А пока - понемножку выкладываю продолжение...

Садыков сразу оценил моё открытие и тут же согласился, что из всех четырёх возможных комбинаций положений артефактов имела некоторый смысл только одна - с вертикальным положением чаши-линзы, направленной точно в центр «тентуры» - так я теперь стал называть дырчатый планшет. Встал вопрос - что предпринимать дальше? Что ж,  форма чаши уверено подсказывала дальнейшие действия - мы с поручиком опустили полы шатра, привалив их снаружи для верности, землёй; плотно задраили вход - и принялись дожидаться темноты. Благо, до неё оставалось совсем недолго - в экваториальных широтах ночь падает стремительно, темнота почти сразу сменяет дневной свет. Нам повезло - оставалось всего два дня до новолуния, так что мрак на улице стоял - хоть глаз выколи. Казачки, притихнув, наблюдали за нашими манипуляциями; Берта, разумеется, присоединилась к нашим бдениям в шатре. Впрочем, мы и не подумали запрещать это; в конце концов наша спутница давно уже стала полноправным членом экспедиции.
Садыков подкрутил регулятор аккумуляторной лампы (мы берегли батарейки, расстилая на дневное время радужные полотнища фотоэлементной ткани). Я встал рядом со статуей - со стороны левой руки, в которой покоилась чаша-линза; по моему сигналу поручик совсем выключил освешение. Воцарилась тьма кромешная; я слышал только взволнованное дыхание Берты и негромкие переговоры казачков за парусиной тента, снаружи. Я выждал несколько секунд,  щёлкнул выключателем мощного тактического фонаря - и немедленно нашарил его узким лучом чашу.
Нельзя сказать, что мы не ожидали чего-то подобного. Я, во всяком случае, ожидал - уж очень кинематографично выглядело разворачивающееся действо. Но и у меня екнуло в груди, когда яркий, узкий луч фонаря, преломившись в чаше, упал на «тентуру» - и развернулся за ней дрожащим  фиолетовым полотнищем голограммы! Берта ахнула и я почувствовал, как её пальчики вцепились мне в руку. Рядом зашевелился Садыков - я расслышал что-то вроде проклятия, произнесенного вполголоса. Рука моя, держащая фонарь, дрогнула - и изображение мгновенно рассыпалось, смазавшись в туманную полосу. Я поспешно зашарил лучом - голограмма немедленно восстановилась, и в её глубине отчётливо проступила величественная галактическая спираль».

***
Из переписки поручика Садыкова
со своим школьным товарищем,
мещанином города Кунгура
Картольевым Елистратом Бонифатьевичем.
«Здравствуй до скончания земных лет, братец Картошкин! События наши пречудесны и преудивительны; оттого только и пишу, что знаю: письмо сие всё равно надёжно упокоится в моём дорожном мешке и никуда не отправится. Да и некуда - вокруг нас одни только звери абзьяны и прочие жирафы, а так же людоеды нямнямовы, как называют здешних обитателей наши казачки. Людоеды они ил и нет - сказать не могу, бог миловал от тог, чтобы выяснить это наверняка; а только ближайшая почта всё равно в тысяче с лишком вёрст, так что скоро тебе моего послания не прочесть. Надо полагать, что придётся мне самому рассказывать тебе историю нашего удивительного странствия - если, конечно, суждено нам выбраться из здешних гнилых чащоб, джунглями именуемых…
А сомнения к тому есть - и преизряднейшие. Закончив раскопки - то, что отыскали мы в местечке именуемом у нямнямов «Нгеттуа-Бели-Бели» столь удивительно, что я не решаюсь доверить описание сего чуда бумаге,  - мы отправились прямиком на юг, в сторону самой большой в этих краях речки Уэлле; добрались без приключений и, сколотив плоты, двинулись вниз по течению. Вторую неделю уже идут дожди; река вздулась и несёт нас со всей возможной быстротой - знай уворачивайся от коряг да гиппопотамов, коих на Уэлле великое множество. Судоходства на этой реке отродясь не было - может местные аборигены и плавают от деревни к деревне на своих утлых челноках, а только далеко не заплывают, а потому всякий поворот течения или речной перекат забиты плавником, топляками - да так основательно, что на эти заломы нанесло уже земли да всякого мусора, и стали расти настоящие деревья. То и дело слезаем мы с наших в воду, и пока кто-то из забайкальцев стоит на страже с винтовкою наготове (крокодилы, брат, тут зевать не приходится!) мы руками проталкиваем наши плоты на чистую воду. А потом осматриваем себя, отдирая из самых неподходящих мест здоровенных жирных пиявок, не подхватить которых здесь решительно невозможно.
Гнуса над рекой неизмеримое число.  Мы поначалу пробовали разводить на плотах небольшие костерки, чтобы дымом особливой местной коры защититься от летучих кровососов, но быстро поняли что дело это зряшнее - ветер, дующий над водной гладью, неизменно сносит спасительный дымок в сторону, но почему-то не оказывает такого же действия на тучи жужжащей и жалящей мерзости. Так что приходится усиленно обкуривать друг друга трубками да остервенело отмащиваться пальмовыми листьями - иного спасения от гнуса здесь не имеется.
Мадемуазель Берта стойко переносит невыносимые, казалось бы, для молодой женщины её воспитания тяготы путешествия и вовсе не жалуется, Она (впрочем, как и твой покорный слуга) настолько захвачена нашей находкой, что и думать ни о чём больше не может -  только и слушает рассказы начальника экспедиции, какие горизонты откроются перед нами - да и всеми людьми на нашей маленькой планете, - когда мы овладеем теми силами, что Господь, или воля случая, дал нам в руки.
Рассказы эти удивительны - по словам господина Семёнова выходит, что теперь людям - всем людям! - будут доступны самые немыслимые горизонты Мироздания. Отправляйся куда хочешь, не просто за окоём моря-окияна, как уплыл когда-по португалец Васко-да-Гама или генуэзец Колумб, а неизмеримо дальше, к чужим звёздам, в края и вовсе невиданные и неслыханные. И при том - оставаясь в шаге-другом от родного дома: Олег Иванович совершенно уверен, что найденные диковины позолят нам проложить надёжное, постоянное сообщение с этими удивительными мирами - и осваивать их, не боясь потерять связь с родиной. Можешь ли представить себе это, друг мой Картошкин: наша Земля, связанная невообразимыми дорогами с планетами у чужих звёзд - да так, что пройти эти дороги можно будет в два щага, любому количеству людей - и при желании вернуться назад! Ни войн, ни голода больше не будет знать ни один из народов мира: разговаривая как-то вечером у костра, во время остановки на берегу Уэлле, Олег Иванович размечтался, как мы отдадим о одному такому «порталу», ведущему в один из неведомых миров, каждой из великих наций Европы - и тем самым навсегда устраним соперничество за территории, плодородные земли, залежи руд, заморские владения - в-общем, за всё то, из-за чего наш мир которое уже тысячелетие обагряется кровью и озаряется пламенем военных пожаров. Зачем воевать? - любая нация, даже самая непоседливая и жадная, вроде нынешних подданных королевы Виктории легко найдёт простор и для расселения и для развития вширь, нисколько не ущемляя при этом соседей, не  соперничая с ними, не истощая свои силы строительством броненосцев, производством прочих орудий войны.
Наступит ли этот Золотой век человечества, расселившегося по далёким звездам - или это всего лишь африканский бредовый сон, видение, пригрезившееся нам во мрке экваториальной ночи? Господин Семёнов истово верит, что это всё сбудется, надо лишь детально разобраться с теми «артефактами», которые везём мы на стылые берега Невы - что ж, значит и нам остаётся лишь приложить к этому все потребные усилия. Но, не приведи господь, окажется, что начальник экспедиции ужасно ошибся - и всё, о чем я только что написал тебе - это всего лишь недостижимая утопия, достойная мечтателей и фантазёров вроде Жюля Верна или Джонотана Свифта? Но как после этого дить нам, кого утопия на мгновение поманила из своего звездного далека, как вернуться к своим обыденным будням - с  недовольным начальством, ежемесячным жалованием, городовым на перекрёстке и гиппопотамами посреди гнилой речки Уэлле? Вот тоска-то тогда случится, братец ты мой Картошкин…
Наверное, после этих строк ты захочешь обвинить меня в чрезмерном романтизме, друг мой? Что ж, не стануспорить - но сам посуди, как не стать неисправимым романтиком и мечтателем, когда творятся вот такие удивительные события? Время нас рассудит; И если господин Семёнов прав хотя бы и наполовину, о всего лищь через два-три года мы с тобой не узнаем нашего маленького мира…
Писано 5-го октября  сего,  1887-го года,
на плоту посреди речки Уэлле, в Экваториальной Африке.