Глава 3.8 (продолжение)
Никакой медицинской помощи Северову толком оказать не успели, наспех зашили раны, перевязали и повезли на аэродром базы Чанаккале. Платонов остался на эскадре, раненых или кого-то другого Ли-2, переименованный наконец из ПС-84, тоже не взял. Летели только Олег и целых семь человек во главе с важным капитаном 3-го ранга, который по прибытии в Севастополь привел полковника в небольшую комнату и удалился, сказав только, что Северов вызван с Москву для объяснений. Олега уже совсем развезло, поэтому он попросил только позвать медиков и задремал, сидя на стуле.
Погода была, похоже, нелетная, снег с дождем, порывистый ветер, низкая облачность, поэтому вылет задерживался, но перевязку Северову никто не сделал. Даже чаю не предложили, поганцы. Полковник хотел поругаться, но накатила сильная слабость, начинало познабливать, так что он улегся на кровать и заснул. Когда разбудил все тот же кап-три, состояние стало еще хуже, по всему, начиналась лихорадка. Сопровождающие смотрели неласково, но Олег решил до Москвы ни о чем не спрашивать, вряд ли хомяк (так он мысленно прозвал капитана) мог что-то пояснить.
В Москве привезли в гостиницу, на вопрос о том, что дальше, капитан просто козырнул и ушел. Ли-2 был старый, дуло в нем немилосердно, поэтому и без того лихорадящий Северов чувствовал себя совсем скверно. Вскоре сопровождающий появился снова, принес новую форму, прежняя была рваная, закопченная и запачканная кровью. Пришедший с ним пришел офицер НКВД разглядывал Олега с удивлением, но ничего не сказал, только бросил на моряка красноречивый взгляд. В ответ тот также молча пожал плечами.
«Ну, скоро все выяснится, - подумал летчик. – По крайней мере, предъявят хоть что-нибудь.»
Привезли в Кремль. Поскребышев посмотрел, подняв бровь, покачал головой, но ничего не сказал, только вдруг ободряюще улыбнулся. В кабинет к Сталину провели почти сразу и Северов увидел, что там находятся Берия, Кузнецов, Жуков, Мехлис, Октябрьский и Василевский. Помимо неловко сидящей формы, ясно было видно, что у Олега лихорадка от ран, запали глаза, заострились черты лица.
- Здравия желаю, товарищ Верховный Главнокомандующий!
Сталин некоторое время молча разглядывал Северова, но выражение его лица стало таким, что Октябрьский поерзал на стуле и втянул голову в плечи.
- Здравствуйте, товарищ Северов! – наконец сказал Иосиф Виссарионович. - Скажите, когда вы ели последний раз?
- Два дня назад, перед боем.
- Вам была оказана медицинская помощь?
- Перевязали на «Смоленске», больше ничего не делали.
- Я вижу, что вы плохо себя чувствуете, поэтому мы отложим наш разговор. Сейчас вас отвезут в госпиталь.
- Я готов работать, товарищ Сталин! Все не так плохо.
Сталин сделал отрицательный жест и отпустил Северова. Выходя из кабинета, Олег услышал, как Жуков, сидевший молча, но сжимавший кулаки, что-то тихо рыкнул Октябрьскому.

Когда Северов вышел, Сталин повернулся к столу, за которым сидели остальные:
- Как вам могло прийти в голову доставить товарища Северова в таком виде?
Октябрьский дернулся, но справился с собой:
- Я получил приказ доставить Северова в Москву, но, видимо, неправильно его понял. Я также должен заявить о катастрофических потерях авиагруппы «Смоленска» и его повреждениях, фактически авианосец небоеспособен! Надо разобраться, что это, вредительство или некомпетентность. Только героические действия Черноморского флота…
- Ты что несешь, Филипп Сергеевич!? – не выдержал Кузнецов. – Извините, товарищ Сталин, я этот бред спокойно слушать не могу!
Мехлис с желчью произнес:
- У гражданина Северова явно просматриваются бонапартистские замашки! Он представился итальянцам как адмирал!
Кузнецову собирался ответить, но устраивать свару в этом кабинете было неприлично и он смолчал. Жуков вздохнул, но ничего не сказал, хотя было видно, что ему тоже очень хотелось.
- Вы что-то хотите сказать, товарищ Жуков? – заметил его движение Сталин.
- Я лучше промолчу, - буркнул маршал. – При вас не буду.
- А как вы думаете, товарищи, - спросил Василевский. – Если бы Северов назвался полковником, итальянцы стали бы с ним разговаривать? Все он правильно сделал! А результат просто удивительный, все новейшие линкоры итальянского флота у нас!
- Но уникальный корабль, каким является «Смоленск», небоеспособен! – выкрикнул Октябрьский. – Он нуждается в серьезном ремонте!
- А кто вам дал право осуждать действия представителя Ставки? – Сталин говорил тихо и размеренно, его состояние выдавал только обострившийся акцент.
Командующий Черноморским флотом еще сильнее втянул голову в плечи и пробормотал:
- Я же хотел как лучше, я просто неверно понял приказ.
- А получилось как всегда! – хмыкнул Жуков.
Сталин жестом прекратил начинавшуюся дискуссию и сказал адмиралу:
- Идите и подумайте о своих ошибках!
А когда Октябрьский вышел, возмущенно сказал:
- Черт знает что! Лаврентий, займись этим делом!

Через пару минут после выхода из кабинета к Северову подошел майор НКВД и попросил следовать за ним, пояснив, что они сейчас проедут в госпиталь. Майор, видимо, подумал, что надо сказать, куда они направляются, чтобы человек не волновался. Черная эмка везла их куда-то на север, по крайней мере Олегу так показалось. В Москве и пригородах он ориентировался неважно, но, похоже, это было медицинское учреждение, расположенное в лесном массиве, который позже стал парком Лосиный остров. Госпиталь был небольшим и, похоже, предназначенным для высшего офицерского состава. Майор передал Олега медицинскому персоналу, вежливо попрощался и уехал. Северов видел, что тот несколько озадачен тем, что привез совсем молодого человека в генеральский госпиталь, но дисциплинированно спрашивать ничего не стал. Повязки, естественно, присохли. Когда их отмачивали и потихоньку отрывали, Олег не издал ни звука, а вот перевязывавшие его два пожилых врача через некоторое время дали волю чувствам, матеря коновалов, которые не догадались наложить мазь, если не было возможности вовремя перевязываться. Объяснять Олег ничего не стал, просто сказал, что особо с ним можно не церемониться и отдирать повязки поэнергичнее. Ему просто хотелось побыстрее прилечь, снова накатила сильная слабость, судя по ощущениям сильно поднялась температура. Наконец повязки были сняты, но то, что открылось взгляду хирургов, им не понравилось и Северов попал на операционный стол. Что было дальше, он помнил плохо, главными были два ощущения – боль и слабость. В его воспаленном сознании то мелькали какие-то сюрреалистические картины в стиле Сальвадора Дали, то являлись образы друзей и знакомых, живых и тех, кто уже давно погиб. Явилась Вика Галанина, говорила, что в новом мире она тоже работает пилотом, но возит пассажиров, потому что войны здесь нет. Рассказала, что встретила хорошего мужчину, который согласился усыновить ее ребенка, мальчик, она назвала его Олегом в честь отца. Сказала, что понимает, больше они никогда не увидятся. По ее щекам катились слезы, она погладила Северова по лицу своими нежными руками и ушла в светящийся круг. Явился отец, смотрел сурово, качал головой, сказал, что верит – его сына так просто не возьмешь. За него и мать просил не беспокоиться, у них все нормально, по Олегу, конечно, скучают, но ничего не поделаешь. Он ушел, но явился Булочкин, почему-то в генеральской форме, обещал кое-кому из мокрошлепов прощупать печень за такие дела, сказал, что в корпусе полный порядок. Потом его образ стал расплываться, появился какой-то бледный водоворот и через некоторое время Северов понял, что видит над собой потолок, который почему-то вращается, правда, все медленнее и медленнее. Наконец вращение прекратилось, звон в ушах стал стихать. Не без труда повернув голову, летчик увидел незашторенное окно, за которым низко стоящее солнце освещало сосны в богатых снежных шапках. То ли утро, то ли вечер. Заметив его движение, к кровати подошла женщина, медсестра или санитарка, еще одна бросилась из палаты. Зверски хотелось пить, во рту как ОМОН ночевал, но ничего попросить Олег не успел, женщина поднесла к его рту поильник с прохладной вкуснейшей водой. Впрочем, долго блаженствовать Северову не пришлось, вторая женщина ходила за врачом. Тот внимательно посмотрел на Олега, потрогал его повязки и спросил:
- Как ощущения?
- Бывало хуже, - прошелестел летчик. – Давно я здесь?
- Третьи сутки. Раны сами по себе неопасные, внутренние органы не задеты. Проблема в том, что потеряно довольно много крови и началось воспаление. Перевязали бы вовремя, да с мазями, все было бы намного проще. Но сейчас все хорошо, покой и уход, и время, конечно, вот все, что нужно.
- Спасибо, доктор.
Дальше Северов просто заснул, но на этот раз это был просто спокойный сон, а не бред. Когда Олег открыл глаза, то картина за окном не изменилась. Опять то ли утро, то ли вечер. Оказалось, утро, а проспал он целую ночь. Пить можно было без ограничений, принесли также немного, граммов сто, куриного бульона. В течение дня бульон давали еще несколько раз. Олег чувствовал себя значительно лучше, немного поговорил с врачом. Тот вдруг сказал, что пока Северов был без сознания, он каждый час докладывал наверх (многозначительно поднял палец) об его состоянии. На следующий день к бульону добавилось отварное мясо, пропущенное через мясорубку. Самочувствие улучшалось быстро, до нормы было, конечно, далеко, но Олег надеялся, что организм, как и ранее, стремительно наверстает упущенное. Еще через день принести одежду, разрешили вставать в туалет, к питанию добавили картофельное пюре и негустые каши. Лежать и смотреть в потолок было невыносимо, поэтому Олег стал выползать в коридор, подходить к окнам. В коридоре солидные мужчины в больничных пижамах разглядывали Северова с удивлением, по их лицам Олег понял, что его принимают за сынка какого-то высокого чина, который пристроил чадо в генеральский госпиталь. Такое, вообще-то, не приветствовалось, поэтому реакция раненых военачальников была летчику понятна, тем более, что в лицо его не узнали, а фамилию, видимо по соображениям секретности, изменили.
Еще более усугубило негативное впечатление появление Тимофея Кутькина. Тот приехал в госпиталь вслед за Северовым, только вечером следующего дня. Расположился он в одном из домиков обслуживающего персонала, где ему выделили угол за ширмой. Впрочем, он возвращался туда только ночевать, да и то не сразу, караулил валявшегося без сознания командира. Появление гвардии старшего сержанта (это звание Тимофей получил совсем недавно) в безупречно сидящей форме, имеющего солидные боевые награды, было воспринято немногочисленными пациентами как дикость, унизительную блажь родителей, заставивших заслуженного солдата ухаживать за их сынком. Кутькин награды снял уже на следующий день, подосадовав, что не догадался сделать этого сразу, но было уже поздно, многие их заметили. Хотя лечащимся военачальникам было о чем поговорить и без персоны Северова, некоторые громко пообещали, что выведут кое-кого, страдающего барскими замашками, на чистую воду. Тимофей был человеком немногословным, поэтому попытки разговорить его со стороны некоторых пациентов ни к чему не привели. Он отмалчивался, а когда пара наиболее активных генералов попыталась давить лампасами, изобразил то ли хронически тупого, то ли контуженого. Тут же рядом как бы случайно нарисовался особист и попросил любопытствующих пройти с ним. Что он им говорил неизвестно, но попыток расспрашивать Кутькина больше никто не делал.
В один из дней неожиданно приехал Жуков. Северов только что позавтракал и собирался дошаркать до библиотеки, взять новую книгу, как открылась дверь палаты и вошел маршал в наброшенном на плечи белом халате.
- ЗдорОво! – Георгий Константинович осторожно пожал раненому руку. - Выглядишь уже ничего, а у Верховного в кабинете видок был как у привидения!
- Георгий Константинович, я же не знаю ничего! Объясните, что вообще это было?
Маршал замысловато выругался.
- А ни один нормальный человек ничего и не понял. На что Октябрьский рассчитывал, когда тебя в таком виде в Москву тащил, неизвестно. Претензий к тебе ни с какого боку и быть не могло. Да и черт с ним. Верховный сказал, что если ты умрешь, то жалеть о содеянном бывший командующий Черноморским флотом будет горько, но недолго. Но ты живой, так что повезло ему, отделался понижением.
Жуков коротко, но, как всегда, энергично рассказал о положении на фронтах.
Финляндия вышла из войны, граница определена согласно договору 1940 года. В Прибалтике окружена немецкая группировка численностью более полумиллиона человек. Снабжение идет только по морю, но с этим у немцев проблемы, один только отдельный гвардейский особый авиационный корпус ВВС ВМФ чего стоит. Перевозки перекрывают довольно плотно. Южнее вторглись на территорию генерал-губернаторства и в Восточную Пруссию, войска подбираются к Кенигсбергу. Еще южнее продвижение идет успешно, уже выходим к Висле. Ломиться в Чехословакию через Карпаты не стали, обходим с севера и юга. После выхода из войны Болгарии и Румынии Красная Армия продвигается в сторону Греции, Югославии и Венгрии. В Турции идет активное освоение базы Чанаккале, Черноморский флот перебазируется туда. Бывшие итальянские линкоры пришли в Севастополь, итальянские моряки расквартированы по всему Крыму, их будут использовать на восстановительных работах. Более трехсот моряков выразили желание помочь нашим в освоении техники, так что сейчас комиссия из наркомата ВМФ разбирается с новыми кораблями. Англичане подняли вой из-за нашего контроля над проливами, но «что с бою взято, то свято». Доказательства причастности членов турецкого правительства к покушению на товарища Сталина никто не может отрицать, так что все законно. А что заранее не предупредили, так ведь секретность! В Северной Африке ситуация наконец стала быстро меняться в пользу союзников, Монтгомери разгромил фон Арнима и быстро продвигается на запад. В Тунисе у немцев и итальянцев также дела идут неважно, так что в недалеком будущем Северная Африка будет полностью освобождена. В основном все.
- Слушай, а что, здесь весь женский медперсонал в таком серьезном возрасте? Я что-то молодых медсестричек не вижу?
Жуков достал из портфеля бутылку вина.
- Я знаю, ты не пьешь. Но, во-первых, красное вино для организма полезно. Во-вторых, может найдешь, с кем вечером пригубить?
Жизнерадостно посмеиваясь, будущий Маршал Победы спрятал бутылку в тумбочку, извлек из портфеля украшенную изящной гравировкой фляжку.
- Трофей, коньяк. Докторов угостишь. Все, мне пора. Поправляйся, тебя ждут великие дела. Верховный тебя очень ждет, но, пока не выздоровеешь, дергать не будет.
Потом в разные дни заходили Петровский, Снегов и Остряков, не вместе, конечно, рассказывали о боевых делах, передавали приветы от Лукина и Лестева. Все были в приподнятом настроении, война явно шла к концу, хотя всем было понятно, что легкой победы не будет. Олег был очень рад их видеть, после формирования ОАГ, а, затем, авиакорпуса, видеться с командованием бывшего Брянского фронта удавалось чрезвычайно редко, а это были люди, которых Северов искренне уважал и чью новую судьбу принимал близко к сердцу. Генералы это отношение чувствовали, Северов им тоже очень нравился, работу с ним они вспоминали с удовольствием. Заходили  свои, флотские, Кузнецов и Жаворонков. Последний рассказывал о делах в корпусе, все было хорошо, Синицкий и Булочкин прекрасно справлялись. Из корпуса передавали миллион приветов, Жаворонков также сказал, что еще просили передать – любят и ждут, а о чем речь, командир сам поймет. Северов понял. И на душе сразу потеплело, возникло ощущение, что в сложной жизненной схеме, где не хватало небольшой, но очень важной детали, она, наконец, появилась.
Появление генералов и адмиралов в палате Северова вызвало откровенное недоумение остальных пациентов, а когда кто-то из них узнал, что о состоянии молодого человека регулярно докладывалось на самый верх, недоумение перешло в полное изумление. Среди немногочисленных раненых военачальников не оказалось ни одного лично известного Северову, но кто-то из приезжавших их, наконец, просветил, поэтому, когда Олег начал ползать по коридору, в столовую и библиотеку, с ним уже вполне дружески здоровались.
Каждое новое утро дарило ощущение прибавления сил, швы сняли на седьмой день после операции и Олег начал понемногу разминаться, выходил на улицу. Погода стояла теплая, всего несколько градусов мороза, в реглане, одетом на толстый свитер, можно было гулять довольно долго без риска замерзнуть.
Наконец 15 февраля было приказано к 23 часам прибыть в Кремль. Тимофей приготовил повседневную форму вне строя с черной тужуркой, поверх Олег надел реглан и спокойно уселся в присланный ЗиС. Его удивило, что по выезду с территории госпиталя спереди и сзади пристроились две эмки, а замыкал небольшую колонну новый трехосный БТР с крупнокалиберным пулеметом. Впрочем, все это войско куда-то свернуло перед выездом на Красную Площадь. Ставшая уже привычной процедура тщательной проверки и ровно в 23 часа Поскребышев пригласил Северова в кабинет Сталина.
- Здравия желаю, товарищ Верховный Главнокомандующий!
В кабинете кроме Сталина был только Берия.
- Здравствуйте, товарищ Северов! Вот теперь я вижу, что вы готовы работать.
Усадив Олега напротив Лаврентия Павловича, Сталин и сам сел рядом, и, улыбаясь, проговорил:
- Вы молодец, незначительными силами снова добились замечательных успехов.
- Это общая победа особой эскадры, товарищ Сталин.
- Ваша скромность нам известна. Адмирал Платонов прислал подробный рапорт, так что ваша роль понятна, как и роли других офицеров и матросов. Это замечательная победа нашего оружия, поэтому на награды скупиться командование не будет. Что касается вас лично. Вам присвоено очередное звание «генерал-майор авиации», указом Президиума Верховного Совета СССР за операции против вишистского и итальянского флотов вы награждаетесь орденом Ушакова 1-й степени. Вручение завтра. А Октябрьский просто дурак, не думайте сейчас о нем.
Иосиф Виссарионович покрутил в руках пустую трубку и без всякого перехода сказал:
- С вами хочет поговорить Роммель.
Сталин посмотрел на реакцию Северова, вернее, ее отсутствие и усмехнулся:
- Он неглуп и прекрасно понимает, что победой Третьего Рейха эта война не закончится. Вы, наверное, знаете, что уже более полугода работает национальный комитет «Свободная Германия», объединивший немецких антифашистов. Не так давно был образован «Союз германских офицеров». Вхождение в его состав такого авторитетного военачальника, как Роммель, подняло бы авторитет этого союза. Мы не ограничиваем бывшего фельдмаршала в информации, поэтому он имеет возможность следить за обстановкой на фронтах. Было замечено, что он проявляет интерес к вашим успехам, и вот недавно попросил о встрече.
Северов был несколько озадачен. С одной стороны, как говорится, от него не убудет, даже интересно поговорить с таким человеком. С другой, возможно, что от этой беседы будет зависеть позиция Роммеля по сотрудничеству с антифашистами, тут уж ошибаться нельзя.
- Я понимаю ваши затруднения, - снова улыбнулся Сталин. – Давайте договоримся так. Вы попытаетесь склонить его к сотрудничеству, если в ходе беседы эта тема будет затронута. Мы вовсе не ждем, что после нее он вдруг резко переменит свои убеждения.
- Насколько я могу быть волен в своих высказываниях и оценках?
Сталин кивнул:
- Да, вы задаете острый вопрос, я понимаю почему. В разговоре с Роммелем вам нельзя талдычить заученные фразы. Вы достаточно свободны в своих высказываниях, но это ваше личное мнение, а не позиция руководства страны. К тому же он пленный вражеский военачальник, а не фельдмаршал союзного государства, так что быть по отношению в нему кристально честным не надо, ну, вы понимаете. В общем, в идеале он должен согласиться подписать обращение к немецким солдатам, войти в «Союз германских офицеров», но если ничего не выйдет, ругать вас никто не будет. На всякий случай, вот наши предложения по послевоенной Германии.
Северов быстро пробежал глазами по нескольким листам бумаги. Все понятно и предсказуемо. Сохранение государственности, разоружение, денацификация, национализация крупных предприятий, коалиция всех здоровых сил в правительстве, гарантии военнопленным, суды над нацистскими преступниками и полный запрет нацистской идеологии, выплата контрибуции, передача Восточной Пруссии в состав СССР, контуры дальнейшего послевоенного сотрудничества. Особо указывалось, что мелкая и средняя частная собственность остается, никакого навязывания коммунистической идеологии не будет. Отмечалось также, что в соседних странах (Дании, Бельгии и т.д.) сохраняются монархии, если сам народ не пожелает иного. Олег кивнул, изложенное ему было понятно. На это Сталин отпустил его и Берию.