Да я то, как раз понял, но все же не считаю это жестко детерминированным.
К тому же тайну исповеди никто не отменял.
Впрочем, пока все так:
---------------------------------------------------
Федор все это время стоял, ни жив, ни мертв и только время от времени моргал своими голубыми глазами. Услышав вопрос, он вздрогнул и с каким-то отчаянием в голосе выкрикнул:
- Не могу знать, ваше благородие!
Собственно этой фразой все его ответы и ограничились. Как ни пытали его Гаупт или другие офицеры, бедолага кричал, выпучивая глаза: - «не могу знать!»
Гаупту и раньше неоднократно приходилось видеть, как молодые солдаты теряют в присутствии офицеров всякую способность соображать и только повторяют, как заведенные, сокровенную фразу: - «не могу знать!» Но все же было в поведении Шматова нечто такое, что наводило на мысль об его неискренности. Однако тот же опыт недвусмысленно подсказывал, что просто допрашивая его ничего не добиться. Солдат будет упираться до последнего, но ничего не скажет. И что еще хуже, лаской тоже ничего не добиться. Слишком уж велика пропасть между нижними чинами и офицерами. Но не вызывать же полицейского чиновника в самом деле? Эдак позору не оберешься, да и карьере можно забыть. Разве только в отдельный корпус жандармов путь останется, но это офицеру генерального штаба совсем уж последнее дело!
- Вот что, - хмуро велел он Галееву, - обоих до выяснения под арест!
- Слушаю, ваше благородие! - вытянулся унтер в ответ.
- Да смотри, чтобы не вместе, - спохватился штабс-капитан, вдруг подумав, что лучше бы их было допрашивать по отдельности.
- Как прикажете, вашбродь!
Проводив глазами вышедших, Гаупт сел писать докладную записку о происшествии командиру полка. Быстро описав случившиеся, он хотел было кликнуть писаря, но вспомнил, что тот лежит сейчас в холодном сарае, временно превращенном в прозекторскую. И над его холодным телом колдует, полковой врач Соколов.
- Проклятье! – вырвалось у штабс-капитана.
За дверью послышалось какое-то шуршание и офицер раздраженно крикнул:
- Ну, кто там еще?
Дверь отворилась и на пороге появились Штерн с Лиховцевым.
- Разрешите, ваше благородие?
- Ну, входите, раз пришли, - нелюбезно ответил им Гаупт. – Чем могу?
- Прошу прощения, господин штабс-капитан, но нам стало известно о причине ареста Будищева и Шматова.
- И что же?
- Ваше благородие, - начал было Николаша официальным голосом, но тут же сбился, - Владимир Васильевич, мы пришли засвидетельствовать полную невиновность нашего товарища.
- Рядовой Штерн, вы издеваетесь? – не принял его тона Гаупт, - от вас еще вчерашним перегаром разит! Что вы можете засвидетельствовать, кроме собственного пьянства?
- Осмелюсь доложить, - отодвинул стушевавшегося товарища Лиховцев, - что мы вернулись вчера не так поздно. И ничего подозрительного не заметили.
- И что с того?
- Простите, ваше благородие, но…
- Замолчите, Алексей. То, что вы вступились за товарища, разумеется, похвально, в особенности, если бы вы по-прежнему учились в своем университете. Однако нынче вы в армии, а тут действуют свои законы.
- Это, несомненно, так, - не стал спорить Лиховцев, - но я некоторым образом юрист и мог бы быть полезен, при расследовании.
- В самом деле, - задумался на секунду Гаупт, - впрочем, вы как приятель подозреваемого лицо заинтересованное. Нет, вы не можете вести расследование!
- Тогда позвольте мне быть его адвокатом.
- Адвокат бывает в суде, а сейчас до него далеко.
- Но все же, отчего вы решили, что Будищев со Шматовым вообще причастны к этому происшествию?
- На него указал командир звена Хитров.
- Ну, это еще ни о чем не говорит. Всем известно, что ефрейтор терпеть его не может.
- Ладно, но Будищев однажды избил Погорелова.
- Да вашего писаря, если хотите знать, вся рота дружно ненавидела, - снова вмешался Штерн. – Редкостная он был гнида! Царство ему небесное.
- Помолчи, Николай, - одернул его Лиховцев, и снова обратился к офицеру: - а вот это, к сожалению, правда. Покойный и впрямь был не слишком приятный человек.
- Не спорю, однако же, прочие его просто ненавидели, а вот ваш протеже ему нос расквасил! Кстати вы в курсе за что?
- Ну, разумеется, из-за дамы, - снова подал голос Николаша.
- Вероятнее всего из-за хозяйки дома, - перебил его Алексей. – Но она вряд ли послужила бы причиной убийства.
- Отчего так?
- Ну, как вам сказать… Ганна женщина, несомненно, красивая, но нельзя сказать, чтобы слишком добродетельная. За таких не убивают.
- Много вы понимаете, - покачал головой штабс-капитан. – Ну, ладно, я понимаю ваши резоны. Но поскольку вы грубо нарушили дисциплину, явившись ко мне напрямую, то наказания вам не избежать! Садитесь сюда и извольте переписать набело эту записку для полковника Буссе. Не знаю, убил ли ваш приятель Погорелова или нет, но обязанности писаря пока что придется исполнять вам.
- Слушаю, ваше благородие!
Закончив с вольноперами, Гаупт направился к сараю, ставшему волею судьбы моргом. Приложив к носу надушенный платок, чтобы избежать неприятного запаха, штабс-капитан вошел внутрь.
Посреди импровизированной прозекторской стоял стол, на котором лежало то, что некогда было человеком. Судя по всему, полковой врач уже закончил
- Что у вас, Александр Викторович? – спросил у него штабс-капитан.
- Ничего интересного, - пожал плечами эскулап. – Если не считать непредусмотренного природой пролома в виске, ваш бывший писарь был на редкость здоровым индивидом.
- Что же послужило причиной оного пролома?
- Трудно сказать, некий тупой твердый предмет.
- Тупой?
- Ну, да. Возможно, он ударился обо что-нибудь твердое при падении в колодец.
- Но какая нелегкая потянула его к этому проклятому колодцу?
- Все что могу сказать, - пожал плечами Соколов, - что Погорелов был мертвецки пьян.
- То есть?
- В нем водки было - быка хватит свалить. Причем не просто водки, а ядреного деревенского самогона. Вероятно, захотел пить, стал доставать ведро, да и полетел вниз. При падении разбил голову.
- А потом захлебнулся?
- Нет, легкие чистые. Очевидно, смерть была мгновенной.
- Какие-нибудь еще повреждения?
- Ничего чтобы не могло быть следствием падения.
- Его могли избить и бросить в колодец?
- Могли то могли, но если вы про Будищева, то…
- Что?
- Просто я как-то был свидетелем, как он на спор ломал ребром ладони довольно толстые жерди. Причем, я проверял, они небыли надломлены или подпилены. Так что если бы это было его рук дело, то повреждений нашлось невпример больше.
- Вы уверены?
- Владимир Васильевич, помилуйте, ну как тут можно быть в чем то уверенным!
- Хорошо, но могло быть так, что некто ударил Погорелова этим самым «твердым тупым предметом» по голове, пробил ему череп, а потом кинул в колодец?
- Вопрос интересный, Владимир Васильевич, и отвечу я вам на него так: вероятность подобного хотя и существует, но довольно таки невелика. Дело в том, что удары нанесенные человеком и полученные при случайном падении, несколько отличаются друг от друга. Но в любом случае, этот был нанесен не Будищевым.
- Почему вы так уверены?
- Ну, это просто. Вы видели насколько Будищев выше покойника? Если бы был именно он, то удар был бы нанесен сверху вниз, чего в данном случае не наблюдается.
- А если Шматов?
- Кто, простите?
- Рядовой Шматов, приятель Будищева.
- Господь с вами, господин штабс-капитан! Неужели вы всерьез полагаете, что я помню всех рядовых вашей роты? Если так, то вы безбожно льстите моей памяти, чего она совершенно не заслуживает.
- Да, действительно, - смутился Гаупт, - прошу прощения, он примерно четырех вершкового* роста.
- Ну, это, пожалуй, возможно. Но повторюсь, вероятность такого не слишком велика.
- Что же, я вас понял, Александр Викторович. Готовьте заключение, мне необходимо будет приложить его к докладной записке.
- Сию секунду!
- Да, и постарайтесь писать разборчиво. Перебелить ее будет некому, разве вы сумеете воскресить вашего пациента.
- А вот это вряд ли, - скупо улыбнулся врач.
- Э… вряд ли воскресить, или вряд ли написать разборчиво? – пошутил Гаупт.
- И то и другое, Владимир Васильевич, сами, небось, знаете, умеющих писать каллиграфическим почерком с медицинского факультета нещадно изгоняют еще на втором курсе**. Что бы, так сказать, не позорили профессию.
-------------
*Вершок – 44,45мм. По русской традиции рост человека указывался в вершках, свыше двух аршин. То есть, рост Шматова порядка 1,6м.
**Вообще-то тут автор несправедлив. В те времена каллиграфический почерк считался обязательным для образованного человека. Так что современные врачи в эту категорию попали бы вряд ли
Все же разговор с врачом не успокоил до конца офицера. Штабс-капитан был человеком дотошным и не любил неясностей. Но как дознаться до истины он не представлял. Заключение врача на счет Будищева почти успокоило его. «Почти» потому что оставался нервно ведущий себя Шматов. Но если первый был крепким орешком, и расколоть его даже в случае виновности было непростым делом, то второй вне всяких сомнений был слабым звеном. «А что если виновен Шматов, а тот его покрывает?», - мелькнула мысль у Гаупта.
Тут его внимание привлек только что подъехавший экипаж. Впрочем, назвать экипажем эту повозку было бы изрядным преувеличением. Скорее просто линейка, но управлял ей ни кто иной, как полковой священник отец Григорий Лапшин.
- Здравствуйте, батюшка, - поприветствовал его офицер, в голове которого мелькнула удачная, как ему показалась, мысль.
- Спаси Господь, - благословил его иеромонах.
- Вы, верно, в связи с нашим происшествием?
- Истинно так, - важно кивнул тот, - надо бы отпеть новопреставленного раба божия.
- Отец Григорий, - решился Гаупт, - у меня к вам дело.
- Слушаю вас.
- Видите ли, есть основания полагать, что в несчастном случае могут быть замешаны два человека.
- Что это значит, вашего писаря убили?
- Я пока не знаю, но…
- И какого же рода у вас дело?
- Не могли бы вы поговорить с подозреваемым. Так сказать, помочь им облегчить душу.
- Господин штабс-капитан, - пристально посмотрел на Гаупта священник, и от его пронзительного взгляда тому стало не по себе, - а вы меня, часом, ни с кем не перепутали?
- Отец Григорий, я прошу вас посодействовать в раскрытии возможного преступления!
- Нарушение тайны исповеди, сын мой, никакими резонами оправдать нельзя! – назидательно произнес священник.
- Но…
- Никаких, но! Впрочем, если вероятный преступник действительно раскается, то я попытаюсь убедить его признаться. Это все что я могу вам обещать.
- О большем я вас и просить не смею.
- Ну, хорошо, о ком речь то?
- Один из них…
- Их что несколько?
- Двое, батюшка. Так вот, один из них рядовой Будищев…
- Господи! – всплеснул руками отец Григорий. – Да вы точно не в себе, Владимир Васильевич! Нашли того кто может раскаяться на исповеди, нечего сказать. А кто второй?
- Рядовой Шматов.
- Федор… этот, если ему Будищев голову не задурил, может и повиниться.
- Вот и я на это надеюсь. Кстати, основной подозреваемый - как раз Шматов.
- Даже так? Чудны дела твои Господи!
После этого разговора, священник прямиком направился к импровизированной гауптвахте, где долго разговаривал с арестованными. Закончив, он отслужил службу по безвременно почившему писарю, и обратился к своей пастве с проповедью, содержание которой Гаупт не слишком запомнил. Кажется, священник призывал солдат жить в соответствии с законами божескими и человеческими и возлюбить ближних, как самое себя. И уж во всяком случае, не притеснять местное население. Все это время штабс-капитан пристально наблюдал за отцом Григорием, но тот оставался невозмутимым.
Никто после этого не обратился к нему с признанием, а поскольку никаких прямых улик не было, то решено было считать смерть Погорелова несчастным случаем, а Будищева и Шматова из-под стражи освободить. Без наказания они, впрочем, не остались. Именно им пришлось копать могилу усопшему в еще не оттаявшей толком земле.

Весна все больше вступала в свои права, когда, наконец, пришел высочайший манифест о начале войны с Османской империей, а вместе с ним приказ о выступлении. Надо сказать, что долгая стоянка в Бердичеве подействовала на солдат и офицеров несколько расхолаживающим образом. Начались разговоры, что войны вероятнее всего не будет, а войска после нахождения в летних лагерях вернутся в казармы. Однако двенадцатого апреля стало ясно, что война началась, а уже двадцать первого полк выступил в поход.
И вновь местные жители, любопытствуя, заполонили все крыши и возвышенности, чтобы поглазеть на такое зрелище. Впрочем, на этот раз земля успела подсохнуть, и все обошлось без потерянных сапог. Под звуки полкового оркестра Болховцы рота за ротой проходили маршем по знакомым улицам к железнодорожной станции. Составлявшие большинство населения этого городка евреи и поляки, конечно, обошлись без приветственных криков и патриотических манифестаций. Но вездесущие мальчишки радостно бежали вслед солдатам, а некоторые барышни все-таки махали платочками.
Среди последних была и Геся Барнес. Бедная девушка сама не заметила, как не на шутку увлеклась рослым и красивым Николашей Штерном. Он был добр, вежлив и неизменно весел, так что в него нельзя было не влюбиться. Правда он так и не нашел солдата принесшего в Бердичев скорбную весть о бедняге Марке, но разве его можно в этом винить? Как вообще можно в чем-то обвинять такого чудесного человека! К тому же, взаимные чувства так охватили их, что молодые люди и думать забыли о чем-то кроме друг друга. И вот теперь он уходит, а она остается здесь! Его вообще могут убить на этой дурацкой войне, и она его больше никогда-никогда не увидит… это было ужасно несправедливо!
От таких мыслей бедной девушке хотелось плакать, но разве можно было показать эти слезы другим? Поэтому она улыбалась и махала платком, надеясь, что он ее увидит. Надо сказать, что в своем лучшем платье, и почти новенькой шляпке Геся была необычайно хороша. А одолженные у подружки длинные до локтя перчатки делали ее даже изысканной. Во всяком случае, многие офицеры, завидев столь прелестную особу, подкручивали усы и подбоченивались, но она не обращала на них никакого внимания, ведь она ждала его!
И судьба наградила ее за терпение, очередная марширующая рота, повинуясь приказу начальства, остановилась на минуту и она увидела Николашу. Тот тоже заметил ее и замахал рукой. Строгий офицер хотел было сделать ему замечание, но увидев Сару, улыбнулся и приложил два пальца к козырьку кепи. Рядом со Штерном стоял его приятель Алеша, тоже очень приятный молодой человек, к тому же влюбленный в кузину Николая. Других она просто не замечала, хотя они явно обратили на нее внимание и по рядам солдат пошли смешки. Правда, был еще один солдат, довольно высокого роста, острый взгляд которого кольнул девушку. Но он сразу же отвернулся, а она через минуту и думать о нем забыла.
- Глянь, какая мамзеля нашего барчука проводить пришла, - толкнул Дмитрия в бок неразлучный с ним Федька.
- Ничо так, с пивом пойдет, - с деланным равнодушием отвечал ему Будищев.
- В шляпке, как барыня, - мечтательно протянул Шматов.
- Тебе то что?
- Да ничего, - пожал плечами солдат, - твоя-то в платке была по ней сразу видно из простых, а эта… Красивая!
- Какая еще моя?
- Ну, та, помнишь…
- Тьфу, нашел, о чем толковать. Я уж и забыл про нее.
- Ну и зря, красивая девка. Не такая конечно как у Николки, однако…
- Слышь, завязывай с бабами, а то я тебя донимать начну!
- А чего я?
- Да ничего! Тебе вот Ганна хоть на прощание разок дала?
- Ты чего, Граф! – Покраснел до корней волос Федька. – Услышит еще кто.
- Значит, дала, - констатировал Будищев в ответ.
- Да тихо ты!
- Не боись, Охрим не услышит.
Они попрощались с хозяевами еще ранним утром. Явор буркнул им на прощание, что-то вроде: - «помогай вам бог», раздобревшая к весне хозяйка, и впрямь в последнее время ставшая довольно благосклонной к Федору, даже всплакнула немного. А сильно вытянувшаяся и как-то даже повзрослевшая Оксана стояла и загадочно улыбалась. Еще накануне вечером, она протянула Дмитрию красиво вышитый рушник. Внимание от дважды спасенной им девчонки было неожиданно приятно, и он хотел в благодарность поцеловать ее в щеку, но чертовка неожиданно подставила ему губы и обожгла в темноте жарким поцелуем. После этого девочка, хотя, наверное, уже девушка, тут же испарилась, оставив ошарашенного солдата одного.
- Равняйсь! – прервала его воспоминания поданная зычным голосом ротного команда. – Смирна! Шагом арш!
И рота как чудовищный механизм, состоящий из множества винтиков, в едином порыве двинулась вперед, грузиться в вагоны. Путь болховцев лежал на Балканы. Освобождать из турецкого ига единоверную Болгарию, а так же всех балканских христиан.

Отредактировано Старший матрос (12-10-2018 09:05:43)