Это уж перебор. Тем более - кто его знает, во что он на самом деле верит? Всё это ведь - измышления героя, не более того....

Из записок поручика Садыкова,
адресованных его школьному товарищу,
мещанину  города Кунгура
Картольеву Елистрату Бонифатьевичу.
«Привет, дружище Картошкин! Вот и взялся я снова за карандаш.  Хотя, пожалуй, вернее уже назвать эту одностороннюю переписку дневником - столько неотправленных посланий скопилось заветном кармашке  моего заплечного мешка. А потому - и писать я буду теперь на манер дневника, начиная текст когда вздумается, и обрывая на полуслове. Ну да ничего, даст Бог, когда нибудь прочтёшь ты эти строчки - и, надеюсь, с моими подробнейшими пояснениями.
Признаться, в некий момент я вовсе потерял надежду на то, что когда либо продолжу сей труд - настолько ужасны оказались обстоятельства нашего пленения. Но вот удача вернула нам свою благосклонность - однако уж извини, дружище, мне непросто выдерживать милый сердцу и очам шутливый тон, кои  я столь высоко ценю в нашей с тобой переписке. Сколько она длится уже? Три, года, четыре? Этой осенью будет пять - с тех самых пор как я, выпустившись из военно-топографического училища предпочёл штабным зефирам ветры дальних странствий. И ни разу не пожалел; переписка же наша составила с тех пор, по моим скромным подсчётам, никак не менее полутысячи страниц убористого текста.
Все эти годы мы, продолжая традиции нашего славного университетского кружка, всячески избегали в наших эпистолах серьёзного тона, почитая патетику за первый признак дурновкусия. Однако, будь снисходителен ко мне, братец - события последних недель несколько отвратили меня от шутливости , а потому - надеюсь, ты сочтёшь избыточную серьёзность этих посланий извинительной.
Итак, плавание к западу по великой реке Конго продолжается; покинув недоброй памяти Центральную станцию - а вернее, её пепелище, - мы как будто снова вернулись к первым дням мироздания, когда на земле буйствовала растительность, а властелинами мира были огромные деревья. Так они и было здесь века, десятки, да  наверное, сотни веков назад - пустынная гладь реки, великое молчание, непроницаемый полог леса.  Густой, тёплый воздух, навевающий сонную одурь; полосы воду, уходящие в затенённые протоки; серебристая рябь у песчаных отмелей, на которых  бок о бок греются крокодилы и гиппопотамы.  Расширяясь к западу, река покрывается множеством островов; порой целый день мы, подобно слепым щенятам тычемся в мели, тщась найти проход. О полном ходе, который  можно выжать их нашего древнего паровика и не вспоминаем - идём с промерами шестом, часто останавливаясь, а то и вовсе возвращаясь назад.
И - тишина;  великое безмолвие  окружающей нас неумолимой силы леса в котором, как порой чудится, таится что-то мстительное к нам, белокожим червям, рискнувшим вторгнуться в его извечные пределы.
День за жнём пароходик наш следует петлям и извивам реки, между непроницаемыми стенами зелени - от неё эхом отражаются удары большого колеса на корме.  Деревья, деревья, миллионы, биллионы - огромных, неохватных, устремлённых в прозрачные, месяцами не видящие облаков небеса. А  у подножия этих исполинов, омываемых рекой, ползёт, плюясь копотью, крошечное паровое суденышко -  словно беззаботный жук, странствующий между столбами величественной колоннады. Даже в грандиозных  просторах Туркестана я не ощущал себя таким  маленьким и покинутым - но, как ни странно, это чувство не вызывает душевного угнетения. В конце концов, как ни мала наша скорлупка - но жук-коптильщик упрямо ползёт вперёд, а не этого ли мы, в  итоге, и добиваемся?
Изредка, обычно по ночам, из-за стены лесных исполинов доносится далёкий бой тамтамов - он приходит неизвестно откуда и долго висит над рекой. Что это - призыв к войне, миру, молитве? - мы можем только гадать, сжимая винтовки. Услышав как-то эти барабаны особенно отчётливо, наш славный урядник вознамерился выпалить в ответ холостым из мортиры - но вождь наш запретил это, и я склонен с ним согласиться. Тамтамы - древний язык этой земли, столь же привычный ей, как крокодилы на отмелях, как душная вечерняя хмарь, как эти зелёные стены по обе стороны ущелья реки. А мы… мы и так принесли сюда и инородные звуки, и инородные тела; да и сами мы здесь чужды, инородны во всех своих проявлениях - так стоит ли усугублять содеянное?
Несколько раз  за очередным поворотом,  на пологом берегу возникали вдруг тростниковые стены и островерхие тростниковые крыши. Слышались крики, топот, метались туда-сюда чёрные тела,   сверкали белки глаз, хлопали розовые ладони чёрных рук. Доисторические жители  проклинали нас - или молились нам, а может и приветствовали… пароход медленно крался мимо них, ощетиненный дулами винтовок, а мы смотрели на это буйство, втайне опасаясь его - как опасается нормальный человек взрыва  энтузиазма в сумасшедшем доме. Нам не дано понять их - во мраке первых веков, мы лишь незваные гости… во мраке тех  – тех веков, что прошли, не оставив в нас ни следов, ни воспоминаний...»

Отредактировано Ромей (24-12-2014 21:03:25)

Именно что на дровах.
Я изучал описания как раз тех времён - там встречаются описания того, как для пароходов заготавливали на берегу "угольные станции" в виде поленниц дров. То есть отправляясь из устья брали уголь, а дальше - да, дрова....