Продолжение 12-й главы 2 части - экспедиция в плену.

Путь до слияния Конго и Уэлле занял у отряда, отягощённого пленниками, трёх недель. После почти полумесяца ожидания в грязной деревушке, где русские совсем было пали духом -от скверной пищи, безжалостных москитов, непрерывных окриков и побоев, которые сыпались на них со всех сторон от чернокожих вертухаев, с низовий реки пришли три длинные туземные лодки с гребцами. Каждая из нх могла бы вместить до трёх десятков человек; пленников, разделённых на две группы, загнали на эти скорлупки эти транспортные средства, а на третью посудину, воспользоваться которой решил самолично Жиль, погрузили трофейное имущество экспедиции. Вместе с лодками прибыл отвратительный груз - цепи с ножными и ручными кандалами; от этого тяжкого бремени избавлены были только мадемуазель Берта (её Жиль тоже взял на свою лодку), да несчастный поручик Садыков, свалившийся за пять дней до прибытия флотилии, от какой-то тропической лихорадки. Несмотря на то, что русский офицер бредил, метался в жару и то и дело терял сознание, Жиль оказался непреклонен - Семёнову было отказано в его настойчивых просьбах предоставить доступ к экспедиционной аптечке. Настроение у всех было подавленное - казаки молились вполголоса, Кондрат Филимонович сидел мрачнее тучи, бросая на чернокожих конвоиров взгляды, не обещающие тем ничего хорошего. По всему было видно, что поручик - не жилец; к вечеру второго дня он затих, перестал бредить. Кожа его сделалась восковой, прозрачной, черты лица заострились, тело источало сухой жар. Однако за ночь видимо случился кризис - и утром поручик, слабый как младенец, в насквозь промокшем от пота платье, уже сумел поесть жалкую похлёбку, которой кормили узников. Олег Иванович сумел добиться от Жиля двух одеял - бельгиец, похоже, не мудрствуя лукаво, отнял их у кого-то из своих негритянских вояк. Теперь рядом с поручиков всё время сидел кто-то из товарищей по экспедиции, отгоняя от него вездесущих москитов. Садыков пытался держаться бодро, шутил и даже пару раз запевал слабым голосом забавные, времён кадетского училища, песенки.
Когда пришла пора грузиться на пироги, Садыков сумел даже сам доковылять до лодки. Кондрат Филимоныч постарался устроить выздоравливающего на корме, с наибольшими удобствами - и начался двухнедельный путь вниз по Уэлле.
Большая река, Конго, открылась в зарослях камыша, когда лодки миновали обширную заводь, окружённую кустарником и лесом. На берегу притулилась россыпь из полутора десятков хижин; к удивлению пленников, рядом с ним располагались дощатые бараки, над одним из которых возвышалась узкая кирпичная труба вполне индустриального вида. Рядом с бараком громоздилась странная решётчатая конструкция, увенчанная громоздким деревянным колесом, поставленным вертикально; трос с этого колеса уходил куда-то вниз, в приземистую постройку и, судя по всему - дальше, глубоко под землю. Колесо непрерывно вращалось, а из барака с трубой доносилось уханье и лязг, какие обыкновенно издаёт работающий паровик. Бараки при близком рассмотрении оказались обнесены колючей проволокой на аккуратно обструганных столбах; вдоль изгороди то тут то там прохаживались чернокожие часовые в высоких, на манер фесок, головных уборах, кургузых мундирчиках но все как один, босые. Вооружены они были старыми бельгийскими винтовками и все, как один, таскали на поясе ржавые пехотные тесаки.
Это и была «Центральная станция», о которой пленники были уже наслышаны за месяц с лишним своей неволи. Хижины, разбросанные возле бараков, были с трёх сторон обнесены изгородью из тростника. Меду ними и рекой тянулась полоса вонючей грязи. Ничего, напоминающего ворота не нашлось - вместо них не в изгороди зияла дыра. Довольно было одного взгляда на это жалкое поселение, соседствующее с «шахтными» бараками (по уверениям Садыкова, ни чем иным это просто не может озаться), чтобы понять - в туземной части Центральной Станции распоряжается всем чахлый демон лени. Чернокожие в каких-то невообразимых тряпках порой бродили между строениями. Пару раз мелькали и европейцы - один из них, здоровенный, даже на вид вспыльчивый малый с длиннейшими, закрученными вверх усами и длинной палкой в руке, увидев лодки, громко завопил , скликая негров. Те вяло поплелись навстречу лодкам и забрались по пояс в воду, помогая гребцам вытаскивать пироги на берег; гребцы же принялись плашмя колотить вёслами по воде, отпугивая крокодилов, подтягивавшихся к "пристани" - рептилий, видимо, привлекла непривычная активность возле поселения.

Ниже по реке, в тростниках, прибился к берегу покосившийся на левый борт пароходик. Оказалось, это и был то самое судно, на котором Жиль рассчитывал отправить пленников в низовья реки - из бурного объяснения состоявшегося тут же, на грязном берегу, пока чернокожие гребцы стаскивали на твёрдую землю поклажу и выгоняли пленных, стало ясно - судьба обошлась с планами бельгийского шпиона безжалостно и совершенно их нарушила. Из состоявшегося с раздражительным усачом диалога (Для шёл по-французски, а потому Семёнова, не понимавшему на этом языке ни слова, переводчиком послужил Садыков, худо-бедно успевавший переводить раздражённые реплики), стало ясно - за три недели до прибытия каравана, начальник торговой станции решил предпринять экскурсию вверх по реке. За отсутствием шкипера парохода, он призвал вот этого самого усача - звали того, как выяснилось, Эмиль, - и без колебаний вручил ему командование судном. Зря он это сделал - не прошло и четырёх часов, как пароход наскочили на камни, сорвал несколько досок днища и чуть не затонул у южного берега. Общими усилиями, отчёрпывая чем попало мутную воду Конго, заливающую трюм, удалось довести пароходик назад, до центральной станции - где он и приткнулся у берега, в камышах, чтобы не затонуть. При этом новоявленный судоводитель ухитрился поломать правое гребное колеса, и теперь инженер с «прииска», немец, уже который день возится с починкой злосчастной посудины.
Обменявшись этой ценной информацией (пару раз Семёнову показалось, что беседа вот-вот перерастёт в драку - так энергично Жиль размахивал кулаками перед воинственно загнутыми усами собеседника), спорщики вспомнили, наконец, о русских пленниках. Те покорно ждали окончания дискуссии, стоя по колено в грязи - чернокожие охранники поленились тащить поклажу на сухое место, да так и свалили в илистую грязь, сплошь покрывавшую берег. Пленникам было предложено стоять возле увязших в грязи тюков, тогда как сами церберы лениво наблюдали за подконвойными с сухого пригорка, время от времени обмениваясь гортанными возгласами.

К продолжению разговора о радио: вот фрагмент для 13-й главы. Действие происходит на борту "Разбойника", Прошу оценить и указать на ляпы. если предложите яркие атмосферные детали - буду признателен.

****
Если на только что построенном "Корейце" питание радиоустановки подавалось с корабельной динамо-машины, то на "Разбойнике", гальваническое хозяйство которого приспособить для новых целей оказалось чрезвычайно сложно, пришлось пойти на меры чрезвычайные - отдельную динамо-машину приводил в действие новенький газовый двигатель системы изобретателя Огнеслава Костовича. Георгий знал, что работы этого инженера, серба по национальности, как и многие другие - того же Меллера или инженера Яковлева, - щедро финансировались и проталкивались в жизнь специальным отделом Д.О.П. Отдел «раскручивал» - как выразился как-то Иван, - проекты отечественных изобретателей, что в предыдущей версии истории были востребованы с большим запозданием, а то и вовсе легли в долгий ящик. Кроме того, Кулибиным и Левшам подкидывалась кое-какая техническая информация «на опережение» - в гомеопатических дозах, бережно, чтобы не убить энтузиазм первопроходцев. В результате, двигатель Костовича был запатентован сразу же по изготовлении первого действующего образца - и уже через парту месяцев свет увидела первая серийная установка.
Костович оказался для Д.О.П. настоящей находкой; сейчас с доводил ло ума второй серийный образец двигателя внутреннего сгорания. одновременно не прекращая работы над дирижаблем «Россия», для которого этот мотор и создавался изначально. Работы по воздухоплавательному проекту ( не законченному в ТОТ раз из-за волокиты и недостатка средств) шли полным ходом и Георгий всерьёз надеялся пролететь по возвращении из заграничного плавания над Петербургом на воздушном корабле.
Пока же первое детище Костовича приводило в движение динамо-машину радиостанции «Разбойника». Пуск радиопередатчика, или как его называли, «отправительной эфирной станции», всякий раз становился целым событием. Сначала старший радиотелеграфист (инженер-механик Федя Оладушкин, розовощёкий, с девичьим пушком на щеках, молодой человек, до сих пор неловко чувствующий себя в мундире) давал сигнал мотористу-кондуктору в «генераторную». Там немедленно начинался аврал - кондуктор-моторист вместе с приставленным к нему матросом раскручивал большой, похожий на велосипедное колесо маховик; в бронзовых цилиндрах вспыхивала смесь керосина со спиртом и двигатель принимался тарахтеть, плюясь за борт сизым дымом.

Дождавшись, пока «газовый мотор» прогреется и заработает ровно, кондуктор включал возбуждение генератора и на щитках загорались контрольные лампы.
Наступал черёд Феди - он включал пусковой реостат и запускал двух с половиной киловаттный умформер. Прибор гудел, сначала басовито как слон, потом всё выше и выше, а телеграфист помалу выводил реостат. Малейшая поспешность в этом деле могла сжечь тонкие проволоки обмоток. Осознавая ответственность, Федя покрывался потом, стараясь сдержать невольную дрожь в руках и шёпотом, наизусть, повторял про себя слова инструкции:

"…затѣмъ медленно выводятъ пусковой реостатъ, пока якорь умфомера не придетъ во вращенiе; останавливаются и ждутъ, пока якорь не разовьетъ полнаго числа оборотовъ, послѣ чего выводят реостатъ быстрѣе.
Если, выводя сопротивленiе на реостатѣ, скользящiй рычагъ поставили на пятый контактѣякорь все еще не начинаетъ вращаться, то слѣдует немедленно быстрым движенiемѣ ввести реостатъ и выключить его, переведя на  первый холостой контактѣ; после чего убѣждаются в исправности отдѣльных частей и правильности соединенiй…»

За стеной тарахтел «газовый мотор», сотрясая тонкие стенки радиорубки противной мелкой дрожью. Матросы на палубе оглядывались на хозяйство Оладушкина с почтением, на всякий случай поскорее стараясь поскорее миновать  радиорубку, от которой к мачте шли жгуты проводов, одетые в гуттаперчевые, залитые от сырости смолой шланги. Визжал  умформер, и проволоки корабельной антенны с громом и треском посылала в эфир радиоволны. Оладушкин, убедившись, что деликатное хозяйство исправно работает, брался за настройку - крутил массивные ручки на массивной деревянной, лакированной панели передатчика. Ручки эти были таковы, что провернуть их мог только взрослый, в полном соку мужчина - вчерашнему студенту приходилось нелегко, и Федя время от времени оставлял этот тяжкий труд и принимался трясти в воздухе измученными тяжким трудом пальцами.

При  большом везении, пуст радиотелеграфной станции занимал никак не меньше четверти часа; в результате всей этой кутерьмы корабли отряда обеспечивалась связью на расстоянии никак не более полутора сотен морских миль. В теории о Оладушкин и Георгий, всякий раз наблюдавшей за непростым ритуалом пуска радиотелеграфной установки, и остальные «радисты», ожидающие своей очереди поработать на новейшей технике, знали, что для радио границ нет - но пока в их распоряжении были лишь эти примитивные  устройства; эфир ещё только предстояло покорять. Впрочем, первые шаги сделаны:  во время стоянки на рейде Копенгагена, клипер посетили датский и сербский короли в сопровождении Российского императора,  и команда долго смаковала удивление датского венценосца, ознакомившегося с новейшей станцией «эфирного «беспроволочного телеграфа», каковыми отныне будут оснащаться все корабли и суда Императорского флота.

Отредактировано Ромей (15-12-2014 20:00:14)