тылу врага? И снова накатила волна холодного пота, когда она поняла, что её маленький Пьер-Флоримон, их любимый «мелкий», выполнил бы всё это в точности – пусть и со страхом в глубине души. И что если не сегодня, то через десять, через двадцать лет какая-то ещё неизвестная ей женщина будет в оцепенении стоять на пороге, читая расплывающиеся в глазах строчки печатных букв на бланке с лилией: «…Ваш супруг, командант Пьер-Флоримон де Маре, покрыв себя славой, отдал жизнь за Республику»… опять за эту трижды проклятую Республику, будь она неладна!

А если даже и по полной форме – «за Короля и Отечество», то что же, им с Мари-Жанной станет от этого хоть чуточку легче?!!

– Пьер-Флоримон, – Мари-Жанна взяла сына за подбородок, – Сейчас я пойду и принесу воды, а ты тем временем подмети перед входной дверью. Если сюда придут янки, они не должны увидеть в доме Стража Границы ни одной пылинки!

Глаза не подвели Мари-Жанну, моргнув только, когда она уже отвернулась.

Отредактировано Московский гость (22-11-2014 16:09:07)

…

Когда от тебя ничего не зависит, время тянется исключительно долго. Второй лейтенант Дэниэл Осборн то ли в десятый, то ли в двадцатый раз оглядывал окрестности. Вокруг не происходило ничего. То есть почти ничего. На земле не было заметно никакого движения, никаких следов «франтиреров» или каких-нибудь ещё солдат противника. Правда, разок ему показалось, что в доме напротив шевельнулась штора – но это, вообще-то могло быть только солнечным бликом.

По большому счёту, следовало бы обыскать ферму напротив, но кому? Ему одному – исключено, по инструкции подобные операции осуществляют как минимум два бойца, значит, второй – Медведь? Но тогда их бронеавтомобиль остаётся, практически, беззащитным – Кочегар занят ремонтом, а Школьник… Лучше не оставлять ничего (понятно, кроме рации) на Школьника. Взять с собой Кочегара? А ремонт? Кто ещё, кроме механика-водителя, в силах починить их «Рочестер»? Не Медведь же, изо всей техники разбирающийся только в том, что стреляет. И никак не Школьник, панически боящийся всего, кроме своей любимой рации.

Да и вообще, кто бы ни сидел в доме, раз он ещё на них не напал, он не опасен. Может, это вообще никакие не «франтиреры», а не успевшие убежать гражданские? Хотя… известно всем, что у «пернатых» на их «границе» гражданских не бывает – здесь уже в школе идёт такой курс военной подготовки, что окончивших его можно брать в армию сразу сержантами. Да и две машины стоят во дворе: фургон и легковушка. Всё равно, раз они ещё не начали стрелять, значит чего-то ждут.

А вот кружащий над ними самолёт – это гораздо серьезнее. Силуэт Дэниэл узнал сразу. Биплан «Левассёр-2F» не предназначен для бомбардировки наземных целей. В принципе, может обстрелять колонну пехоты или автомобиль из своего пулемёта с синхронизатором стрельбы, но главное его предназначение – воздушная разведка и корректировка артиллерийского огня.

Вот это последнее – самое мерзкое. Если по ним откроет огонь пара батарей «пернатых», им конец. Броня «четвёрки» рассчитана на попадание винтовочных пуль, никак не гаубичных снарядов. Да что там их «Рочестер», никакой самый тяжёлый из тяжёлых танков не выдержит попадания из семидесятипятимиллиметровки.

Надо бежать, бежать с этого перекрёстка как можно быстрее, пока прячущиеся где-то там за лесом «пернатые» канониры не начали пристрелку.

– Адамс, когда Вы закончите копаться в своих железяках, в конце концов?! – страх Дэниэла Осборна вырвался наружу.

– Прошу прощения, сэр, – нехотя поднял голову Кочегар, – Я уже нашёл поломку, ещё немного – и я её исправлю.

– Сколько именно минут продлится это «немного»? – второй лейтенант Осборн постарался взять себя в руки.

– Не могу сказать точно, сэр. Мне нужно кое-что найти, сэр. Разрешите продолжать, сэр? – в последнем вопросе был явный вызов, – Может быть, у Вас есть велосипедный насос или клизма, сэр?

Что за чушь он несёт? Какая клизма? Впрочем, Кочегар заинтересован в том, чтобы как можно скорее покинуть негостеприимный перекрёсток ничуть не меньше, чем сам Дэниэл Осборн. Да и нет времени на препирательства с рядовым, особенно, когда тот прав. А Осборн чувствовал, что Кочегар прав, и эта «клизма» действительно сейчас крайне необходима.

– Продолжайте, Адамс! Только не забудьте, что у нас время в дефиците, – Осборн поднял указательный палец к небу, к кружащему над ними, как стервятник, «Левассёру».

– Да, сэр, – безразличным тоном ответил рядовой Адамс и нырнул в открытую дверь бронемашины.

– Сэр, сэр! – донёсся голос Медведя, – Они выходят!

Действительно, дверь дома напротив открылась. Медведь чем-то там лязгнул в своей башенке и переместил пулемёт точно в направлении выходящего из входной двери силуэта. Женского силуэта.

Да, это, несомненно, была именно женщина, причём без оружия. В обеих руках по эмалированному ведру, платье – обычное чёрное ниже колен, волосы… кто их разберёт, какого цвета под платком, под чёрным же, в цвет платья, платком, который обычно носят у «пернатых»  их с тарухи. Для уверенности Осборн поднял бинокль, но не увидел ничего нового. Лица не было видно – «пернатая» баба по-прежнему была видна только со спины. Оружия при ней точно не было, вообще она вела себя так, как будто никаких военных действий вокруг не было, а она просто вышла набрать воды в самое что ни на есть мирное время.

Пожалуй, никогда (по крайней мере на памяти Дэниэла Осборна) никто не видел, чтобы мужчины так сосредоточенно приглядывались к тому, как женщина наливает воду в ведро. Когда лейтенант оторвался на мгновение от окуляров, оказалось, что за этой «пернатой» бабой наблюдает не только Медведь через прицел свого пулемёта, но и  Школьник в наушниках, высунув наружу через дверь голову. Только Кочегар продолжал, не оборачиваясь, что-то искать в своём ящике с инструментами.

Наконец, женщина наполнила оба своих ведра и повернулась в их сторону. Это уж точно была не старуха, наоборот, середи её фигура была даже лучше, чем сзади. Медведь на своей башенке щёлкнул языком чуть ли не громче, чем затвором пулемёта. Осборн снова взялся за бинокль. Господи, да разве бывает такое сходство?! В сторону Дэниэла Осборна (не на него, хозяйка фермы вообще вела себя так, как будто их «Рочестера» не существовало в природе) смотрела мать Виктории, один к одному! Только этого не хватало!

Донья Мальвина-Мария-Лурдес-Эстер де Санта-Клара встретила их с отцом на пороге своего дома в Аламо и извинилась, что мужа нет дома. Дон Хавьер-Франсиско, как оказалось, выехал по срочному делу на какой-то из своих нефтепромыслов, и был страшно, по словам сеньоры Мальвины, расстроен, что не может встретить своего дорогого друга Кристобаля лично. Отцм это, впрочем, не удивило – Кристофер Осборн не первый день вёл дела с компанией дона Хавьера-Франсиско, и ещё дольше – лично с сеньором де Санта-Клара, с которым познакомился ещё в своём Гарварде.

Собственно, донью Мальвину-Марию-… и так далее отец тоже знал прекрасно – в своё время даже присутствовал на их свадьбе здесь же, в Аламо. Дэниэла и маму отец с собой в Мексику не взял, так как Дэниэл как раз тогда ухитрился где-то подхватить корь, и лежал в постели, не вставая, а мама, разумеется, не бросила его одного. Донья же Мальвина (пусть будет просто «Мальвина»), как оказалось, прекрасно знала Дэниэла не только по фотографиям, но и по личной встрече когда-то давно. Для Дэниэла это была просто какая-то очередная «леди» в гостях у родителей, так что он её без зазрения совести забыл. Она же, оказалось, помнила маленького «Даниэло» прекрасно, вплоть до того, в какую рубашечку он был одет и как смешно вытирал маленькую щёчку после её поцелуя. Так ничего и не припомнивший себе Дэниэл дипломатично рассмеялся вместе с отцом и доньей Мальвиной. И здесь обнаружил, что смеются не только они.

Сверхнормативной  весёлой особой, не считая совсем уж маленьких отпрысков фамилии Санта-Клара, оказалась персона вполне взрослая (на глаз – года на два младшая от Дэниэла) – старшая дочь Хавьера-Франсиско и Мальвины-Марии и так далее по имени Виктория-Лусия-Лурдес-Мария-Эстер, которую Дэниэл вначале не заметил, поскольку та всё время старательно пряталась за спиной матери.

Со своей белой розой в чёрных волосах она выглядела точь в точь, как Кэрол Ломбард в ленте «Гринго и сеньорита», с той поправкой, что Кэрол, в отличие от дочери доньи Мальвины, была блондинкой. Виктория, как выяснилось, тоже смотрела эту картину, а что самое главное – тоже припомнила себе заглавного «гринго». Как она рассказала Дэниэлу (правда, уже позже), ему, для совсем уж полного сходства с адьютантом генерала Ли не хватало только синего мундира и «кольта» за поясом.

«Кольт», то есть, само собой, не огромный «кольт», а компактный «велодог», у Дэниэла всё-таки был, правда, не на поясе, а в саквояже. Понятно, что Мексика для среднего «Norteamericano» – страна исключительно дружественная, а с тех пор, как семь десятков лет тому назад генерал Ли выгнал отсюда армию «plumados»⁵, отношение к гражданам США здесь более, чем тёплое, но всегда где-то по дороге может найтись какой-нибудь «hombre», страдающий излишним любопытством в отношении кошелька своего явно небедного «amigo». Наличие «велодога» развеяло все сожаления сеньориты Виктории-Лусии-Лурдес и т.д. (милостиво разрешившей называть себя просто «Виктория») в отношении отсутствия у её гостя синей (или же цвета хаки) униформы и усиков героя целлулоидной драмы.

После обеда они поехали на конную прогулку за город, где развлекались стрельбой по забранным с собой пустым бутылкам. Обратно в Аламо они вернулись, когда уже стемнело, чем вызвали изрядное беспокойство у доньи Мальвины. На следующий день Виктория забрала Дэниэла на прогулку по городу, потом они вместе осматривали техасский музей искусств, где-то дальше они танцевали в гостях у какой-то её подруги, потом были где-то ещё, ещё и ещё… Дэниэл не особенно точно помнил, где и у кого именно, в воспоминаниях остались только чёрные глаза Виктории де Санта-Клара, запах её шелковистых волос и, уже ближе к отъезду, вкус её губ…

-----------------------
⁵ «los plumados» - пернатые (исп.)

Когда со своих промыслов вернулся дон Хавьер-Франсиско, и о чём именно он договаривался с отцом, тоже полностью прошло мимо сознания юного мистера Осборна. Очнулся он уже только в самолёте, когда тот провалился в воздушную яму, набив Дэниелу огромную шишку на затылке.

В свою следующую поездку в Мексику он выбрался через полтора месяца уже по собственной инициативе. Используя всё своё искусство убеждения, он доказал отцу, что для их семейного бизнеса будет значительно лучше, если чертежи их совместного нефтеочистительного завода отвезёт его партнёру не простой курьер, а сын президента компании. Отец дал убедить себя аргументам сына, правда позже последний был готов поспорить, что уступил тот уж чересчур легко. Так же легко пошло ему и на месте, где сеньор де Санта-Клара так же быстро одобрил проект будущего строительства, поставив на чертеже свою размашистую подпись, а затем предложил Дэниэлу несколько дней погостить у него в доме.

Понятно, что юный мистер Осборн воспользовался этим предложением дона Хавьера-Франсиско на все сто процентов. А в последний день своего пребывания в столице Техаса он вошёл в комнату сеньориты де Санта-Клара, опустился перед ней на одно колено и, набравшись решимости, произнёс:

– Виктория-Лусия-Лурдес-Мария-Эстер де Санта-Клара, Вы согласны стать моей женой?

Сказанное почти что шёпотом «да» прозвучало для Дэниэла громче любой иерихонской трубы. Бриллиант на пальце Виктории блестел, как Полярная звезда, а донья Мальвина расплакалась, когда они с Викторией просили родительского благословения…

…

– Три снаряда! Беглым! Огонь! – приказал командир батареи.

И предусмотрительно зажал уши руками, широко раскрыв рот.

– Смерть атлантистам! За Короля и Отечество!

Это был первый залп батареи лейтенанта Готийё в его войне с США.

…

– Греба-а-ть! – это мог быть только Медведь.

В воздухе нарастал леденящий вой, не означавший ничего хорошего.

– Все наружу! – заорал лейтенант Осборн во всю силу своих лёгких, – Лежать! Сейчас же! – и сам бросился на асфальт лицом вниз.

От грохота у него заложило уши.

Отредактировано Московский гость (22-11-2014 16:08:07)

…

– Угол возвышения – сорок пять! – выкрикнул лейтенант Готийё.

Его настроение стремительно повышалось – так всегда бывает, когда человек занимается настоящим делом, а не просто очередным бессмысленным перебазированием с места на место по известным только новоорлеанским «стратегам» причинам.

Это было его первое настоящее боевое задание, первый раз в жизни, когда его батарея вела огонь не по целям на полигоне (где лейтенант Готийё и его люди всегда демонстрировали отличные результаты), а по реальным войскам «янки». По данным авиаразведки конкретно сейчас на перекрёстке, по которому лейтенант вёл пристрелку, находился единственный «ящик» атлантистов, Бог знает почему застрявший на окраине Виомениля.

Вскоре же, как сообщала всё та же авиаразведка с одного из своих «бумажных самолётиков», вскоре через Виомениль должен был проследовать целый механизированный полк «янки». К этому моменту перекрёсток должен был оказаться, наконец-то, в центре эллипса рассеивания.

Лейтенант Готийё злорадно ухмыльнулся, представив себе, как полковнику «янки» докладывают о потерях «виоменильской колонны». Жаль, конечно, что ему, лейтенанту Готийё, не удастся увидеть его выражение лица при этих известиях. Во всяком случае, сам лейтенант постарается, чтобы эти известия стали для атлантистского полковника как можно более неприятными.

Это будет его, лейтенанта Готийё, посильный вклад в победу над проклятыми атлантистами. Это будет его месть за бессилие последних месяцев, когда он, офицер Стражей, был вынужден слушать по радио приходящие одно за другим сообщения о поражениях и катастрофах: красном мятеже, лишившем страну флота, провозглашении невесть откуда приплывшими ревизионистами «народной республики», высадке «красной армии» в устье Миссисипи и, наконец, кульминации всего – падении столицы. Те с Низа, так долго кичившиеся своей «всегда республиканскостью», не только не справились с нашествием наёмников Рузвельта, но и затянули в свою мясорубку под Новым Орлеаном несколько дивизий Стражей. Воспоминания о потерях, понесённых Границей в этом самом бесславном и позорном из сражений за всю историю Новой Франции, заставляли лейтенанта Готийё скрежетать зубами.

– Три снаряда! Беглым! – скомандовал он, – За Короля и Отечество, дерьмо! Огонь!