нет, это были слова Венегера в разговоре с Гауптом.
Надо подумать как изменить диалог...

Спасибо.
А это хорошо?

С помощью САПа унтер Гонша переименован в Северьяна Галеева с сохранением воинского звания.
Увольнение для вольноопределяющихся дело самое обычное, можно даже сказать пустяковое. В принципе, будь у них такое желание, они могли даже ночевать на съемной квартире. Так что Штерн и Лиховцев получили отпускные записки без малейшей проволочки. Что же касается Будищева и Шматова, так это совсем другое дело. Новобранцам, по здравому рассуждению, вообще ходить в увольнение не положено. Правда, Дмитрий с неразлучным Федькой уже неоднократно бывал в Бердичеве по всяким поручениям, да пару раз Галеев взял грех на душу, да отпустил их. Тем паче, что вернулись друзья не с пустыми руками и про своего благодетеля – унтера не забыли. Но надо же, в конце концов, и честь знать!
- Чего это ради, барчук, я этих двух орлов отпустить должен? – хмуро спросил Северьян у пришедшего договариваться с ним Штерна.
- Ну отчего же, должны, Северьян Карпович, - широко улыбнулся Николаша. – Я вас, некоторым образом, об одолжении прошу.
- К вам, Николай Людвигович, я со всем почтением, однако дать увольнение Будищеву и Шматову никак не могу. Приказ штабс-капитана Гаупта, никого без особого его на то распоряжения не увольнять. Вы с господином Лиховцевым у нас люди почти вольные, с вас другой спрос. К тому же его благородие, еще раньше указывал вам препятствий не чинить.
- Досадно, - огорчился Штерн, однако спорить не стал и, пожав плечами, вышел из господского дома.
- Это вы правильно решили, господин унтер-офицер, - одобрительно поддакнул скрипевший в углу пером Погорелов, - ишь чего удумали…
- Тебе заняться нечем? – без малейшей приязни взглянул на писаря Северьян.
Тот тут же уткнулся в свои бумаги, и какое-то время старательно выводил буквы, затем, окончив работу, посыпал написанное песком.
- Готово!
- Ну, наконец-то, - буркнул Галеев и, забрав перебеленный писарем документ, принялся его читать.
Убедившись, что все верно, унтер отправился к ротному, а писарь, нервным движением пригладив расчесанные на пробор волосы, задумался. Затем одернул мундир и вышел наружу. Быстрым шагом он пересек всю деревню и вскоре оказался возле хаты Явора. После стычки с Будищевым Погорелов опасался здесь появляться, но сейчас пересилил свой страх и старательно осмотрел снаружи хату и двор.
По началу ни квартирующих солдат, ни хозяев нигде не было видно, но затем вышел Охрим и стал запрягать в телегу свою каурую лошадку. Через несколько минут «экипаж» был готов и тронулся в путь. Было четко видно, что помимо хозяина в телеге сидит четверо солдат. Рот писаря немедленно скривила мстительная усмешка, и он побежал к Хитрову. Ефрейтор встретил его не слишком любезно, однако услышав в чем дело, сразу же переменился в лице.
- Так говоришь, самовольно ушли? - хищно раздувая ноздри, переспросил он.
- Так точно, Василий Лукич, ушли сукины дети!
- И не побоялся на патруль нарваться, паскуда.
- Так ведь он грамотный. Такому ничего не стоит фальшивую увольнительную записку написать, а его приятели вольноперы могут и печать куда надо приляпать. Вот зря их благородие этих барчуков к канцелярии допускал!
- Кабы ты Степка свое дело хорошо знал, так и не допускал бы, - осклабился Хитров. – Хотя, ежели их с подделанной увольнительной поймают, так еще лучше. За такое гауптвахтой не отделаешься, тут арестантскими ротами пахнет.
- Вот сейчас бы перекличку и объявить!
- Годи, - осадил его Хитров, - я с тобой уже раз поторопился, да и вляпался. Тут все умно надо сделать. Пусть подальше уйдут, да в городе чуть повеселятся, чтобы их там тепленькими взяли…
- Это верно, это правильно, - с готовностью закивал писарь, - это вы Василий Лукич здраво рассудили.
- Ты вот что, - остановил его ефрейтор, - скажешь тишком ротному, что Северьян их уволить не уволил, но обещал прикрыть в случае чего?
- Да как же это! – испугался писарь, - он ведь старший унтер!
- Вот-вот, и если его не подставить, так он может и заступиться перед господином штабс-капитаном.
- Боязно, - с тревогой в голосе протянул Погорелов.
- А за девчонкой по лесу гоняться тебе не боязно было? – насмешливо спросил Хитров. – Или ты думал, дурашка, никто не узнает, за что тебе Будищев рыло начистил?
- Да что вы такое говорите, господин ефрейтор, - лицо Степки вытянулось и стало похоже на маску. – Да и не было ничего такого…
- Вестимо, что не было, иначе он бы тебя убил.
- Не погубите, Василий Лукич, век благодарен буду!
- Да ладно, чего там, не убыло бы от девки. Только смотри, чтобы все по уму на сей раз вышло!
Через пару часов, по деревне побежали посыльные, собирая солдат на перекличку. В последнее время, таковые проводились не слишком часто и зачастую сводились к тому, что унтера и ефрейторы отмечали своих подчиненных на месте, а потом докладывали фельдфебелю. Но на сей раз перекличку проводил сам Фищенко в присутствии подпоручика Завадского. Взяв в руки список, он громко выкрикивал фамилии и услышав в ответ: - «я», отмечал ответившего крестиком.
- Бородин!
- Я!
- Беспалый!
- Я!
- Будищев!
…
- Будищев, твою мать!
- Нигде не видать, господин фельдфебель!
- А Шматова?
- И его тоже.
- Самовольная отлучка?
- Видать с вольноперами ушли!
- Так может их тоже опустили? – нахмурился Фищенко.
- Никак нет, только барчуков.
- Тьфу ты черт, прости Господи! Не было печали...
- Будем искать? - с готовностью в голосе спросил Хитров.
- А ты чего радуешься, - вскипел фельдфебель, - твои подчиненные - твой и ответ!
- Я давно докладывал, что не надежный этот Будищев!
- Ладно, закончим перекличку, а то может еще кого нелегкая унесла.
Но не успели они продолжить, как перед ротой появились запыхавшиеся Дмитрий с Федором.
- Разрешите встать в строй, господин фельдфебель?
- Где вас носило обормоты?
- Так это, вы же сами велели Шматову сапоги справить…
- Что?
- Ну, да, так и сказали, дескать, хоть из-под земли, но достань, не позорь роту!
- И как, достали?
- Так вот, будьте любезны, в лучшем виде!
Действительно, на ногах испуганного солдата вместо всегдашних опорок красовались новенькие сапоги. Может и не совсем такие, как утерянные на достопамятном смотре, но все же вполне годные.
- Это где же ты их раздобыл? - прищурился Фищенко.
- Как и велено было – под землей! – Невозмутимо отрапортовал Будищев. – От того и сразу сигнал о перекличке не расслышали.
- Отставить веселье, - вмешался Завадский, услышавший смешки в строю, - продолжайте перекличку, а опоздавших накажите своей властью.
- Так точно, ваше благородие! – вытянулся старый служака. – Будьте покойны, не возрадуются.
После построения фельдфебель подозвал к себе провинившихся, и недолго думая отпустил Шматову крепкого леща, от которого тот отлетел в сторону. Затем обернулся к Будищеву и с угрозой в голосе спросил:
- А теперь говори, как на духу, где были?
- Сапоги искали, - стиснув зубы, ответил Дмитрий, держа руки по швам.
- Вместе со студентами?
- Они нас только подвезли немного.
- Куда подвезли?
- До соседней деревни. Тамошний сапожник взялся сапоги Шматову стачать недорого.
- Тьфу! Не могли в Семеновке сговориться?
Весь вид Будищева выражал искреннее раскаяние, дескать, не догадались. Фельдфебель в ответ только покачал головой, потом показал провинившимся два пальца, показывая, сколько каждый получит внеочередных караулов и махнув рукой.
- Ступайте, да смотрите больше не попадайтесь!
Едва муж повез квартирующих у них солдат в город, Ганна, принарядившись, направилась навестить куму. Совсем уже оправившаяся после болезни Оксана снова осталась одна. Она была уже большой девочкой и понимала, куда именно направилась мачеха. Но она к тому же была неглупой и потому помалкивала о своих догадках. К тому же она любила одиночество и была даже немного рада, что дома никого нет.
Присев на скамейку в своем углу, Оксана открыла свой сундучок и принялась перебирать содержимое. Вот тяжелые мониста, доставшиеся ей от матери. Вот ленты, привезенные из города отцом. Вот деревянная куколка, искусно вырезанная нескладным солдатом Федей. А вот ее главное сокровище – маленькое овальное зеркальце с ручкой. Это Его подарок. Дмитрия. Ей до сих пор никто ничего не дарил, кроме отца, разумеется. Дмитро, как она его называла, очевидно, тоже не собирался, но заметив, как она наблюдает за его бритьем, понял это по-своему и, закончив, протянул зеркальце ей. Восхищение девчушки впервые увидевшую свое отражение не в ковше для умывания было так велико, что он засмеялся и махнул рукой, дескать, дарю.
Вдоволь налюбовавшись на себя, она отложила зеркало в сторону и задумалась. Оксана знала, что русские солдаты скоро отправятся на войну с турками и что, скорее всего, Дмитро она больше не увидит. Это печалило ее, но девочки в ее возрасте не умеют заглядывать в будущее слишком далеко. Она просто думала, что их постоялец самый красивый, храбрый и добрый человек, которого она только знала. И если бы они вместе прошли по улице, держась за руки, все знакомые девчата ахнули бы от зависти. Ее мечты были, впрочем, бесхитростны и целомудренны и не шли дальше этого. Но и от них так сжималось сердце и сладко ныло в груди, что девочке казалось, что она вот-вот задохнется. Впрочем, на грезы у нее было не так много времени. Мачеха ушла, а хозяйство ждать не будет, и Оксана побежала управляться со скотиной. Задав корму животным, девочка вышла из хлева и вдруг сердце ее екнуло. Прямо на нее смотрел тот самый солдат, что напугал ее зимой. Все та же неестественная улыбка и недобрый взгляд. Все те же короткопалые, заросшие рыжими волосами руки. Если на Дмитрии форма сидела как влитая и казалась очень красивой, то этого солдата мундир делал просто отвратительным. В нем он выглядел представителем какой-то неведомой злой силы, и потому казался еще страшнее.
- Ну, что ты, испугалась, глупая, - сказал он каким-то скрипучим голосом, - я тебе гостинца вот принес…
Оксана пристально глядя на незнакомца, попятилась к хлеву. Тот, поняв ее намерение, быстро шагнул вперед, и хотел было схватить девочку за руку, но она увернулась и опрометью бросилась бежать. Но солдат ловко подставил подножку, и она рухнула как подкошенная. Тот туже навалился сверху и, зажав ей рот руками, потащил внутрь хлева. Руки его пахли так же отвратительно как и он сам, так что девочка едва не задохнулась. Тем не менее она не собиралась сдаваться без боя и тут же вцепилась в палец зубами. Этого нападавший не ожидал и, вскрикнув, на секунду выпустил свою жертву. Та тут же испустила истошный крик, но негодяй ударил ее и заставил молчать. Сил сопротивляться больше не было и Оксана, содрогаясь от рыданий, чувствовала лишь, как насильник задирает на ней подол, как его отвратительные липкие пальцы скользят по ее ногам. Казалось, что спасения нет, но внезапно все прекратилось. Кто-то рывком стащил с нее нападавшего и отшвырнул в сторону. Девочка не понимала что происходит, и лишь продолжала плакать, инстинктивно пытаясь прикрыться.
А в это время, вернувшиеся с переклички Дмитрий с Федором смертным боем били писаря Погорелова. Поначалу тот пытался отмахиваться, но удары следовали один за другим и вскоре тот лишь шатался под их градом из стороны в сторону. Будищев же со Шматовым охаживали его с двух сторон, не давая упасть. Наконец, Степка все же свалился и, захрипев, затих, а Дмитрий склонился над плачущей девочкой. Подхватив Оксану на руки, он отнес ее в дом, а та, содрогаясь от рыданий, шептала ему:
- Ты казав он больше не придет… ты казав не бойся…
- Прости, - говорил он ей в ответ, стараясь успокоить, и она, чувствуя себя в безопасности, понемногу затихла.
Какое то время он продолжал держать ее на руках, а потом бережно опустил на лавку. Но девочка не хотела, чтобы он уходил и, обхватив обеими руками не отпускала. При этом она ничего не говорила и лишь доверчиво прижималась к нему. Тут в хату заглянул Федька и немного помявшись выпалил:
- Слышь, Граф, а ведь он не дышит!
- Кто?
- Дык, писарь, кто же еще…
- Зашибись! Только этого нам и не хватало.

Отредактировано Старший матрос (05-10-2018 10:35:38)