II
Берта хлопотала вокруг поручика, перематывая ему руку бинтом. Бехметьев изо всех сил пытался сохранить равнодушие. Получалось плохо: то он кривился, когда бельгийка делала неловкое движение, тревожа простреленное в мякоти плечо, то вздрагивал, когда она невзначай наклонялась слишком низко.
По случаю жары самозваная участница экспедиции обходилась минимумом деталей туалета, положенного особам её пола - так что зрелище поручику открывалось преувлекательное. Вот и теперь - Берта наклонилась к руке раненого героя, чтобы зубами затянуть узел, и…
- Ну вот и всё, мон шер. - Молодая женщина слегка потрепала офицера по шевелюре. - Сама по себе рана неопасна, да и крови вы потеряли совсем немного…
Запасы медикаментов таяли с пугающей скоростью - «Что-то будет дальше? - беспокоился Леонид Иннокентьевич. - Имелся, конечно, хинный порошок, взятый на случай заболеваний малярией, салицил и производства германской компании «Байер», а так же героин и препараты опия, взятые на случай простуд и зубных болей. Но стоит кому-то слечь всерьёз…»
Даже здесь, на подходах к заболоченному восточному берегу Альберт-Нианца в воздухе ощущалась нездоровая, тяжёлая сырость; что же будет, когда придётся идти по дождевым джунглям? Нет, всё же к экспедиции готовились наспех, нельзя так…. а с другой стороны - Юнкер странствовал в этих краях чуть ли не в одиночку, с единственным осликом. И ничего - вернулся живой и на первый взгляд, даже почти здоровый.
Руку Бехметьеву царапнула случайная пуля; когда экспедиция в очередной раз отказалась платить бакшиш банде из трёх десятков чернокожих воителей-мангабатту, те обиделись и попытались навести социальную справедливость с помощью ассагаев и парочки древних кремневых мушкетов. Смолянинов категорически запретил казакам учинять смертоубийство - и те с угрюмым видом палили поверх голов завывающих дикарей. Пока пуля, выпущенная шагов с полутораста - предельная для древних самопалов дистанция - ударила Бехметьева в мякоть плеча.
Рана оказалась пустяковой; в других обстоятельствах поручик не обратил бы на неё внимания. Но в тропиках любая царапина чревата серьёзными неприятностями; к тому же, урядник, которому другая пуля пробила пробковый французский шлем и скользнула по волосам, чувствительно обжёгши кожу головы, всерьёз рассвирепел.
Казак сидел на вьючном седле, поставленном на попа и мрачно косился туда, где скрылись пару часов назад мангбатту. Из-за рощицы корявых дынных деревьев, что островками торчат посреди высоченной травы, доносились заунывные вопли и грохот барабана с диковинным названием «там-там».
- Как бы снова не сунулись. - озабоченно сказал забайкальцу Смолянинов. - Ты бы, Ерофеич, проверил своих - не спят ли на постах?
Урядник недовольно глянул на начальство.
- Умный ты мужик, Леонид Иваныч, но порой удивляюсь я тебе - чисто дитя малое! Взялся, понимаш, казака учить стражу нести в чужой степи? Небось не заснут, коли жизнь дорога; знают, как сонные караулы ножиками резать, сами не раз баловались таким душегубством. Не боись, казаки всё как надо сладят...
Смолянинов вздохнул и отошёл. Отношения с урядником у него сложились самые уважительные - этот мужик, напоминавший Леониду Иванычу незабвенного Сухова, казалось, ни чему не удивлялся и готов был справиться с любой передрягой. Урядник Смолянинова тоже уважал - во-первых начальство, а во-вторых за то, что тот мог ответить на любой вопрос - и насчёт земель, через которые пришлось проходить, и насчёт обычаев их обитателей. И о божественном порассуждать может - забайкалец, происходивший из старообрядцев, оказался падок до бесед о Боге, и к тому же, оценил то, что Смолянинов не пытался попрекать его старым чином и двоеперстием.
Казак проводил взглядом начальство и недовольно покачал головой. Уважение кончено, уважением, но в воинских делах начальник - сущее дитя. Нет, не дело это - коли уж поставили его, урядника, беречь учёных людей, так уж извольте не мешать делать своё дело. А то командиров развелось - плюнуть некуда. Вон, ихнее благородие, поручик Бехметьев - тоже во всякий момент готов верещать - «Не убивайте их, да не убивайте!» А как не убивать, коли озоруют? Вот и доверещался - пуля в руку, и хорошо ещё, что вскользь. А то у энтих самопалов такой, прости господи, калибр - могло и вовсе руку оторвать.
А что завтра будет? Нет, пора с этим заканчивать. Не хватало еще, чтобы петербургский профессор учил казаков службу справлять!
Скрипнуло под ногами.
- Пронька? - не оборачиваясь спросил урядник.
Подошедший кивнул.
- Ты вот что…- тихо произнёс урядник. - Когда стемнеет - чтоб оба были готовы, как я велел. И наденьте чекмени, шаровары да фураньки - хоть и жарко, а в темноте не белеется, как эта, прости господи, одёжа…
Казак с отвращением повертел в руках простреленный тропический шлем, отшвырнул в сторону.
- И штоб при бебутах оба, и патронов поболе - смотрите у меня! Шашки не берём, незачем; а впрочем, кто как пожелает, чего вас учить, жеребцы стоялые! Как луна над той горушкой поднимется - жду за палатками. И смотрите у меня - ни-ни, молчок!
Пронька понятливо кивнул и нырнул за кусты. Урядник уселся поудобнее. Стало легче на душе - решение принято, гадать более не надо. «Ну, господа негритянские душегубцы, сегодня ночью посмотрите, каковы в лихом деле забайкальские казачки! Идолов своих будете на помощь звать, да только не помогут они, идолы. Потому как казацкая едрёна мать супротив ваших божков завсегда брать будет…»
***
Посреди поляны пылал огромный костёр. В самом жару трещат поленья; порой звук был особенно сильным - и тогда в небо взлетают снопы золотых и багряных искр. На фоне костра извиваются чёрные, как эбеновое дерево, тела; воины мангбатту в танце изображают смертельную схватку с невидимым врагом. Вот трое повернулись спинами к костру, высоко подпрыгнули, издали гортанный вопль - и крутанувшись на месте, швырнули ассагаи сквозь огонь, в темноту, в чернеющие на краю лагеря кустарники.
Остальные мангбатту хором взвыли и вскинули руки; в правой у каждого ассагай, а в левой - узкий миндалевидный щит, зажатый в кулаке вместе с пучком запасных копий, как носят их и азанде, и ваниоро, и племена ваганда, и очень, очень многие на Чёрном континенте.
Воины, метнувшие ассагаи, принялись отступать от воображаемого противника, делая вид, что прикрываются щитами. При этом они извивались, принимая разные позы, как бы наблюдая за брошенными в ответ копьями и уклоняясь извивами тела и прыжками от летящих смертоносных снарядов. Когда все трое скрылись в темноте, их место заняла новая тройка: двое такие же, со щитами и пучками ассагаев, а третий - с длинным, украшенным цветными ленточками кремнёвым ружьём. Сцена повторилась, только владелец ружья, не стал стрелять, а лишь вскинул его к плечу.
- Да убери ты дурную голову, продырявят! - прошипел урядник, дёргая Проньку за рукав. Ассагаи - уже третий или четвёртый «залп»! - пронзали плотную завесу листвы над головами затаившихся забайкальцев. Тот, что пролетел пониже, сбил с головы урядника фуражку.
Казаки долго, стараясь не шелохнуть ни веточки, ни былинки, подползали к становищу. В любой момент можно было напороться на дозорного; Пронька, ползший впереди, нарочно вымазал физиономию золой из костра, чтобы не белела в угольной черноте африканской ночи.
Дозорного не оказалось; казачки, добравшись до становища схоронились в кустах. Мангбатту не собирались униматься; наоборот, только-только разошлись, и заунывно пели, хлебали что-то из фляг - выдолбленных сушёных тыкв, называемых калебасами, - и время от времени принимались отплясывать. Казаки решили обождать когда нехристи умаются и залягут спать - и вот на тебе, попали чуть ли не под обстрел!
Очередная троица мангбатту вышла к костру, взмахнула ассагаями, и…
- Всё, станичники. - сплюнул урядник. - Нету более моего терпения. Бей нехристей, кто в бога верует!
***
Леонид Иванович, как встрёпанный, вскочил с кошмы, брошенной на охапку тростника - из-за недалёкой рощицы, откуда целый вечер раздавались гортанные вопли и тамтамы давешних налётчиков, доносилась частая стрельба. Мимо костра кубарем пролетел Кондрат Филимоныч; кондуктор выскочил из палатки в одних подштанниках, зато с винчестером и патронташем, висящим на шее, на манер банного полотенца. В глубине, у белой шёлковой палатки мелькнул светлый силуэт - мадемуазель Берта. Даже в такой тревожный момент одета с идеальным вкусом и изяществом...
Негромкие французские реплики и масляное клацанье стволов штуцера - владелица «Леопольдны» изготовилась к бою. И стюард Жиль рядом - как всегда безупречен, аж скулы сводит… и, как полагается верному слуге на африканской охоте, страхует «белую госпожу» с карабином в руках. Вот только дичь сегодня особая, отстреливается, понимаешь ли…
- Барин, отошли бы вы от костра! А то, неровён час, из темноты пальнут!
Это Прокопий. Отставной лейб-улан босиком, в подвёрнутых до колен портках и распахнутой тропической рубахе-безрукавке. Он и сейчас не забывает заботиться о хозяине. Вон - в одной руке «ремингтон», а другой протягивает хозяйский «лебель». Оптика, как и положено, замотана платком-куфией, приобретённой ещё в Египте. За спиной Прокопа - Кабанга в обнимку со своим драгоценным карабином. Суахеле перепуганно озирался и крупно дрожал.
- Будто ждали... - мелькнуло в голове. - Будто и не спал никто. Один кондуктОр в подштанниках, да и тот…
Хотя, отчего же «будто»? После дневной стычки и ранения Бехметьева, после того, как мангбатту нарочито устроились в полутора километрах от лагеря, путешественники ни на минуту не расставались с оружием.
Стрельба участилась. Всё громче неслись вопли - странные, вибрирующие, будто кричала в кустах стая невиданных птиц. Бухнуло, перекрывая другие звуки, ружьё - кто-то из чернокожих воинов успел подсыпать затравку на полку мушкета. Россыпь винтовочных выстрелов на несколько секунд затихла - и снова отозвалась перестуком. «Птичьи» вопли заглохли, утонули в гортанных проклятиях на чужом языке, в криках ужаса и боли.
- Господин Смолянинов, за мной! - к Леониду Ивановичу подскочил Бехметьев. Рука на перевязи, наган в здоровой руке, в глазах - решимость и недоумение. - Надо занять оборону за палатками, в кустах. И где, чёрт возьми, урядник с казачками?
- Похоже, воюет. - ответил Смолянинов, вышагивая за офицером. - А он вам что, не доложился? Вот уж не ожидал от станичников таких вольностей!
Даже в темноте, со спины, Леонид Иванович увидел - или угадал? - как покраснел Бехметьев. Ещё бы - начальник ставил по сомнения его качества офицера и командира.
«То-то, голубчик, терпи, - злорадно подумал Смолянинов. - Распустил подчинённых, вот они и решили проявить инициативу. Ну и пограбить заодно, а как же? Вон как жадно смотрел Пронька на грубые золотые браслеты и ожерелья мангбатту. Да и урядник косился, чего уж там… казачки есть казачки - да простят меня иные-прочие, но страсть к разбою у этой публики на генетическом уровне. Но - храбры, этого не отнять, даже жаль несчастных мангбатту. У негритянских воинов нет ни единого шанса - и дело тут не в современных винтовках и револьверах.
Пальба затихла. Треснули с неравными интервалами ещё несколько выстрелов - они звучали по-другому, короче и как-то суше. «Револьверные. - подумал с отвращением Смолянинов. - Раненых добивают. Что это казачки разлютовались? Не дай Бог, кого из них подстрелили… ну, урядник, ну щучий сын, вернись только - я тебе устрою степную волю и воинскую дисциплину! Ты у меня узнаешь, как родину любить, Ермак недоделанный…»
Отредактировано Ромей (22-09-2017 17:35:55)