Никто и не заметил, как капитан вышел из кустов. Если признаться, то ни один человек не мог похвастаться, что может услышать ночью шаги Густлова. Да и не старались, кроме нерадивых часовых, конечно. Кое-кто и нехорошее о капитане поговаривал втихую, скрещивая пальцы за спиной. Но больше странного ничего не замечалось, потому и сходили на нет подобные разговоры очень быстро.
- Доброго вечера всем! – уронил капитан и присел возле небольшого костерка. Сидящие вокруг солдаты спешно начали подвигаться, освобождая место командиру.
- И вам доброго вечера, герр капитан!  - поспешил ответить Хуго.  – Какими судьбами к нашему очагу скромному?
- Не прибедняйся, студент. Разговор есть. К тебе.– Густлов поднял глаза на пикинера. Хуго поразился, насколько бледным стал капитан, обычно лучащийся здоровьем. – Отойдем?
Мортенсу только и осталось, что кивнуть, да пойти в темноту за капитаном. Недалеко идти пришлось. Даже пламя еще видно было. Шагов семь-восемь, стало быть. Ночи здесь темные…
- Слушай, студент, тут такое дело… - капитан ощутимо мялся, не зная с чего начать. Тяжелое, видать на душе лежало, ой, тяжелое.
- Начинайте лучше с начала, – подсказал пикинер, набравшись смелости. – Самое верное дело. Всегда сам пользуюсь да другим подсказываю. Еще батюшка, мир праху его, учил так поступать.
- Мудрый у тебя батюшка был, – хмуро ответил Густлов, набивая трубку. Табак крошился под чуть подрагивающими пальцами и падал вниз, засеивая крошками землю, пикинер сделал вид, что не видит этого, но ему стало страшновато, а вернее, тоскливо. От предчувствия.
– Присядем? – предложил капитан.
- А почему бы и нет! – Мортенс первым сел на поросшую колючей травой кочку.
- Тут такое дело, - решился Густлов, так же выбирая местечко посуше. – Гложет что-то. Черный кто-то рядом ходит. Страшно мне, Студент. Которую ночь не сплю. Днем - молодец молодцом, а как солнце закатится…
Солдаты немного помолчали. Капитан щелкнул кресалом, раскуривая трубку, потянуло табачным дымком, необычно сладким на фоне кислого порохового запаха, что не до конца еще выветрился из одежды. Пикинер с трудом удерживал трясучку, ему стало очень холодно, несмотря на то, что ночь была на редкость теплая. Капитан, если и боялся чего в жизни, то никогда того не показывал. И вдруг такое признание. Только полный дурень мог предположить, что к добру прозвучали эти слова…
- И что я могу тут сделать? – осторожно уточнил Хуго. – Вы бы к отцу-каппелану подошли. Я же не священник, да и не исповедник.
Капитан неожиданно качнулся вперед, словно гадюка в броске, крепко ухватил Мортенса за отворот куртки. Придвинулся поближе и зашептал прямо в лицо, обдавая жарким дыханием:
- Не ври мне, Хуго, не стоит! Думаешь, я поверил в твои сказки? Ты – можешь. И сделаешь. А не то…
- Не то что?! – Мортенс с неожиданной силой и решимостью вытолкнул обратно злость капитана, изрядно добавив своей. Ответ заставил Густлова отшатнуться, отпустить куртку. – Что сделаете, герр капитан? Доложите церковникам? И сами отправите в огонь? А не боитесь? Ведь даром не проходит ничего.
- Боюсь, – вдруг тихо признался капитан, садясь на примятую уже кочку. – Но того, кто бродит рядом, боюсь больше. Ты знаешь. Ты тоже чувствуешь. Но мне по силам только чуять, а ты можешь отвести. И  цены я не побоюсь.
Пара словно поменялась местами. Обычно, прямой как ствол мушкета, командир ссутулился, в голосе прорезались просительные нотки. А рядовой пикинер, словно сам получил офицерский патент, в его словах появилась странная уверенность и особая вескость. Такая бывает, когда два собеседника прекрасно и без лишних слов понимают, о чем идет речь.
Мортенс крутнул головой, скрестил пальцы, звонко щелкнув суставами.
– Смотрите, герр капитан, вы сами с ценой согласились, - строго произнес он. И, опережая немой вопрос, ответил. - Ее я вам не скажу. Потому что не знаю сам. Но помните, она, в любом случае, будет непомерна. Я ведь от того и таскаю дрын пикинера, а не ем с золота…
Густлов смотрел и не узнавал обычно тихого солдата. Он, словно бы  выше стал, и шире, раздавшись под неверным светом Луны…
- Что, капитан, боишься? – недобро сверкнули глаза преобразившегося пикинера.  – Не стоит! Ты со мной сейчас. Под Волчьим Солнцем. Любая беда обойдет! Сейчас обойдет. А потом  - придет.  Да не та, которую ждал, вот какая цена будет…
Хуго вдруг сгорбился, протянув руку капитану.
– Нож! Быстро!
Трясущиеся руки все же справились с ножнами, и Густлов подал кинжал. Мортнес вцепился в рукоять крючковатыми и будто бы удлинившимися пальцами. Впрочем, ночная темнота обманчива, а страх волен дорисовывать несуразицы…
– Ладонь!
Отточенный клинок скользнул по подставленной руке, рассекая плоть. Кровь плеснула абсолютной чернотой, так, что капитану на мгновение стало немыслимо страшно. Хуго поймал черную струю вынутой из-за пазухи мелкой посудиной. Не успела емкость наполниться, как студент поставил ее на землю, осторожно погрузил клинок в чашу и заговорил, быстро-быстро, вскидывая голову к Луне…
- От зла всякого, от демона нечистого, от скверны черной, от стрелы змеистой, от меча острого, от пули быстрой, от слова злого, от гнева норманнского. Кровью заклинаю, словом оберегаю! Аминь, во имя Господа! От зла всякого, от демона нечистого…
Зажимая рану, капитан стоял и ждал чего-то. С каждым словом, брошенным в ночь, темнота отступала, сдавая позиции. И уходила тяжесть с души, оставляя странную пустоту…
Прошептав третий раз «Аминь, во имя Господа!», Хуго неопрятным кулем осел вниз.
- Все, капитан, я свое сделал. Теперь за тобой очередь.
- Сам встанешь или помочь? – наклонился Густлов над лежащим солдатом.
- Не откажусь.
Сидевшие у костра не заметили возвращения. А может, сделали вид. Про Хуго тоже за спиной всякое говорили, и никто не захотел вставать у странной пары на дороге. Так и разошлись в полной тишине капитан и рядовой солдат. Каждый со своей тяжестью в душе.
- Подъем! Тревога! – кричал, заходясь, часовой. Пока не замолчал, захлебнувшись кровью. Австрийцы  атаковали перед самым рассветом, окружив ночью спящий лагерь. По испанскому, а может, итальянскому обычаю ночной атаки, они натянули белые рубахи поверх доспехов и походили скорее на призраков, нежели на людей. Да и узнавать своих, так было, не в пример, проще.
-  Рота, к бою! – выскочил растрепанный Густлов, взводя курок заряженного пистолета и хватая палаш. На бегу разрядил пистолет в первого попавшегося врага и выдернул клинок из ножен.  – К бою, сволота!
И снова католики промахнулись, упирая на напор и внезапность в ущерб плану и подготовке. Папистов оказалось слишком мало, да и с выбором участка для нападения они промахнулись. Основной лагерь расположился чуть в стороне…
- Куси патрон! - рычали сержанты,  - Пли!!!
Эффект неожиданности уже успел смазаться. Потрепанная первым ударом рота пришла в себя. Загрохотали более-менее слаженные залпы стрелков, да и пикинеры побросали бесполезные в предрассветных сумерках пики, схватившись за тесаки. Получив по рогам в бестолковой и жесткой схватке, паписты начали отступать. Густлов не стал преследовать, рассудив, что не надо повторять чужих ошибок. По его команде рота начала строиться в правильный порядок.
Нападавшие, оценив перспективы, не стали наскакивать вновь, и отошли к близлежащей лощине, изредка оттуда постреливая, более надеясь на удачу, нежели на меткость оружия. Солнце еще только собиралось показать из-за горизонта краешек короны, но было уже светло, почти как днем. Приободрившиеся наемники уже подумывали, как бы самим от обороны отойти...
И тут началось.
В той стороне, откуда неслись редкие выстрелы и неразборчивые проклятия, раздался жуткий, замогильный вопль, переполненный лютым ужасом. И сразу же отозвался целым хором криков боли и страха. Вновь загремела пальба, отчаянная, стремительная, бьющая по скорости заряжания все уставы, но ни одна пуля не полетела в сторону роты.
Католики побежали обратно. Пикинеры перехватили покрепче свои «дрыны», стрелки проверили порох на полках и фитили. Но паписты обегали плотный пехотный строй, бросая оружие, а на лицах у них отражался такой страх, что просто жуть брала. Некоторые с отчаянием умалишенных бросались прямо на пики, будто надеясь прорвать строй и пробежать роту насквозь, спасаясь от…
… от чего?
Густлов всмотрелся в ту  сторону лощины, откуда бежали католики. Из-за густых кустов никак не разобрать, что там творилось…
Высоко над листвой взметнулся ярко-алый фонтан, словно выбили днище в огромной бочке. Трудно было поверить, что в человеческом теле может быть столько крови. Вслед за выплеском последовала голова. Сама по себе, отделенная от тела.
Взлетали над кустами страшно изломанные тела, разрубленные словно бы гигантским топором, страшно кричали погибающие. И гулко стонала земля, как под ногами великана.
- Демоны… нечистая сила!.. - побежали слова  по наспех собранному строю.
- Кто сделает шаг назад, убью сам! – рявкнул капитан и нашел взглядом Мортенса. Пикинер судорожно сжимал пику одной рукой, а другой непрерывно крестился, шепча молитвы. Впрочем, сейчас тех, кто не взывал к небесам, можно было посчитать по пальцам.
- Хуго! – дернул  Густлов его за рукав. – Что это там?!
- Косарь… - прошептал студент, все сильнее охватывая пику.
- Что за «косарь»? И что говорят твои книги про него?! – заорал капитан на вусмерть перепуганного солдата. – Вспоминай, сволочь! Ты же должен был про это знать!
- Это смерть, капитан, – Хуго посмотрел на него остекленевшими глазами.  – Нам всем смерть! Лучше бежать!
- Я тебе побегу! – Густлов затряс пикинера как цепной пес незадачливого воришку. – Не может быть такого, что нет спасения.
- Его нет, капитан...
Кто-то в строю, услышав произнесенное, и сопоставив  его с увиденным, начал пятиться, норовя бросить оружие.
- Стоять, уроды! – взлетел над рассыпающимся каре рык Густлова, сопровождаемый выстрелом в спину наиболее ретивому беглецу. – Вы что, хотите жить вечно?! По местам стоять! Бегущих порубят!
Привычка и дисциплина оказалась сильнее страха. Кроме того, в словах капитана был резон, который перебил даже страх перед неведомым – пока строй крепок, можно спастись, отбиться даже от превосходящего числом врага. Даже от кавалерии, если повезет. Но если разбежаться врассыпную, никто не поможет. Те же паписты догонят и порубают.
На небо набежали тучи, неприятные, низкие и серые. В сумеречном свете бледные лица наемников походили на лики мертвецов.
Из кустарника вырвался солдат, с перекошенным лицом, пальнул наугад за спину и занес, было, ногу для следующего шага. В этот миг, будто черная полоса прошла наискось сквозь его тело, от плеча до поясницы. Разделенный пополам мертвец свалился на землю, укрываемый ветками и листьями, так же срезанными прозрачным лезвием.
В сторону невидимого, но явственно приближающегося великана развернулись три ряда стрелков. Мушкетеры поднялись по склону низенького холма, чтобы стрелять не в спины своим, а по новому врагу. На убегающих австрийцев уже и внимания никто не обращал. Не до них. С неба упали первые капли дождя, вдруг четко обозначив огромный силуэт, в сотне локтей от роты – вода словно соткала из воздуха подобие человеческой фигуры.
- Огонь! – гаркнул Густлов. Теперь все казалось легче и проще. Противник виден, а что огромен, так даже лучше, меньше пуль уйдет в никуда. – Бить всем сразу! Пикинеры – вперед! – Густлов и сам не знал, какая сила, чья злобная воля толкала его вперед, притягивала к себе. И заставляла тащить за собой солдат…
Первая шеренга качнулась, и пошла, приподняв пики повыше. Шаг за шагом, сохраняя строй. Только вот шаги те становились все короче и короче. Да и немудрено, приближающаяся фигура, очерченная потоками дождя казалась ростом раза в три выше правофлангового, который по традиции был самым сильным и рослым в роте. И все же наемники двигались вперед.
Мерный шаг с остановками. Десять локтей в минуту. Ритм задают залпы мушкетеров. Толково бьют, отметил Густлов. Три выстрела в минуту, как на смотре перед марк-графом   Баден-Дурлахским, что решил проверить, не зря ли он платит деньги наемным отрядам. Пули посвистывали над головами пикинеров, врезались в дождевую фигуру, разбрызгивая капли, но не принося видимого вреда. Три залпа, четвертый вышел заметно реже, вразнобой, а пятый совсем жидкий, не больше десятка стволов. Может быть, струсили, но скорее, порох окончательно промок под косыми струями, несмотря на все обычные ухищрения стрелков.
А Косарь все ближе и ближе. И уже стало видно, как невидимая коса идет безжалостным лезвием. Да не по траве проходит, а по обезумевшим людям в белых накидках. Папистам, которые не успели сбежать. При каждом движении невидимый серп словно удлинялся в несколько раз, разрубая с одинаковой легкостью траву, ветки, дерево, металл и плоть.
Каждое движение уносило несколько жизней.
Но рота шла вперед. За капитаном. А тот шагал впереди строя, положив тяжелый палаш на плечо, и сам не знал, что будет, когда сойдутся две силы. Наемники наступали, движимые сверхъестественным ужасом, что толкал их почище любого приказа. Потому что идти в общем строю, плечом к плечу с товарищами, сжимая в руках оружие было не столь страшно, нежели остаться в одиночестве, в кровавом лесу, один на один с неведомым ужасом.
Мортенс упал на колени, наемники шагали по бокам, обходя его, как пень, не обращая внимания. Брешь в общем строю тут же затянулась, словно вода, поглощающая брошенный камень. Хуго торопясь, чертил кордом прямо в грязи круг, пытаясь вспомнить нужные символы и слова. Но они упорно не хотели приходить, путаясь в страхе. Дождь размывал знаки, и приходилось вновь терзать землю клинком, погружая его чуть ли не по рукоять.
Наконец, вязь выстроилась в верный узор… В центр надо поставить черную свечу, но ее, конечно же не было. А если бы и нашлась, запалить ее под дождем никак не возможно. Но недостаток этого элемента можно уравновесить кровью… А еще соль, маленькую склянку с ней Хуго всегда носил при себе, но она затерялась в складках промокшей одежды.
Косарь вломился в строй. Невидимая, но от того отнюдь не менее опасная коса прошлась по первому ряду. Упало несколько солдат с правого фланга. Лезвие словно споткнулось об Густлова, обдав капитана снопом вполне видимых искр, в воздухе повис мелодичный, хрустальный звон. Демон замер, словно бы в недоумении.
- Ах, ты ж гребанная жопа! – заорал капитан, воздевая палаш. – Вперед!
Склянка все-таки нашлась, теперь освященной солью провести вокруг…
Остатки строя разом перешли на бег, и ударили по призрачной в завесе дождя фигуре.
Клинок корда зацепил кожу ладони, натянул и вспорол едва не до кости. Капли крови пролились на оплывающий рисунок, мешаясь с дождем. Хуго заскрипел зубами, глухо завыл от отчаяния - вода размывала символы.
Наемники падали один за другим, незримая коса собирала щедрый урожай.
- Нечисть болотная, нечисть подколодная, нечисть лесная, нечисть колокольная, нечисть всякая, - кричал в голос Хуго, осеняя себя обратным крестом, путая чешские заклятия простонародья и благородную латынь священного Рима, пытаясь заглушить непрестанный звериный стон погибающей роты. - От синего тумана, от чёрного дурмана, где гнилой колос, где седой волос, где красная тряпица, порченка - трясовица,  не той тропой пойду, пойду в церковные ворота, зажгу  на нефе свечу не венчальную, а свечу поминальную, помяну нечистую силу за упокой….
- Все, Студент. Хватит.
Толчок в плечо. Пикинер трудно вынырнул из черной пелены, затягивающей все глубже…
- Хватит, Хуго. Ты все сделал как надо.
Рядом стоял капитан Густлов, с ног до головы залитый кровью.
– Он ушел. Забрал с собой полсотню честных солдат. Но ушел. И прогнал его именно ты, чернокнижник. И мне плевать, какую цену запросят за это небеса. Я ее заплачу за тебя. – Командир погибшей роты не знал, куда девать остатки палаша, и перекидывал рукоять с огрызком клинка – не длиннее двух ладоней - из руки в руку.
- И знаешь, Хуго… - капитан осекся, когда все еще стоящий на коленях рядовой поднял на него пустые глаза.
- Это не я,  –  тяжело выговорил пикинер.
- Что? – не понял Густлов.
Мортенс рассмеялся, хрипло, жутко. Словно ворон каркал на погосте.
- Как же я не понял… - проскрипел он в перерыве между приступами дикого и безумного хохота. – Как я не понял… Мы думали, я отвожу беду.
- Да, - буркнул капитан. – Этот Косарь…
- Косарь – не беда, - выдавил Мортенс. – Косарь – мытарь! Он пришел за платой!
- Платой? – растерянно переспросил Густлов, начиная понимать.
- Любая беда обойдет, сейчас обойдет. А потом  - придет.  Да не та, которую ждал, вот какая цена будет… - пробормотал Хуго, закатывая глаза, как в бреду, повторяя то, что уже говорил Густлову минувшей ночью. – Твоя беда звалась дурными снами и плохим настроением. Я ее прогнал, не понял… Хуго Мортенс, жалкий аматор, открыл путь Запретному Злу, пытаясь помочь своему капитану крепче спать по ночам…
Густлов в ужасе отшатнулся, расширенными глазами обозрел поле боя, расчлененные тела мертвецов, стонущих раненых с жуткими ранами, предвещающими скорую смерть. Живых, бездумно бродящих среди трупов. Хуго повалился навзничь, тихо, утробно завывая. Похоже, пикинер сошел с ума или шел к безумию самым коротким путем.
Капитан положил ладонь на рукоять пистолета, но понял, что порох отсырел. Тогда Густлов крепче сжал рукоять палаша, развернув его к себе обломком клинка.
Самоубийство – грех. Но для того, кто купил себе неполную ночь спокойствия такой ценой – грех маленький и совсем незначительный...

.... - Нет, все надо тебя сжечь, - хмуро буркнул Йожин, - я ведь читал отчет о том деле, паскудник ты мелкий!
- Сжечь - это быстро! - ухмыльнулся Мирослав, кивая довольному, как обожравшися кот Гюнтеру, - он так легко не отделается!

Глава 2

По чердаку заброшенного монастыря медленно пробирался человек. Был он весьма мускулист и вообще казался призовым бычком, волею случая вставшим на задние ноги и обретшим человеческую голову. Сходства добавлял и наряд человека. На нем была лишь набедренная повязка, скроенная из шкуры какого-то пятнистого зверя. Хотя, возможно, пятна были и не природного происхождения – чердак был очень грязен. Подлинная клоака!
В одной руке «бычок» держал лампу, в другой крепко сжимал меч. Оба эти предмета были так же весьма необычны. Так, лампа представляла собой вариацию на тему «воровской указки» - хитрая система стеклышек и задвижек позволяла получить яркий луч, подобный солнечному – разве что не горячий. Меч же, казался пришельцем из каких-то давних времен – широкий, с толстым закругленным клинком. Оружие явно было не по руке человеку – он то и дело ругался, косо глядя на богато украшенную рукоять, прокручивающуюся в потной ладони.
Впрочем, человек и так ругался, не переставая. Речь его, была подобна шипящему злокозненному водному потоку, что весной несется по заплывшему руслу. И звучала она совершенно чуждо окружающим стенам, по-прежнему, несущим под тяжестью накопившегося мусора и пыли, печать благородства прежних строителей. Они, конечно, давным-давно умерли, и скелеты их обратились в невесомый прах. Иначе, услышав подлинно варварское наречье, поганящее стены их творенья, восстали бы из могил, дабы усовестить нечестивца копьем.
Хотя, при том столпотвореньи народов, что происходило вокруг который год, пришествию в это место варвара, удивляться не стоило. К тому же, был он всего один. И без коня.
Незваный гость же, тем временем, не терял и минуты, упорно продвигаясь по чердаку. Рот его не закрывался ни на миг. Варвар проклинал город, темноту, вообще сам чердак, где полным-полно ржавых гвоздей, что так и норовят пропороть незащищенную кожу. Сильнее же всего прочего, «бычок» проклинал пыль. О, эта вездесущая субстанция здесь была повсюду! На балках, на косой крыше, на опорах… Хуже всего, что ею приходилось дышать – в воздухе пыли было столько, что казалось, еще немного, и можно нарезать ломтями, продавая незадачливым простакам вместо кирпичей.
Второй напастью была темнота, в которой пряталась коварные балки, умершими строителями расположенные весьма затейливо – «бычок» так и не сумел уловить последовательности, хотя мотивация у него была преотличная: практически в каждую он врезался головой. Хорошо так врезался, до звона… Радовало лишь то, что голове этой в прошлом довелось познакомиться с обухом топора и уцелеть, соответственно, трухлявое дерево непоправимого урона нанести не могло при всем старании.
Еще и голуби…
Мерзкие птицы, которых ночной гость мог терпеть разве что тушенными в вине, этот чердак облюбовали, скорее всего, еще с момента постройки. Было это, навскидку, лет 300-400 назад. И все это время, птицы жили здесь. И безудержно гадили!
Ноги варвара, утопали в сухом помете по щиколотку. И он опасался, что где-то может провалиться и по колено. Про худший вариант думать не хотелось.
Голубям незваный гость тоже не доставлял ни капельки радости. Сонные из-за ночной поры, они гнусно курлыкали, медленно убираясь с пути, поглядывали искоса бессмысленными бусинками налитых кровью глаз.
Луч выхватил вдруг нечто странное. Варвар замер, удивленно выдохнул, засмеялся тихо:
- Вот же напасть экая. Правду говорили, что каждый миг можно узнать что-то новое. А я-то думал, что они вот так вот, прям из помета и нарождаются.
В свете лампы беспомощно разевали клювики крохотные голубята.
Полюбовавшись невиданным доселе зрелищем, варвар направил стопы свои далее. Не забывая, конечно, ругаться. Правда, теперь направленность его проклятий претерпела некоторые изменения. Поношенью подвергалась окружающая разруха, тупые птицы, что загадили все и вся, доверчивость самого варвара, позволяющая премерзким торговцам старьем безнаказанно наживаться на простаке… Досталось и неожиданному предмету – роскошная набедренная повязка ощутимо натерла в паху, и вообще, как варвар подозревал, в крашенной под леопарда овчине, водились то ли блохи, то ли клопы.
- Ох, чтоб тебя… - ругнулся варвар, чуть не выронив меч. Заозирался, выставив клинок, стукнулся головой об очередную балку, снова выругался. Но никаких следов присутствия человека вокруг не было. Только его свежие следы и труп.
Прямо посреди чердака лежала женщина. Практически обнаженная, если не считать странно урезанной кирасы, прикрывающей только грудь. Варвар сокрушенно покачал головой. Знатная грудь! И как только горемыку угораздило?
Склонившись над телом, «бычок» внимательно оглядел, не пропуская и малейшего следа. Странно! Умерла она не так давно – ночь назад, не более. И никаких следов. Хотя…
Хитрый луч заскользил по остаткам конструкции, поддерживающей крышу. Все верно. Хотела пройти по балкам, побрезговала запачкать босые ноги. И закономерный итог – напоролась виском на гвоздь. Вон он торчит, с капелькой засохшей крови на хищном острие.
Постояв немного над умершей, варвар двинулся дальше, вглубь чердака. С удвоенным вниманием обшаривая лучом света каждый кусочек пространства. Не хватало только убиться в двух шагах от цели.
Наконец, чердак кончился. Перед варваром была лестница наверх. Вернее, то немногое, что от лестницы осталось. Помолившись своим неведомым варварским богам, «бычок» начал подъем. Дух то и дело захватывало! Подняться требовалось на высоту в десять его ростов, а когда тебя выдерживает одна перекладина из трех…
Кончилась и лестница. Варвар оказался в небольшой комнатке с огромным, на полстены, двустворчатым окном. Не открывалось оно, наверное, целую вечность! Отдышавшись после подъема и кое-как выхаркав целые пласты пыли, сбившиеся в легких в отличный уголь, «бычок» огляделся.
Вид открывался отменный! Большая часть города была как на ладони. Виднелась серебряная в лунном свете полоса реки… Где-то там его ждет корабль, который унесет подальше от пыли, голубей и этого гребанного города, что похож на бездонный омут. Окажешься на краю, затянет и никогда не отдаст, забрав всю силу. Большой город – он сам сила. Безмозглая, а оттого вдвойне страшная.
Варвар оглушительно чихнул, вытер пальцы о повязку, окончательно ставшую похожей на кусок какой-то падали, почесал потную и грязную голову, и приступил к делу.
Отсчитав пятую доску от приметного сучка, он протиснул меч в щель, навалился, заранее сморщившись. Скрип вышел еще поганее, чем ожидался!
Затем, борясь с азартной дрожью в пальцах, поддел доску с другой стороны. Звук выдираемых гвоздей показался на миг не мерзким, а прямо-таки восхитительным.
Доска отлетела в сторону, и варвар жадно впился взглядом в тайную нишу. Получилось!
В тайнике лежал сверток, весьма объемный. И до смерти пыльный – куда, уж, без этого!
Трясущимися руками развязал тесемки, борясь с искушением разорвать их зубами.
В свертке оказались совсем не те вещи, что были обещаны умником. Но варвар оскорбленным себя не посчитал бы и на долю мига. Не какая-то там книженция с рецептами по выведению бородавок! Нет! Здоровенный, на семь свечей канделябр, судя по тяжести и ласкающему глаз блику, золотой! Подняв добычу, «бычок» радостно осклабился. Вес добычи обещал множество удовольствий.
Кроме подсвечника, в свертке лежало еще два кинжала. Можно даже сказать, кинжальчика. Под малюсенькие ручки южан, украшенные россыпью черепов-крохотулек. Присмотревшись, варвар презрительно скривился – черепа были не человеческими, как пристало бы на толковом оружии. Неведомый оружейник то ли кошачью черепушку брал для примера, то ли вываривал головенку какого-нибудь хорька. В столь мелких хищниках «бычок» не разбирался, считая нижним пределом достойной добычи волка, ну или, в крайнем случае, лисовина-патриарха.
Варвар вдруг хлопнул себя по лбу ладонью – словно комара размазал. Поглощенный обдумыванием трудностей предстоящего дела, он забыл о самом главном – как, собственно, ему добычу дотащить. Упаковывать находки обратно в пересохший пергамент… Нет, нужны свободные руки – страшная лестница впереди.

Набедренная повязка представляет собой кусок ткани или шкуры, обёрнутый вокруг бёдер - но не между ног.

Ты не в курсе предыстории...)) Эта глава писалась как стеб по поводу тоски читателей по мускулистым мужикам в меховым трусах и прочих незамутненных Конанах.