ГЛАВА ВОСЬМАЯ,
в которой нашему герою удается проникнуть в тайну профессора Саразена. 
Новых взрывов, по счастью, не последовало. Видимо, версальский канонир что-то напутал с вертикальной наводкой, и снаряд по залетел на рю де Бельвилль по чистой случайности. Совет Кривошеина запоздал:  соседние поблизости были набиты битком, и после третьей попытки найти свободный уголок, Николай вспомнил о  букинистической – в данный момент еще бакалейной - лавке. Конечно, там тоже яблоку негде упасть,  но вдруг беженцы не успели еще оккупировать чердак? Помнится, букинист рассказывал, что лестница, ведущая наверх, хитро запрятана, так что шанс есть, пусть и небольшой…
  На этот раз им повезло. Легко преодолев вялое сопротивление -  «Побойтесь бога, мсье, некуда, люди и так друг на друге спят!» - он решительно отобрал у добровольного привратника масляную лампу и принялся обшаривать укромные уголки лавки, в самом деле, до отказа заполненных беженцами. Искомое обнаружилось в крошечной кладовке, занятой семейной парой с четырьмя детьми и двумя козами.  Запор сопротивлялся недолго, после чего они с Николь (после недолгих колебаний, подперев изнутри низкую дверь), поднялись по отчаянно скрипящим ступенькам на чердак.
Как и на всяком заброшенном чердаке, здесь было полно всякого хлама: поломанная, негодная мебель, треснувшие зеркала рваные абажуры, стоптанные башмаки, и уйма старой одежды - изношенные сюртуки, рединготы и женские платья, висящие на проволочных плечиках. На низкой, на уровне плеча,  поперечной балке нашлось не меньше полудюжины  свечных огарков Был тут и канделябр – большой, бронзовый, на три свечи, весь в густом налете патины.  Николь пристроила его на колченогий туалетный столик и затеплила от лампы  тусклые язычки пламени.  Чердак сразу приобрел уютный, обжитой вид – по углам и вверху, под самым потолком,  заколебались тени, запахло нагретым стеариновым воском. Николай, оставив спутницу устраивать некое подобие лежанки из тряпичной  рухляди, принялся обследовать временное убежище. Еще по дороге в лавку, он припомнил  рассказ букиниста о сундуке, в котором тот нашел записки Груссе и «механическое яйцо» - и теперь намеревался его найти. Зачем? Он и сам этого не понимал, но почему-то был уверен,  что должен это сделать.
Судя по толстым наслоениям пыли, хозяева не посещали чердак, по крайней мере, лет десять. Под каблуками при каждом шаге хрустели высохшие трупики то ли жучков, то ли тараканов; Николай поискал глазами их живых собратьев, но те пока не появлялись – может, выжидали, когда незваные гости погасят свет?
Сундук отыскался в дальнем углу, придавленный грудой разнообразного барахла – по большей части, старых, пожелтевших книг и журналов. Прапорщик, недолго думая, обрушил их на пол – грохот, оглушительный визг Николь, он отплевывается от клубов едкой книжной пыли и успокоительно бормочет:  «ничего страшного, это случайно вышло, никто нас не услышит»,  чувствуя себя полнейшим идиотом. К счастью, сундук оказался не заперт, так что не пришлось шарить по углам в поисках подходящей железяки, а потом поднимать очередной тарарам, взламывая заросший ржавчиной замок.

Отредактировано Ромей (19-11-2018 17:09:14)

***
Обстановка на фабричном дворе сильно изменилась. Не было расположившихся по углам и под навесами беженцев; от самых ворот до дверей, ведущих внутрь знания, змеилась очередь. Здесь были не только люди – санитарные двуколки, доверху груженые армейские повозки, зарядные ящики, даже легкие пушки. Перекатывали их на руках; лошадей выпрягали и вели в поводу.  Николай заметил, что животным, перед тем, как завести в здание, тщательно закутывали головы плащами, сюртуками или попонами.
Очередь передвигалась рывками: после того, как очередная группа скрывалась в недрах фабрики, оттуда раздавался звук, наподобие паровозного свистка, распахнутые настежь створки освещались изнутри электрическими сполохами, сопровождаемые  треском, как при высоковольтном разряде. Потом сияние гасло, и распорядители с повязками на рукавах, споро отделяли от очереди новую группу и все повторялось сначала. 
Кривошеин уже ждал их. Выглядел он куда бодрее, чем вчера, хотя по-прежнему опирался на костыль. Распорядитель, повинуясь его распоряжению,  пропустил всех троих вместе с дюжиной коммунистов в изодранных мундирах, волокущих  картечницу  Монтиньи. Следом четверо их товарищей вели в поводу распряженных лошадей с закутанными головами. Николай и его спутники прижались к дверному косяку, чтобы ненароком не угодить под копыта, и, когда артиллеристы проследовали мимо,  проследовали вслед за ними в здание.
Огромный зал был по краям уставлен разнообразным машинным оборудованием: у дальней стены мерно пыхтел паровик, вращающий мощную динамо-машину,  от нее медные блестящие провода шли к высоченной, под самый потолок, мачте, установленной посреди зала. На ее верхушке блестела массивная тороидальная катушка, навитая из медной проволокой, а рядом возвышался самый странный механизм из всех, что доводилось видеть Николаю.
С первого взгляда он узнал в нем сильно увеличенное подобие копию начинки «механического яйца» - и снова не смог, даже приглядевшись, разглядеть внутри что-нибудь, кроме стремительно вращающихся шестерней, бесконечной череды зеркальных поверхностей и тысяч проволочек и рычажков, переплетающихся в глубине, за хрустальными гранями.
Машина достигала семи-восьми футов в длину, четырех-пяти — в ширину; Каждая из частей ее  была выточена со всей тщательностью и отполирована до блеска. Сверху была укреплена катушка, уменьшенная копия той, что венчала мачту, и еще две точно таких же блестели на верхушках двух восьмифутовых шестов, образующих как бы ворота -  в их створ, повинуясь флажку распорядителя, катили свою картечницу артиллеристы.
- Закройте глаза, - посоветовал  вполголоса Кривошеин. – Апертура дает яркую вспышку, она может повредить зрению.
Паровик издал протяжный гудок, выбросив из клапана снежно-белую струйку. Распорядитель вскинул флажок над головой флажком, что-то прокричал – на глаза его были надвинуты очки-консервы с зачерненными стеклами.  Солдаты торопливо, обеими руками закрывали лица, кто-то прижимал к лицу скомканный сюртук или накидывал его на голову.  Динамо-машина пронзительно взвыла, и зал, словно жужжание тысяч потревоженных пчел, наполнило электрическое гудение. По поверхности тора на мачте зазмеились лиловые молнии разрядов – и с оглушительным треском протянулись к трем другим катушкам. Прапорщик едва успел зажмуриться, но даже сквозь тесно сомкнутые веки его едва не ослепило вспышкой чрезвычайной силы, полыхнувшей между шестами-воротами.
Выждав несколько секунд, он открыл глаза. Их взорам предстало поразительное зрелище: между шестами возникла бледно-лиловая то ли пленка, то ли мембрана, сотканная из чистейшего нематериального света. От ее центра по поверхности разбегались концентрические  волны – словно по глади пруда от  брошенного камня. 
Распорядитель выкрикнул команду, и артиллеристы, ухнув, дружно налегли на лафет. Николай видел, как ствол картечницы прикоснулся к пленке и стал погружаться, как погружается весло в воду. Вот в неведомой субстанции утонул ствол, колеса, один за другим исчезали люди. Коноводы повели лошадей – головы их по-прежнему были закутаны, и Николай догадался, что это было сделано не только для защиты глаз: животные наверняка уперлись бы, отказываясь идти сквозь эту призрачную стену. 
Николь вцепилась в его рукав и, казалось, не дышала;  он и сам с трудом перевел дыхание. Сердце бешено колотилось, в  глазах плясали отсветы от недавнее вспышки. Последний артиллерист исчез в вертикальном омуте; миг – и в центре вспыхнула ослепительная точка, превратилась в сквозное отверстие, оконтуренное тончайшей нитью яркого света. Так пламя свечи прожигает насквозь листок бумаги и стремительно пожирает его от центра к краям, оставляя лишь невесомые хлопья пепла. А здесь не осталось и этого – исчезло, погасло без следа, как не осталось ничего от картечницы, людей и лошадей, канувших  в  лиловое нечто. 
Николай поискал глазами Кривошеина – тот вытирал пот с лица большим клетчатым платком, сдвинув очки на шею, и было видно, что стекла их тоже затемнены - как те, через которые астрономы наблюдают Солнце.  Происходящее явно было ему не в новинку, на лице ни тени удивления,  только усталость…
Николай  прокашлялся – слова не лезли наружу, напрочь застревали в пересохшем внезапно горле.
- Это… кхм..  как ты назвал… Апар.. апер…?
- Апертура. – подсказал Кривошеин, -   А машина, которая ее генерирует,  вон та, с шаром наверху – «апаратор». Названия сочинил  профессор, а остальные предпочитают термин попроще и попонятнее: «Разрыв».

Отредактировано Ромей (20-11-2018 06:42:12)