Почему у меня к нему такое доверие? У меня, видавшего виды тридцатилетнего мужика?
Впрочем – мужики, как говорится – в поле пашут. А я лейтенант милиции, и по всем срокам должен уже быть старшим лейтенантом. И то, как меня жизнь тряхнула, научило меня доверяться своей интуиции. Я бы не назвал себя таким уж физиогномистом, но кое-какое чутье у меня точно есть. И оно мне говорило – да, можешь доверять. Не до конца, но можешь.
До конца я вообще никому не верю. Даже самому себе. Единственный человек, которому я верил на сто процентов лежит сейчас на городском кладбище, под скромным памятником из черного камня. И две фотографии – улыбающиеся, такие родные, такие дорогие мне лица! Ну зачем, зачем я потащил их гулять в парк?! Зачем зашел за этим мороженым?! Зачем вообще я… Тьфу! Ну да, стечение обстоятельств. Мерзкое стечение обстоятельств. Но ведь так бывает, да. И часто. Уж как милиционер-то я это знаю наверняка! Но все равно…зачем? Почему?!
Начался дождь – мелкий, похожий даже не на дождь, а на какую-то водяную взвесь, чудом плавающую в пространстве. Дождь усиливался с каждой секундой, капли становились все крупнее и крупнее, и когда я добрался до пикета, небольшой летний дождик превратился в полноценный летне-осенний ливень, со всеми атрибутами таких погодных явлений – порывистый ветер, сгибающий деревья, мокрые листья, оставшиеся вероятно еще с прошлого года, летающие по воздуху, как мотыльки. Мокрая бумага, которую налепило на зарешеченное окно пикета, и которая сейчас трепетала одним краем, как подстеленный охотником грязный лебедь.
В такую погоду лучше всего не выходить из дома, а сидеть у батареи центрального отопления (это осенью, само собой), поставив на ребристую чугунину ступни ног, накрыться пледом, и смотреть по ящику какую-нибудь тупую хрень, вроде кучи комедий, созданных во время перестройки и рассчитанных на умственно-отсталых обывателей.
Я как-то думал над тем, почему эти комедии в массах народа имеют такую притягательную силу, и пришел к выводу, что просматривая эту ересь человек чувствует себя на гораздо более высоком уровне чем режиссеры и продюсеры таких фильмов. Он может поплевать в экран, кинуть в него тапком, выматерить актеров, и с чувством выполненного долга лечь спать, чтобы на следующий день заняться привычным своим делом - добыванием пропитания для своей среднестатистической семьи. Увы, в отличие от тех, кто сваял эту кинопоганку, ему, несмотря на его светлый разум и развитой мозг придется сильно постараться, чтобы найти это самое пропитание. Такова сермяжная правда. Она же посконная.
В мире нет совершенства, скорее наоборот, мир живет на сплошных безобразиях и гадостях. Такой вывод напрашивался сам собой, особенно после того, как придя в пикет, я узнал, что меня уже давно дожидаются, и что мне предстоит посетить семенную базу, в которой находится мертвый бомж. И что мне предстоит оного бомжа под проливным дождем отправить туда, где собирают всех бомжей, волей случай отправившихся в иной, несомненно лучший, чем наш несчастный – мир. В морг, если говорить проще.
«Семенная база» – это не то место, где хранят сперму граждан, желающих осчастливить ей несчастных женщин, которые замужем за бесплодными мужьями. Это всего лишь место разгрузки и хранения семечек подсолнечника, которые затем отправятся на маслозавод, где из них выжмут всю душу, а тело отправят на корм скоту и птице, в их персональный ад.
Да – когда я смотрю репортажи с птицеферм, или из других ферм, мне всегда думается о том, что страшнее участи этих несчастных животин представить невозможно. Куриный ад, свиной ад, коровий ад. Только представить – вся жизнь твоя проходит в замкнутом пространстве, и все делается для того, чтобы в конце концов тебя отправить на бойню. И хуже того – если ты сдохнешь раньше, твои останки перемелют в муку и дадут съесть твоим соплеменникам, как это делается на всех птицефермахх. Что это, если не ад?
Впрочем – у нас, у людей, тоже…не рай. Совсем даже не рай. Только что не мелют в муку и не жрут. Хотя…это где как. Всякое бывает. В Африке, например. В странах, наконец-то освободившихся от апартеида.
За что? - было написано на лице несчастного бомжа, который смотрел в хмурое, закрытое тучами небо широко открытыми удивленными глазами, и совершенно не моргал, несмотря на то, что крупные капли дождя били ему прямо по глазным яблокам. Он не мог моргать по причине своей внезапной и трагической кончины, злой судьбой затянутый в недра огромного стального шнека, располагавшегося в желобе под насыпным вагоном.
Здесь все было предельно ясно. Бомж решил украсть кошелку семян подсолнечника, чтобы их пожарить, и совершить свой маленький гешефт. На его несчастье начался дождь, стенки металлического желоба, в который ссыпались семечки, стал скользким, бомж покатился, и…все. Шнек от нагрузки, заклинив, остановился (сработала система защиты, отключив электроэнергию), но перед этим он успел превратить нижнюю часть тела бомжа в нечто среднее между желе и фаршем - состоящее из крови, кишок, мяса и обломков костей. Бомж умер почти мгновенно, скорее всего от болевого шока – когда его начало перемалывать в этой гигантской мясорубке - и потому на его лице не осталось ничего, кроме безмерного удивления и возможно даже – облегчения. Наконец-то его мытарства завершились – и уже навсегда.
Несколько рабочих семенной базы, следовательша из прокуратуры, одетая в ментовскую плащ-накидку, врач со скорой помощи, которая кинув один только взгляд на объект тут же уселась писать заключение о смерти, открыв двери зачуханной, старой машины скорой помощи. Криминала никакого – если не считать криминалом попытку кражи семян подсолнечника, но дело по краже это точно не для прокуратуры. Труп не криминальный, а значит – давай, участковый, отдувайся! Тащи, вези, и вообще – командуй!
Через пятнадцать минут на место происшествия остались только я, да четверо рабочих базы, с тоскливым любопытством наблюдавших за приключениями мертвого тела.
За что и поплатились. Одного из них я направил искать брезент – его тут было великое множество, так как семечки нередко перевозились в открытых вагонах и были накрыты сверху этим самым брезентом. Остальным приказано ждать, и не бухтеть – все равно им придется освобождать шнек – со мной, или без меня. Так что чем скорее начнем выдергивать бомжа из шнека, тем быстрее все это и завершим.
И вот еще что – ищите грузовик, и лучше всего – газон. Потому что впереться в центр города на камазе-фуре не доставит никакого такого удовольствия. Мало того, что улицы узкие, так еще и час пик – не протолкнешься. Вечер. Все едут домой с работы.
А затем началась операция по извлечения «мяса» из «мясорубки». Вначале включили шнек в обратную сторону (Слава богу, что есть у него такая функция. А то бы и не знаю, чтобы делал!). Потом уцепили бомжа за мертвые руки, и вытянули наверх, вместе с волочащимися за ним кровавыми «соплями». Потом уложили на брезент, и взявшись за углы вчетвером – отправились к газону, водитель которого матерно ругался, поливая несчастного бомжа отборной площадной бранью, не стесняясь при этом ни формы ментовской, ни базовых рабочих, нервно вытирающих испачканные сукровицей руки. И все это происходило под проливным дождем - с брезента текли розовые струи, а у меня на теле осталось только одно сухое место – где-то в районе натертого жестким стулом копчика. Впрочем – и оно не было сухим, это место, по причине моей активной физической деятельности выразившейся в поднятии тяжестей и транспортировке этих тяжестей к месту их временной дислокации. Пар от меня валил – как от утюга. Вспотел, однако.
Рабочие собирались улизнуть, но были мной пойманы и загнаны – двое в кузов, один в кабину газона. Ну не на себе же я потащу труп в городской морг? Санитары на очередного «жмурика» положили с прибором – проверено. Ты принеси «жмура - положи его, где укажут, сдай по форме, с сопроводиловкой, а потом уже они будут его таскать, как и положено по рабочей разнарядке. А пока – это чужой «жмур», и что хочешь с ним, то и делай. Хоть жри его, хоть сношай! Так мне было сказано еще в начале моей ментовской карьеры. Санитарам плевать, кто есть ху – лейтенант ты, или генерал – не нравится – отвали! Ищи другой морг. Нету, да? Так вот и не воняй, как труп бомжа, а делай то, что тебе сказали! И я делал.
Когда я первый раз попал в городской морг, было лето. И летом хуже всего. Если зимой покойники в большинстве своем испортиться не успевают, поступают в морг свежими и красивыми, то летом не менее пятидесяти процентов составляют совершенно отвратные трупы в разной степени разложения. И посему запах в заведении стоит ужасающий – не для носа простого обывателя, не представляющего – как на самом деле пахнет разлагающийся труп.
Трупный запах – вероятно, самая ужасающая вонь, что есть в мире. С ним не сравнится ничто – даже запах старого сортира, по крайней мере я лично в этом уверен. Трупный запах настолько страшен, что его нельзя искоренить ничем – только уничтожить вещь, которую он пропитал. Например, если труп разложился в автомобиле – машину только сжигать, потому что каким-то феноменальным образом этот запах впитывается даже в металл, проникая в его молекулярную структуру.
Нос человека чует трупный запах в совершенно мизерной концентрации. И кстати, на мой взгляд, это подтверждает тот факт, что наши обезьянопредки были совершеннейшим образом всеядны – то есть, при случае, не брезговали подхарчиться хорошенько полежавшей на солнце сочной дохлятинкой. Как найти вкусную дохлятинку? По запаху, само собой!
Читал, как на побережье Ледовитого океана прибрежные народы запасают мясо впрок. Они просто бросают его в специальные ямы – безо всякой соли, само собой, соль, это драгоценность – и мясо в этих ямах нормально скисает, гниет без доступа кислорода. А потом его едят. Невкусно, да, но очень питательно. Особенно в голодный год. Европейца от такой пищи не то что вывернет наизнанку – такая «еда» его просто убьет. Наши желудки, кишечник не приспособлены для потребления такой пищи. Нет каких-то нужных для того ферментов. А всяким там ненцам, или алеутам – все равно как для меня пирожки с капустой. Вкуснота!
Мда. От морга – к кулинарии. Полет человеческой мысли не имеет границ!
Есть у нас один участковый – Федулов. Хороший мужик, только давно уже ходит в капитанах. Гораздо, гораздо дольше, чем я в лейтенантах. Давно уже переходил срок присвоения звания, само собой. Проблема та же, что была у меня – бухает по-черному. Так вот он совершенно не выносит морга, хотя каждому участковому регулярно приходится в нем бывать. И Федулов служит участковым уже лет пятнадцать, но так привыкнуть и не смог. Выходит из морга – шатается, бледно-зеленый, и... блюет за углом. Ну вот такая у него душевная организация, что поделаешь?
Цинично я про смерть и трупы, да? Наверное. Но только есть такая работа, на которой начинаешь относиться к человеческим страданиям и смерти с оттенком цинизма. Здорового цинизма, кто бы там чего не говорил. Иначе просто спятишь. И пустишь себе пулю в лоб. Или еще хуже – в добропорядочных граждан, которых ты и обязан защищать.
То же самое касается врачей. У каждого их которых имеется свое, персональное кладбище наполненное пациентами.
Такова жизнь, что поделать. И такова профессиональная деформация – как это явление называют психиатры. Ментам бывает смешно то, что приведет в ужас простого обывателя, и они равнодушны к тому, что обывателя отправит в гарантированный долгий «нокаут». В обморок, то есть.
После того, как я сдал труп равнодушным, со зверскими лицами санитарам морга, жующим свой очередной бутерброд (время ужина!), отправился в опорный, в котором оставил свой знаменитый чемодан. На сегодня хватит «развлечений». Надеюсь, мне не приснится физиономия несчастного бомжа, созерцающего небесный свод.
Мерзавцы-рабочие семенной базы свалили, бросив меня в морге и угнав базовый «газон», так что к опорному пришлось добираться на троллейбусе и автобусе, что не добавило мне хорошего настроения. Я кипел, и представлял, как ловлю этих гадов в нетрезвом виде и оформляю каждому еще и мелкое хулиганство – чтобы покарать как можно сильнее. И при этом знал, что скорее всего, этих чертовых работяг больше никогда и не увижу. Да и слава богу. На кой черт они мне по большому счету сдались?
В опорном сидел один лишь Городницкий, но и он уже складывал бумаги. Увы, в отличие от Городницкого, с трупом я провозился до позднего вечера, не исполнив ни одну из своих бумаг.
Отвратительно! Надо было свалить домой, да и все! Перекинули бы труп на Городницкого, да и хрен бы с ним! Что я, трупов не нюхал и морга не видел?! Викторыч вечно как-то умудряется ускользнуть от неприятных дел. Вообще-то сегодня было его дежурство в опорном!
Кстати, насчет «перекинуть труп»: вспомнилось вдруг, Михалыч, бывший старший участковый рассказывал. Может врал, а может и нет – но очень уж похоже на правду. В общем, нашли на стадионе труп. Старый стадион, на нашей зоне находится, никто уже на нем не занимается – не до того, нужено ведь бабло ковать, да деньги пробухивать. Не до легкой атлетики! Боекс – это еще куда ни шло, бокс, «это в тему, пацаны!»
А надо знать, что граница районов города проходит ровно посредине этого стадиона. В общем, выехала наша опергруппа, смотрят – труп криминальный. Ножевое. И лежит этот труп почти на границе района, но…с нашей стороны. И что делать? Подумали, подумали…щас навесят глухаря, раскрываемость и так ниже плинтуса…взяли, да и перетащили труп на сторону соседей! И радостные – свалили обедать.
Проходит пару часов – звонок в отдел! Труп на стадионе!
Наши сразу на дыбы – мы выезжали! Труп не наш! А им – не брешите! Наш труп, наш! На нашей стороне!
Едут. Смотрят – точно! На нашей! А не мог быть на нашей! Суки какие-то – перетащили! Группа из соседнего райотдела видать перетащила!
Хватают несчастного, волокут на сторону соседей. И звонят, мол – труп, все такое прочее, на стороне такой-то. Но не уезжают, а прячутся в кустах!
Приезжают соседи, опергруппа, смотрят, шибко матерятся, хватают труп, чтобы волочить его к на территорию к конкурентам…и тут - ап! «Стоять, бояться!» Наши.
Ругань, хватание за грудкИ, и всякое дальнейшее безобразие. Когда схватились уже за стволы, старшие с обеих сторон опомнились, так как остатки памяти о том, что они на службе еще остались, рявкнули, и остановили эпическую битву. Не хватало еще друг друга перестрелять в процессе отражения «глухаря»!
Закончилось все просто – кинули монетку. Орел – наш труп, решка – их.
Наши проиграли, и под довольные ухмылки конкурентов поволокли его на нашу территорию. Договор дороже денег!
Я не особо поверил этой истории, Михалыч известный выдумщик и рассказчик, но в ней есть все, что присуще нашей миентовской жизни – желание как можно меньше работать, страх получить снижение показателей по преступлениям, и конкуренция с соседями, по большому счету такими же как мы, поливаемыми всеми дождями ментами. Дождями природными, и «золотыми дождями» от начальства и «демократической общественности».
Забрав «чемодан», побрел домой, оставив закрывать опорный старого кадра Городницкого. Ему-то проще, сейчас сядет в свой жигуленок, и покатит – чего ему какой-то там общественный транспорт? Это для таких плебеев, как я.
Уже когда выходил, услышал крик Городницкого:
- Стой! Андрей! Да стой ты! Тут тебе телефонограмма!
- Что за телефонограмма? – недоуменно переспросил я, усталый, опустошенный, пропитанный запахом мертвечины и табака.
- Не знаю. На, читай!
Городницкий ушел в кабинет, а я стал всматриваться в листок бумаги, стоя под гудящей и моргающей лампой дневного света. Отвратительное изобретение! Под ней все делается мертвенно-бледным, а мерцание и гул этой гадины доводит до исступления слабые нервы участкового, потрепанного жизнью. Так бы и врезал по ней рукояткой швабры!
На листке было написано: «Для Каргина. От Сазонова. Согласен. Завтра, в любое время».
Оп-па! Есть! Стрельнуло! Отлично!
Я повернулся, и не чуя ног, зашагал на улицу, чтобы окунуться в мокрую пелену дождливого июньского вечера. По дороге проносились машины, с ревом, клекотом тормозя двигателями к остановке подлетали огромные желтые «икарусы» - жизнь двигалась вперед! И я теперь двигаюсь вместе с ней!
К смерти, как и все в этом шумном жестоком мире.
Сегодняшний вечер я посвятил стирке. Собрал все белье, и всю верхнюю одежду, что у меня была, частично засунул в стиральную машину, частично стал стирать сам – в розовом тазике, в котором когда-то купали Настюшку. Я никогда не снимал его с антресолей, куда сунул после того, как…ну…понятно. Но сейчас снял. Просто у меня не было другого таза, вот и все.
Потом развешивал на балконе, потом ужинал, нажарив постылой, но питательной яичницы. Поел, и лег спать, «заказав» время на шесть утра. Предварительно, правда, включив радио, которое работало от розетки радиосвязи – я даже не знаю, как ее назвать, эту розетку – древность невероятная, пережиток прошлого! Домашняя радиоточка! И это в то время, когда сотовые телефоны скоро будут не у одного из нескольких тысяч людей, а по крайней мере у одного из сотни!
Радио включилось как и всегда – ровно в шесть утра, заревев «Патриотической песней» Глинки. Я много лет просыпался - то на учебу в технарь, то на работу - под «настоящий гимн», и теперешний гимн меня слегка корежил. Он был неправильным. Все мое естество, пропитанное «совком», протестовало против этого гимна, символа власти, которая уничтожила мою великую страну. Нет, я не был коммунистом, совсем нет, и Зюганов мне не нравился – с его гадкой бородавкой, но…и эта власть мне не нравилась тоже. Только альтернативы ей я не видел. Не видел человека, который мог бы возглавить и повести нашу огромную, израненную корабль-страну в открытое море, снять ее с рифов, рвущих, терзающих ее стальное брюхо. Разогнал бы крыс, которые пожирают, поганят, обгаживают все, чем мог бы питаться ее экипаж!
Увы, у власти - жалкие, ничтожные личности, думающие только о том, как больше наворовать и давно уже потерявшие чувство меры. Негодяи, дорвавшиеся к власти при слабом, безвольном, вечно пьяном вожде. И просвета впереди нет. Некому навести порядок в стране, погрязшей в бандитизме и воровстве. Если только мне? Хоть немного!
Я погладил высохшие за ночь штаны, рубахи – не все, только пару комплектов. Потом, будет выходной, все и отглажу. Нижнее белье вообще гладить не стал – на кой черт? Кто его видит?
Ботинки надраил ваксой до зеркального блеска – как на вручение награды! Сам не знаю – почему так сделал, но мне ужасно хотелось сегодня быть нарядным, при полном параде. Таким, как сегодня, я не был даже на строевом смотре, когда проверяют прически, блокноты, носовые платки и свистки.
Зачем участковому свисток и носовой платок? Ну как же может нести службу без платка российский милиционер?! Высморкался, похоронил соплю в носовом платке, и ну себе свистеть в блестящий свисток! Такого жуткого действа не перенесет ни один, самый закоренелый преступник! Сам сдастся, и напишет явку с повинной!
Шел по РОВД, и мне казалось, что все на меня смотрят – чистый, блестящий, как новый пятак!
Смешно, право-слово…всем на меня было плевать. Только Генка Самохин заметил, что я тащу в добавку к своему дипломату еще и сумку, удивленно вытаращил глаза, спросил:
- Эй, Андрюх, ты чо, днюху что ли праздновать решил?
Днюха у меня в ноябре, шестого числа, так что Генка попал пальцем в небо – о чем я ему популярно и растолковал. А в сумке у меня спортивные принадлежности, потому что я решил опять заняться спортом.
Генка понимающе кивнул и уважительно похлопал меня по плечу, глядя снизу вверх (он был небольшого роста):
- Ништяк! Молодец! А я каждый понедельник собираюсь, и все что-то мешает! Да мля за дачу загонят, напашусь на грядках – так сцука какие мне тренировки?! То копаешь, то грядки пропалываешь, то воду таскаешь – не жизнь, а каторга! То с дочкой гуляй! То жену вези по магазинам!
Дурак! – захотелось мне крикнуть в доброе, глуповатое лицо Генки – да я готов копать до потери пульса, до кровавого пота, до смерти! Лишь бы вернуть жену и дочку! А у тебя все есть, и ты ноешь?! Идиот!
Генка видать что-то почуял - похоже, эмоции отразились у меня на лице - потому скомкал разговор и быстренько ретировался. Наверное, он вспомнил, как обстоят дела с семейной жизнью у меня, и ему стало не по себе.
Все-таки я наверное преувеличиваю толстокожесть моих коллег. Если вспомнить – когда у меня случилась беда, ко мне подошел зам отделения участковых и протянул увесистый пакет: «Возьми. Тут ребята собрали…на похороны, на поминки, на памятник. Тебе нужно. Только не отказывайся – от души собирали, все тебе сочувствуют, соболезнуют. Это беда, так беда!»
Я тогда даже спасибо не сказал. Молча кивнул, и сунул пакет в дипломат. Если бы я тогда сказал хоть слово – не смог бы сдержать слез. А мужчине рыдать нельзя. Потому что он – мужчина. Ну…если только наедине с самим собой…когда никто не видит и не слышит…в подушку.
Опять планерка (Когда же они прекратятся?! Неужели мы без планерки не можем как следует работать?!). Опять накачка, громкие слова о правопорядке, об обеспечении граждан вниманием и заботой со стороны правоохранительных органов, о том, как надо не допускать…тащить…не пущать… О господи, ну когда, когда на Руси закончится эта показуха?! Когда хотя бы не будут мешать…. вместо помощи и поддержки!
Еле дождался окончания планерки, после слов Гаврилова: «По участкам! Работайте!». – тут же пошел к двери, почему-то ожидая окрика: «А вы, Каргин, останьтесь!» Но ничего такого не услышал, хотя и чувствовал, как взгляд заместителя начальника РОВД буквально прожигает мою в чистой рубахе спину.
Свалил! Все! Теперь – к Сазонову! Хорошо день начинается – мне даже бумаг не подкинули, что бывает очень, очень редко. Не поручили ехать что-то изымать, кого-то сопровождать, обеспечивать и ограждать! И значит – я свободен, и могу отправиться туда, куда мне надо!
Там, где мне надо – меня ждали. Ждал. Сазонов в своем обычном наряде – клетчатая фланелевая рубашка, свободные тренировочные брюки – по-моему, импортные, без этих дурацких пузырей на коленках, которыми отличаются все изделия советско-российского пошива. На ногах – легкие кроссовки, и явно не китайские. Немецкие, вроде как.
Осмотрел меня с ног до головы, слегка улыбнулся. Пригласил сесть за стол, махнув в его сторону рукой.
- Поговорим?
- Поговорим! – в тон ответил я, и приготовился внимать «сенсею». Но он пока молчал, внимательно разглядывая небо над моей головой.
- Красиво, правда? – неожиданно сказал Сазонов, прищурив глаза и вздохнув полной грудью – Голубое небо – это так красиво! В пустыне небо белое…ненавижу пустыню.
- А где вы были в пустыне?
- Далеко. Очень далеко… – усмехнулся мужчина – Придет время, возможно, я и сам тебе расскажу. Не пытайся ничего узнать. Надо будет – узнаешь. Одно скажу – я из старой гвардии, которая теперь никому не нужна. Более того, мы опасны. А потому…в общем – живу тихо, никого не трогаю, а если меня тронут – пожалеют! Но я не о том. Итак, ты хочешь научиться искусству убивать, и хочешь применить мое искусство для того, чтобы карать негодяев и восстанавливать справедливость. Я так тебя понял?
- Ну…да! – неуверенно подтвердил я, чувствуя, что из уст Сазонова звучит все это как-то глупо и пафосно – А разве мы все не обговорили? Я все вам сказал! Если вы не хотите мне помочь – я сделаю все сам!
- Сделаешь – устало кивнул Сазонов – И спалишься на втором, а может и на первом «клиенте». Ты думаешь, это так просто, убивать людей? Ты ведь никогда этого не делал! Ты сможешь спокойно нажать спуск, зная, что сейчас из головы этого человека брызнет фонтан мозгов и крови?!
Я помолчал, не сразу отвечая на вопрос, и медленно, выбирая слова, ответил:
- Вчера я тащил на брезенте бомжа, до половины перемолотого в мясорубке. А утром отбирал ребенка у матери, которая плодит детей, и морит их голодом. А позавчера…
- Я понял тебя. То есть ты хочешь мне сказать, что психика у тебя крепкая, тренированная, и что ты сможешь убить человека. Так? Так, вижу. Но это не совсем так. Когда смотришь в глаза человеку и должен его убить – все совсем другое. Но да ладно. Ты не подумай, я не отговариваю тебя. Ты мне нравишься, и я хочу, чтобы ты прожил как можно дольше. Насколько это возможно. А еще – возможно, это мой вклад. Во что? Неважно. Когда-нибудь поймешь. А чтобы тебе было ясно, чему придется учиться – это не только, и не столько рукопашный бой со специальными приемами. Это все вторично. Я научу тебя маскироваться, изменять внешность, убивать всеми возможными предметами, голыми руками, из пистолета, из арбалета – да, да, есть и такие арбалеты! Убивать ножом. Камнем. Ядом. И повторюсь – ты должен мне пообещать, что не начнешь ничего делать, пока я не скажу, что ты готов. Обещаешь?
- Я уже обещал, и я всегда держу свои обещания! – мне стало немного досадно, ну чего он со мной, как с ребенком?
- Это хорошо. Тогда поговорим вот о чем: каким способом ты хочешь убивать? Вернее так – какие способы убийства ты считаешь основными – для тебя? Я примерно знаю, но хочу, чтобы ты мне все сказал сам.
- Я стрелок. Мастер спорта по стрельбе. Использовать хочу малокалиберный пистолет «Марголин». И малокалиберный карабин. Охотничий, с оптическим прицелом. Десятизарядный. Ну и…все. Рукопашный бой нужен мне для того, чтобы в случае чего отбиться от ближнего нападения. Я так-то немного смыслю в рукопашке – боксом занимался, карате. Растяжка у меня хорошая…была. Ну и есть. Сразу скажу – «марголин» я пока не представляю где взять, карабин – куплю официально, по охотничьему билету. Машина еще нужна. Права у меня есть. Машины нет. А без машины действовать трудно, даже невозможно.
- Почему выбор пал на малый калибр?
- Звук тише, чем у боевого, точность хорошая, и невозможно идентифицировать пулю. А значит, не нужно постоянно менять оружие. У меня нет возможности менять его после каждой акции.
- Ножом умеешь работать?
- Нет. Не больше простого обывателя. А вы можете меня научить метать нож?
- Глупости. Никто не может научит метать ножи! Чтобы научиться их метать, нужно метнуть нож пятьдесят тысяч раз. И тогда будешь попадать туда, куда хочешь, любым ножом из любого положения. Метание ножей по-большому счету бесполезно. Это только в кино великие мастера мечут ножи – с коня, с земли, из воды, с воздуха – отовсюду! Смешно!
- А как же снять часового? Я видел, как его снимают ножом! Метают!
- Чушь. Снять часового можно с помощью пистолета с глушителем, либо винтовки. Представь себе – ошиблась твоя рука, промахнулся, или пока нож летит – часовой повернулся, и…вместо того, чтобы воткнуться в горло, нож ранил его в подбородок! И что будет дальше? Операция провалена. Пуля летит до цели практически мгновенно. И попадает гораздо точнее, чем нож. Я лично считаю, что метание ножей – пережиток прошлого. Впрочем – ты можешь учиться этому и самостоятельно. Как я уже сказал – поставь мишень и метай в нее ножи. А вот в отличие от метания, ножевой бой – это очень важное дело. Очень. Представь – ты подходишь к человеку вплотную – в толпе, незаметно, и наносишь удар тонким стилетом. Прямо в сердце. Тихо, незаметно, абсолютно смертоносно. Особенно, если помазать клинок ядом. Правильным ядом. Увы, здесь его найти невозможно…
- Василий Петрович, да вы..кто?! – не выдержал я, глядя на то, как странный мой собеседник вертит в руке вилку, неосознанно для себя пальцами сгибая и разгибая ее так, будто она сделана не из стали-нержавейки, а из мягкого, очень мягкого олова.
- Я…хмм…точнее будет сказать – кто я был! Ниндзя я, Андрей. Хе хе… Слышал про таких? Ага, слышал, вижу. Нет-нет, не ТОТ ниндзя. Никаких восточных корней. Просто работа у меня такая…была. А теперь никакой. Пенсия. Правда – неплохая пенсия. И…вот что, Андрей…
Лицо Сазонова окаменело, он не смотрел на меня – только куда-то в даль, немыслимую даль:
- Ты помнишь, что самурай всегда должен восстанавливать справедливость? Бусидо. Так вот – если ты превратишься в монстра, если ты воспользовавшись моими знаниями станешь обижать невинных людей – я тебя сам убью. Найду, и убью. Понял?
- Понял – не обидевшись ответил я, и слегка сердито, предложил – А может мы начнем? Может хватит болтовни?
- Ты все-таки обиделся – Сазонов незло усмехнулся – ты должен меня понять, парень. То, что я тебе дам – запретно. И этим искусством, вероятно, владеют в стране всего ничего людей – трое-четверо. Кто-то умер, кого-то убили, и все уже отошли от дел. И мне очень бы не хотелось, чтобы ты превратился в негодяя. Очень легко им стать, если у тебя сняты запреты. Если живешь так, как если бы уже умер. Если стремишься к смерти. В общем, парень – хороших людей не обижай. Им и так несладко приходится в наше гнусное время. Вот так.
- А почему вы сами не стали делать то, что буду делать я? И что с вами будет, если меня все-таки разоблачат?
- Первый вопрос – табу. Второй вопрос – а кто тебе поверит? Живет некий дедушка, персональный пенсионер союзного значения, перебивается с хлеба на воду. И вот ты - вдруг рассказываешь, что это я тебя научил убивать. Что я монстр, убийца, ниндзя! А я всего лишь бывший преподаватель иностранных языков и литературы, и ничего не знаю о твоих чудесах. Да, существуют люди, которые легко поверят, и которые знают обо мне. И у меня с ними договор, что я тихо сижу и не высовываюсь, и потому они меня не беспокоят. Но договора на то, что я кого-то буду учить своему ремеслу – нет. Я могу учить. Но…не всех. И надеюсь ты все-таки не будешь распространяться о том, что мы тут делаем. Ты парень умный. Прекрасно все понимаешь. Вот так. Ну, раз мы все выяснили…почти все, можем заняться и делом, а не болтовней – как ты элегантно выражаешься (у меня покраснели уши). Пойдем, посмотрим,чему там вас учат в ваших новомодных секциях карате. Кстати, ты наверное принес кимоно, да?
- Принес. А что?
- Пока пусть будет, но в следующий раз принеси обычную одежду, которую тебе не жалко. Ведь ты не будешь бегать по улицам в кимоно? Ну, вот. Учиться бою нужно в той одежде, в которой ты будешь выходить на этот бой. И только так. Переодевайся. А я пока принесу холодного чая. Им очень хорошо утолять жажду. Особенно если в него добавить кое-какой травки…
Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
