А в кабинете Батовского, тем временем, продолжался разговор с исправником.
- Ну что вы так нахмурились, милостивый государь? – не без насмешки в голосе, спрашивал он у полицейского. – Вот и разрешилась эта забавная коллизия. Как я вам с самого начала и говорил, данный субъект из Будищева и ниоткуда больше. Да, в самом деле, это мне надо огорчаться, что его история так скоро выяснилась!
- Отчего так?
- Ну, посудите сами, кем себя обычно воображают душевнобольные? Наполеонами, Цезарями, на худой конец, испанскими королями. Скучно! А тут, ни много ни мало, посланник грядущего! Впору диссертацию писать.
- Смеетесь?
- Да как вы могли подумать!
- Ладно, смейтесь-смейтесь, но я все же проверю дворовых людей Блудовых.
- Не смею препятствовать!
- Кстати, а вы обратили внимание на его одежду?
- Пустое, - отмахнулся доктор, - одежда, конечно, престранная, однако местные дворяне своих дворовых, как только не одевали. Мне мой батюшка рассказывал, что отец этого самого старого барина, бригадир Блудов, дошел до того, что велел им пошить древнеримские хитоны и тоги. Представление захотел устроить для соседей из, понимаете ли, Плутарха! При чем, весьма короткие, особенно для девиц. А тут кальсоны с карманами, подумаешь!
- И чем все закончилось?
- Что именно?
- Ну, представление из Плутарха?
- А, так, пока он так со своими дворовыми чудил, все тихо было. Когда же он удумал деревенских баб в такое же переодеть, тут у него усадьба-то ночью и загорелась.
Пока озадаченный полицейский раздумывал над превратностями судьбы старого помещика, в коридоре послышался шум, и через минуту в кабинет влетела очаровательная дочка земского доктора Софья со своими спутниками.
- Папочка, мы тебе не помешали? – прощебетала она, своим мелодичным голосом, - просто, как оказалось Николаше и Алексею Петровичу уже пора в полк, а они не хотели уезжать не попрощавшись.
- Не смею вам мешать, - поднялся с места исправник и, поклонившись, щелкнул каблуками, - честь имею!
Софи изобразила в ответ книксен, Модест Давыдович кивнул, а господа вольноопределяющиеся откозыряли.
- Как хорошо, что вы зашли, дорогие мои, - растроганно заявил Батовский. – Вы, Николай, мне как сын, и я счастлив и горд, что вы с Алексеем отправляетесь воевать за правое дело! Я как врач, разумеется, не одобряю насилия вообще и войну в частности, но все же не могу не признать, что в данном случае она абсолютно оправданна и более того, благородна! От всей души желаю вам вернуться домой живыми и здоровыми. Храни вас Бог, дети мои!
Договорив, он обнял и расцеловал сначала Николашу, затем Лиховцева и прослезившись полез в карман за платком. Молодые люди также были смущены и растроганны, особенно Алексей. Софья в течение всего дня была неизменно ласкова с ним, и вообще вела себя так, будто они уже помолвлены. Все это наполняло его душу таким восторгом, что он и думать не мог ни о чем другом, кроме своего счастья. Что ему война и все османские башибузуки разом, если его любит такая девушка! Его состояние настолько бросалось в глаза, что Николай попытался отвлечь внимание от своего приятеля.
- Кстати, дядюшка, когда мы приехали, ваш Лука выпроваживал из больницы какого-то престранного субъекта. Верно, кто-то из ваших пациентов?
- Да, я тоже обратила внимание, - подхватила Софья, - очень странный молодой человек.
- А, так это тот самый «посланник грядущего» о коем мы вчера разговаривали с господином Иконниковым, - сообразил Батовский.
- Вы его уже выписали?
- Да, его опознали, имя он вспомнил. Здоровье у него на зависть, так чего же его держать? Суммы, отпускаемые нашим ведомством на содержание больницы совсем невелики, а частная благотворительность, нынче направлена на дела Балканские.
- И кто же сей несчастный?
- Некто Дмитрий Будишев, родом из одноименного села.
- У него странный наряд для крестьянина, - задумчиво заметила Софи.
- Да и для горожанина тоже, - засмеялся жизнерадостный Николаша.
- Он из бывших дворовых Блудовых, – пояснил Модест Давыдович, - впрочем, я сразу это заподозрил.
- А почему.
- Ну, посудите сами, телом довольно крепок, значит, не голодал. Руки не мозолисты, стало быть, тяжелым трудом не занимался. Речь от простонародной отличается, впрочем, как и от речи людей образованных. Ну и самое главное, не похож он на человека благородного. Сразу видно, из кухаркиных детей.

Прежде Дмитрию приходилось бывать в селе, но вот к увиденной им картине он оказался совершенно не готов. Будищево была небольшой деревенькой состоявшей из полутора десятка небольших изб, построенных без всякого плана. Чуть на отшибе от  нее стояла покосившаяся от времени церковь, где служил отец Питирим. В самой деревне было только три дома покрытых дранью и с трубами от печей. Крыши остальных были соломенными и топились по черному. Большинство местных обитателей ходили босиком и в такой одежде, что его собственная после стирки могла бы показаться вполне приличной. Однако самым большим потрясением для него было, то что он, оказывается, ничего не умеет. Просто совсем! Ни косить, ни пахать, ни плотничать, ни обращаться с лошадьми, вообще ничего. Поняв, что за «сокровище» прибило к их берегу, мир определил его пасти деревенское стадо. Обычно этим занимались дети, но куда еще прикажете девать совершенно безрукого великовозрастного балбеса? Вообще, если бы не отец Питирим, Митьку-дурачка, как его теперь называли, скорее всего, выгнали бы прочь, но священник пользовался в деревне почти непререкаемым авторитетом. «Почти», потому что главным в деревне был – мир. Правильнее даже – Мир. Мир, это все население деревни. Даже староста Кузьма был всего лишь первым среди равных. А Мир, это все. Мир решал, кому какой надел достанется. Мир решал, сможет ли жениться парень на полюбившейся ему девке. Мир решал, кому идти в рекруты на царскую службу, впрочем, три года назад царь Александр Освободитель отменил рекрутчину, и одной заботой у мира стало меньше.
А пока Дмитрий пас деревенских коров, следя чтобы буренки не разбежались. Кормили его всей деревней по очереди, как это и принято было с пастухами. Семьи были большими, ели из одного горшка по очереди, каждый своей ложкой. Пищей обычно служила каша в лучшем случае приправленная салом, а то и просто постная. Однажды он запустил свою ложку не в очередь и глава семьи – довольно дряхлый на вид дед, больно щелкнул его своей ложкой по лбу. С ложкой тоже была проблема. Обычно их каждый строгал себе сам, исключая разве что самых маленьких. Ножа у него не было, да и выстрогать ложку самостоятельно вряд ли получилось бы. Выручил один из сыновей Кузьмы, пожалевший бестолкового городского и подаривший свою старую. В обед к стаду приходили бабы и доили своих коров. Одна из них приносила краюху хлеба и отливала пастуху молока в кружку. Это и был его обед. От постоянного нахождения на свежем воздухе, у него разыгрывался зверский аппетит, так что парень чувствовал себя постоянно голодным. В тот день его кормила Машка – довольно рослая для деревенских девица с рябым от конопушек лицом, приходившаяся старосте племянницей. Вообще в деревне все были немного родственниками. Кто не брат тот сват, кто не сват – тот кум. Быстро подоив свою буренку, она выделила долю Митьке и, устроившись рядом беззастенчиво разглядывала, как он ест.
- Чего уставилась? – буркнул он, едва не подавившись.
- Хочу и смотрю, - заявила в ответ девушка.
- Хочешь и просто смотришь? – схохмил он в ответ, припомнив анекдот.
- Может, и хочу, да не с тобой, - ничуть не смутилась от двусмысленности Машка.
- А чего так, рылом не вышел? – поинтересовался Дмитрий не без досады в голосе.
- Да лицом-то вроде и ничего, - задумчиво протянула деревенская красотка, - руки только вот не оттуда растут. Видать и остальным ничего не умеешь.
- А ты попробуй.
- Было бы чего пробовать, - фыркнула девушка. Затем отсмеявшись, спросила: - в городе-то, чем занимался?
- Охранником был, ну и так по шабашкам.
- Это чего такое?
- Ну, как тебе объяснить, где проводку починить, где розетку поменять. Антенны еще устанавливал.
- Хорошо зарабатывал?
- На жизнь хватало.
- Не женат?
- Да нет, покуда.
- А чего так, не нашел дуру которая попробовать захочет? Или наоборот, как попробовали так сразу и деру? Видать совсем негодный.
Кровь бросилась парню в лицо и он, разозлившись, отвернулся.
- На себя посмотри, рябая как картошка!
Ну и что, зато все при мне, и не дура, не то что некоторые, - не осталась в долгу девушка и, подхватив кувшин с молоком зашагала домой, качая бедрами. Затем обернулась и уничтожила, - Так вроде и не глупый, а дурак дураком!
Дмитрий не хотел смотреть ей вслед, но глаза против его воли то и дело возвращались к гибкой фигурке в сарафане. И потом еще долго перед глазами вставали волнующие извивы девичьего тела, а конопушки на лице казались милыми. Впрочем, история на этом не закончилась. Когда он, отогнав стадо в деревню и повечеряв в очередном доме, возвращался домой, то есть к сеновалу, в котором обычно ночевал, дорогу ему преградили трое парней.
- Слышь, убогий, - обратился к нему крайний – коренастый крепыш с густой шевелюрой пшеничного цвета, - ты говорят, к нашим девкам подкатывать начал?

- Слышь, убогий, - обратился к нему крайний – коренастый крепыш с густой шевелюрой пшеничного цвета, - ты говорят, к нашим девкам подкатывать начал?
- И что? – вопросом на вопрос ответил пастух и сдвинулся в сторону, не давая обойти себя со спины.
- А, ничего, – осклабился второй, худой как жердь с длинным чубом непонятного цвета, - сейчас узнаешь чего!
Третий - огненно рыжий парень, сплошь покрытый веснушками, помалкивал, упорно пытаясь зайти своему противнику в тыл. Дмитрий сразу понял, что дело пахнет неизвестным никому в деревне керосином и решил действовать. Быстро шагнув к продолжавшему распалять себя криком Чубатому, он коротко без замаха двинул ему кулаком в солнечное сплетение, заставив переломиться от боли и неожиданности, перегородив этим дорогу крепышу. Рыжий, видя такой поворот событий, кинулся вперед, но тут же запнулся о подставленную ему ногу и сбил-таки с ног своего незадачливого товарища. Коренастый поначалу немного завис от неожиданности, но затем быстро обошел кучу малу из своих приятелей и попытался достать Митьку-дурачка кулаком, но тот несколько раз ловко увернулся, а затем и вовсе учудил: встав как журавль на одну ногу, другой неожиданно сильно двинул своего врага в голову. Такой подлости тот и не ожидал и отлетел в сторону, сломав по пути плетень. Ни прошло и минуты, как деревенские парни вздумавшие проучить «городского» лежали на земле, а раскидавший их Дмитрий, насвистывая, пошел прочь.
С этого момента жизнь его начала стремительно меняться. Для начала, мальчишки, с которыми он гонял стадо, безоговорочно признали его авторитет. До сей поры, он был для них лишь почти бесполезным помощником и мишенью для шуток, но на следующее же утро, они смотрели на него практически с благоговейным почтением. Затем к нему на пастбище заявилась депутация деревенских парней. Поначалу он думал, что предстоит новая драка и многозначительно взял в руки предусмотрительно выломанную для такой цели дубинку.
- Ты это, не балуй, - немного растеряно протянул давешний крепыш, - мы с миром пришли.
- С каким еще миром?
- Слышь, Митька, не серчай. Сегодня подрались, завтра помирились – дело житейское.
- Втроем на одного?
- Да ты что! – оскорбился парламентер, - у нас в деревне сроду такого паскудства не было. Все один на один решилось бы…
- Ага, - с нескрываемым злорадством протянул один из парней не принимавших участия во вчерашних событиях, - решилось бы коли он вас метелить не начал!
Услышав это, все присутствующие дружно засмеялись. Крепыш как видно, был до сих пор первым парнем на деревне и его оплошке многие обрадовались.
- Ладно, - махнул рукой Дмитрий, осмеявшись вместе со всеми, - чего хотели-то?
- Ты, это, будешь с нами против зареченских биться?
- Каких таких «зареченских»?
- Ну так за речкой две деревни Климовка и Мякиши, он наш верх признавать не желают!
- А должны?
- А как же! Наше Будищево завсегда верх держало, супротив прочих деревень.
- Что-то больно маленькое оно у вас.
- Тут видишь в чем дело, - помрачнели переговорщики, - раньше то наше село куда как больше было. Оттого и дом господский у нас и церковь. Потому, наш верх должон быть, а они это признавать не желают!
- И что же случилось, что вы так захирели?
- Чего-чего, дом господский загорелся.
- Это бывает, если пожарную безопасность не соблюдать, а вы тут при чем?
- Причем не причем, а только из города исправник приехал со стражниками, да половину мужиков и повязал. А дальше, кого по суду в Сибирь упекли, кого барин в иные деревни переселил…
- Понятно, а усадьбу-то барину за что подпалили?
- Не знаю, - насупился крепыш, - то давно было…
- Известно за что, - снова вмешался парень, поднявший прежнего главаря на смех, - больно много девок перепортил, старый хрыч. Ладно бы своих дворовых пользовал, а то и на деревенских полез.
- Помогло?
- Чему помогло?
- Ну, перестал девок портить?
- Да какое там! Нет, поначалу остепенился чуток, а потом опять за старое. Так и паскудничал, пока волю не объявили.
- То дело прошлое, - вмешался крепыш, - лучше скажи, пойдешь с нами против зареченских?
- А что?
- Да ничего, просто уж больно ты ловко лягаешься! Прямо как у моего крестного жеребец… Ты не думай, там все по-честному, бьемся стенка на стенку, пока супротивники не побегут. Ежели до крови дошло, можно падать – лежачих не бьем.
- Ладно, там поглядим, - усмехнулся Дмитрий, - тебя как зовут-то?
- Ероха, - представился крепыш, - а это вот Семка, Пашка…
Ритуал знакомства закончился крепкими рукопожатиями, и расстались молодые люди почти друзьями. Впрочем, приятные сюрпризы на этом не закончились. Когда настало время обеда, одна из доивших коров женщин – довольно привлекательная еще молодуха, по имени Дарья подошла к пастуху и помимо обычного молока и лукаво улыбнувшись, протянула порядочный узелок. В нем было завернуто несколько вареных картох и кусок крепко соленого сала. Жившему в последнее время впроголодь Дмитрию угощение показалось царским и, наверное, поэтому он насторожился.
- Что-то больно щедро, - удивленно спросил он.
- Ты ежели неголодный так я унесу, - певучим голосом протянула молодуха.
- Голодный-голодный, - поспешно заявил парень и взялся за еду.
- И впрямь, оголодал, - усмехнулась Дарья, наблюдая за тем, как он запихивается. – Не торопись, еще подавишься чего доброго.
- Слушай, тут вчера на меня одна так же смотрела, - не переставая жевать, пробурчал он, - а потом трое гавриков на разборки пришли.
- Сам виноват.
- Это чем же?
- А ты почто Машку рябой обозвал?
- А какая она еще? Вся в конопухах!
- Вот-вот, в конопушках, стало быть – конопатая, а не рябая. Рябые это с оспинами! Вот она и пожалилась на тебя брату.
- Ишь ты! А я и не знал.
- Да ты я гляжу, многого не знаешь, или не понимаешь.
- Это чего же?
- Ну как же, в церкви не бываешь, лба не крестишь, с людьми не здороваешься. Старикам не кланяешься.
- Еще чего, кланяться!
- Я же и говорю странный.
- Ну, уж какой есть.
- Потому за тебя никто и не вступится перед отцом Питиримом.
- Это перед попом, что ли?
- Ага, перед ним.
- Интересный он у вас какой-то. Явно что-то от меня хочет, а что не говорит.
- А ты не знаешь?
- Нет, не знаю. Может, ты расскажешь?
- Может и расскажу.
- Так говори…
- Некогда мне с тобой сейчас разговоры вести. Вот как повечеряешь, так приходи к крайнему гумну…
- А ты придешь?
- Может, и приду, коли время будет - решительно поднялась молодая женщина и, не оборачиваясь, пошагала прочь.
День после этого тянулся как густой кисель из чашки, но все же подошел к концу. Отогнав стадо в деревню, пастухи разошлись по домам. Дмитрий, дождавшись темноты, пошагал к назначенному месту и едва не заблудился. Только народившаяся луна давала мало света, и парень совсем уже было растерялся, когда чья-то рука затянула его в большой сарай.
- Вот ведь бестолковый, - досадливо зашептала ему на ухо Дарья, - ты бы еще звать начал!
Тот впрочем, и не подумал оправдываться, а крепко обхватив руками женщину, попытался ее поцеловать.
- Не балуй, - вывернулась из объятий молодуха.
- А ты не за этим пришла?
- Может и за этим, только все одно не балуй! Быстрый какой…
- А чего время терять, - горячо прошептал ей парень и снова обнял.
На сей раз Дарья не стала противиться его ласкам и скоро они упали в прошлогоднее сено. Поначалу в темноте было слышно лишь шуршание и смешки, затем их сменили звуки поцелуев и, наконец, раздались полные сладострастия стоны и иступлённый шепот: - «шибче-шибче!» Снаружи, прижавшись к стене, стояла Машка и, закусив до крови губу, слушала эти звуки. Ее высокая грудь прерывисто вздымалась, а пальцы скребли по бревнам. Наконец, девушке стало невмоготу и, простонав про себя: - «вот змеюка», опрометью бросилась бежать прочь.
Занятые друг другом любовники даже не заметили, что кто-то был рядом. Утолив первую страсть, они лежали рядом, обмениваясь, время от времени, короткими фразами, прикосновениями рук, касаниями губ.
- А ты Митька не совсем уж пропащий, - прошептала молодуха прижимаясь к нему, - кое-чего умеешь…
- Дима.
- Что?
- Димой говорю, зови меня. Бесит этот «Митька» уже.
- Ди-мо-чка, - протянула она, как бы пробуя имя на вкус, - сладенько звучит, прям как ты.
- Понравилось?
- Угу.
- Еще придешь?
- А ты что, уже прощаться надумал?
- Нет, конечно, просто…
- Не знаю, Дима. Скоро муж с города вернется, да и тебе недолго тут осталось…
- О чем это ты?
- А, так ты не знаешь же ничего. Питирим с Кузьмой тебя в рекруты сдадут.
- Это, как это?
- Как-как, сдадут и вся недолга!
- Погоди ка, а если я не хочу? Да и рекрутчину я слышал отменили…
- Вот-вот, теперь по жребию призывают.
- Я никакой жребий не тянул.
- А ты тут при чем? Его другой Митька вытянул, а его Питирим отпускать не хочет.
- Какой Митька и при чем тут Питирим?
- Ой, там дело совсем запутанное, да давнее. Батюшка-то наш, в прежние времена женат был, да только прибрал Господь и жену его и детушек, только то давно было. Так он бобылем и жил, думал даже в монастырь уйти. Совсем было ушел, да случился мор. Тут тетка Лукерья и померла, а Митька – сын ее сиротой остался. Вот он и взял его к себе, за место своих. Приход ему он конечно не передаст, для того к духовному сословию принадлежать надобно, а Митька сын крестьянский. Но грамоте он его обучил, да обещал денег на первое обзаведение дать. И вот случился же такой грех, попал на него жребий! А он только женился…
- И что с того, я-то тут, каким боком?
- Ой, Димочка, до чего же ты бестолковый! Ты Митька и он Митька, ты Будищев и он Будищев, у нас в деревне все такие, понял?
- Офигеть! Поп ваш совсем уж берега попутал. Хотя, подожди, видел я этого Митьку, мы же с ним совсем не похожи…
- А кому это интересно схожи вы или нет? Как в бумагах написано, так и будет. Кабы ты местный был, али ремесло какое дельное знал, может за тебя бы мир и заступился. А так кому ты нужен? Разве мне и то на пару ночей…
- Вот, блин!
- Ты чего удумал?
- Ничего, валить надо!
- Ну, так не прямо же сейчас? – Озабочено спросила Дарья и прильнула к нему всем телом.
- Часок погожу, - усмехнулся Дмитрий и, обхватив женщину руками, уложил ее на себя.
- Хоть час - да мой!
- Да и куда тебе бежать без пачпорта, - промурлыкала она, едва отдышавшись после приступа страсти. – Крестьянского труда ты не знаешь, ремесла тоже. Тебе одна дорога – в солдаты. Разве только барыньку какую найдешь или купчиху вдовую и будешь ее ублажать. Тогда прокормишься, а так…
- Да, дожил, в альфонсы меня еще не записывали!
- Куда?
- Да ладно, не бери в голову. Я когда в больнице попа вашего со старостой слушал, так подумал, что они меня хотят в наследники вашего барина записать. Дескать, единственный сын его и все такое…
- Ох, уморил, - засмеялась молодуха, - да где ты такое видел, чтобы ублюдков в благородные записывали? Коли так, так у нас в деревне, да еще в Климовке с Мякишами от таких дворян не протолкнуться! Да и есть у него дети, у Блудова-то…
- Ну, да, упорол косяк, вижу.
- Что не хочешь на службу?
- Да как тебе сказать, - задумался Дмитрий, - я там, у себя, короче, где жил раньше, года не прошло как дембельнулся.
- Чудной ты, и говоришь не понятно.