Глава 1.9 (окончание)
Между тем, таких масштабных сражений в воздухе, которые были в августе-сентябре, больше не было. Как и в прошлой истории, немцы перестали штурмовать позиции советских войск под Ленинградом и перебросили часть сил на Московское направление. Но оставлять в покое северную столицу они тоже не собирались, поэтому группировку люфтваффе не только не ослабили, а наоборот, усилили. Собственно, других способов воздействия на Дорогу жизни у них не было, артиллерия не доставала. Однако, вместо массированных налетов противник стал применять сравнительно небольшие группы самолетов, которые почти непрерывно атаковали с разных направлений и в разных местах. Активизировались охотники, постоянно выслеживающие зазевавшихся пилотов, наносящие удар с высоты и сразу же туда уходящие. Они постоянно портили кровь нашим летчикам, потери были, вроде, невелики, но постоянны, так что авиаподразделения таяли медленно, но верно.
ЛаГГ-5 показали себя неплохо, а уж по сравнению с И-16 это вообще была песня. Пришлось, конечно, привыкнуть к несколько худшей маневренности, но скорость и скороподъемность давали новые возможности. Но они, к сожалению, добавить опыта молодым летчикам не могли, только увеличить шансы на выживание. В одном из первых же воздушных боев, произошедшим над Ладожским озером, был сбит один из пилотов второй эскадрильи. Парня выловил из воды катер, но прошло слишком много времени и он давно погиб от переохлаждения, Ладога начала октября не похожа на Черное море начала августа. А еще через три дня Кречетов вернулся из Ленинграда, где был по делам в политуправлении КБФ, но не приехал, а прилетел на небольшой летающей лодке, довольный как слон.
- Вот, шаврушка! – сказал он подошедшим  однополчанам. – На более серьезные машины меня медицина не пустит, но я и на этой много пользы принести смогу. Когда бой над Ладогой будет вестись, я быстро к месту падения самолета подскочу и нашего летчика из воды выловлю!
Задумка всем очень понравилась, а Северов поделился мыслями об авиационной спасательной службе с Сергеем Борисовичем. Тому идея пришлась по душе, но он сразу честно признался, что со спасением на территории, занятой противником, есть большие сложности. Просто подскочить на Ш-2 и забрать пилота можно, а вот со всем остальным проблема, некому пока заниматься формированием спасательных партий и учить их. Олег вздохнул и вспомнил Булочкина. Он писал в 12 ИАП Коробкову, но ответа пока не получил, что, с учетом перемещений обоих полков, неудивительно. Вздох комэска-3 комиссар истолковал по-своему и заметил, что предложение учить летчиков навыкам выживания на территории противника лично ему очень нравится, так что не против, если Северов ему толково объяснит содержание этих занятий.
Время для обучения, в том числе и поведению в тылу врага, находилось, погода такую возможность предоставляла. Схватки в воздухе теперь случались не так часто, но отличались большой ожесточенностью. Хорошо обученных летчиков у немцев тоже хватало, но и для них не все было просто, русские быстро учились и совершенствовали свою технику.
Вдоль берега озера протянули железную дорогу, она подходила к Неве в районе впадения в нее Черной речки. Мост решено было пока не строить, слишком велика была вероятность его разрушения авиацией противника, работала переправа. Туда же подходила и автодорога. По этим путям шел основной поток снабжения Ленинграда, вывозилось гражданское население, дети и старики, чье нахождение в осажденном городе лишь подвергало их опасности и расходовало и без того невеликие ресурсы. Гансы долбили переправу, поезда и автомашины даже в том случае, когда было совершенно очевидно, что это беженцы. Попытки советской авиации противодействовать этим налетам наталкивались на грамотное сопротивление истребительного прикрытия ударных самолетов, но появление 4 ИАП с его современными машинами внесло изменения в расклад. ЛаГГи новой модификации старались использовать для борьбы с вражескими истребителями, менее совершенные И-16 и И-153 боролись с бомбардировщиками. Такая тактика приносила свои плоды, но и нагрузка на орлов Сотникова была очень велика.
Пасмурным утром 5 ноября в полк неожиданно прилетел представитель ВВС КБФ, который от лица командования похвалил всех за хорошую работу и поздравил с награждением высокими правительственными наградами. Командир полка Сотников, его заместитель Синицкий, начальник штаба Галкин, замполит Кречетов, комэски Бринько и Шаневич, некоторые командиры звеньев, в том числе Горобченко и Ковин, были награждены орденами Красного Знамени. Еще пять наиболее результативных летчиков и штурманов наградили орденами Красной Звезды. В их числе был и Малинкин, сбивший к тому времени два самолета противника лично и пять в группе. А вот фамилии Северова не было. Обидно немного, но настроение у него было хорошим, Красная Армия показала гораздо более высокую эффективность, чем в аналогичный период прежней истории. И в этом есть доля его труда. А награды… Придет время и для наград.
Впрочем, у командования полка на этот счет было другое мнение.
- Товарищ подполковник, разрешите обратиться! – Сотников подошел к представителю ВВС флота после того, как личный состав был распущен.
- Что у тебя, майор? – удивился тот, глядя на расстроенное лицо командира полка.
- В списке награжденных отсутствует исполняющий обязанности командира третьей эскадрильи младший лейтенант Северов!
- Отсутствует, значит недостоин! У тебя и так почти весь полк наградили! Ты на другие полки посмотри. Твой полк отметили самым значительным образом! – и подполковник посверлил в небе поднятым указательным пальцем.
- Да нет же, товарищ подполковник! Именно Северов награды и достоин, не меньше любого из нас достоин! Его обязательно должны были наградить, это какая-то ошибка! – от волнения Сотников даже начал слегка заикаться.
Подошедшие Синицкий, Галкин и Кречетов поддержали своего командира.
- Ну, не знаю… Я, конечно, уточню. Всякое бывает, может и напутали писарчуки чего! – подполковник был удивлен таким единодушием командования полка. Видимо, этот младший лейтенант и правда достойный награды человек.
По такому приятному случаю не грех было и выпить немного, но все ждали команду на боевой вылет. Подполковник улетел поздравлять другой полк, а экипажи разбрелись по машинам. Северова все сочувственно хлопали по плечу, он отмахивался и поздравлял награжденных. Малинкин стоял рядом с самолетом с таким видом, будто случайно испортил своему командиру парадный китель, облив его чем-то жирным и дурно пахнущим.
- Командир, я даже…
- Да перестань ты! – Северов обнял своего ведомого. – Поздравляю тебя! Ты этот орден заслужил, так носи его с гордостью. Надеюсь, не последний.
Вылет прошел успешно, сбитых не было, хотя поврежденных хватало, снова технарям работа.
Впрочем, история с награждением получила неожиданное продолжение. Утром 7 ноября снова прилетел тот же подполковник, снова построили полк. Представитель ВВС фронта поздравил всех с праздником, 24 годовщиной Великой октябрьской социалистической революции, и вручил Северову орден Красного Знамени, к которому Олег был представлен еще в 12 полку. Перевод из кадров ВВС РККА в ВВС ВМФ внес небольшую путаницу, но разобрались. Он также объявил, что Северову присвоено очередное звание «лейтенант». А Сотникову по поводу представления командования 4 полка сказал, что, с учетом совсем недавнего награждения, вопрос пока открыт.
После политинформации 8 ноября, когда Кречетов рассказал о проведенном в Москве параде, он попросил Северова задержаться.
- Хотел с тобой вот о чем поговорить. Сотников тобой очень доволен, всегда в пример ставит. Синицкий тоже хвалит. Агеев сказал, что ваш совместный труд по «вертушке» ушел наверх и уже получил самую высокую оценку в Штабе ВВС ВМФ. Я за тобой наблюдал все время, что мы на фронте. С людьми ты умело работаешь, дисциплина в эскадрилье высокая, да и боевая эффективность неплохая. Ладно, я сейчас о другом. Ты ведь авторитетный командир, тебя и командование полка и рядовые летчики уважают. А почему ты до сих пор не в партии?
Теперь уже озадачился Северов.
- Даже не знаю. Как-то не до того было. Но я понял, и не против. Если найду, кто даст рекомендации, подам заявление.
- Я дам и командир даст. Значит, договорились!
Олег знал, что к этому шагу сейчас относятся очень серьезно. Человек, находящийся на самом переднем крае, рискующий ежедневно своей жизнью, не вступает в партию из карьерных побуждений. Это можно сделать только по убеждению. Убеждения у Северова были. Он давно понял, что изобилие джинсов на прилавках не стоит той уверенности в завтрашнем дне, на которое ее променяли. Да, жили небогато, но не было бомжей, беспризорников и безработицы. Да, были проблемы с эффективностью производства, со многим были проблемы, но школьное образование, например, было несравнимо лучше, чем в постсоветской России. Еще в 60-е годы в СССР была передовая медицина. Северов считал, что необходимо было бороться с недостатками, а не с тем, что было и так неплохим. И отношения между людьми были другими. Но над всем этим можно подумать позже, если повезет дожить до Победы. А сейчас все силы надо приложить к тому, чтобы она состоялась как можно раньше и с как можно меньшими потерями. Заявление он написал тут же, не выходя из штаба.
Была еще одна мысль, которую Олег обдумывал и хотел попытаться реализовать, наведение при помощи РЛС. Проблема была в том, что имеющиеся станции находились в районе Ленинграда, к тому же высоту цели они не определяли. Северов узнал, что в Ленинграде работает группа ученых, занимающихся проблемами радиолокации. Они были частью подразделения, которое возглавлял контр-адмирал Аксель Иванович Берг. В прошлой истории совет по радиолокации был организован только в 1943 году, а сейчас Берг, как и знакомый Северову его однофамилец, работал в Комиссии по техническому перевооружению Красной Армии. Принципы радиолокации Северову были неплохо известны, поэтому он нашел повод наведаться в город найти их. Олег обратился в штаб ВВС флота, объяснил, что хочет поделиться с учеными некоторыми своими мыслями, Самохин, узнав в чем дело, лично распорядился отвезти летчика к ним.
При встрече Северов сказал, что заинтересовался проблемой радиолокации еще до войны и все такое, изложил идею о выделении отдельного канала для определения высоты цели и его сопряжения с дальномером. Никаких готовых решений, разумеется, не предлагал. Знать принципы работы РЛС на уровне начала 21 века одно, а историю вопроса – совсем другое. К тому же в условиях фронта заниматься выяснениями, на каком конкретном этапе исследований находятся сейчас наши ученые, довольно затруднительно. Тем не менее, на какие-то полезные мысли Олег их, видимо, навел, выглядели они очень довольными.
«Вот и ладненько! – подумал Северов. – Наведение по РЛС дело очень важное, если удастся немного ускорит процесс, будет просто замечательно.»
Когда Олег вернулся в полк, Кречетов дал ему новое поручение. Как кандидат в члены ВКП(б) он должен был пару раз в неделю делать политинформации для летного и технического состава. Это было нетрудно и, в общем, малообременительно, зато позволило сделать вывод о некоторых изменениях в сравнении с прошлой историей. Обычно Олег слушал политинформации вполуха, особенно не задумываясь о совпадении или несовпадении дат и событий. Его больше занимали чисто военные и технические вопросы, а тут пришлось немного разобраться.
То, что полноценной блокады Ленинграда нет, и вряд ли будет, Северов уже понял. Под Москвой немцы находились западнее и, похоже, сценарий похож с той разницей, что ближе сотни километров они к столице не подойдут. Да и Тулу оборонять не надо, тыл и довольно глубокий. Киев оставлен буквально на днях, именно оставлен, значительную часть войск удалось из котла вывести. В прошлой истории Харьков был взят немцами в середине ноября, точнее Олег не помнил, а здесь, похоже, они его вообще не возьмут, по крайней мере в 1941 году, да и Жданов тоже. Как понял Северов, спокойно разбираясь с ходом боевых действий, изменения накапливались постепенно и к середине ноября были уже весьма заметными. Это не могло не радовать, но напряженности обстановки под Ленинградом нисколько не уменьшало.
Холодало, иногда шел снег, летали не каждый день, зато почти все вылеты приводили к столкновениям с противником. 18 ноября над Ладогой сбили Доржиева, но Кречетов на своей «Шаврушке» был рядом и выудил бурята из воды буквально через несколько минут. Бадма попал, конечно, в госпиталь, но доктора уверенно обещали, что он поправится, хотя еще немного и замерз бы. Третья эскадрилья вновь состояла из шести «бессмертных», в подачи Олега их так за глаза и называли. Что интересно, опять три пары – Северова, Ковина и Горобченко. А все четверо сбитых остались живы, хотя и попали в госпитали с очень серьезными ранениями.
20 ноября вечером летный состав собрался в столовой, пили чай, поздравляли Петра Бринько с двадцать пятым сбитым. Капитан вылетел парой в район переправы, потом получил по радио приказ переместиться южнее. Пара немецких охотников пыталась воспользоваться излюбленной тактикой ударил-убежал, но, видя перед собой всего лишь двух противников, рискнула потягаться. Ведомый был неопытный и вскоре был подбит, потянул на свой аэродром, а разозленный советский ас решил поквитаться. «Зеленые задницы» были впечатлены уровнем его пилотажа и стрельбы, но было поздно, один из охотников горящим клубком падал на землю, а другой попытался оторваться, выведя Бринько под удар второй пары, подошедшей на помощь. Не тут-то было, Петр Антонович сбил еще одного, второго повредил.
- По почерку видно, летчики матерые, непросто с ними было! – капитан отпил чаю из персональной кружки и блаженно прищурился, хорошо заварено, со смородиной и шиповником
- Полкозы, небось, обратно привез, - подколол Синицкий.
Это было правдой, попусту стрелять Бринько не любил, даже после такого напряженного боя чуть меньше половины боекомплекта еще осталось. Олег вспомнил летний случай, когда для уничтожения двух финских Фиатов Антоненко и Бринько израсходовали всего два десятка патронов.
- Задницы у немцев теперь не зеленые, а красные! – хмыкнул Шаневич, все засмеялись.
«Зелеными задницами» пилотов JG54 прозвал Северов, да в нагрузку рассказал анекдот (- Девушка, дайте мне открытку, вон ту, с красной задницей! - Это не задница, а сердце. - Девушка, я хирург и знаю, как выглядит сердце. Дайте мне открытку с красной задницей!).
- А ты, Олежа, чего молчишь? – Бринько прищурился. – Устроил ты им баню!
- И заметьте! – наставительно сказал Синицкий. – Двух немцев ссадили без своих потерь, а дрались вшестером против двенадцати. Вот так надо воевать!
- Растут ребята, - кивнул Олег. – Так просто нас не взять.
А сам подумал, что и не такие асы бились, гибли, горели. И не всегда в воздушном бою. Война впереди длинная.
- Чего вздыхаешь? – Гоша с хрустом разгрыз микроскопический кусочек сахара. – Все неплохо идет.
- Слушай, Олег, а правда, что ты летом на «Ишаке» один против восьми мессеров дрался, командира полка прикрывал? – вдруг спросил Бринько.
Северов удивился, он здесь об этом никому не рассказывал.
- Было дело, а откуда информация?
- Оттуда! – Петр ткнул пальцев вверх. – Жигарев нашему Самохину говорил, а сам от твоего прежнего командира слышал. Ты, говорят, не просто выжил, но и сбил чуть ли не половину.
- На сбитых там смотреть некогда было, - отмахнулся Олег. – Несколько приземлил. Разведка говорила, что не все долетели. Просто повезло.
Все замолчали, задумавшись, вспоминая свои воздушные бои, когда смерть смотрела прямо в глаза. Сколько там умения, а сколько везения, кто знает…
А Северов подумал, что Бринько летчик замечательный, талантище, но как командир себя не очень проявил. Да тот и сам признавался, что летать, стрелять одно, а людей учить, с документами работать и все такое ему очень тяжело дается. Олег с ним подружился, а вот с комэском-2 Шаневичем особо доверительных отношений не было. Впрочем, их не было ни у кого, характер у него был сложный. Капитан сам как-то дистанцировался от всех, держался отдельно. Он полностью выкладывался в бою, был смел и умен, но при этом ни с кем не поддерживал дружеских отношений, ни разу не поговорил по душам. К этой особенности его характера все давно привыкли и приняли таким, как есть.
- Гоша, у тебя ведь семнадцать сбитых уже? – поменял Шаневич тему разговора. – Пора бы к Герою представлять!
Синицкий кивнул головой:
- Сотников сказал, что наградной лист в штабе ВВС флота оформляют.
- Будет у нас два Героя в полку, - улыбнулся Петр.
- М-да, сила! – невесело усмехнулся Гоша. – Шестнадцать машин осталось.
- В других полках не больше, - возразил комэск-2. – Да и работали мы побольше других!
- Ну чего ты считаешься? – разозлился вдруг Бринько. – У нас ласточки или у других? Ладно ЛаГГ-3, так «Ишаков» и «Чаек» хватает!
Тему закрыли. Полку действительно давали сложные задания, но это считали справедливым, техника ведь у них замечательная, да и пилоты опыта набрались.
В конце ноября Северов съездил в Ленинград, отвез документы в штаб, еще раз поговорил с учеными-локаторщиками. Прогресс у них наметился большой, вот только Олег не знал, насколько это отличается от его прошлой жизни и отличается ли вообще, в истории развития науки и техники у него имелись пробелы, просто не интересовался когда чего изобрели. Отъезд был намечен на утро следующего дня, так что вечер был свободен, другое дело, что это не Питер начала 21 века, обстановка для прогулок не та. Тем не менее, Олег прошел пару кварталов пешком, вглядываясь в лица немногочисленных прохожих. В ноябре 1941 года в осажденном Ленинграде в той истории вовсю свирепствовал голод, обстановка была крайне тяжелой, ледовая дорога еще не действовала. Сейчас же ситуация не была столь трудной, по Дороге жизни вывозили гражданское население, снабжали продовольствием. Не было тех ужасных норм выдачи хлеба и Олег всей душой надеялся, что и не будет. Надежды люфтваффе парализовать работу переправы через Неву не оправдались, транспорт, проходящий по Дороге жизни, также был неплохо прикрыт зенитной артиллерией и авиацией. Да и погода не баловала.
Занятый этими мыслями Северов задумался и вдруг нос к носу столкнулся с Мариной.
- Ой, извините! – девушка его не сразу узнала. – Ой, это вы? Не узнаете, я вам голову перевязывала.
Сказала и смутилась, летчик улыбнулся.
- Узнал, конечно, Марина. Разве забудешь? Я тогда чуть фуражку не потерял, она на мне не держалась. И остальную часть головы достричь пришлось, а то я был на каторжника похож.
Девушка направлялась домой после работы в госпитале и Олег без задней мысли вызвался ее проводить. У него с собой были три банки тушенки, полбуханки хлеба и еще что-то в мешочке, который сунул ему Синицкий, а также несколько вареных картофелин. Тащить это обратно он не собирался, как бы ни отличалось положение в городе от блокадного, лишними эти продукты никому не будут.
Добирались они довольно долго и Марина изрядно замерзла в своем тонком пальтишке. Хозяйственный Северов сразу развел бурную деятельность. На первом этаже лежали несколько здоровенных чурбаков, расколоть их ни у кого не хватило сил. Эти чурбаки привез еще в конце лета один из жильцов на машине и затолкал под лестницу, а когда уезжал в эвакуацию, но просил Марину распорядиться этим богатством по своему усмотрению. Колун нашелся у дворника, тщедушного мужичка неопределенного возраста, который этот инструмент с трудом поднимал и в лучшие годы своей жизни. Колоть дрова Олег был не большой мастер, ни в прошлой жизни, ни в этой, но справился, силушки хватало. Наколотые поленья летчик перетаскал в квартиру и сложил в прихожей, затопил небольшую печку и вскоре по комнате стало расходиться блаженное тепло. Порывшись в мешке, Олег нашел немного гречневой крупы и сварил кашу с тушенкой, потом поставил на печку чайник. По комнате распространился восхитительный аромат, Марина сидела у печки, грела руки и с улыбкой наблюдала за стараниями Северова. Вдруг в коридоре коммуналки раздались тихие шаркающие шаги.
- Это соседка, Зоя Францевна, старушка из дальней комнаты.
«Она просто почувствовала запах! – понял Олег. – У голодных людей обоняние обостряется.»
А  вслух сказал:
- Марина, может мы пригласим ее с нами поужинать?
Девушка обрадовалась:
- Я сама хотела об этом попросить!
Зоя Францевна была такой сухой и маленькой, что Олег поразился, в чем душа держится. Старушка неторопливо и аккуратно ела кашу и вздыхала, потом, по-своему истолковав внимание летчика, произнесла:
- Я подумала, что мой Яша сейчас тоже, наверное, ужинает.
- Яков Антонович профессор математики, - сказала Марина. – Он уехал в эвакуацию в Среднюю Азию, а Зоя Францевна не успела, немцы тогда замкнули кольцо.
- Я не боюсь умереть, просто очень жаль, что Яша так далеко от меня. Но я не жалуюсь, я хожу в ясли и помогаю там ухаживать за детьми. Я очень люблю детей, но своих Бог не дал. Так хоть напоследок понянчусь с чужими. Спасибо вам, молодые люди, я давно так вкусно не ужинала.
Пожилая женщина ушла в свою комнату, а Марину совершенно разморило от тепла и сытости. Северов перенес ее на кровать и укрыл одеялом, а сам сел к печке и стал смотреть на огонь, пытаясь успокоиться. Ему было мучительно стыдно, что он такой сильный и румяный сидел рядом с этими усталыми и ослабшими от недоедания женщинами, не сказавшими ни слова упрека за то, что пустил нацистов сюда, к их родному городу, к самому их дому. Даже орден на гимнастерке почти физически жег грудь. Олег вдруг вспомнил, как вместе с Булочкиным ворвался в немецкий окоп у деревни Скепня в Белоруссии, как в холодной ярости резал немецких солдат своим ножом. Этот звук, когда клинок входит в чужую плоть, это выражение предсмертного ужаса в глазах врага, хотелось увидеть и услышать снова, испытать чувство удовлетворения, которое возникает, наверное, у человека отмывшего от грязи что-то важное.
Хотя уснуть удалось только под утро, проснулся Олег бодрым и полным сил. Девушка выглядела смущенной, не ожидала, что ее так разморит, но Северов тихонько посмеялся, легонько погладил ее руку и ушел, ему хотелось поскорее подняться в воздух на своем истребителе и дать выход душившей его ярости.
Путь на аэродром занял почти весь день, да оно и к лучшему, удалось, наконец, успокоиться. А перед этим сумел договориться, чтобы вместе с очередной партией детей вывезли и Зою Францевну. Сначала брать не хотели, она не являлась работником никакого детского учреждения, но Олег сумел, даже ни разу не повысив голос, внятно объяснить, почему это стоит сделать.
- Как съездил? – бодро спросил Синицкий. – Как в городе дела?
- Тяжело там, - вздохнул Северов.
И Гоша, смешной Винни-Пух и один из лучших летчиков ВВС Балтийского флота, хронический добряк и орденоносец, прекрасно его понял, виновато заморгал и тоже вздохнул.
К 15 декабря у Северова было уже шестнадцать сбитых лично, групповые он теперь принципиально не считал.
Утро началось как обычно, успели спокойно позавтракать, как вдруг прилетел Самохин и приказал построить полк. Генерал сказал короткую речь и поздравил капитана Синицкого с присвоением высокого звания Героя Советского Союза, вручил ему коробочки с медалью Золотая Звезда и орденом Ленина. Но это было еще не все. Лейтенант Северов и капитан Бринько были награждены орденами Красного Знамени, майор Сотников – орденом Ленина, а капитан Галкин и старший политрук Кречетов – орденами Красной Звезды.
Самохин только успел пожать руку комиссару, как подбежал дежурный и попросил генерала срочно пройти в штаб. Через пару минут Михаил Иванович вызвал в штаб командование полка и комэсков.
- Ситуация такая. Вот отсюда ведет передачу открытым текстом группа разведки. Они обнаружили склад, похоже на большие запасы топлива. Замаскирован отлично, мы там несколько раз летали и не заметили. Группа обнаружена, но готова обеспечить наведение на цель. Вылетать надо немедленно, каждая минута дорога. Имей ввиду, надо еще прикрытие выделить штурмовикам, замечено вот в этом квадрате скопление вражеской техники. Вылет по готовности. На первую цель пойдет Агеев со своими, а у тебя, майор, кто?
Комполка не колебался ни секунды:
- «Бессмертные»!
- Кто?
- Третья эскадрилья, лейтенант Северов.
- Хм, добро!
- Товарищ майор, разрешите мне парой с третьей слетать? – вдруг спросил Бринько. – Шаневич и без меня справится.
Сотников раздумывал пару секунд, потом кивнул.
Когда летчики вышли из штаба, на аэродроме уже вовсю царила суета, на семерку Ар-2, все, что осталось у Агеева, подвешивали бомбы.
- Петя, я пойду с бомберами на четырех с половиной, ты держись на пяти с половиной-шести.  Будешь высотным прикрытием. Выше гансы сразу не полезут, а если попытаются, ты их там и встретишь!
Олег сунул коробочку с орденом технику и подошел к своему самолету. ЛаГГ был заправлен, боекомплект пушек и пулеметов полный. Олег обошел истребитель, похлопал по обшивке, пошептал ласковые слова. Самолет тоненько дзинькнул обшивкой, словно отвечая своему хозяину, Северов улыбнулся.
Все пошло наперекосяк почти сразу. Не успели прийти в нужный квадрат, как наткнулись на звено мессеров, прорвались, но противник быстро нарастил силы и шестерка Северова оказалась в окружении целого штаффеля. А ведь надо было не просто похороводиться, а обеспечить прорыв семерки Агеева. Самохин орал по радио, просил продержаться еще немного, на помощь шли ЛаГГи 5 ИАП и еще кто-то, но этого немного у них не было. В пике над целью, которую ценой собственной жизни обозначила группа армейской разведки, вошли последние четыре бомбера. Один из них разметало попаданием зенитного снаряда в самом начале маневра, еще один посекло осколками близкого разрыва, Северову показалось, что он заметил, как фонарь штурмана закидало красным, из левого мотора выбросило фонтан пламени. Но летчик подкорректировал курс и спокойно-отстраненным голосом произнес:
- Прощайте, братишки!
На месте падения самолета вспух огромный пузырь огня, рычащий от ярости Агеев добавил туда все, что у него было подвешено, за ним отбомбился ведомый. Мессеры  словно остервенели, но и балтийцы «дошли до кондиции». Пара Бринько уже несколько раз удачно срывала вражеские атаки, немцы действовали с оглядкой наверх, что сковывало им маневр. Три Ме-109 врезались в землю, еще четыре ушли поврежденными, но оставшиеся девять не отставали. Ведомый Ковина тоже вышел из боя и потянул на аэродром, за ним последовал Малинкин, потом ведомый Бринько, но бомберам удалось оторваться на фоне земли. Вдруг немцы буквально порскнули в стороны и, прежде чем наши летчики успели понять причину этого маневра, заговорили вражеские зенитки.
Попасть летящей со скоростью более 500 км/ч малоразмерной цели задача не из простых, но бывает и такое. Снаряд ахт-ахта взорвался в непосредственной близости от самолета Северова. Взрыв рядом, удар, острая боль в левом боку, обожгло как огнем левую скулу. Боль в левой руке, но рука работает. Машина плохо слушалась рулей, свалилась в пике и не сразу захотела из него выходить. Искалеченный ЛаГГ с трудом держался в воздухе. Олег с трудом набрал несколько десятков метров высоты. Не работала рация, не работали многие приборы, Северов шел, ориентируясь по местности. Но двигатель работал, и истребитель упорно полз к линии фронта. Боль в боку мешала дышать, накатывала слабость. Справа и слева показались другие машины, они прикрывали от возможных атак вражеских истребителей. Бринько в одиночестве продолжал держаться выше. Северов различал лица своих ребят за бронестеклами кабин, ощущал их тревогу и беспокойство. Чувство времени терялось. Олег всегда хорошо чувствовал время, без часов мог сказать, сколько времени с точностью до четверти часа, но сейчас поймал себя на мысли, что не знает, сколько времени длится этот полет. Казалось, что он летит уже час, а может и больше. Хотя он понимал, что этого не может быть, не то что линия фронта, сам аэродром намного ближе. Но мысли уплывали, вдруг вспомнились дед с бабушкой, отец и мама. Олег вспомнил, как бежал по тропинке через поле, полное цветов. Ему было лет шесть или семь, он гулял с дедом и бабушкой теплым июльским солнечным днем около деревни, в которой у них был куплен дом. Они приезжали туда на все лето и маленький Северов проводил на улице все время, свободное от сна. Иногда приезжали отец и мама, тогда вся семья ходила на реку, дед и отец ловили рыбу, потом варили уху. Или ходили в лес за грибами, потом по всему дому разносился запах сушеных грибов. А теперь самые дорогие ему в той жизни люди, рядом с которыми он был так счастлив, стояли перед его глазами, бесконечно далекие, отделенные не только своей смертью, но и этой параллельной реальностью, стояли и сурово смотрели на него. И Северов понял, что он еще не готов к встрече с ними. У него еще есть здесь множество незаконченных дел, он еще не все сделал, что был должен. И когда он это понял, они вдруг улыбнулись ему и перед его глазами снова возникла разбитая приборная панель. Повернув голову он увидел, как раскрывает рот, что-то крича, летчик одной из машин, номер он не мог почему-то различить. Потом Северов понял, почему тот кричит, прижимаясь лицом к фонарю. ЛаГГ с номером 77 скользил к земле, заваливаясь на левое крыло.
«Как хорошо бы найти станцию, где стоят эшелоны, полные этих нелюдей, этих юберменшей, вообразивших себя хозяевами моей жизни и жизней миллионов других людей! Зачем просто так падать на землю, когда это можно сделать с гораздо большим смыслом,» - вяло подумал младший лейтенант, но руки делали все сами и машина снова выровнялась над самой землей, а затем опять полезла вверх.
С высотой пришла уверенность, что линию фронта удастся перетянуть, но судьба приготовила новый сюрприз. В кабине явно запахло дымом, самолет горел. Олег посмотрел налево, летчик, вроде Горобченко, отчаянно махал рукой, было понятно, что он показывает, чтобы Северов прыгал. Вдалеке проплыла деревушка с церковью, значит линия фронта давно уже пройдена, можно прыгать. Но тут Северова понял, высота слишком мала, а он с трудом двигается и соображает. Подниматься хоть немного выше машина отказывалась категорически, значит надо попытаться ее посадить. Кабина заполнялась дымом, надо открыть фонарь, но как это сделать? Левая рука плохо слушается, а правой рукой надо держать ручку управления. Но Олегу удалось удержать ручку левой рукой, правой после нескольких попыток он открыл фонарь. Дым сразу потянуло из кабины, но показались языки пламени. Левой рукой Олег закрыл от огня лицо, глаза защищали очки.
Вот и аэродром. Посадка с ходу, на брюхо. Истребитель тяжело проскреб днищем по снегу, оставляя за собой борозду и разбрасывая вокруг куски обшивки. К счастью, предупрежденные аэродромные службы уже держали наготове пожарную машину и сумели быстро подъехать и погасить огонь. Северов посадил машину с краю взлетно-посадочной полосы, так что своим самолетом не закрыл полосу другим. Один за другим садились самолеты, из них выбрались пилоты, бежали к тому месту, где из дымящегося самолета доставали Северова.
Комбинезон защитил летчика от ожогов, но его пришлось резать. Весь левый бок Северова был залит кровью, кровь текла также из раны на левой стороне нижней челюсти, заливая шею. Сознание уплывало, но Олег, увидев склонившихся над ним Ковина и Горобченко, прошелестел:
- Все сели?
- Все сели, все, командир! – закричал Горобченко.
- Отойдите, не мешайте! Расступитесь! – врач решительно раздвинул стоящих кругом летчиков и механиков, за ним несли носилки.
Дальнейшее Олег помнил какими-то обрывками. Его перевязывали, везли, снова перевязывали, снова везли. Между перевязками и перевозками сознание пару раз включалось в операционной. Боль приходила и притуплялась, снова приходила и снова отступала. Иногда рядом слышались голоса, но Олег плохо понимал смысл сказанного, слова в голове не связывались в осмысленные фразы. Одно из включений сознания принесло ощущение, что левая рука затекла и не слушается, потом пришла мысль, что ее просто нет.
Окончательно Северов пришел в себя в поезде. Он не сразу сообразил, что мир вокруг покачивается и движется потому, что он находится в вагоне. Вместе со слухом и зрением вернулось и обоняние. В нос ударил запах хлорки, крови, каких-то лекарств, тот специфический запах, который царит в любом помещении, где лежит несколько десятков раненых людей, часть из которых не имеет шанса на дальнейшую жизнь.
Вагон был обычный, плацкартный, на удивление теплый. Северов лежал на верхней полке ногами к окну и мог наблюдать раннее утро за окном. Солнце ставало, ярко освещая заснеженное поле и лес. Пейзаж неторопливо проплывал за окном, снег блестел и искрился на лапах елей и сосен, висел на их ветвях. Олег физически ощутил запах морозного леса, тот легкий шум, когда снег тихо падает с ветвей деревьев и кажется, что по лесу кто-то идет. И он понял, что не умрет.
Летчик попробовал пошевелить пальцами рук и ног, и ему это удалось. Отозвалась и левая рука, та самая, про которую он думал, что ее больше нет. Это приободрило Северова, он попробовал покрутить головой, и это ему тоже удалось. Увидеть, кто лежит на нижних полках, Олег не смог, но соседа, вернее соседку, разглядеть смог. Это была девушка лет двадцати трех, русоволосая, коротко стриженая, с лихорадочным румянцем на впалых щеках. Сквозь перестук колес ясно доносилось ее хриплое дыхание.
В вагоне началась утренняя суета. По проходу заходил медперсонал, какой-то низкий женский голос отдавал распоряжения, стали просыпаться раненые. К Северову подошла женщина лет сорока, по-видимому врач, и, перехватив его взгляд, улыбнулась.
- Очнулся, наконец. Молодец, теперь пойдешь на поправку! Как самочувствие?
Левый бок болел, но в целом Олег чувствовал себя сносно, бывало хуже. Он так и сказал:
- Могло быть хуже.
Голос был слабым, но врач услышала его и улыбнулась:
- Раз шутить сил хватает, значит все не так плохо.
Женщина перехватила взгляд Северова, направленный на девушку, и вздохнула. Она ничего не сказала, но Олег и так все понял. И сказал:
- Я не умру.
- Конечно не умрешь! Раз к нам попал, выздоровеешь.
- Вы не поняли. Я НЕ УМРУ!!! Не здесь и не сейчас! Я отомщу! И за нее тоже!
Эта длинная фраза отняла почти все силы, но летчик добавил:
- Я все вижу и чувствую. Она не доживет до следующего утра. А со мной не надо как с маленьким. Я не боюсь.
Врач с интересом посмотрела на Северова. Во время войны люди отчаянно хотят жить, это чувство намного сильнее, чем в мирной жизни. Потому что очень многие умеют преодолевать инстинкт самосохранения, загоняют свой страх вглубь сознания. И побеждает тот, кто сумел загнать свой страх глубже, чем это сделал противник. История показывает, что у нас это получается лучше, чем, например, у немцев. Но мы не нация смертников, в нас сидит генетическая память многих поколений предков, пришедших к мысли, что презрение воина к смерти есть шанс на жизнь для других людей. Мертвые сраму не имут! Для нас это больше, чем красивая фраза. Дед очень просто объяснил в свое время Северову смысл жизни. Человек живет для других людей, а не для себя. Обычный человек должен жить для своих детей, для своих близких, но для солдата этого мало. Солдат (тем более офицер) живет для людей, которых он никогда не видел и не увидит. И умирает для того, чтобы они жили. И не ждет за это награды, тем более денег. За деньги умирать бессмысленно. Тех, кому удалось жить для других в полной мере, можно с полным правом назвать святыми. Все не могут быть святыми, но каждый обязан хотя бы попытаться так жить.
Софья за свои тридцать семь лет насмотрелась на смерть других людей предостаточно. Говорят, что долго практикующие врачи становятся циниками. Некоторые становятся, но большинство просто видит смерть других гораздо чаще обычных людей. И переживают как все, только не показывают этого. А во время такой огромной войны на некоторые чувства просто не остается сил. Поток раненых, искалеченных, обожженных, в возрасте и совсем молодых, имеющих шанс на жизнь и не имеющих его. И все они проходят через руки женщины, которая не могла иметь детей, не могла дать новую жизнь и поэтому отчаянно старалась сохранить уже имеющиеся. И слишком часто не имела возможности это сделать. А люди в этом поезде отчаянно хотели жить. Кто-то, чтобы увидеть своих близких. Кто-то, чтобы отомстить за них. А многие потому, что их жизнь еще слишком недавно началась, и им хотелось еще очень много совершить и увидеть. Острое осознание ограниченности своих возможностей пришло в первые же дни войны и сейчас душевная боль притупилась, как старая рана, к которой притерпелась, но которая будет с тобой до конца.
А этот совсем молодой лейтенант говорил о смерти как человек, который преодолел ту планку, когда собственный страх совершенно управляем, находится под полным контролем и никогда не сможет помешать выполнить до конца свой долг. Эта спокойная уверенность вообще нечасто встречается у людей и обычно приходит с возрастом.
- А ты помнишь свою прошлую жизнь? Тогда вспомни что-нибудь хорошее. Было же в твоей прошлой жизни что-нибудь хорошее. Да и в этой тоже. Скажи лучше, сильно болит?
- Терпимо.
- Я скажу, чтобы укол сделали. Отдыхай, ты заслужил.
Врач слегка похлопала Олега по правой руке и повернулась к девушке. Посчитала пульс, вздохнула и занялась ранеными, лежащими на нижних полках. О чем они говорили, Северов не слышал, он разглядывал проплывающий за окном пейзаж, вспоминал свое прошлое, своих родных, свое детство. Пришла медсестра, сделала укол, боль еще притупилась, он незаметно задремал. Спал он недолго, теперь пришла санитарка и покормила его жиденькой манной кашей, всего несколько ложек, но это только начало. Олег знал, что скоро силы начнут восстанавливаться.
Вечером снова пришла врач, осмотрела девушку, потом вдруг погладила ее по волосам. Когда она обернулась, Олег увидел, что по ее щекам катятся слезы.
- В этом нет Вашей вины. Я знаю, что значит ощущать собственное бессилие изменить этот мир. Но мы все равно будем и дальше пытаться это сделать.
Женщина смахнула слезы и кивнула, этот летчик ее понимал.
- А кто она?
- Санинструктор. Ранили, когда вытаскивала раненых с поля боя. Удивительно, что до сих пор жива. Цепляется за жизнь, даже без сознания, но цепляется. А сделать ничего нельзя.
- Софья Михайловна, раненому танкисту снова плохо!
Врач ушла, а Северов снова погрузился в полудрему, иногда выныривая из нее и снова вспоминая деда и бабушку, отца и маму. Олег заснул и не видел, как ночью тихонько подошла медсестра, попыталась померить пульс у девушки-санинструктора, позвала врача. Пришел мужчина-военврач, поднес к губам девушки зеркальце, накрыл ее простыней с головой.
Когда утром поезд остановился на станции, санитары стали выносить тела умерших, унесли и ее.
Через некоторое время станция осталась позади, санитарный поезд шел к Вологде.