***
Пора поближе познакомиться с героем этого повествования. Николаю Ильинскому исполнился двадцать один год, но ему не дают и девятнадцать; еще недавно знакомые обращались к нему в лучшем случае «Николка», а чаще просто «Коля». И лишь матушка, получившая воспитание в варшавском частном пансионе и сохранившая с тех пор пристрастие к чувствительным французским романам, звала сына на заграничный манер: «Николя̀-а» - с парижским, как она искренне полагала, прононсом.
Итак, Коля Ильинский. Чуть выше среднего роста, русоволосый, стройный –таким одинаково идет и партикулярный пиджак, и клетчатая рубашка американских коровьих пастухов, и мундир. Лицо приятное, открытое; черты правильные, в серых глазах светится острый ум. Нос… нос как нос, что про него скажешь? Нет в нем ни благородной римской горбинки, ни плебейской курносости, ни свернутой набок переносицы, поскольку владелец его счастливо избег как увлечения английским боксом, так и мальчишеских драк стенка на стенку. Нормальный, в общем, нос. Ах да: есть небольшие усики, едва пробивающиеся над верхней губой; Коля, как и многие молодые люди, полагает усы признаком мужественности и категорически отказывается их брить…
Цепочка событий, что привела нашего героя на мостик воздушного корабля могла бы стать сюжетом поучительной повести для юношества - из тех, что печатают иллюстрированные журналы. Колин отец, московский мещанин Андрей Ефимович Ильинский, владеет механической мастерской, починяющей паровики, насосы, газолиновые моторы, автомобили и прочие сложные машины. Сын, с детства влюбленный в технику и грезивший карьерой инженера, с отличием закончил в 1905-м году реальное училище и поступил на инженерно-механическое отделение Императорского Московского Технического Училища . Там он увлекся воздухоплаванием и даже прослушал курс аэромеханики у профессора Жуковского. А когда тот основал в училище кружок воздухоплавания, включился в его работу, твердо решив посветить жизнь покорению воздушного океана.
Но действительность грубо вторглась в эти планы. «Реалистом» Коля немало времени проводил в отцовской мастерской, обучился слесарному делу, а заодно, свел знакомство с рабочими. Уже студентом, молодой человек помог одному из них подготовиться к сдаче экстерном за три класса казенной гимназии. И вот, однажды весной (Коля как раз заканчивал четвертый курс) этот рабочий пригласил наставника принять участие в рабочей маёвке.
Коля понимал, что зовут его отнюдь не на благотворительное гулянье в Петровском парке. Но отказаться было неловко, да и благодарный «ученик» сулил по случаю сдачи экстерна угощение с вином и пирогами. К тому же, Коля, как и многие товарищи по альма матер, почѝтывал социал-демократические брошюрки, до хрипоты спорил на опасные темы. Да и мыслимо ли сыскать среди московских студентов совершенно равнодушного к политике!
Приглашение было принято. И последовавшая за этим полицейская облава, со всеми положенными атрибутами - трелями свистков, усатыми городовыми и скользкими типами в неприметных пиджачишках и канотье, неизменно оказывающихся на пути разбегавшихся участников маёвки, - оказалась для Коли крайне неприятным сюрпризом. К тому же, случилась перестрелка с городовыми, учиненная – кем бы вы думали? Да вот тем самым «учеником», что соблазнил Колю выбраться на треклятый пикник с политикой! И уж совсем скверно было то, что стрелок не сумел удрать от облавы, и теперь имя Коли Ильинского обязательно окажется в списках «маёвщиков»! Логика полицейских ищеек проста: ежели студент замечен с фабричными на «противоправительственной сходке», значит, он и есть главный заводила и смутьян!
Что могли повлечь за собой подобные умозаключения, Коля знал: арест, суд, возможно каторга. А уж об исключении с волчьим билетом можно мечтать, как о незаслуженном подарке судьбы – московские власти не забыли декабрьских боев на Прѐсне и церемониться с потенциальными революционерами не собирались.
А потому, он решил не дожидаться неприятностей: следующий месяц вольноопределяющийся Ильинский встретил в Гатчине, куда попал по протекции профессора Жуковского - отец русской аэронавтики, близко знакомый с военным воздухоплавателем и инженером полковником Найденовым, похлопотал за своего студента, влипшего по глупости в политику. В результате Коля оказался в технической роте гатчинского воздухоплавательного парка, где и поучаствовал в испытаниях нового военного дирижабля. И когда через год испытания завершились, он вместе с воздушным кораблем, получившим имя «Кречет», отправился к новому месту службы.
К тому моменту Коля – нет, уже Николай, а для нижних чинов так и вовсе Николай Андреевич, - носил погоны с одним просветом и звездочкой: начальство, с подачи все того же Найденова, сделало для талантливого юноши исключение, позволив досрочно держать экзамен на офицерский чин. Теперь, имея в багаже почти полный курс Московского Технического, он мог выбирать: поступать в Офицерскую воздухоплавательную школу и стать военным аэронавтом, либо выйти черед год-другой в отставку и закончить образование.
А пока – грех жаловаться! Утром прапорщик Ильинский парил в небесной вышине, а уже вечером классный вагон унесет его в Петербург, а оттуда – в Париж, мировую столицу аэронавтики! Нежаркое июньское солнце освещает Ригу, из дверей кофеен струятся на улицу одуряющие ароматы мокко, корицы, ванили и свежайшей, только что с горячего противня, выпечки. Под мышкой свежий журнал - его можно полистать, сидя за столиком и потягивая из крошечной чашечки ароматный напиток, сдобренный толикой превосходного бальзама, придуманного, если верить местной легенде, лет двести назад аптекарем А̀брахамом Ку̀нце. Определенно, жизнь прекрасна, господа!
***
С журнала-то все и началось. Иллюстрированное ежемесячное издание носило название «Механический мир». Печатались в нем по большей части, не очерки о заводах и фабриках, не статьи, посвященные новейшим изобретениям (хотя случалось и такое) а произведения литераторов-футуровѝдцев, пишущих о грядущем расцвете наук, войнах и социальных потрясениях наступающего XX-го века и прочих занимательнейших материях.
Николай в детства души не чаял в таком чтении, приводя в отчаяние матушку, прилагавшую титанические усилия в попытках приобщить сыночка к французской классике. Впрочем, книгами, по крайней мере одного француза юный Николка зачитывался взахлеб – речь, ясное дело, о Жюле Верне, патриархе жанра «фантастика».
Вот и в этом номере «Механического мира» молодой человек наткнулся на большую статью о романе «Пятьсот миллионов бегу̀мы». Написанный совместно с Андрэ̀ Лорѝ, роман имел, как оказалось, непростую историю. В статье утверждалось, что соавтор Жюля Верна (настоящее его имя Жан Груссѐ) действительно был знаком с неким доктором Саразѐном, который получил громадное наследство и собирался пустить его на строительство города-утопии на одном из островов Тихого океана! Воплотил он в жизнь эти планы, или нет - так и осталось загадкой, но Лорѝ-Груссѐ использовал этот сюжет в своем неопубликованном романе «Наследство Ланжево̀ля», который и лег в основу «Пятисот миллионов бегу̀мы».
Что до реального Саразѐна, то следы его затерялись в конце шестидесятых годов прошлого века. Автор статьи пространно рассуждал, в какой части света мог располагаться Франсевѝлль - так книжный Саразѐн назвал свое детище. Но ведь рассуждения – они рассуждения и есть…
Куда больше заинтересовала Николая картинка, прилагавшаяся к статье. На ней был изображен агрегат, отдаленно напоминающий механического лесоруба - мощные конечности, снабженные гидравлическими цилиндрами, решетчатое забрало, скрывающее водителя; из трубы закрепленного на спине паровика валит густой дым, сочленения выбрасывают струйки пара – одним словом, «железный дровосек» на картинке был, если можно так выразиться, «как живой».
Такое изображение не было чем-то необычным: иллюстрированные журналы нередко помещали подобные иллюстрации, фантастические картинки попадались даже на цветных вкладышах коробок с печеньем кондитерской фабрики «Э̀йнемъ». «Механические люди» на них воевали, работали в шахтах, таскали повозки и даже чистили обувь. Но, тот, кто хоть раз держал в руках иллюстрированные журналы вроде «Нѝвы» или «Всемирной иллюстрации», легко отличит рисунок, созданный фантазией художника от того, что сделан по фотографии. Николай голову готов был дать на отсечение, что механический дровосек прорисован по фотографическому снимку! К тому же, статье о романе, о котором шла речь в статье, нет ни слова о подобных агрегатах - непонятно, зачем редактор вставил эту картинку к тексту…
Николай отыскал адрес редакции - та располагалась в Риге, всего в четверти часа ходьбы от кофейни. Взглянул на часы «Cartier» - «воздухоплавательская» наручная модель с квадратным циферблатом, сделанная знаменитым часовщиком специально для авиатора Са̀нтос-Дюмо̀на, отцовский подарок к производству в чин. Стрелки показывали два часа пополудни. Поезд в Петербург отходит в девять; времени достаточно, чтобы не торопясь, дойти до съемной квартиры в Старом Городе и собраться к предстоящей поездке. Вполне можно потратить час-полтора на визит в редакцию….
Если кто-нибудь в эту минуту спросил Николая, с чего это ему занадобилось наводить справки о «железном дровосеке», он не смог бы ответить сколько-нибудь вразумительно. Он и сам не понимал, откуда взялась эта заноза, прочно засевшая в мозгу – но почему бы не избавиться от нее, покуда есть возможность?
***
- Да нет тут никакого секрета! Я сам и написал эту статью, а материалы – вот!
Редактор выложил на стол пачку пожелтевших, истрепанных листков. По краям некоторых виднелись темные пятна, будто их по неосторожности забрызгали чем-то вроде мясной подливы.
- Это ведь по-французски?
- Бумаги достались мне случайно. Два месяца назад я был в Париже и приобрел в лавчонке, торгующей старыми книгами на рю де Бельвѝлль, альбом архитектурных чертежей второй половины девятнадцатого века. Я, знаете ли, увлекаюсь историей архитектуры... Так эти записки были вложены в альбом – когда я его покупал, то не заметил. Видимо, остались от прежнего владельца.
Коля перебрал листки.
- Тут, в конце текста, нечто вроде монограммы: переплетенные латинские заглавные литеры J, F, P и G?.
- Жан-Франсуа̀ Паска̀ль Груссѐ. Андрѐ Лорѝ – это литературный псевдоним.
- Да, я в курсе, прочел вашу статью. Скажите, а вот это, - Николай ткнул пальцем в картинку с «железным» дровосеком», - тоже был в альбоме?
- Нет. Картинка была выставлен отдельно, и я купил его для журнала - нам постоянно не хватает иллюстраций. Позже я обнаружил, что на обратной стороне та же самая монограмма.
- Груссѐ? – на всякий случай уточнил Николай.
- Да, он самый. И, заметьте, это не гравюра, не рисунок от руки, а типографский оттиск! Уж поверьте, я пятнадцать лет в издательском деле и в таких вещах разбираюсь. Я голову сломал, пытаясь выяснить, где эта картинка могла быть напечатана, но так ничего и не добился.
- А не проще было спросить у владельца лавки? Он наверняка ведет записи, где и когда приобрел ту или иную книгу!
Редактор пожал плечами.
- У меня тогда не было свободной минутки, и я толком рассмотрел приобретения только здесь, в Риге, когда вернулся. Конечно, я написал в Париж, но ответа, увы, не получил. А у самого Груссѐ уже не спросишь – два года назад он скончался в возрасте шестидесяти четырех лет.
Николай задумался. В конце концов, почему бы и нет? Вряд ли работа в приёмочной комиссии будет отнимать у него круглые сутки…
- Знаете что? Я как раз собираюсь в Париж, по делам службы, и мог бы расспросить вашего букиниста – может, он, и впрямь, что-нибудь вспомнит? А по возвращении написать статью для вашего журнала. Если будет о чем писать, разумеется…
- Вот и замечательно! – обрадовался редактор. – Подождите, сейчас напишу вам адрес….
И он зачиркал пером по листку, извлеченному из потертого бювара.
- Только вот еще что… редактор понизил голос, в интонациях появились заговорщицкие нотки. – Вы, верно, заметили на бумагах пятна?
- Конечно, заметил. Я еще подумал, пролили за обедом соус…
- Это не соус, юноша, отнюдь не соус! – голос редактора сделался похожим на речь театрального злодея. – Я отдал записки приятелю из управления сыскной полиции. Он провел исследования химическим методом, и оказалось, что это кровь!
- Так бифштекс мог быть и с кровью, - сказал Николая и понял, что сморозил глупость.
- Бифштекс, говорите? – редактор зловеще ухмыльнулся. Он, похоже, не собирался расставаться с принятым образом. – А почему тогда некоторые пятна имеют вид пальцевых отпечатков? Примите добрый совет, юноша: если уж вы намерены влезть в это дело, будьте осторожнее! Покойный Груссѐ был непростым человеком и, чует мое сердце, его записки еще преподнесут сюрпризы!
Отредактировано Ромей (29-11-2018 12:33:33)
Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
