***
Фиакр высадил его возле крошечного сквера: клумба, деревца в каменных кадках да чугунная табличка, сообщающая, что сквер был разбит в 1872-м году. Букинистическая лавка примыкала к ограде сквера, отгородившись от мостовой крошечным палисадником.
Николай ожидал, что владелец окажется седовласым старцем, чахнущим, подобно Кощею, над стопками пыльных фолиантов. Вместо этого взору его предстал тридцатилетний господин, высокий, худощавый, с длинным лицом, заканчивающимся острым подбородком, схожий с заокеанским актером Э́лмером Бутом, фильму с которым прапорщик видел незадолго до отъезда из Риги. Хотя,  вряд ли  у гордого аристократа (роль, сыгранная Бутом в упомянутой фильме) был бы такой потертый жилет, пыльные, потрескавшиеся башмаки и, главное - заискивающая улыбка и спина, ссутуленная от угодливых поклонов. Видимо, дела у букиниста шли неважно.
Тем не менее,  «Э́лмер Бут» оказался весьма словоохотлив:
«Да-да, мсье, конечно помню! Альбом приобрел «nvité de Russie» , такой важный, представительный… Нет, альбом никто не приносил - он нашелся в сундуке, на чердаке этого дома. Да, и картинка тоже – правда, ее, прежде чем выставить на продажу, пришлось вставить в рамку. Нет, недолго – мсье из России зашел в лавку на следующий день. Как вышло, что картинка с этой «voiture étrange»  осталась незамеченной? Некогда было рассматривать грошовый альбом, да и незачем - переплет был в скверном состоянии, удивительно, что тот русский мсье на него польстился. Что? Дом? Нет, отец нынешнего владельца приобрел его в 1871-м году, а кому он принадлежал раньше - уже не выяснить. Да, можно навести справки в префектуре, там должны быть документы. Хотя, время было ужасное: война, осада, потом беспорядки – мсье, конечно, понимает, о чем речь… Да, и лавка была, но не букинистическая, как сейчас, а бакалейная. Прежний владелец разорился – в Париже тогда свирепствовал голод, съели даже слона из Зоологического сада. А книжную торговлю открыли после того, как разобрали руины фабрики.
Какая фабрика? Мсье, несомненно, заметил сквер рядом с домом - вот там она и стояла. Здание взорвали тогда же, в семьдесят первом, в мае, когда бои уже заканчивались. Нет, сам не видел. Нет, зачем взрывали неизвестно, а только и этот дом пострадал, потому и достался так дешево – новым владельцам пришлось потратиться на ремонт.
Что? Было ли в сундуке что-нибудь необычное? Странно, что мсье спросил… да, была одна вещь. Собственно, она и сейчас есть… Ну что вы, какие тайны, если мсье желает, он, разумеется, может взглянуть…»
***
Коробочку из папье-маше до половины заполняли комки пакли, и на ней, словно в гнезде, покоился предмет, более похожий на большое бронзовое яйцо. «Э́лмер Бут» осторожно, двумя пальцами, взял его и поставил на конторку. «Яйцо» качнулось и замерло острым концом вверх– по-видимому, его основание было утяжелено, как в игрушке «ванька–встанька».
Букинист нажал на верхушку «яйца» и верхняя половина раскрылась с мелодичным звоном, наподобие лепестков тюльпана или экзотической раковины. Открывшиеся взору внутренности живо напомнили Коле то ли сложный часовой механизм, то ли часть замысловатого оптического прибора.
Прапорщик склонился, рассматривая начинку «яйца». Это была плотно упакованная масса крошечных шестеренок, рычажков, непонятного назначения загогулин из бронзы, слоновой кости и полированной стали. При ближайшем рассмотрении выяснилось, что «потроха» располагаются слоями, разделенные тонкими пластинами из хрусталя, или похожей на него субстанции. Точность изготовления частей поражала – Коля с уверенностью мог сказать, что до сих пор ничего подобного ему видеть не приходилось.
- Взгляните на это, мсье...
Букинист вытянул указательный палец и осторожно ткнул «яйцо». Оно закачалось на конторке, подтверждая сходство с неваляшкой» - и вдруг ожило. Снова раздался мелодичный звон, и Коле показалось, что бесчисленные колесики стали вращаться. Он сощурился, пытаясь уловить детали этого движения, но ничего не вышло – начинка неуловимо для глаза трансформировалась, текла, только вместо водяных струй, было механическое, не повторяющееся ни в одном элементов, перемещение в зеркальных плоскостях микроскопических никелированных, золотых и хрустальных граней.
Коля вздрогнул и помотал головой. Иллюзия пропала – теперь передним снова был часовой механизм.
- Занятная штучка…
- Она лежала в сундуке, прямо на альбоме, о котором спрашивал мсье. Там вообще не было ничего, кроме книг. В коробочку я ее положил уже потом. Сам сундук нашли недавно - лестница, которая вела наверх, была скрыта за потайной дверцей, уж не знаю, зачем это понадобилось прежним хозяевам… Когда делали ремонт, ее заколотили, затянули шпалерами, а заново обнаружили всего полгода назад, случайно.
- А вы не выясняли, что это такое?
- Я показывал эту штуку знакомым антикварам, часовщикам и даже инженеру с фабрики электрических моторов. И никто не смог сказать, на что она может сгодиться. Мне сколько раз предлагали ее продать, хорошие деньги сулили! Да вот хоть мсье Перинья́к из «Монитьёр» - он собирает всякие редкости и старинные штуковины, даже в Египет ездил, где выкопали мумию фараона. Но я не согласился - вещица, видать по всему, ценная, боюсь продешевить…
И уставился на посетителя, видимо, ожидая, что тот достанет портмоне и выложит толстую пачку кредитных билетов.
НИколай, однако, не спешил проявлять чудеса щедрости. Когда загадочный предмет перестал раскачиваться, Коля смог рассмотреть его основание. Там, где заканчивалась бронзовая скорлупа, по экватору «яйца» с равными интервалами выступали крошечные шпеньки. Прапорщик пригляделся – возле каждого была выгравирована буква греческого алфавита.
- Ровно дюжина. – владелец лавки будто прочел его мысли. – «альфа», «гамма», «эпсило́н», «эта», «йота», «лямбда», «ню», «омикро̀н», «ро», «тау», «фи» и «пси».
Коля на секунду задумался.
- Любопытно – здесь только нечетные буквы. Первая – «альфа», потом третья – «гамма», пятая – «эпсило̀н», и так далее.
- И верно, мсье! – удивился букинист. – А я и не заметил…
Коля недоуменно поднял брови. Владелец лавки не один час потратил на изучение «яйца» - и не заметил столь очевидной вещи? Может, этот тип просто болван? Хотя, занятие, которым он зарабатывает себе на хлеб, предполагает некоторое умственное развитие…
- А вы на них нажимали?
- Сколько раз, мсье! Но ничего не происходило. Я думаю, это нечто вроде шифрового замка, какие стоят в банковских сейфах. Если не знать правильного сочетания, открыть такой замок невозможно.
- Вы позволите мне попробовать?
- Как вам будет угодно, мсье! Только умоляю, осторожнее – если вы сломаете эту штуку, то придется заплатить за убыток, а я, – тут «Э́лмер Бут». ухмыльнулся, - до сих пор не знаю, сколько она может стоить!
Коля нацелился, было, пальцем на шпенек с буквой «омикрон», но тут под потолком что-то треснуло, сверкнуло, посыпались искры и свет погас. Лавка погрузилась в темноту; Коля замер в неловкой позе, боясь двинуться – а вдруг в темноте он споткнется и разобьет хрупкую штучку? Рядом раздалось «Merde!» , завоняло серой; хозяин лавки зажег свечи в извлеченном из-за конторки канделябре, и с недовольной миной уставился на потолок.
- Изволите видеть, мсье: за месяц уже третий раз! И твердят одно и то же: неполадки на электрической станции! А сами только и знают, что присылать счета! Будто мало того, что того старина Кайо̀  собрался закручивать гайки…
Не переставая брюзжать, он приволок из заднего помещения лестницу-стремянку, вскарабкался, снял абажур и принялся ковыряться в патроне.
- Вы там поосторожнее… - опасливо сказал Николай. – Неровён час, током приложит…
- Не в перво̀й, - отмахнулся «Э́лмер Бут». - У меня припасено полдюжины лампочек, едва менять успеваю. А они, между прочим, тоже денег сто…
Договорить он не успел. Из патрона ударил сноп искр, букинист со сдавленным воплем полетел спиной вперед со стремянки, свалил конторку и впечатался в заставленный книгами стеллаж. Фолианты с грохотом обрушились на пол; «яйцо» в Колиных руках полыхнуло изнутри лиловым пламенем, раздалось оглушительное жужжание, сделавшее бы честь рассерженному пчелиному рою, и между «яйцом» и раскуроченным светильником полыхнула молния электрического разряда.
Руки свело жестокой судорогой. «Погибаю… убивает электричеством…» - успел подумать прапорщик. В глазах стремительно завертелись радужные сполохи. Мгновение – и они погасли, и все вокруг – стены, книжные полки, опрокинутую конторку, владельца лавки, самого Колю - поглотила тьма.

Вот так:

Читатель, конечно, усомнится: чтобы молодой человек, получившей современное воспитание, оказавшись в Париже, да не нашел времени для развлечений? Да ведь, от Мёдóна до Эйфелевой башни, если по набережной, -  каких-то шесть верст или немного больше.  Заврался автор, не может такого быть, потому что не может быть никогда!

НЕБОЛЬШОЕ ОТСТУПЛЕНИЕ,
В котором автор напоминает, что китайский мудрец Конфуций не зря советовал остерегаться своих желаний.
Как мы знаем, Коля Ильинский с детства зачитывался фантастическими романами, а так же рассказами, повестями и вообще любой литературой этого жанра. Больше всего в этих книгах  его привлекали описания машин, механизмов, необычных транспортных средство -  только раз представлял себя у рулей «Наутилуса» или штурвала «Альбатроса»,  в пушечном снаряде летящем к Луне или у оружия, метающего в недругов России дисковидные снаряды, начиненные «фульгура̀тором Ро̀ка»! И кое-какие мечты вполне могли обернуться явью: двадцатый век вступал в свои права, газеты чуть ли не каждый день помещали репортажи о самых удивительных изобретениях. Субмарины состояли на службе в военных флотах многих держав; небо бороздили аэропланы и дирижабли, дальность полета пушечного снаряда подбиралась к отметке в полсотни верст, а улицы европейских городов заполняли автомобили. Да к чему далеко ходить за примерами? Коля Ильинский и сам служил на воздушных кораблях, а ведь каких-то десять лет назад такое и  вообразить было невозможно! Как пишут в газетах: «прогресс властно постучался в дверь».
Но главная  Колина мечта так и оставалась недостижимой - в мечтал он об устройстве, изобретенном англичанином Гербертом Уэллсом – увы, пока только на бумаге. Но как отличалось эта идея от всего того, что рождали в своих фантазиях другие литераторы!
Увы ничего такого на горизонте технического прогресса не просматривалось. Разве что, мелькали время от времени совсем уж невероятные сообщения: якобы американский изобретатель Никола̀ Тѐсла вплотную подошел к разгадке тайны времени, и вот-вот удивит мир открытием. Но годы шли, сообщения на поверку оказывались сплетнями, и заветная мечта Коли Ильинского была так же далека от воплощения, как в тот день когда он впервые открыл книгу с завлекательным названием «Машина времени».
Что бы он не отдал за возможность оказаться в кресле такого аппарата! Можно было бы своими глазами увидеть Землю, какой она станет через десятки тысяч, может даже через миллионы лет. А можно отправиться в прошлое: посмотреть на пожар Рима, присутствовать при строительстве пирамид или, чем черт не шутит, при гибели таинственной Атлантиды! Или, оказавшись подобно ушлому янки, в средневековье, изобрести револьвер, пулемет, гаубицу, колючую проволоку под током, и вместе с тремя Мстисла̀вами  обратить вспять орды Чингѝзова темника Субэдэ̀я. Правда, в книжке Ма̀рка Твѐна не было машины времени, но ведь важен результат?
И вот - свершилось! Сбылась мечта идиота. НЕЧТО забросило прапорщика Ильинского в прошлое – пусть и не настолько далеко, как представлял он в самых смелых своих фантазиях, всего-то лет на сорок. И непонятно, как это произошло! Было загадочное «механическое яйцо», был разряд, произошедший из-за неисправности в проводке, был даже удар, совсем как в случае с Хэ̀нком Мо̀рганом ... А вот машины времени он не заметил - не могла же быть ею забавная игрушка, найденная на чердаке?
Или могла? Но тогда и замыкание, надо полагать, имеет отношение к делу – ведь и Никола̀ Тѐсла, помнится, прославился, в числе прочего, опытами с сильнейшими электроразрядами… Значит, «механическое яйцо» - это все же машина времени, а электричество просто запустило ее механизм? А что, весьма правдоподобно, весьма….
Значит, машина времени. Что ж, это неплохо! Персонаж уэ̀ллсовского романа сам выбирал, когда отправляться в будущее, а когда возвращаться - в отличие от героя Ма̀рка Твѐна которого кидало туда-сюда по не зависящим от него обстоятельствам. Да и обстоятельства хороши – железякой по башке...
Но тогда и Николай может, хотя бы в теории, заставить «механическое яйцо» вернуть его назад, в 1911-й год? Звучит разумно, но чтобы воплотить эту теорию в практику, надо сначала раздобыть достаточно мощный источник электричества - а здесь таких пока не делают, и сделают еще не скоро. Построить самому? Не зря же он четыре года провел в Московском Техническом Училище, кое-что знает, да и умеет немало. Но, поди, построй что-нибудь, когда вокруг палят из пушек!
И все же, кое-что прояснилось. Все оговорки Николь, ставившие его в тупик, разом получили объяснение. Польское восстание случилось всего восемь лет назад, так что ее «близкий друг» Пьер вполне мог отправиться туда добровольцем. А потом вернуться во Францию и в дни Парижской Коммуны стать «бланкѝстом» – членом радикальнейшей фракции, сторонники которой не останавливались ни перед каким насилием. «Версальцы», расстрелявшие Пьера – это сторонники буржуазного национального собрания, обосновавшегося в Версале. И даже с забавной песенкой о вишнях и коварных красотках все ясно: это знаменитая «Время вишен», ставшая чуть ли не гимном парижских революционеров-коммунистов , подобно тому, как «Марсельѐза» стала гимном Великой Революции!
Заодно, разрешилась и загадка трансформации лавки букиниста: когда Николай провалился в прошлое, то оказался в бакалее, которая была на этом месте в 1871-м. А что до разгрома,  так ведь «Э́лмер Бут» упоминал, что торговля прекратилась из-за голода, когда прусса̀ки в 1870-м осадили Париж…
Да, но оптимизма это не прибавляет. На календаре - 27 мая; Парижская Коммуна почти пала. Сопротивление продолжается в отдельных местах - здесь, в квартале Бельвѝлль, возле кладбища Пер-Лашѐз, да держится еще форт Венсѐн. А сам Николай, между прочим, сейчас в рядах тех, кого ждет неминуемое поражение, и нет ни времени, ни возможности соорудить хоть самое завалящее ружье-пулемет системы «Ма̀дсен», не говоря уж о «Максѝме»! Да и помогут ли пулеметы?
Получается, главное сейчас – просто уцелеть. «Механическое яйцо» в кармане, аккуратно завернутое в тряпицу, а сумеет он заставить его работать или нет, выяснится потом. А пока - улучить момент, юркнуть в подворотню и дворами, крышами уходить из опасного района. Благо, опыт имеется – так Коля с приятелями удирал от полицейских облав в пятом году…
Вот только почему он шагает вперед, слушает щебетание Николь и пропустил уже две… нет три незапертых подворотни? И ему совсем не хочется бежать, бросив людей, что идут умирать за проигранное, но все равно святое и справедливое дело? 

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой  прапорщик Ильинский лишается погон.
Идти оказалось недалеко – квартала два, не больше. На небольшой площади, от которой отходили три улочки, толпа остановилась. Здесь было устроено нечто вроде сборного пункта – то и дело подбегали вестовые и сообщали: «Брошена баррикада на Прадьѐ!» « Нужны люди на улицу Ребева̀ль! «Они на улице Пре!» Звучали команды, от толпы отделялись группы вооруженных людей и следовали за посланцем.
Николай не знал Парижа, и с трудом понимал, о каких местах идет речь. Выходило, что дела у коммунистов идут неважно: город вот-вот падет, счет идет уже не на дни – на часы. К середине 27-го мая защитники сохранили за собой лишь маленький квадрат, образованный улицами Фобу̀р дю Темпль, Труа̀ Борне, Труа̀ Куроннѐ и бульваром Бельвѝлль. Держались еще баррикады на двух-трех улицах двенадцатого округа, да улица Рампоно̀.
И что дальше? Выбраться отсюда, не зная города, скорее всего, не получится. К тому же, и помыслить нельзя о том, чтобы бросить Николь – он-то помнит из книг, какой террор захлестнул Париж после падения последней баррикады…
Но, несмотря ни на что, люди были исполнены воодушевления. Передавали друг другу рассказ о том, что версальцев уже несколько раз отбрасывали от баррикады на стыке улиц Фобу̀р дю Темпль и Фонтэ̀н о Руа̀; что там командует сам Варлѐн, а баррикада неприступна с фронта. И все вокруг твердили о каких-то «маршьёрах», прибытия которых ждали с минуты на минуту. Сколько Николай ни расспрашивал, ему так и не удалось понять, что это такое  - "маршьёр". В итоге он решил, что это особо отчаянные боевики, наводящие на версальцев такой страх, что те, стоит «маршьёрам» появиться на поле боя, сразу разбегаются, бросая ружья.
Отдохнуть им дали всего получаса. Прибежал очередной посланник; командир (тот самый юноша с саблей, что пытался воодушевлять Николая) крикнул: «За мной, товарищи! Да здравствует Коммуна!», и отряд, к которому теперь принадлежали они с Николь, быстрым шагом направился в сторону бульвара Бельвѝлль.
Студент на ходу перестроил свое маленькое подразделение в боевой порядок. Впереди поставил коммунистов, вооруженных винтовками с примкнутыми штыками; бойцы с охотничьими ружьями и карабинами оказались во «втором эшелоне». Тех же, у кого из оружия имелись револьверы и прочая короткоствольная мелочь, отрядил защищать тыл.
К ним попал и Николай со своим «Парабеллумом». Поначалу он обрадовался– велика ли корысть лезть, очертя голову, под пули? Но поймав сочувствующий взгляд Николь, он сначала смутился, потом пристегнул к пистолету приклад-кобуру и продемонстрировал свое оружие командиру. Тот не стал спорить и определил прапорщика в «карабинеры».
Баррикада, куда они выдвинулись в качестве подкрепления, находилась на стыке бульвара Белльвѝль и одной из улиц, в полутора кварталах от площади. Оттуда доносился частый ружейный перестук, время от времени ухала пушка. Ей вторили далекие раскаты – версальская артиллерия отвечали на огонь. Студент выкрикнул команду, коммунисты перешли на бег. Николай торопился вслед за остальными, удерживая в одной руке свой «карабин», а в другой - коробки с патронами, кое-как завернутые в рваную бумагу. Он клял себя за то, что не использовал краткую передышку, чтобы раздобыть хоть какую сумку – бегать с увесистым свертком под мышкой было кж очень неудобно.
Они подоспели вовремя. Баррикада готова была вот-вот пасть: единственное орудие лежало на боку с разбитым колесом, через бруствер лезли, уставя штыки солдаты, а немногие уцелевшие защитники отошли в подворотни и огрызались оттуда редкими выстрелами.
Молодой человек взмахнул саблей, выкрикнул слова команды. Первые ряды дали нестройный залп и бросились в штыки. За ними  устремились остальные – толпой, забыв о порядке построения, потрясая оружием и яростно вопя «Vive la Commune!». Николай кинулся, было, с ними, но вовремя сообразил, что лезть в рукопашную схватку без подходящего оружия - чистой воды самоубийство. Расстреляешь обойму и все, пиши пропало, приколют, как свинью!
Возле стены дома, шагах в десяти, валялась вверх колесами повозка – не повозка даже, а артиллерийский зарядный ящик с сиденьями для расчета. Делом нескольких секунд было забраться на него, присесть между колесами, передернуть затвор и вскинуть «Парабеллум» к плечу. Дистанция до баррикады  -  шагов сорок: на таком пустяковом расстоянии он, пожалуй, не дал бы маху и с наганом, уж из замечательной германской машинки можно стрелять, как в тире!
Бац! - приклад мягко толкается в плечо, промах! Бац! Бац! - затвор-перело̀мка выбрасывает одну за другой гильзы, и двое версальцев валятся с баррикады. Бац! Еще один, ловит лбом девятимиллиметровый гостинец в мельхиоровой оболочке, едва показавшись над бруствером. Бац! Здоровенный, поперек себя шире, солдат, хватается за простреленную грудь и мешком оседает на мостовую. Ответный залп, пули противно визжат над головой, что-то дергает Николая за плечо. Быстро пошарить рукой… погон висит на одной нитке,  но крови, слава богу, нет, да и боли пока тоже… Ладно, потом, а сейчас надо воевать!
Бац! Бац! Первая пуля снова уходит «в молоко», зато вторая достается офицеру, размахивающему саблей не хуже давешнего юнца. А где он, кстати? Да вот же, неумело отмахивается от наседающего пехотинца. Бац! Все, больше не отмахивается – начальство в бою полагается беречь…
Прапорщик выщелкнул пустую обойму (удивительно, как ловко это получилось!), вставил новую, клацнул затвором и снова вскинул оружие, ища стволом очередную цель. Но это было уже ни к чему. Ворвавшиеся на баррикаду версальцы, не получив подкрепления, переколоты штыками; немногие уцелевшие перепрыгивали через бруствер, над которым снова развевается красное знамя, и драпали по бульвару, провожаемые свистом, улюлюканьем и насмешками.
***
Боевой запал улетучился почти сразу, как смолкла стрельба. Ноги сделались ватными, в глазах потемнело и Николай сел, обессилено прислонившись к колесу зарядного ящика. Он только что, своими руками лишил жизни четверых! И это были люди, такие же, как он– они ходили, говорили, смеялись, вспоминали о своих близких и их самих тоже где-то, наверное, где-то вспоминали и ждали, когда они вернутся домой. Но теперь этого не будет - а все потому что прапорщик Ильинский решил блеснуть меткостью стрельбы! Да, конечно: справедливое восстание, борьба с угнетателями, Яро̀слав Домбро̀вский с его бессмертным призывом «Za naszą i waszą wolność!» … но как страшно отлетает назад от удара тяжелой пули еще живой человек, как брызгают кровь и ошметки мозга из лопнувшей, словно перезрелый арбуз, головы! Снаряжая на ощупь обоймы, он по ошибке вскрыл коробку с патронами «дум-дум» и заметил это только после боя. Один из коммунистов, обшаривая мертвого версальца, увидал последствия попадания разрывной пули и уважительно присвистнул: «А ваша фитюлька, мсье, даром, что взглянуть не на что, бьет адово, не хуже митральезы!»
Николай стал отличным стрелком задолго до того, как попал в армию. Сначала он упражнялся с детским ружьецом «монтекристо», стреляя по пустым бутылкам на пустыре, потом - на стрельбище Московского общества ружейной охоты. А получив погоны прапорщика, стал лучшим в роте по стрельбе из карабина и «нагана», и даже собирался поучаствовать в гарнизонных соревнованиях – если бы не треклятая командировка в Париж!
Теперь вот довелось пострелять по живым мишеням и, судя по всему, не в  последний раз.  Конечно, «убей, или убьют тебя», но…  нехорошо было Коле Ильинскому, совсем нехорошо.
Он снял китель. Пуля, скользнувшая по плечу, вырвала погон с мясом. Надо зашить китель - а чем? Будучи солдатом,  он таскал в изнанке фуражки иголку с ниткой, а для офицера такая предусмотрительность как бы и зазорна. Да и погоны – к чему они теперь? Только привлекут ненужное внимание, тем более, что вензель на них с буквой «Н» а не «А» - как полагалось бы офицеру, приносившему присягу нынешнему Самодержцу всея̀ Руси Александру Второму, ведь внук его, Николай Александрович, всего три года, как народился на свет…
Прапорщик отстегнул оба погона, добавил к ним значок учебного воздухоплавательного парка, а после недолгих колебаний – снятую с фуражки кокарду. Черт знает, как тут относятся к русским – вон, Николь вспомнила о «terribles cosaques», и поди, докажи, что он никакой не казак, а воздухоплаватель! И хорошо, если доказывать придется миловидной барышне – а ну, как тому оголтелому студиозусу с саблей? То-то, он распорядился после боя расстрелять троих пленных версальцев и самолично руководил экзекуцией... Нет уж, ну их, этих революционеров, пристрелят еще из солидарности с польскими инсургентами! Как там писал Карл Маркс: «пролетарии всех стран, соединяйтесь»?
- Мсье решил заняться своим туалетом?
Перед Николаем стояла Николь, такая же очаровательная, как и до боя.  Правда, на переднике – свежие следы крови… ну да, она же добровольная сестра милосердия…
- Да, вот, зацепило. Думаю, как бы починить…
Она взяла китель, просунула пальчик в дыру, отложила в сторону.
- Чепуха, сделаю, тут работы на пять минут. А вы,  Николя̀, перекусите, я принесла...
Прапорщик хотел отказаться от угощения, но вдруг понял, что голоден, как волк. В прошлый раз он прикасался к съестному еще в Шалѐ-Мёдо̀не, перед отъездом в Париж, а с тех пор прошло…. Ну, это как считать: то ли «пять часов», то ли сорок лет, только в обратном порядке. Но есть-то хочется прямо сейчас, да так, что кишки подводит!
Так, что у нас в корзинке? Королевское угощение: ломоть хлеба, кусок сыра и пара луковиц. Ого, и бутылка? Вино? Нет, яблочный сидр. Очень, очень вовремя – горло пересохло, язык как тёрка…
- А я-то думал, у вас здесь голод… - сказал он, сделав большой глоток.
- Ну что вы! Голод был зимой, когда прусса̀ки осадили Париж, а сейчас ничего…
- А правда, что тогда съели слона? – прапорщик припомнил разговор с букинистом.
- Даже двух! - с готовностью подтвердила Николь. – Одного звали Касто̀р, другого Поллу̀кс. Я, когда узнала, то плакала– слоны были такие милые! А слоновье мясо на следующий день продавали по сорок франков за фунт! И волков из зоосада съели, и даже тигров, не говоря уж о мулах и скаковых лошадях с ипподрома. Только обезьян трогать не стали – говорят, они наши родичи и это было бы все равно, что людоедство. Зато кошек, собак и голубей в Париже не осталось, все угодили в кастрюли!
Даже разговоры об особенностях французской кухни в условиях осады не смогли повредить его здоровому аппетиту. Пока прапорщик расправлялся с содержимым корзинки, Николь устроилась рядом, извлекла из-под передника иголку с ниткой и потянулась за кителем.
- Зачем это, мадемуазель…  - Николай чуть не подавился куском сыра – Наверное, вы устали с ранеными, отдохните, я и сам…
- Не говорите ерунды,  Николя̀, и ешьте спокойно! – девушка нахмурилась и решительно завладела предметом спора. -  Вам еще сражаться, набирайтесь сил,  женские дела ставьте женщинам, Вы же не хотите, чтобы мне пришлось стрелять?
И испытующе посмотрела на собеседника. Тот помотал головой – ну как с такой поспоришь? Хотя… тут хватало женщин, а то и вовсе юных девушек с руджьями…
- Что до раненых, - продолжала Николь, - то их не так уж и много: те, кто может держать оружие, решили остаться в строю, я их только перевязала. А тяжелораненых уже увезли в тыл. Мне тоже предлагали с ними, только я отказалась….
Игрока так и порхала в ее тонких пальчиках….
- Отказались? Зачем? Это неразумно, мадемуазель, вам лучше было уйти.
Она бросила на него взгляд – по-птичьи наклонив голову вбок, лукаво, со смешинкой в зеленых глазах:
- Мсье так быстро наскучило мое общество? Кстати, мой герой, вы до сих пор не назвали мне свое имя! Ну-ну, не смущайтесь, вы ведь и правда герой -  мне уже раз рассказали, как вы перестреляли дюжину этих негодяев!
«Вот как? Дюжину? А он-то насчитал всего четверых…»
- Ко… простите, Николай Ильинский, к вашим услугам!
Она очаровательно сморщила носик:
- Ну вот, а еще говорят, что польские имена трудные!
И принялась писать перед собой в воздухе буквы:
- Ни- ко- ля и Ни- коль – похоже, верно? И как чудесно звучит!
Прапорщик почувствовал, как у него вспыхнули уши. Да что же за день сегодня такой -  с чего он все время смущается?
- Нет,  Николя̀, я никуда не уйду. – в голосе девушки уже не было прежней игривости. – Да и куда мне идти? Вы, верно слышали: версальцы не щадят никого, если кого-то замечают – этот человек обречен. Стоит просто взглянуть в их сторону и можно получить в ответ пулю! Это гиены, звери, жаждущие крови, а не солдаты, исполняющие свой долг! А еще и выдумали очередную гадость: будто бы в кварталах, захваченных армией, женщины бросают в подвалы домов бутылки с керосином и поджигают! Газеты подхватили эту сплетню, и теперь над несчастными, которых в чем-то заподозрили, творятся немыслимые зверства. Тетушка Мадлѐн, наша соседка, рассказывала, что на ее глазах растерзали женщину за то, что она несла пустой бидон из-под молока!  Николя̀, этот бидон даже не пах керосином, но это их не остановило!
Повисло молчание. Прапорщик не мог найти слов для ответа и тискал в пальцах погоны. Николь наклонилось к работе, крошечная слезинка упала на форменное сукно  и впиталась в ткань, оставив едва заметное пятнышко.
- Ну вот, готово. – Она встала и встряхнула китель.  – Одевайтесь,  Николя̀, и ступайте, у вас, наверное, много важных дел!
Он встал, затянул портупею. «Парабеллум» в кобуре, на боку, фуражка, как и положено… тьфу, кокарды тоже нет, ну и видо̀к у него…
- Благодарю, мадемуазель!
- Ну что вы,  Николя̀, было бы за что! – тонкая ладошка скользнула по его щеке. - Вы, главное, постарайтесь не погибнуть…
Он коротко кивнул, щелкнул каблуками, подражая кавалерийским офицерам, и зашагал прочь, испытывая острейшее желание – вернуться, схватить в охапку и унести подальше. Только сперва надо понять, куда  нести, не рискуя по дороге получить пулю или удар штыком. Кстати, о штыках – не худо бы обзавестись хоть завалящим клинком… Да, Николь права, у него полно дел!
И раздобыть, наконец, сумку - сколько можно ходить, как бедный студент, с узелком под мышкой!

Отредактировано Ромей (29-11-2018 18:17:42)

ГЛАВА ШЕСТАЯ,
В которой выясняется,  что такое «маршьёр»
Чудовищному пришельцу хватило трех шагов, чтобы оказаться на середине улицы. Он развернулся на месте, скрежеща по булыжной мостовой трехпалыми ступнями, и двинулся к баррикаде.
Торс гиганта имел вид клепаного из железных листов ящика со скошенной передней стенкой. В ее верхней части имелись заслонки, с горизонтальными прорезями, в точности как в рубке военного корабля или на блиндированном авто, изображения которого Николай видел в журнале «Разведчик». Выгнутые на птичий манер  «ноги» сгибались, словно с трудом несли огромный вес, отчего казалось, что гигант приседает на каждом шаге. Из стальных суставов вырывались струйки зловонного зеленоватого пара, пахнущего то ли перестоявшейся помойкой, то ли прокисшим мясным бульоном.
Из ящика на спине агрегата, торчали две трубы; из них валил черный, остро воняющий нефтью, дым. Верх рубки был вровень с подоконниками третьего этажа. По бокам ее торчали «руки»: правая была оснащена зловещего вида механическими клещами, левая - картечницей системы «Га̀тлинг» со связкой из вращающихся, подобно барабану револьвера, стволов. В отличие от обычных «Га̀тлингов», вместо приводной ручки у него приспособлено зубчатое колесо, от которого в прорезь брони уходила цепь, вроде велосипедной.
Охваченные ужасом версальцы перепрыгивали через бруствер и кидались прочь, бросая на бегу оружие, стараясь как можно скорее оказаться подальше от шагающего кошмара. Двое или трое самых отчаянных пятились, стреляя из винтовок - пули бессильно ударяли о броню, высекая длинные снопы искр
Гигант не удостоил стрелков вниманием. Он остановился футах в десяти за бруствером, едва доходившим ему до «поясницы». Стрелки, осознав тщетность своих усилий, побросали винтовки и задрали руки, их тут же скрутили и увели прочь. Защитники баррикады, ликуя, потрясали оружием. Со всех сторон неслись крики: «Маршьёр!», «Маршьёр»! «Смерть версальцам»! Николай вслед за другими запрыгнул на банкет. Солдаты со всех ног улепетывали по бульвару – если они и дальше будут бежать с такой скоростью, то через полчаса окажутся если не на канадской, то уж точно на германской границе…
«Маршьёр» - вот, значит, чего ждали коммунисты! – повел по сторонам торсом-рубкой, будто обозревая поле боя, как вдруг перед баррикадой разорвалась граната. Николай присел – похоже, артиллеристы отошли от потрясения и решили повоевать.
Приводная цепь затарахтела, стволы провернулись, и картечница выдала длинную, патронов на двадцать, очередь. По мостовой зазвенели гильзы; машину заволокло пороховым дымом, и сквозь сизые клубы Николай увидел, как в боковой стенке откинулся люк. Из него высунулись две руки,  ловко поменяли патронную обойму и скрылись в недрах клепаного чудища. «Га̀тлинг» чуть повернулся на лафете, дал три короткие очереди и умолк. Стволы больше не вращались, лишь курились дымками. Николай досчитал до десяти – орудия молчали. Тогда он выпрямился, и осторожно выглянул из-за бруствера. Возле пушек никого не было, лишь валялись красно-синими кулями трупы и билась, оглашая округу неистовым ржание, подстреленная лошадь.
***
Только горячкой боя, да еще шоком от появления шагающей громадины можно объяснить недогадливость прапорщика Ильинского; но теперь, когда противник отброшен, а «маршьёр» возвышается над баррикадой уродливой статуей, у него словно пелена с глаз упала. Точно такой же шагающий агрегат был на картинке в журнале «Механический мир». Правда, «железный дровосек» на картинке был сугубо мирным механизмом, а это «военизированный» вариант. Николай вспомнил статью из журнала «Разведчик»: в 1906-м году ротмистр князь Накашѝдзе взял легковое авто «модель 30CV» французской фирмы «Шарро̀н», обвешал железными листами, вооружил пулеметом «Го̀чкис» - и получил первый российский автомобиль. Неведомый инженер поступил так же, создавая на основе безобидного агрегата боевой… «ходок»? «Шага̀тель»? Пожалуй, «шагоход» - самый точный перевод французского слова «marcheur».
Но какое замечательное изобретение! Нечто похожее на шагоход-«маршьёр» не раз мелькало на картинках, посвященных науке и техническому прогрессу далекого будущего. Выходит, некий гений сумел-таки реализовать эти идеи в металле, да еще и в самом начале семидесятых голов прошлого века - хотя даже сорок лет спустя, в 1911-м году ни о чем таком и мечтать не приходится? Решительно, это не укладывалось в голове!
И, самое главное: почему нигде, ни в одной книге Николай не встречал упоминаний об этом выдающемся техническом достижении коммунистов? Он читал о блиндированных поездах и броненосных речных канонерках, построенных в осажденном Париже – но чтобы шагающая боевая машина? Но вот ведь она, зримая, реальная, исходящая паром и нефтяной копотью, только что продемонстрировавшая свою убийственную мощь? Как вообще можно было проиграть, обладая подобным чудо-оружием?
- Ну что, Николай Андреич, Хороша, зверюга? То-то же! А как эти мизер̀абли от него тика̀ли – залюбуешься!
Голос Кривошеина вывел Николая из прострации.
- Да, Алексей Дементьич, признаться, не ожидал ничего подобного….
- То ли еще будет! – студент прямо-таки лучился довольством, будто своими руками построил шагоход.– Жаль,  их всего два, да и появились поздновато. Ну, ничего, еще, небось, умоются кровью!
«Значит, у коммунистов всего два таких чудища? Наверное, в этом все дело: какими грозными не были бы эти боевые машины, но такое малое их число не сможет повлиять на исход безнадежно проигранного сражения. Или сможет? Во всяком случае, сдаваться они не собираются...»
И действительно, вокруг царило радостное оживление. Защитники баррикады спешно чинили обрушенный местами бруствер, убирали мертвые тела, затаскивали на банкет пушку. И то один, то другой оглядывался на «маршьёр», словно желая убедиться: спаситель – вот он, никуда не делся, бояться нечего, выстоим!
На макушке «рубки» откинулась крышка люка. Выбравшийся оттуда человек уселся, свесив ноги внутрь корпуса, извлек из кожаного футляра на груди большой бинокль, принялся обозревать окрестности. Как же его называть, подумал Николай. «Механик»? «Шофэ̀р»? Нет, это не подходит повелителю грозного механизма... Пусть будет «пилот», как те, кто управляет аэропланами. «Маршьёр», надо думать, по сложности не уступит летательному аппарату, да и управление, наверняка, требует не меньшей сноровки…
Снова лязгнуло. В брюхе машины распахнулся новый люк, и оттуда вывалилась, разворачиваясь под собственным весом, цепная лестница. Сначала из недр рубки показались ноги в тяжелых башмаках и кожаных крагах, затем, военные бриджи, кожаная куртка – и вот второй «пилот» уже стоит на мостовой.
Голову его украшал шлем, похожий на пробковые каски британских колониальных войск, только с парой наушников из латуни и черного эбонита, наподобие телефонных. Разглядеть лицо не представлялось возможным – верхнюю его часть скрывали массивные очки-консервы в латунной оправе.
- Привет, Алексѝс, дружище! Вижу, промешкай мы еще с четверть часа, эти версальские скоты разогнали бы вас по парижским подворотням! Эй, Жанно̀! – крикнул он коллеге, - здесь, оказывается, наш русский приятель!
- Еще бы! – отозвался тот. - Кто, кроме Алексиса, смог бы удержать баррикаду с единственной пушкой против целого батальона? Эти русские все, как один, сумасшедшие - недаром мой дядюшка, как надерется, всегда рассказывает, как дрался с ними в этом, как его… Sébastopol, да!
- Да, лихие времена! – ответил Кривошеин, которому и были адресованы эти сентенции. – Но сейчас-то мы на одной стороне, не так ли? Спасибо, друзья, что подоспели вовремя, а то нам, и правда, пришлось бы туго!
Пилот снял шлем.  Часть лица, прикрытая очками-маской была белой, остальное же покрывал густой налет копоти - в таком виде он походил то ли на ярмарочного петрушку, то ли дикаря-папуаса в боевой раскраске. Впечатление это усилилось, когда пилот улыбнулся, сверкнув ослепительно-белыми на черном фоне зубами.
- Вот, прошу любить и жаловать – Кривошеин обернулся к Николаю, - мой добрый приятель, Шарло̀-жестянщик. Он, как видите, весьма умело управляется с этой железной страхолюдиной. А тот, что изображает из себя полководца – это Жан, тоже мой знакомец и большая шишка в здешней политике. Напомни-ка, Жанно̀, - крикнул Кривошеин, обращаясь к пилоту на верхушке «рубки», - как зовется твоя должность? А то я что-то подзабыл за этими заботами!
- Ежели мне мозги не отшибло этой чертовой тряской, - хохотнув, отозвался тот, - то с утра я числился председателем комиссии внешних сношений. Но могу и ошибаться: старина Шарло порой забывает свернуть и проходит прямо сквозь дома, будто бык сквозь живую изгородь! Тут не то, что должность – имя свое позабудешь…
Прапорщик поморщился: его романтическую натуру покоробил обмен легкомысленными репликами. На мостовой еще не высохли пятна крови, оставшиеся после недавнего побоища, еще не остыли разорванные пулями трупы… Николай и сам не вполне еще отошел от потрясения:  впервые ему пришлось стрелять в живых людей, стрелять и убивать. А эти двое шутят, посмеиваются, будто ничего не случилось! 
Видимо, эта буря эмоций отразилась на его физиономии. Кривошеин похлопал прапорщика по плечу и заговорил, на этот раз доверительным тоном:
- Ну-ну, коллега, не судите строго! Вокруг который месяц кровь, пальба, резня и прочие мерзости - только весельем и спасаешься, иначе прямая дорога в дом скорби! Да и тех, говорят, не осталось – пациенты, вишь, испугались пальбы и разбежались...
Николая передернуло. Мысль о бегающих по улицам сумасшедших почему-то показалась ему страшнее артиллерийского обстрела.
- Вы, вот что, - продолжал Кривошеин. – Пока время есть - отыщите свою мамзель, а то, как бы с ней чего не приключилось в эдакой суматохе. Как сыщете – возвращайтесь, а я пока перекинусь парой слов с Жанно̀.
Николь нашлась сразу – в той же подворотне, где они расстались несколько минут назад. Вокруг нее столпились раненые: девушка разрывала на полосы исподнюю солдатскую рубаху и ловко бинтовала раны. Увидев Николая, она обрадовалась:
- О, Николя̀, вот и вы! А я уж испугалась, что «маршьёр» сослепу вас растоптал! Вот ведь, железяка неуклюжая!
И улыбнулась так ослепительно, что Николай понял, что готов забыть и о версальцах, и об обстрелах и даже о шагоходе. Лишь на краю сознания мелькнула мысль: ни сама Николь, ни другие защитники баррикады ничуть не удивлены появлением шагохода! Впрочем, чему тут удивляться: если верить Кривошеину, их тут два, успели привыкнуть…
Девушка, тем временем, перевязала последнего из раненых, невысокого чернявого коммуниста в гусарской куртке и старомодной фуражной шапке времен еще Первой Империи.
- Меня все-таки отсылают! – со вздохом сообщила она Николаю. – Много раненых, надо их убрать подальше от стрельбы. Но ничего, вот отвезу – и сразу обратно, на баррикаду. Пока здесь «маршьёр», они не сунутся!
Без долгих разговоров Николай схватил ее за руку и увлек за собой. Кривошеин уже ждал:
- Сколько можно копаться? Сейчас в тыл отправляются повозки с ранеными, и мы с ними. Жанно̀ – он кивнул на пилота, по-прежнему сидящего на макушке «маршьёра», - передал, что мне срочно надо прибыть к профессору, а в чем дело – не говорит, негодяй эдакий! А я, как видите, - и он с досадой стукнул о мостовую винтовкой, заменявшей костыль, -  шагу сам ступить не могу!  Вы, вот что: помогите мне забраться в пролетку, сажайте барышню, и отправляемся!
И жестом оборвал прапорщика, уже открывшего рот, чтобы засыпать его вопросами: «Что за профессор такой, что требует к себе, да еще и срочно? С чего Николаю отправляться вместе с ним? Что, вообще происходит?»
Вместо этого он послушно подставил плечо и вместе с Николь кое-как дотащил Кривошеина до экипажей, дожидавшихся в конце квартала. Некогда нарядные, коляски были обшарпаны и исцарапаны - видимо, их конфисковали для нужд санитарной службы. Усадив спутников вместе с другими ранеными (рессоры коляски скрипнули, лошадь обернулась и посмотрела на седоков с упреком), Николай не вытерпел:
- Если позволите, Алексей Дементьич, вопрос…
- Вот что, друг мой, давайте-ка без официо̀за! Мы с вами, почитай, ровесники, из одной альма ма̀тер - так что будем уж на «ты», как заведено между московскими студентами. Да и в бою вместе побывали, а это, знаете ли, обязывает!
Пока они выясняли вопросы этикета, коляска тронулась и затарахтела по мостовой. Прапорщик трусил рядом, держась за дверцу. Ранец он забросил под ноги Николь; кобура «Парбеллума хлопала по бедру, и прапорщик на бегу придерживал ее рукой. Поспевать за экипажем было нелегко, но он все же исхитрился задать вопрос:
- Вот вы… ты, Алексей сказал, что тот пилот, Жанно  - председатель комитета внешних сношений? Но это ведь считай, министерская должность – зачем он тогда управляет «маршьёром»? Нету, что ли, политических дел?
- Какая теперь политика! – отмахнулся Кривошеин. – Сейчас вся политика – на баррикадах, все руководство Коммуны взялось за оружие! А Жанно̀ к тому же… - он понизил голос, явно не желая, чтобы его услышали посторонние - …Жанно̀ состоит у профессора в доверенных помощниках. И раз уж он говорит «срочно», стало быть, надо торопиться...
Николаю до смерти хотелось спросить, о каком профессоре идет речь, и почему быть его помощником  – такая честь? Но вместо этого спросил:
- Этого Жанно как зовут-то, если полностью? А то неудобно к такому важному лицу обращаться совсем уж по-простецки…
- Жанно̀ – славный малый! – ухмыльнулся Кривошеин. – Он и тебе понравится, когда познакомитесь. Я потом расскажу, какой мы до войны на Монмартре проворот закатили…
- И все равно, - Николай упрямо мотнул головой. – неловко как-то. Ты скажи, а там видно будет. Если, не секрет, конечно…
- А я разве не говорил? – удивился Кривошеин. – Какой тут секрет - Жан-Франсуа́ Паска́ль Груссе́. Ему двадцать шесть, публицист… эй, осторожнее, так и шею свернуть недолго!
Услыхав имя пилота, Николай выпучил глаза и замер, чего никак не следовало делать на бегу. В результате он споткнулся, отпустил кузов коляски и едва не растянулся на мостовой. Было, с чего прийти в недоумение: приятель Кривошеина, пилот боевого шагохода на поверку оказался Жаном Груссѐ, соавтором Жюля Верна с псевдонимом «Андрэ̀ Лорѝ», тем, кто подкинул мэтру фантастики идею романа «500 миллионов бегу̀мы»! А заодно - автором записок, из-за которых он, прапорщик Ильинский, угодил в эту безумную невозможную передрягу…