- Россия, сэр?
- Россия, милорд.
- М-м-м... Вы полагаете меня готовым для столь сложной миссии? Насколько мне известно, русская императрица не намерена сворачивать с курса, проложенного её покойным супругом.
- Милорд, отсутствие дипломатических отношений не должно вас смущать. Вы поедете в Петербург как частное лицо.
- В таком случае, сэр, боюсь, миссия вовсе не будет выполнена.
- Надеюсь, вы будете достаточно убедительны, настаивая на аудиенции у её величества. Аргументы я вам предоставлю.
- Не покажусь ли я чрезмерно любопытным, если поинтересуюсь, каковы эти аргументы?
- Посвятить вас в подробности – мой прямой долг, милорд. Ваш наиглавнейший аргумент – безопасность морской торговли. Россия ещё так неопытна в столь сложном и опасном занятии...
Форбсу уже пятьдесят, но ещё крепок. Морская закалка, прошёл огонь и воду. То-то понимающе усмехается. Это плохо. Дипломат должен владеть лицом не хуже комедианта. Но, говорят, русские ценят искренность и прямоту.
- Итак, моя миссия начнётся как визит частного лица, - задумчиво проговорил Форбс. – Должен ли я добиваться встреч с приближёнными императрицы, или же моя задача ждать, пока они сами станут искать случая побеседовать со мной ...на коммерческие темы?
- Многие из приближённых её величества участвуют деньгами в торговых предприятиях. Полагаю, навряд ли им понравится терять доходы из-за продолжения политики прежнего царствования. Если вы будете достаточно ловки, чтобы исподволь внушить подобные мысли нужным людям, сами оставаясь в тени, то вскоре сможете сделаться значительной фигурой. Повторяю: аргументами я вас обеспечу.
- Сэр, - снова эта его усмешка. – Вы судите об императрице Анне как о человеке, но она – альв. Это весьма скрытные существа, и я не знаю, каким образом она может ответить на вашу комбинацию. О логике альвов я имею весьма смутное представление.
- Она – альв, - кивнул, соглашаясь, сэр Роберт. – Зато её подданные – люди. Она не имеет права совершенно не считаться с их настроениями, если хочет дожить до совершеннолетия сына и передать ему власть.
- Смею надеяться, что вы правы, сэр. В противном случае я только зря потрачу время.
- На расходы вы получите ...пятнадцать тысяч фунтов в год, милорд. Ведь это не посольство, а частный визит.
- Это чуть больше, чем мне предоставляли для противодействия канадским французам. Для России, боюсь, сумма не слишком внушительная.
- Оставьте, милорд. Канада, Россия... Какая, в сущности, разница? Чиновники одинаково продажны, что французы, что русские.
- А наши?
- И наши продажны. Но они стоят так дорого, что не всякому по карману их купить...
«Не слишком ли он простоват для подобного дела? – сэра Роберта одолевали вполне понятные сомнения. Форбс давно ушёл, а господин первый министр предавался невесёлым размышлениям. – Если бы его посылали не частным лицом с полулегальной миссией, а полномочным посланником короны, я бы так не волновался. Официальная дипломатия, всё же, суть игра по правилам, тогда как ему предстоит играть без всяких правил. Как в Канаде – ограничиваясь лишь заповедями господними. Да и то весьма условно. В отличие от краснокожих, русские отнюдь не дикари, и они становятся опасными... Пожалуй, будет лучше, если за милордом в Петербурге немного присмотрят. И чтобы не натворил чего-то непоправимого, и на иной случай – чтобы с ним самим чего-то непоправимого не сотворили».
Мелькнуло сомнение на предмет не слишком внушительной суммы представительских расходов. С одной стороны – да, русские чиновники так же продажны, как и все прочие. С другой – Форбсу предстоит иметь дело с русской знатью, а там цены совершенно иные. Это в нищую Курляндию царь Пётр мог отправить альвийского князя с двадцатью тысячами рублей, и получить через год абсолютно лояльного нелюдя во главе зависимого герцогства. В Петербурге такой суммы может оказаться недостаточно для одного вечера за карточным столиком. Впрочем, сэр Роберт положил себе обиться увеличения содержания милорда Форбса, если тот станет просить денег. Ведь если ему удастся добиться желаемого, то затраты окупятся в самое ближайшее время.
Втолковать бы это тем тупоголовым в парламенте, которые не перестают критиковать его на каждом шагу, попрекая за пассивность в политике. Недальновидные людишки, неспособные понять, что интересы Англии совершенно не обязательно должны стоить крови самих англичан. Пусть за это умирают другие. Пруссаки, гессенцы, баварцы, саксонцы, шведы, австрийцы, русские, турки, персы... да хоть китайцы, ему всё равно. Англия готова за это платить.

Добавочка

***

Память.
Альвы почитали её как за благословение, так и за проклятие, ибо обладали вместительной и очень прочной памятью. На века. К чему она, такая, в этом мире, где им отмерено – и то лишь из-за отменного здоровья – немногим больше, чем людям?
Раннэиль знала ответ.
Недаром все десять лет замужества она старалась покрепче запомнить каждое мгновение. Теперь это десятилетие почти затмило собой всю предыдущую жизнь. И когда становилось особенно тяжко на душе, она вспоминала. Вспоминала каждый счастливый миг настолько ярко и жизненно, как это умеют только альвы. Раннэиль предпочитала предаваться воспоминаниям в одиночестве, в своих комнатах, когда никто и ничто не отвлекает от свидания с прошлым... Но здесь это прошлое было представлено вещественно, в красках.
И не только прошлое.
На одном из полотен была изображена она сама, в чёрном вдовьем уборе и за столом, обложенным бумагами. Художник выбрал момент, когда императрица-регентша, ненадолго оторвавшись от письма, сосредоточила взгляд на чём-то, видимом ей одной. Странен был тот взгляд. Хмурый, почти грозный. Таков, какой приличествует женщине не первой молодости, правящей огромной страной. Как будто сама суть государства отразилась в тот миг на её лице, и этот самый миг был буквально пойман художником, далеко не первый год писавшим портреты царской семьи.
Но больнее всего ей было от того, что на заднем фоне, позади её персоны, художник в точности изобразил иной портрет, писаный им же самим одиннадцать лет назад. Какой контраст! На холсте, в золочёной раме – молодая счастливая женщина, рядом с любимым и любящим мужем. За столом, под портретом – хмурая вдова, заваленная бумажной работой.
- Вы беспощадны, месье, - негромко сказал по-французски оригинал, разглядывая портрет. – Но так и должно быть. Правда всегда беспощадна.
- Я так и знал, что вам не понравится, - вздохнул художник.
- Почему же? Этот портрет нравится мне куда больше, чем писанные на заказ. В тех мало искренности. Здесь её, пожалуй, даже с избытком... Я бы купила его у вас, если только вы согласитесь продать.
- Ваше величество, я буду счастлив преподнести его вам в дар.
- Благодарю вас, месье. Принимаю ваш дар с благодарностью, и настаиваю, чтобы вы приняли что-нибудь от меня... взамен.
Месье Каравакка  она знала давно, едва ли не с первых дней пребывания в Петербурге. Большой талант. Способен на высочайшие взлёты в моменты вдохновения. К сожалению, когда требуется писать на заказ, муза посещает его нечасто, и заказные портреты легко отличить по скудости той самой искренности, о которой только что упоминала императрица. На художественности это тоже сказывалось. Другое дело, когда живописец брался за портреты, где запечатлял сцены, избранные им самим. Тогда полотна становились живыми окнами в прошлое. В то самое прошлое, которое Раннэиль бережно хранила в своей памяти, как самую большую драгоценность.
Несколько таких картин она уже купила у него. Купит и эту, что бы он там ни говорил про подарки. Чудесный серебряный сервиз послужит хорошей платой за вдохновение.
- Я слышала, король саксонский подумывает продать часть картин из отцовского собрания, - сказала она, тепло улыбнувшись живописцу. – Вы, как знаток, не посоветуете ли, что стоило бы купить для украшения дворца?
- Фламандцев прошлого столетия берите без раздумий, ваше величество, - с готовностью отозвался француз. – Хотя, не думаю, что король Август выставит их полотна на продажу. Скорее пожертвует современниками.
Раннэиль едва сдержала улыбку, вспомнив, как четыре года назад поиздержавшийся саксонец предлагал Петру Алексеевичу портрет Лесной Принцессы кисти Антуана Пэна. Пётр Алексеевич не без самодовольства ответил, что ему копия ни к чему, когда оригинал рядышком. Впрочем, денег просаксонской партии в польском Сейме он тогда всё же подкинул. А месье Каравакк, услышав о предложении Августа, стал шипеть и плеваться, будто злющий кот. «Пэн! – восклицал он, яростно жестикулируя. – Безбожный льстец, склонный приукрашивать портреты по прихоти заказчика! К тому же, совершенно не умеет писать анфас! Воображаю, что там за мазня!» Ревность художника изрядно повеселила царское семейство.