Саразен, тем временем, еще раз проверил показания приборов.
- К сожалению, придется ждать не меньше часа. Катушки остывают слишком медленно -  неудивительно, ведь в цехе жара, словно в Сахаре!  Надо было снабдить их вентиляторами, что ли… но кто ж знал, что придется держать апаратор включенным почти семь часов напролет?
Лицо его было усеяно мелкими капельками пота,  и Николай вдруг осознал, что тоже промок насквозь – до сих пор он, увлеченный поразительными откровениями, не обращал на это внимания, и теперь исподнее буквально плавало на теле.
- Да, совсем дышать нечем,  - поддержал профессора Груссе. – предлагаю пройти в фабричную контору, там хоть окошко можно открыть.  Да и разговоры наши - не для посторонних ушей.
- Хорошо, но сперва мне надо кое-что сделать.
Саразен провернул спицевое колесо на выпуклой бронзовой крышке, укрепленной на боку апаратора, рядом с приборным щитком, и с усилием потянул. Крышка со звоном отошла в сторону. Под ней обнаружилась панель из толстого непрозрачного стекла. По краю панели располагались латунные рычажки, а  в центре панели круга имела место круглая ниша диметром около двух дюймов, выложенная изнутри концентрическими медными кольцами. Николай пригляделся: возле каждого из рычажков в стекло были впаяны крошечные греческие литеры, отлитые из меди.  Что-то это ему напомнило, что-то, виденное совсем недавно, буквально вчера… 
Саразен извлек из кармана «механическое яйцо» - копию того, что лежало в ранце Николая,  - и тот едва не присвистнул от удивления. Ну конечно, как он мог забыть:  на нем точно такие же литеры! Только на панели четные  буквы греческого алфавита: «бета», «дельта», «дзета», «тета» и так далее, до «омеги», а на «механическом яйце» - нечетные…
- Это устройство -  продолжал объяснения профессор, - ни что иное, как апаратор в миниатюре. Оно сконструировано для того, чтобы производить опыты  по изучению времени, но может служить и инструментом и для регулировки «хрустальных стержней» - так мы называем основной элемент апаратора. Всего этих стержней шесть; их взаимное расположение определяет то, куда можно проникнуть через возникающую апертуру. Кстати, из-за перегрева и последующего остывания стержни могли сместиться, так что лучше не рисковать и произвести настройку заново.
И принялся нажимать рычажки и шпеньки в какой-то, лишь ему одному понятной последовательности.  Николай, едва шевеля губами, чтобы не заметил Саразен, повторял вслед за движениями его пальцев:
- «Лямбда»… «эпсилон»… «фи»… «»эта»… «ро»… «омикрон»…
- Код состоит их шести символов -  по числу «хрустальных стержней». При нажатии на рычажок, один  из стержней смещается по отношению к остальным строго определенным образом.  Как  известно, в греческом алфавите двадцать четыре буквы, так что угадать этот код и соответствующую ему настройку апертуры случайно, или путем перебора вариантов практически невозможно!
Закончив вводить код, он слегка надавил на верхушку «яйца». Оно немедленно раскрылось; последовала знакомая Николаю пляска бликов и зеркальных плоскостей. В ответ в недрах апаратора что-то взвизгнуло, и  «яйцо» потухло, сложив створки-лепестки. Саразен удовлетворенно кивнул, извлек «яйцо» и вернул рычажки в исходное положение.
- Ну вот, теперь и этот апаратор, и тот, что находится на другой стороне, отрегулированы одинаково. А значит, совпадут параметры их апертур -  и мы сможем попасть отсюда прямиком в Солевилль!
Николай кивнул, повторяя про себя последовательность греческих букв. Зачем? Он и сам не знал ответа.
- А теперь – пойдемте, у нас не так много времени!
Профессор вынул из ниши «механическое яйцо», закрутил крышку, и жестом пригласил прапорщика следовать за ним.

Отредактировано Ромей (23-11-2018 18:06:50)

Перенес сюда рассуждения о дублировании предметов при путешествии во времени

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,
в которой прапорщику Ильинскому предстоит сделать непростой выбор.
Фабричная контора оказалась скромным, двадцать на десять шагов, помещением, заставленным вдоль стен шкафами для чертежей – видимо, раньше здесь сидел инженер, или цеховой мастер. Когда распахнули окошко,  холодный, сырой воздух хлынул внутрь, принося людям неизъяснимое облегчение.
В одном из шкафов нашлись бульотка*, обжаренные кофейные зерна, вазочка с желтым кубинским сахаром и медная ручная мельница. Николь, выпросив у Кривошеина спички, принялась  разжигать спиртовку. Она готова была браться за что угодно, лишь бы  подальше от того  непонятного и страшного, что творилось вокруг: стрельбы, лязгающих, опасных механизмов и, самое страшное -  лилового омута, в котором пропадают без следа люди и лошади. 

* (фр. bouillotte )-  сосуд с горелкой  для кипячения воды. Снабжён  ручкой и носиком, как у чайника, или же сливным краником, как у самовара.

Пока девушка возилась с приготовлением кофе,  Николай  обратил внимание на стопку бумаг, лежащих на краю конторки. Он перебрал их – и вздрогнул, испытав ощущение, к которому вполне подошло бы можное французское словечко «дежа вю». На страничке  размером с журнальный лист красовался «маршёр» во всем своем великолепии – но не боевой шагоход, как тот,  что стоит на фабричном дворе, а мирный «железный дровосек». Прапорщик, конечно, сразу узнал рисунок -  шести часов не прошло, как он рассматривал его на чердаке над бакалейной лавкой.
Николай оглянулся – воровато, украдкой, будто совершал нечто постыдное. Никто на него не смотрел:  Груссе сдвигал стулья к стоящему в центре комнаты столу, Саразен и Кривошеин тихо беседовали, стоя возле окна.  Тогда, стараясь не делать резких движений, он извлек из ранца сложенный вчетверо листок, разгладил и положил рядом с первым. Все верно – он самый и есть, только пожелтевший и слегка обтрепанный по краям. Сорок лет, бумага успела состариться, но характерные признаки – вот они, на обоих, один в один: надорванный уголок, крошечный дефект бумаги, застарелая складка – точно посередине, крестиком…
«Невозможно! Он своими руками спрятал тот листок в ранец!
Тот– или этот?»
Саразен уверял, что законы мироздания такого не допускают. И что теперь – не верить собственным глазам?  Один и тот же листок, но в двух… экземплярах? Ипостасях? Чёрт, для этого даже нет подходящего слова! Или  это и есть проявление Пятого измерения, о котором  рассуждал профессор? 
- Простите, мсье Николя, я бы хотел забрать эти бумаги – если вы, конечно, не против!
Голос Груссе вывел его из оцепенения. Поручик вздрогнул от неожиданности и, комкая «свою» картинку в кулаке,  обернулся. Вторая осталась там, где лежала – на столе, среди разбросанных в беспорядке бумажек.
Француз, не подозревавший, какую бурю он вызвал в душе Николая внезапным своим появлением, приветливо улыбнулся и протянул тому кружку, до краев полную черной, как смола, ароматной жидкости.
- Вот, держите, мсье… Осторожнее, это очень горячо!
Николай чертыхнулся и едва не уронил кружку – ее содержимое, в самом деле, мало отличалось от кипятка. Груссе  аккуратно собрал листки и присоединил к ним картинку с «железным дровосеком».
- Это напечатали в Солевилле по моей просьбе. – пояснил он. – И эту, и много еще всяких. Я тогда разыскивал по всей Франции талантливых, образованных  молодых людей и уговаривал их присоединиться к профессору.  А картинки понадобились, чтобы  показывать волонтерам, какая  жизнь ждет их на той стороне. Кстати, именно так я познакомился с вашим другом Алексисом!
- Право же? – невпопад пролепетал Николай. Он еще не вполне опомнился после неожиданного появления француза. -  И давно он… присоединился?
- Мы познакомились в марте семидесятого, за полгода до войны, а через два месяца я отправил его к профессору Саразену. Вот и считайте, сколько времени прошло.
Молодой человек быстро прикинул – выходило, что Кривошеин провел в Солевилле не меньше года. А ведь уверял, что все это время учился в Патриотической школе… нет, с этим «студентом» явно нечисто, даже если не вспоминать о прочих его странностях!
За стол уселись вчетвером – он, Кривошеин, Груссе; во главе стола - Саразен, словно патриарх большой  семьи трансваальских буров, восседающий вместе со взрослыми сыновьями. Такие картинки, припомнил прапорщик, лет десять назад появлялись на страницах «Нивы». Или, им только предстоит появиться?
Николь, как и подобает благовоспитанной девице,  держалась в сторонке: она ни слова не понимала из разговора мужчин, и думала лишь о том, чтобы ее не прогнали, не разлучили Николаем, в котором только и видела надежду на спасение.
«Женщины есть женщины, особенно влюбленные  – хоть в прошлом, хоть в будущем, хоть где…»
Первым заговорил Груссе:
- Вы, вероятно, гадаете, почему мы так откровенны с вами – с незнакомым, в сущности, человеком?
Николай пожал плечами. Что тут сказать? Да, это его удивило…
- Возможно, нам не следовало быть столь доверчивыми, но  у нас, в сущности, нет другого выхода. Нам необходима ваша помощь!
Кривошеин жадно глотнул кофе, обжегся, и зашипел сквозь зубы. Профессор покосился на него неодобрительно, словно на провинившегося школяра, и постучал по столешнице карандашом. 
- Как вы уже поняли  мы намерены переправить спасти уцелевших коммунистов вместе с их семьями в Солевилль. Эти несчастные претерпели множество лишений, лишились всего, что имели, потеряли близких - и теперь ждут, что окажутся в земле обетованной.  Но на этом их испытания, увы, не заканчиваются. Обитателям Солевилля угрожает опасность, и это тем горше, что исходит она от моего бывшего единомышленника. Его имя Абрахам Тэйлор; он американец, родом из Виргинии. Во время недавней гражданской войны он сражался на стороне южан, командовал блиндированным поездом, вооруженным осадными мортирами, сумел отличиться, заслужил чин майора. Мы познакомились пять лет назад, когда после поражения южан, Тэйлор вынужден был бежать в Европу – на родине его ждал суд и, возможно, петля. Увы, тогда я поверил ему на слово!
- Поверили - в чем именно? – нетерпеливо переспросил прапорщик. Ему кто-нибудь скажет, наконец,  какой помощи от него ждут?
- Тэйлор уверял, что его преследуют по политическим соображениям.  – глухо произнес Груссе. – Но когда я, по просьбе  профессора, навел справки, выяснилось,  что его обвиняли в жестокой расправе с неграми, воевавшими на стороне аболиционистов. К моменту побега на совести Тэйлора было не меньше полутора сотен казненных чернокожих пленников! 
- Это, конечно, ужасно… - Николай чувствовал, что закипает на манер давешней бульотки. – Но я не понимаю, чем я могу …
- А тут и понимать нечего! – Кривошеин дохлебал, наконец, кофе и со стуком поставил чашку. – Эта скотина Тэйлор сбежал из Солевилля, прихватив с собой чертежи профессора!  И ладно бы, только чертежи…
- Помните, я говорил о «хрустальных стержнях»? – тихо произнес Саразен. – Их изготавливают из особой, крайне редкой субстанции - мы называем ее «слезы асуров», и в свое время вы узнаете, почему… Так вот, Тэйлор, кроме чертежей, похитил весь запас «слез асуров», все, что у нас оставалось!
«Сколько можно, а? Всякому терпению положён свой предел!»
- Простите, мсье, но это все звучит, как бред сумасшедшего!  Нельзя ли с начала – и по порядку? А то, негры, стержни, слезы какие-то, ворюга-американец с мортирами…
С минуту за столом царила тишина. Потом Кривошеин запрокинул голову и расхохотался; ему вторил Груссе и, к удивлению Николая, Саразен.
- Прости, дружище… - «студент» кое-как справился с приступом смеха, и теперь вытирал глаза извлеченным из рукава платком. -– Мы тут совсем одичали от бессонницы, ну ее к черту! Профессор, давайте, и правда, с самого начала – только, покорнейше вас прошу, покороче!

Отредактировано Ромей (24-11-2018 06:58:12)

Перезалил два крайних фрагмента с немалыми изменениями.