Глава 3
                            «Путь Самурая - это прежде всего понимание, что ты не знаешь, что может случиться с тобой в следующий миг. Поэтому нужно днем и ночью обдумывать каждую непредвиденную возможность. Победа и поражение часто зависят от мимолетных обстоятельств. Но в любом случае избежать позора нетрудно - для этого достаточно умереть. Добиваться цели нужно даже в том случае, если ты знаешь, что обречен на поражение. Для этого не нужна ни мудрость, ни техника. Подлинный самурай не думает о победе и поражении. Он бесстрашно бросается навстречу неизбежной смерти. Если ты поступишь так же, ты проснешься ото сна.»
                                                                              «Хагакурэ» - трактат о Бусидо

- Это Мария Петровна из опеки, это Юлия Арнольдовна из министерства здравоохранения. А это – Таня показала на меня – участковый, на участке которого и проживает данная семья. Прошу любить и жаловать!
Дамы внимательно меня осмотрели, видимо решая – можно ли меня жаловать, а особенно любить, и скорее всего, пришли к неутешительному для меня выводу – жаловать мы погодим, а любить – у нас есть объекты и покруче, чем жалкий ментовский летеха в одежде не первой свежести, и даже не второй. Потом каждая легонько кивнула, как бы фиксируя этим мое существование в данный момент времени в данном месте, и дружно полезли в дежурный уазик. Юлия Арнольдовна, само собой - на переднее сиденье, как особо важный экземпляр, чем вызвала мимолетную гримаску досады на милом личике Тани Краюхиной.
Хорошая девчонка Танька. Ей лет двадцать пять, и назвать  красавицей ее будет неким допущением, но сказать, что она очень мила и соблазнительна – это запросто. Эдакая школьница в ментовской форме, женщина-ребенок, некогда самый что ни на есть модный персонаж всевозможных буржуйских подиумов и журналов.
Почему я не называю ее красавицей? Так ведь как принято – «красавица», в общепринятом понимании, это высоченная раскрашенная девица, состоящая из одних ног, сисек и задницы. Даже глаза не важны – их всегда можно нарисовать. Таня же была ладненькой, спортивной, пропорциональной и никогда не красилась косметикой  так, как красится большинство женщин в ментовской среде – аляповато, вызывающе, вульгарно.
Меня всегда возмущал этот факт – ну почему, почему этим бабам никто не скажет, что они накрасились вульгарно, что так не пристало накрашиваться интеллигентной приличной даме, что нужно взять несколько уроков макияжа, если у тебя самой не хватает понимания и вкуса! Смотришь на какую-нибудь пресс-секратаршу, подергивающую головой на экране телевизора (и кто их научил так дергаться?!), и кривишься, невольно прикидывая – кто же выпустил эту бабищу представлять собой весь ментовский корпус?! Синекура, само собой. Обычно эти дамы - или жены, или дочери больших ментовских начальников. Надо же куда-то их пристраивать? Вот и пристраивают…кивалами.
- Так что у нас за задание? – усевшись на сиденье и расположив на коленях свой чемодан спросил я, с невольным удовольствием вдыхая запах то ли тонких духов, то ли крема, идущий от розового ушка Тани, сидящей слева от меня, посередине.
- Детей будем изымать – коротко пояснила Таня – вернее – ребенка. Шалава одна родила, нужно изъять. Восьмой их ребенок, двух они голодом заморили, остальных мы с органами опеки успели изъять.
- Это где у меня на участке такие? – опешил я, хлопая глазами, как идиот. Ей-ей, что-то и не слышал про такое безобразие на моем участке!
Впрочем – вполне мог и не услышать. Тысячи людей живет на участке, и если ведут себя тихо, не устраивают дебошей – какое мне дело, сколько детей они произвели, и как с ними обходятся! Грубо, цинично, но правда. Я не имею права вмешиваться в жизнь граждан – если у меня нет данных о совершении ими правонарушений. Вот и все. Как ни печально.
- Береговой проезд. Жактовский дом – скороговоркой пояснила Таня, и прикрыла глаза, всем своим видом показывая, что не собирается со мной особо разговаривать. Немного обидно, но и понятно – кто я ей? Не самый лучший из участковых, вся роль которого в этой акции похоже заключается в обеспечении охраны этих трех дам. Да не похоже, а заключается.
- Оба умственно отсталые – не открывая глаз добавила Таня – Мужик олигофрен в степени дебильности. Закончил спецшколу для дебилов. Мать – такая же.  Спец.интернат для умственно осталых. Мужик работает в продуктовом магазине грузчиком, она нигде не работает. У них там притон – бомжи собираются, выпивают. Ему нальют, он вырубится, а ее дрючат, как хотят. Вот и рожает, тварь! Ну почему таких не стерилизуют?! Нормальные, хорошие люди не могут иметь детей, не получается, а эта тварь рожает, как крыса!
Мне почудилось, или в голосе Тани на самом деле послышались нотки боли? Ой-ей…она же замужем уже два года! Муж где-то во вневедомственной охране служит. А детей-то и нет!
- И дети будут такие же дебилы – зло бросила Таня, сжав маленькие кулачки – И будут плодиться, и размножаться! Юлия Арнольдовна, ну почему их нельзя стерилизовать? Ведь есть какое-то на этот счет правило!
- Нет никакого… - устало вздохнула Юлия Арнольдовна – мы же не Гитлер, в самом-то деле. Или не Америка. Это там вроде как стерилизуют насильников, и всякую такую мразь. Да и то…только слухи.
- Стрелять надо гадов! – зло бросил водитель дежурки Митька Косухин, разбитной сержант, который вечно торчал под своим древним аппаратом, приводя его в боевую готовность – Просто расстреливать на месте, и все!
Юлия Арнольдовна покосилась на неожиданного участника беседы, и ничего не сказала. Вздохнула,  ее пышный бюст приподнялся, чем вызвал живой интерес Косухина, и отвернулась к окну, из которого веяло свежим воздухом городской улицы, напоенным гарью, пылью, и запахом мочи, щедро вылитой на мостовую экономными жителями частных домов (Яма-то быстро заполняется! Где денег напасешься на ассенизаторов?! Чай не буржуи!).
Дальше мы ехали в молчании, если не считать коротких руководящих реплик Тани, направляющих уазик по верному пути.
Впрочем, ехали мы совсем недолго – минут пятнадцать, это максимум. Когда уазик  скрипя сочлениями остановился возле серо-коричневого, побитого всеми ветрами двухэтажного дома, обитого дранкой и покрытого листами шифера, было еще около половины десятого утра. Уже когда мы оказались на Береговом проезде, я засомневался, что хозяева квартиры будут на месте – Таня ведь сказала, что он работает грузчиком, так что мог быть и на работе. Но она успокоила, сказав, что звонила в магазин – нужный нам кадр должен быть на месте, в берлоге.
Да, именно берлога. Щелястая дощатая дверь, настолько низкая, что войти можно только согнувшись, будто кланяясь обитателям этого притона. Самый настоящий притон, никакой квартирой тут и не пахло.
Пахло здесь совсем другим – грязным бельем, мочой, пролитым вином-шмурдяком, гарью от дровяной печки, сложенной будто бы пьяным печником в стадии отхода на тот свет. Щелястая, низкая, с вываливающимися кирпичами, она все-таки пыталась исполнять то, для чего ее породили. Об этом говорили закопченные чайник и кастрюля, из мутной жижи на дне которой торчали куриные ноги – с когтями и желтой, напоминавшей о чешуе динозавров шкурой.
Больше всего мне почему-то бросился в глаза пол – земляной, весь в эдаких кочках-прыщах, черный, блестящий, пропитанный на полметра в глубину всем тем, что на него плескали, лили и выливали неделями, месяцами и годами. Мне кажется, даже во фронтовых землянках никогда не было такого мерзкого пола.
Тут же и «ложе любви», на котором любвеобильная любительница портвейна зачала всех своих восьмерых отпрысков. Или девятерых? Сбился со счету. В общем – всех тех, кто потом отправится в большой мир, чтобы улучшить генофонд нашей нации. И кому по выходе из детдома государство будет обязано дать квартиру, или комнату. Чтобы снова плодили таких же, как они интеллектуалов.
Даже странно – на самом деле, у таких вот животных никогда не бывает проблем с зачатием и вынашиванием детей. Дьявольщина какая-то! В антисанитарный условиях, на сквозняках, под алкоголем и наркотой – дети этих уродов родятся с точностью метронома – каждые восемь- девять-десять месяцев! Только что родила, и понеслось – нового зачинать! Где справедливость, бог?
Да, «хозяин» был на месте – молодой мужик примерно моих лет – низенький, с лицом не оставляющим сомнения в его умственных способностях. Абсолютно безобидный – глупо было даже представлять, что это ничтожное существо посмеет наброситься на кого-нибудь из нас. Он только униженно улыбался, едва не кланялся, озадаченный, и похоже даже польщенный таким к нему вниманием от важных людей из большого мира.
Его, так сказать…спутница жизни, была тоже тут. Когда мы все вошли, она тут же уцепилась за попискивающий грязный сверток какого-то тряпья, и чтобы забрать его у нее пришлось даже слегка постараться. Не хотела отдавать.
Дальше все пошло по схеме – Таня строго допрашивала мужика на предмет его поведения, он улыбался, и нес какую-то хрень заплетающимся то ли от вина, то ли от природного дебилизма языком. Его подруга всхлипывала, и таким же странным говором рассказывала о том, что она кормит ребенка, что ему с ними хорошо, что не надо его забирать. На что Юлия Арнольдовна неинтеллигентно сплюнула, и пробормотала про себя что-то непонятное, но похоже что матерное. Добавив, что она лично кастрировала бы обоих – если бы ей позволял сделать это закон.
Как ни странно, министерская дама оказалась вполне приличным человеком, и к концу нашего анабасиса я к ней даже проникся искренним уважением. Особенно после того, как она не брезгуя и не чинясь размотала грязные тряпки, которые были накручены на ребенка и перепеленала его в свои пеленки, которые захватила, оказывается, в объемистой женской сумке что держала в правой руке. А потом вышла из этого гадюшника, отправляясь к ожидавшей нас ровэдшной машине.