***
В кабинете Модест Модестович предложил гостям устраиваться в креслах, полукругом расставленных перед огромным, в полстены камином. Уютно потрескивали за кованой решёткой дрова; из-за двери доносились приглушённые голоса гостей - приём шёл своим чередом. Ваня повозился в кресле, устраиваясь; ему вдруг стало легко и просто, будто и не было никакой неловкости. Воленька Бармин наоборот, сидел на самом краешке креста - прямой, напряжённый, будто аршин проглотил. Он не сводил глаз с хозяина кабинета, который отошёл к секретеру и принялся там чем-то стеклянно позвякивать.
- Да сядьте вы поудобнее, юноша! - посоветовал гардемарину Корф. - И постарайтесь расслабиться - мы здесь, так сказать, приватно, без чинов.
- А вы, Евгений Петрович, ни разу не рассказывали о своих родственниках. - заговорил неожиданно Николка. - Значит вы с их превосходительством…
- Без чинов, юноша, без чинов. - прогудел брат Корфа от секретера. - С вашего позволения - Модест Модестович.
Николка смешался, буркнул что-то под нос  и замолк.
- Мой батюшка и отец Модеста Модестовича - родные братья. - принялся рассказывать барон, откинувшись на спинку кресла. - дядя мой, Модест Андреевич Корф, тоже, кстати, барон , был известным историком и государственным мужем; до семьдесят второго года он даже возглавлял департамент законов Государственного совета Империи. Кстати - он закончил Царскосельский лицей вместе с Пушкиным.
- Ну, нашёл что помянуть ! - отозвался брат. -  Александр Сергеич-то батюшку твоего терпеть не мог - и тот отвечал ему полнейшей взаимностью.
- Что было то было. - не смутился Модест Модестович. - Один раз даже до дуэли чуть не дошло. Светило нашей поэзии прислал отцу составленный в резких выражениях вызов, на который тот ответил: 
«Не принимаю Вашего вызова из-за такой безделицы не потому, что вы Пушкин, а потому, что я не Кюхельбекер...»
А безделица была такова:  слуга господина пиита, будучи в подпитии, подрался в передней барона с его камердинером; вот батюшка, не вникая в перипетии сего скандалёзного происшествия и побил того  палкой. Побитый пожаловался хозяину, и тот, немедленно загоревшись, и углядев в этом покушение на собственную честь, послал обидчику слуги картель.
Да, было дело. - вздохнул барон. - Дядя так до конца жизни и не смирился с громкой славой Александра Сергеевича. И даже  через много лет писал о Пнем в таких примерно выражениях… - и барон, подняв глаза к потолку, принялся цитировать наизусть:

«В Лицее он решительно ни чему не учился, но как и тогда уже блистал своим дивным талантом, а начальство боялось его едких эпиграмм, то на его эпикурейскую жизнь смотрели сквозь пальцы, и она отозвалась ему только при конце лицейского поприща выпуском его одним из последних. Между товарищами, кроме тех, которые, пописывая сами стихи, искали его одобрения, и, так сказать, покровительства, он не пользовался особой приязнью. Как в школе всякий имеет свой собрикет (прозвище), то мы прозвали его «французом», и хотя это было, конечно, более вследствие особенного знания им французского языка, однако, если вспомнить тогдашнюю, в самую эпоху нашествия французов, ненависть ко всему, носившему их имя, то ясно, что это прозвание не заключало в себе ничего лестного….  Беседы ровной, систематической, связной у него совсем не было; были только вспышки: резкая острота, злая насмешка, какая-нибудь внезапная поэтическая мысль, но все это только изредка и урывками, большею же частью или тривиальные общие места, или рассеянное молчание, прерываемое иногда, при умном слове другого, диким смехом, чем-то вроде лошадиного ржания...»

Мальчики слушали, затаив дыхание, особенно Иван; рядом с ним сейчас будто оживала история, причём - с совершенно неожиданного ракурса. Оно и понятно - Пушкин был для мальчика не талантливым поэтом предыдущего поколения - как для его товарищей-гардемаринов, - а тем самым «нашим всем», о чём неустанно повторяли и учителя, и дикторы с телеэкранов и строки книг. А тут - такое неожиданное и, прямо скажем, нелицеприятное мнение - да ещё и, можно сказать, от непосредственного очевидца!
- Господа, мы отвлеклись. - Модест Модестович отошёл от секретера, неся на небольшом серебряном подносике два графина и несколько небольших хрустальных рюмок. - Вы извините, но раз уж у нас приватная беседа - обойдёмся, пожалуй, без лакеев. Надеюсь, молодые люди, глоток марсалы вам не повредит? Как-никак, уже морские волки, да и по врагам пострелять пришлось?
Мальчики неуверенно переглянулись; Николка, не зная, что ответить хозяину кабинета, взглянул на барона. Тот, похоже, собрался возразить,  но махнул рукой - ладно, мол…. Модест Модестович удовлетворённо кивнул и принялся разливать марсалу по рюмкам.
- А пригласили мы вас, молодые люди, вот зачем, - заговорил барон. - Видите ли, моему дражайшему кузену поручено Государем заниматься отныне вопросами образования его второго сына, Георгия. Вот мы и решили поинтересоваться у вас - из первых рук, так сказать, - к чему имеет сейчас склонность этот молодой человек? Про его увлечения беспроволочным телеграфом Евгений Петрович мне рассказал, правда, в самых общих чертах. Признаюсь, меня это удивило - член царствующей фамилии, проявляющий склонность к наукам и инженерному делу - такого, пожалуй, не было со времен Петра Великого?
Корф улыбнулся и многозначительно кивнул.

Отредактировано Ромей (10-12-2014 14:04:16)