Мурзина вычёркиваю и меняю на натурального Колчака. Ох и переписывааать придётся...

Колчак. Вторая попытка.

Глава 2 Ледяная купель

Лязгнул отпираемый засов, скрипнула дверь, и в камеру хлынул свет. Не то чтобы очень яркий – тюремные коридоры освещались достаточно скромно, но, по сравнению с полной темнотой, которая царила здесь до этого разница была ощутимая.
В дверном проёме обозначился силуэт.
- Гражданин Колчак, - адмирал знал голос Чудновского, - на выход!
Ну вот и всё, - подумал свергнутый диктатор. – Явно не на утренний кофе приглашают…
- Через минуту буду готов.
- Да хоть через две, - хмыкнул руководитель Чрезвычайной следственной комиссии. – Не по боевой тревоге мы вас разбудили.
- Умыться можно?
- Уже умоетесь скоро. Одевайтесь!
Самуил Чудновский уже во время допросов вёл себя крайне хамски по отношению к подследственному. Если эсеро-меньшевики, которым передали Колчака чехословаки были во время следствия достаточно корректны, то сменивший их большевистский представитель постоянно ущемлял и унижал бывшего Сибирского правителя.
- Я готов!
- Выходите и следуйте за мной.
В коридоре ждали ещё трое дружинников с винтовками, даже с метрового расстояния явственно ощущался запах перегара – или им перед расстрелом по бутылке выделили, или это просто их стандартное состояние…
Чудновский двинулся первым, за ним один из конвоиров, затем Колчак, замыкающими пошли ещё двое.
Во дворе тюрьмы уже стояли бывший премьер колчаковского правительства Пепеляев, военный комендант Иркутска Бурсак и ещё трое дружинников. Пепеляев был бледен, но держался относительно спокойно. Адмирал встал рядом.
- Мужайтесь, Виктор Николаевич.
- Ни о чём не жалею, Александр Васильевич, - слегка подрагивающим голосом ответил Пепеляев. – Доведись всё повторить, я поступил бы так же как поступил.
- А я жалею. Ошибок случилось немало, доведись всё повторить, я бы их не совершил…
- Гражданин Колчак, гражданин Пепеляев, - заговорил Чудновский. – За преступления против Революции и русского народа Чрезвычайной комиссией города Иркутска вы оба приговорены к расстрелу.
- Без суда?
- Оставьте, адмирал, - усмехнулся Бурсак. – Какой суд? Военное время. Вы воевали против Революции с оружием в руках. Вина ваша очевидна и не требует доказательств.
- А Виктор Николаевич? Он не воевал.
- Прекратите словоблудие, - прервал Колчака Чудновский. – Приговор окончательный и будет приведён в исполнение. Не надейтесь…
- Не надеялся. К какой стенке нам встать?
- Не торопитесь к стенке. Прогуляемся ещё. Следуйте с конвоем.
Распахнулись тюремные ворота и приговорённых повели за стены.
Для сибирского февраля погода стояла относительно мягкая – градусов десять – двенадцать ниже нуля, под ногами поскрипывал снег, над головой щедро распахнуло своё роскошное величие звёздное небо.
Минут через пятнадцать подошли к берегу реки Ушаковки возле Знаменского женского монастыря. Недалеко виднелась обширная прорубь.
- Нас что, даже не похоронят? – обернулся понявший всё Колчак к руководителю Чрезвычайной комиссии.
- Неужели вы думаете, что я заставлю своих солдат ковырять мёрзлую землю ради ваших предрассудков? – пожал плечами Бурсак. – А вам будет уже всё равно…
Ну, понятно. Не унижаться же перед этими недочеловеками…
- Ясно. Где нам встать?
- Стойте, где стоите. Можете помолиться, если хотите.
- Шинель пусть сымет – больно справная, - донеслось от дружинников, - а этот – шубу.
Колчак демонстративно застегнул шинель на все оставшиеся пуговицы и вызывающе посмотрел на палачей. Чудновский ответил ненавидящим взглядом, но решил воздержаться от совершенно не вяжущегося с актом казни инцидента с насильственным сдиранием одежды.
- Сам потом отстираешь и заштопаешь. Становись!
Шестеро дружинников построились в шеренгу в пятнадцати шагах от приговорённых. К правому флангу подошёл Бурсак. Адмирал снял фуражку, перекрестился и снова надел её.
- Тоовсь! Пли!
Шесть вспышек перед глазами, два удара в грудь… Темнота…

***
- Фрол, а этот дышит ещё! Доколоть, что ли?
- Охота тебе штык пачкать. Не выплывет, поди. Давай, снимай шинель, а я сапоги пока.
Дружинники запыхтели, избавляя полутруп от ненужной уже ему одежды.
- Ты глянь – а пуля-то аккурат в георгиевский крест угодила, потому, небось, вбок и ушла.
- Ну ин ладно, давай, мундир с него сымай, вместе с орденом, яти его!..
Мёртвого Пепеляева и полумёртвого Колчака раздели до нижнего белья, за руки за ноги раскачали над прорубью и швырнули в тёмные воды Ушаковки.
Сознание ещё не до конца покинуло адмирала, и он почувствовал как ледяная вода сначала обожгла тело, а потом стала заполнять и лёгкие судорожно пытавшие втянуть в себя воздух, которого вокруг не было…

Отредактировано Вячик (08-12-2018 15:40:04)

Всё туда же - на "Пограничник" весной 1914.

Отредактировано Вячик (08-12-2018 15:42:34)

***
- Это что ещё за явление! – меньше всего Колчак ожидал увидеть сейчас данную обеспокоенную усатую физиономию. – Ты кто?
- Так что, ваше высокоблагородие, фельдшер миноносца «Пограничник» Фёдор Зиновьев.
Сознание и память медленно возвращались, но легче от этого не становилось. Было очевидно, что находится он в каюте, причём в офицерской каюте именно «Пограничника» - свой бывший эсминец Колчак знал как свои пять пальцев – это та самая каюта в которой жил Эссен когда выходил с ними в море. Часто выходил – «Пограничник» был его любимым, практически флагманским кораблём…
В памяти всплыло… Да нет, не всплыло – вспыхнуло событиями: Мировая война, две революции, Гражданская, расстрел… Таких снов не бывает, снов, где помнишь события многих лет и чуть ли не каждый день из них…
Или вот такой он – «Рай для моряков» - вернуться на любимый корабль и… Бред!
Тем более, что боль в груди ощущалась вполне конкретно. Боль от пулевых ранений, полученных на льду Ушаковки.
- Александр, Васильевич, как себя чувствуете? – в каюту вошёл ещё один моряк в форме капитана второго ранга.
Руднев, узнал Колчак. Именно ему он сдавал эсминец, переходя в штаб командующего флотом.
- Здравствуйте, Владимир Иванович.
- Здравствуйте, Александр Васильевич. Вы хорошо себя чувствуете?
- Сносно. Я надеюсь, что вы меня не отвезёте в бедлам, если я спрошу какое нынче число?
- Двадцать первое мая, - слегка обалдел Руднев.
- А год?
- Четырнадцатый, - удивлённо ответил кавторанг, надеясь, что называть тысячелетие и век будет излишним.
- Изрядно каперанга головой приложило, - буркнул фельдшер. – Знаете, ваше высокоблагородие, пользуясь своей властью, попрошу вас уйти. Моему пациенту нужен покой.
- Но что с Александром Васильевичем?
- Головой ударились, воды нахлебались, чуть Господу душу не отдали… Бывает. Временное помутнение рассудка.
- Понимаю… Желаю скорейшего выздоровления! – кавторанг козырнул и вышел.