ГЛАВА ДЕВЯТАЯ,
посвященная рассуждениям об устройстве мироздания и прочим, не менее любопытным материям.
Облик Саразѐна разительно переменился с тех пор, как прапорщик впервые увидел его на фабричном дворе. Куда делся вчерашний щеголь? Цилиндр и элегантный сюртук исчезли, сорочка испятнана машинным маслом и сажей, рукава закатаны до локтей.
- Ткань…э-э-э… мироздания? Боюсь, я не совсем понял…
- Скоро все узнаете, юноша. А пока, прошу вас подождать несколько минут.
И склонился к циферблатам на боковой панели.
- Придется ненадолго остановить переброску. Катушки перегреваются, а это опасно.
Кривошеин извлек из-под щитка пучок проводов с медными штырьками и принялся втыкать их в отверстия на своей краге. Сейчас он походил на телефонных барышень, соединяющих абонентов на панели коммутатора.
Шкалы на краге засветилась. Кривошеин защелкал рычажками, в ответ апаратьёр издал прерывистый звонок, какофония вспышек и механического движения в его недрах затухла. Погасли и лампы на динамо, в зале сразу стало темнее. Распорядители засуетились, выставляя на улицу кучку беженцев, только что запущенных в ворота.
Саразѐн извлек из жилетного кармашка часы.
– У нас около получаса часа, пока катушки не остынут хотя бы до восьмидесяти пяти градусов по шкале Реомю̀ра .
Алексис, не будете ли вы так любезны, найти мсье Груссѐ? А я пока объясню вашему другу, что здесь происходит.
- Между прочим, вы правы. - обратился он к Николаю, как только Кривошеин ушел. - Слово «апертура» действительно латинского происхождения, и означает «дыра» или «устье». А в терминах оптики - действующее отверстие оптического прибора, определяемое размерами линз. Что до вашего вопроса, то тут следует дать пояснения теоретического характера. Вы ведь изучали физику?
Прапорщик кивнул.
- Что ж, тогда будет намного проще. Как вы, разумеется, знаете, любой предмет обладает четырьмя измерениями. Три из них – длина, ширина, высота, четвертое – продолжительность существования. Раньше ограниченность разума заставляла нас противопоставлять пространственные измерения временнóму, лишь потому, что наше сознание от начала и до конца жизни движется в одном его направлении.
- Это… - неуверенно ответил Николай, - вполне очевидно.
Его терзали смутные сомнения, что все это откуда-то ему знакомо… но вот откуда?
- Великолепно! – обрадовался Саразѐн. – Не так давно выдающиеся умы нашего столетия задались вопросом: неужели этими четырьмя измерениями все и ограничивается? Не может ли существовать и пятое, находящееся под углом к предыдущим четырем, как пространственные длина, ширина и высота находятся под прямыми углами одно к другому? Кое-кто даже пытался создать геометрию Пятого измерения – например, в этом направлении работал ваш соотечественник, математик Лобачевский. К сожалению, он не опубликовал своих трудов по данному вопросу…
Николай механически кивал, словно китайский болванчик. Где же он уже слышал эти объяснения? Уж точно не в учебнике физики…
- Вы, разумеется, знакомы с геометрией, и знаете, что на плоской поверхности, обладающей двумя измерениями, можно сделать чертеж трехмерного тела. Так же и при помощи трехмерных моделей, оперируя категорией Четвертого измерения, можно представить предмет уже в пяти измерениях. Понимаете?
— Кажется, да, — неуверенно пробормотал прапорщик. На самом деле он уже потерял нить рассуждений.
- Рассказ о том, почему я взялся за изучение Пятого измерения рискует оказаться слишком долгим. В свое время вы все узнаете, а пока просто поверьте на слово: в результате этих исследований я создал техническое устройство – вот этот самый апаратьёр, - позволяющее перемещаться не только в трех привычных измерениях!
И тут Николая осенило: это же монолог изобретателя из романа Герберта Уэллса! А значит…
- Профессор, - заговорил он, чувствуя, что в желудке образовался ледяной ком, - вы хотите сказать, что ваша… хм… апертура ведет в прошлое? Или, быть может, в будущее?
Саразѐн покачал головой.
- Увы, мой юный друг, перемещение во времени противоречило бы здравому смыслу, а так же такому фундаментальному философскому понятию, как причинность. Представьте, что некий путешественник отправился в прошлое и убил там кого-то из своих родителей. В этом случае он сам, когда придет срок, не появится на свет – а значит, не отправится в прошлое и не совершит рокового убийства! Так же можно представить себе, что он встретит в прошлом самого себя - и тогда получится, что один и тот же физический объект, - а человеческое тело, безусловно относится к таковым - существует в удвоенном числе, что противоречит закону сохранения материи!
Николай едва сдержал ухмылку. Не говорить же, что он сам - живое доказательство возможности перемещений во времени?
- Признаюсь, я потратил немало времени на усовершенствование апаратьёра так, чтобы он позволял совершать и путешествия во времени.  Последний эксперимент в этом направлении я провел только вчера – но, увы, эта попытка, как, впрочем, и остальные, закончилась провалом.
«А вот и нет! На этот раз профессор добился успеха! Правда, сам он об этом не подозревает…»
- Таким образом, - с воодушевлением продолжал Саразѐн, - хоть я и потерпел неудачу, зато вполне освоил использование пятого измерения. Если вернуться к трехмерным аналогиям, то наше мироздание – это листок бумаги в толстой пачке. Мое открытие позволяет преодолеть зазор между листками и проникнуть на соседний листок-мироздание. Или можно воспользоваться аналогией из области электричества: если представить соседствующие мироздания как медные пластинки в конденсаторе академика Эпѝнуса , то апертура – ни что иное, как пробой слюдяной прокладки. Рискну даже утверждать, что эта аналогия более точна, хотя бы потому, что для генерации апертуры требуется электрический разряд исключительной мощности.
- А вы уверены, что апертура ведет в другое мироздание? – осведомился Николай. Все же, одно – принять подобную идею в качестве отвлеченной теории, и совсем другое – поверить в то, что можно, сделав шаг, оказаться в чужом, не нашем мире. – Ведь и на Земле, хватает мест, куда не ступала нога человека! Быть может, машина отправила вас в какой-нибудь дикий уголок Амазонии, Новой Гвинеи, или, скажем, Бирмы?
- Сперва мы так и подумали, особенно, когда увидели тамошнюю растительность. Но, первая же ночь покончила с этим заблуждением!
- Что верно, то верно! – подтвердил Кривошеин. – Ты бы видел ночной небосвод Солевѝлля! Ничего общего с нашим, что в южном, что в северном полушарии!
Николай не заметил, когда «студент» и Груссѐ успели вернуться – гул механизмов заглушал шаги, да и внимание его целиком было захвачено словами профессора.
- Как вы сказали, «Солевѝлль»? Это название планеты?
- Города, дружище, города! Профессор назвал первое поселение, заложенное вне пределов Земли, в честь утопии, созданной гением Кампанѐллы .
- «Семь обширных поясов, или кругов, называющихся по семи планетам, окружают город, символизируя разумное общественное устройство с изучением законов природы, воплощением которых является движение небесных светил. Аркады и галереи для прогулок, а также внешние стены укреплений и зданий украшены великолепной живописью, всё венчается храмом, воздвигнутым на вершине холма. На алтаре этого храма помещены земной и небесный глобусы, а купол вмещает изображения всех звёзд вплоть до шестой величины, и с внешней стороны увенчан флюгером. – нараспев процитировал Груссѐ.
- О нет, не думайте, что мы просто воспроизвели фантазии великого мечтателя! - поспешил пояснить Саразѐн – В сфере градостроения, мы взяли за основу работы Клода Ледý , а у итальянского мечтателя позаимствовали лишь идею города-государства, в котором упразднены причины неравенства. У нас, как в утопическом Городе Солнца, все жители одновременно и богаты и вместе с тем, бедны, поскольку у них нет собственности. Можно сказать: не они служат вещам, а вещи служат им!
- Кстати, о вещах, - вспомнил Николай.- Шагоходы-«маршьёры» тоже из Солевѝлля?
Саразѐн посмотрел на молодого человека, потом на Кривошеина.
- Может быть, не сейчас, друзья мои? Право же, некогда… Алексис, как там катушки?
Кривошеин изучил положение стрелок.
- Охлаждение идет медленнее, чем мы думали, профессор. Пожалуй, еще есть полчаса.
И заговорил, повинуясь кивку Саразѐна:
- Вы правы, Николя,  «маршьёр» - это самое значительное, после апаратьёра, конечно, достижение науки Солевѝлля. – с пафосом добавил Груссѐ. Его тон напомнил Николаю о маевках, сходках и листовках, которые распространяли студенты-эсдеки. -  Не зря мы надеялись, что общественная мысль, не скованная угнетением и взаимной ненавистью, способна породить невиданный рост науки!
- «Маршьёр», - прололжил Кривошеин, неодобрительно покосившись на француза, - хоть и похож на поставленный на ноги локомобиль, но на самом деле это полумеханическое-полуживотное устройство. Тут нужен некоторый экскурс в мир фауны. – подхватил Саразѐн. Было видно, что ему доставляет огромное удовольствие рассказывать обо всем, что связано с новым миром.
В лесах, окружающих Солевѝлль, обитает множество разных существ. Среди них - хищная и чрезвычайно опасная тварь, вид сухопутного членистоногого, каждая особь которого состоит из двух живых существ. Первая – это огромный четвероногий то ли рак, то ли краб; мы называем его «тетракрабом». Это создание покрыто прочными хитиновыми оболочками, но почти лишено мышц. Все, что оно может самостоятельно – это слабо подергиваться да ползать со скоростью улитки. Зато тетракрабы обладают сильно развитыми органами чувств и пищеварительной системой.
Тетракрабы вылупляются из личинок и остаются практически беспомощными, пока не вырастут до размеров полноценной особи. Когда тетракраб достигает зрелости, один сородичей переносит в особую нишу его панцыря икринку второго существа.
Это создание, нечто вроде полипа-паразита, или, вернее будет сказать, «сожителя», снабженного крошечным мозгом и мышечными отростками, не имеет собственного скелета, системы пищеварения и органов чувств – всего того, что в избытке имеется у тетракраба. Укоренившись в панцыре нового владельца, полип-сожитель начинает расти, и заполняет особые полости в хитине. И когда процесс завершается, на свет появляется новое существо – сильное, быстрое и чрезвычайно ловкое. Дело в том, что мышечные отростки полипа имеют свойство усиливать едва заметное шевеление хитиновых конечностей, превращая их в мощные движения. Кроме того, полип проращивает через панцырь тетракраба нечто вроде трубочек-катетеров, соединяясь напрямую с пищеварительной системой тетракраба. По этим «катетерам» полип получает от своего владельца питательные вещества.
- И эти свойства, - снова заговорил Саразен, - можно использовать при конструировании машин. Для этого личинку полипа размещают так, чтобы мышечные отростки, вырастая, заполняли цилиндры привода конечностей «маршьёра», и снабжают ее питанием в виде особой смеси. Вы, верно, обратили внимание на запах возле шагохода?
- Да уж… - Николай поморщился, вспомнив вонь, исходящую от механизма.
- Через некоторое время полип вырастает - и начинает усиливать движение искусственных конечностей, так же, как его сородичи воздействуют на конечности тетракраба.
- Самым сложным оказалось сохранять равновесие шагохода. – подхватил Кривошеин. - И тут полип снова пришел на помощь: его нервная система играет роль человеческого мозжечка, помогая рефлекторными сокращениями мышц-отростков сохранять равновесие. Так что роль человека-пилота сводится к тому, чтобы через систему рычагов и ремней передавать механизму движения, имитирующие ходьбу и действия рук.
- Весьма остроумно… - пробормотал Николай. – Но я вот чего не понимаю - зачем «маршьёру» паровая машина? Она, как я заметил, питается от котла с нефтяным отоплением?
Он далеко не все понял из лекции по биологии, но тут уж был в своей стихии – устройство паровых механизмов в Техническом училище преподавали на совесть.
- Удивляешься, к чему тут паровик? - усмехнулся Кривошеин. - А без него, брат, никуда. Во-первых, он приводит в движение гидравлические и цепные приводы инструментов, клешней, «Га̀тлинга». Но главное - пар создает напор в трубках, питающих полип. Его мышцы, получая питательную жидкость в виде смеси с горячим паром, действуют гораздо эффективнее. А если еще и «взбодрить» их электроразрядами от динамо, которое, кстати, тоже вращает паровая машина - отдача мощности вырастет многократно. Без этого полип не смог бы двигать шагоход - ведь тот может весить до пятисот пудов!
- Как бы я хотел увидеть эти чудеса своими глазами… - прошептал Николай. Мысль о «Городе Солнца», построенного под чужими звездами, и наполненного поразительными достижениями науки и техники, заворожила его. – Профессор, вы позволите мне последовать за вами?
Саразѐн, Груссѐ и Кривошеин неуверенно переглянулись.
«Неужели откажут? Но почему? Чем он хуже тех людей, что сплошным потоком идут сквозь апертуру?»
- Видишь ли, дружище… - Кривошеин говорил неуверенно, и Николаю показалось, что он старается не встречаться с ним взглядом, мы, конечно, заберем тебя в Солевилль, если будешь настаивать – не версальцам же тебя оставлять, в самом деле… Но, скажу откровенно: у нас на твой счет иные планы.
Саразѐн, тем временем, еще раз проверил показания приборов.
- К сожалению, придется ждать не меньше часа. Катушки остывают слишком медленно - неудивительно, в цехе жара, словно в Сахаре! Надо было снабдить их вентиляторами - но кто ж знал, что апаратьёру придется работать включенным семь часов напролет?
Лицо его было усеяно мелкими капельками пота, и Николай вдруг осознал, что и сам промок насквозь – до сих пор он, увлеченный поразительными откровениями, не обращал на это внимания, и теперь исподнее буквально плавало на теле.
- Да, совсем дышать нечем, - поддержал профессора Груссѐ. – предлагаю пройти в фабричную контору, там хоть окошко можно открыть. Да и разговоры наши не для посторонних ушей.
- Хорошо, но сперва надо кое-что сделать.
Саразѐн провернул спицевое колесо на крышке рядом с приборным щитком, и с усилием потянул. Та со звоном отошла в сторону; под ней обнаружилась панель из непрозрачного стекла. По краю панели шли латунные рычажки, а в центре зияла круглая ниша диметром около двух дюймов, выложенная концентрическими медными кольцами. Николай пригляделся: возле каждого из рычажков в стекло были впаяны греческие литеры. Что-то это напоминало - что-то, виденное совсем недавно, вчера…
Саразѐн извлек из кармана «механическое яйцо» - копию того, что лежало в ранце Николая, - и тот едва не присвистнул от удивления. Ну конечно, как он мог забыть: на «яйце» точно такие же литеры! Только на панели четные буквы: «бета», «дельта», «дзета», «тета» и так далее, до «омеги», а тут - нечетные…
- Это устройство - продолжал объяснения профессор, - ни что иное, как апаратьёр в миниатюре. Оно сконструировано для того, чтобы производить опыты по изучению времени, но может служить и инструментом для регулировки «хрустальных стержней» - это главный узел апаратьёра. Всего стержней шесть; их взаимное расположение определяет то, куда можно будет проникнуть через возникшую апертуру. Кстати, из-за перегрева и последующего остывания стержни могли сместиться, так что придется произвести настройку заново.
И принялся нажимать рычажки и шпеньки в какой-то, лишь ему понятной последовательности. Николай, шевеля губами, повторял вслед за движениями пальцев:
- «Лямбда»… «эпсилон»… «фи»… «»эта»… «ро»… «омикрон»…
- Код состоит их шести символов - по числу «стержней». При нажатии на рычажок, один из них смещается по отношению к другим строго определенным образом. В греческом алфавите двадцать четыре буквы, так что угадать код и соответствующую ему настройку апертуры случайно, или путем перебора практически невозможно!
Закончив вводить код, Профессор надавил на верхушку «яйца». Оно послушно раскрылось, последовала пляска бликов и зеркальных плоскостей; в недрах апаратьёра что-то взвизгнуло, и «яйцо» потухло, сложив створки-лепестки.
- Ну вот, теперь и этот апаратьёр, и тот, что находится на другой стороне, отрегулированы одинаково. А значит, совпадут параметры их апертур, и мы сможем попасть отсюда в Солевѝлль!
Николай кивнул, повторяя про себя последовательность греческих букв. Зачем? Он и сам этого не знал.
- А теперь пойдемте, у нас не так много времени!
Профессор вынул из ниши «механическое яйцо», закрутил крышку, и жестом пригласил прапорщика следовать за собой.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ,
в которой прапорщику Ильинскому предстоит непростой выбор.
Фабричная контора оказалась небольшим, двадцать на десять шагов, помещением, заставленным вдоль стен шкафами для чертежей –раньше здесь сидел инженер, или цеховой мастер. Когда распахнули окошко, сырой воздух хлынул внутрь, принося людям неизъяснимое облегчение.
В одном из шкафов нашлись бульо̀тка , обжаренные кофейные зерна, вазочка с желтым кубинским сахаром и ручная мельница. Николь принесла воды и, выпросив у Кривошеина спички, разожгла спиртовку. Она готова была взяться за что угодно, лишь бы подальше от того, что творилось вокруг: стрельбы, лязгающих механизмов и, самое страшное - лилового омута, в котором без следа пропадают люди и лошади.
Пока девушка возилась с приготовлением кофе, Николай обратил внимание на стопку бумаг, лежащих на краю конторки. Он перебрал их – и вздрогнул, испытав ощущение, к которому вполне подошло бы модное словечко «дежа вю». Это была знакомая уже картинка с «железным дровосеком» - именно ее показывал ему когда-то редактор «Механического мира».
- Простите, мсье Николя̀, я бы хотел забрать эти бумаги – если вы, конечно, не против!
Голос Груссѐ вывел его из оцепенения. Француз приветливо улыбнулся и протянул кружку, до краев полную черной, как смола, ароматной жидкости.
- Вот, держите, мсье… Осторожнее, горячо!
Николай чертыхнулся и едва не уронил кружку – ее содержимое, в самом деле, мало отличалось от кипятка. Груссѐ  собрал листки и присоединил к ним рисунок с «железным дровосеком».
- Это напечатали в Солевѝлле по моей просьбе перед самой войной. – пояснил он. – И эту, и много еще всяких. Я тогда разыскивал по всей Франции талантливых, образованных молодых людей и уговаривал их присоединиться к профессору. А картинки - чтобы знали, что ждет их на той стороне. Кстати, одним из них был Алексѝс - мы познакомились в марте семидесятого, за полгода до войны, а через два месяца я отправил его к профессору.
Николай прикинул – выходило, что Кривошеин провел в Солевилле не меньше года. А ведь уверял, что все это время учился в Патриотической школе! Нет, с этим «студентом» явно нечисто...
За стол уселись вчетвером: он, Кривошеин, Груссѐ; во главе стола - Саразѐн, словно патриарх большой семьи трансваа̀льских буров, восседающий за трапезой вместе со взрослыми сыновьями. Такие картинки лет десять назад во множестве печатали на страницах «Нивы». То есть, будут печатать, конечно...
Николь, как и подобает благовоспитанной девице, присела в сторонке: она ни слова не понимала из разговора мужчин, и, кажется, хотела одного: чтобы ее не прогнали, не разлучили тем, в ком она видела надежду на спасение.
Импровизированное совещание открыл Груссѐ:
- Вы, вероятно, гадаете, почему мы так откровенны с вами – с незнакомым, в сущности, человеком?
Николай пожал плечами. Что тут скаажешь?
- Возможно, не следовало быть столь доверчивыми, но у нас, в сущности, нет другого выхода. Нам необходима ваша помощь!
Кривошеин жадно глотнул кофе, обжегся, и зашипел сквозь зубы. Профессор покосился на него неодобрительно, словно на провинившегося школяра.
- Как вы уже поняли, мы намерены переправить уцелевших коммунистов вместе с семьями в Солевѝлль. Эти несчастные претерпели множество лишений, лишились всего, что имели, потеряли близких - и теперь жаждут попасть в землю обетованную. Но на этом их испытания, увы, не заканчиваются: обитателям Солевѝлля угрожает опасность, и это тем горше, что исходит она от моего бывшего единомышленника. Его имя Э́йбрахам Тэ̀йлор; он североамериканец, из Виргѝнии. Во время недавней гражданской войны он воевал на стороне южан, командовал блиндированным поездом, вооруженным осадными мортирами, сумел отличиться, заслужил чин майора. Мы познакомились пять лет назад, когда, после поражения южан, Тэ̀йлор вынужден был бежать в Европу – на родине его ждал суд и, возможно, петля. Увы, я поверил ему на слово!
- Поверили - в чем именно? – нетерпеливо переспросил прапорщик. Ему скажут, наконец, какой помощи от него ждут?
- Тэ̀йлор уверял, что его преследуют по политическим соображениям. – глухо произнес Груссѐ. – Но когда я, по просьбе профессора, навел справки, выяснилось, что его обвиняли в жестокой расправе с неграми, воевавшими на стороне аболиционистов. К моменту побега на совести Тэ̀йлора было не меньше полутора сотен казненных чернокожих пленников!
- Это, конечно, ужасно… - Николай чувствовал, что закипает на манер давешней бульо̀тки. – Но я не понимаю, чем я могу …
- А тут и понимать нечего! – Кривошеин дохлебал, наконец, кофе и со стуком поставил чашку. – Тэ̀йлор сбежал из Солевѝлля, прихватив с собой чертежи профессора. И, ладно бы, только чертежи! Это, брат, такая сволочь, не поверишь…
- Помните, я говорил о «хрустальных стержнях»? – тихо произнес Саразѐн. – Их изготавливают из особой, крайне редкой субстанции - мы называем ее «слезы асу̀ров», и в свое время вы узнаете, почему. Так вот, Тэ̀йлор, кроме чертежей, похитил весь запас «слез асу̀ров», все, что у нас оставалось!
- Простите, мсье, но все это смахивает на бред сумасшедшего! - не выдержал, наконец, прапорщик. - Нельзя ли с начала – и по порядку? А то, негры, стержни, слезы какие-то, ворюга-американец с мортирами…
С минуту за столом царила тишина. Потом Кривошеин запрокинул голову и расхохотался; ему вторил Груссѐ и, к удивлению Николая, Саразѐн.
- Прости, дружище… - «студент» кое-как справился с приступом смеха, и вытирал глаза извлеченным из рукава платком. -– Мы тут совсем одичали от бессонницы, ну ее к черту! Профессор, давайте, правда, с начала – только, покорнейше вас прошу, покороче!
***
На этот раз Саразѐну потребовалось не более пяти минут – пока он говорил, Николай украдкой поглядывал на свои «воздухоплавательские» часы. Когда профессор умолк, он выдержал паузу и заговорил, стараясь, чтобы в голосе не звучало недоверия:
- Как я понял, проблема заключается в том, что, взорвав апаратьёр, вы потеряете связь с Землей?
- Именно. – согласился профессор. – Не оставлять же его версальцам. Но и забрать с собой тоже нельзя - как только машина отключится, погаснет апертура, и мы…
- Ясно-ясно. – Николай поднял ладони перед собой. – Коза, капуста и волк.
- Задачка для младших классов гимназии. – пояснил сумрачный Кривошеин. За время беседы он несколько раз вставал из-за стола, шел, прихрамывая к окну и прислушивался к канонаде, к которой примешивалась едва слышная ружейная трескотня. – Мужику надо перевезти волка, козу и кочан капусты через реку, а в лодку вмещаются только два…
- В другой раз, Алексей Дементьич, если не возражаешь… - Николай удивился, как легко давался ему панибратский тон – это ему-то, вечно страдающему от застенчивости!
– Я вот что хотел уточнить: если для перемещения требуются два апаратьёра, по одному на каждую сторону – как же вы обошлись в самый первый раз, когда у вас был только один?
Саразѐн сощурился на Николая с некоторым интересом.
- А вы весьма сообразительны, юноша, весьма… Дело в том, что мы использовали две установки для надежности - так-то, открыть аперту̀ру может и одна, если, конечно, исправна. Но увы, Тэ̀йлор не ограничился кражей чертежей и запасов «слез асуров». Этот негодяй испортил солевѝлльский апаратьёр – разбил «хрустальные стержни», без которых тот превратился в бесполезный хлам! И если бы не наши друзья в Париже - на Земле нас бы больше не увидели!
- Когда профессор в течение недели не вышел на связь, я забеспокоился, - пояснил Груссѐ, – и сам запустил машину, хотя он категорически запретил прикасаться к настройкам.
Саразѐн кивнул.
- К счастью, апертура продержалась около полутора часов.  Правда, при этом перегорели индукционные катушки, но дело того стоило: я перебрался в Париж, разобрал механизм и извлек три хрустальных стержня из девяти. Разумеется, мощность упала, но зато удалось починить вторую установку. Результат получился, прямо скажем, неважный: теперь приходится каждый раз включать оба апаратьёра одновременно, навстречу друг другу, но даже тогда, апертуру удается удержать минуты две-три, не больше. Да и катушки греются, почем зря... И все же, связь с Землей восстановить удалось. Но теперь – сами понимаете, что нас ждет!
Николай усмехнулся.
- Еще бы не понять! Вы уйдете к себе, предварительно запалив фитили динамитных шашек. Потом - бах! – вся эта машинерия превращается в железный лом, версальцы остаются с носом, а вы застреваете в Солевѝлле с механическим ублюдком, который только и может, что развлекать вас потешными огнями – и отбиваетесь, как можете, от головорезов Тэйлора. И тут вдруг появляюсь я в роли спасителя, верхом на белом… апаратьёре. Все так, профессор, или я что-то упустил?
На Саразѐна было жалко смотреть – он сгорбился, осунулся, разом постарев лет на десять.
- Ты, брат, того… полегче, что ли? – пробормотал Кривошеин по-русски. – Все верно, кто ж спорит - но зачем вот так, наотмашь? Люди и без того места себе не находят?
- А я, значит, нахожу?– огрызнулся прапорщик. – Думал, отправлюсь в прекрасный новый мир, отдохну от войны, поохочусь вволю на этих ваших… тетракрабов, да? На «маршьёре» прокачусь, свадьбу сыграю, вон как барышня на меня смотрит – чем не жизнь? А тут - здрасьте-приехали! Бери ноги в руки, ступай туда-не знаю куда, найди то–не знаю что, и сооруди из него хреновину, которая на этой вот бумажке накарябана! По-твоему, я вприсядку должен пуститься на радостях?
Его трясло от злости - особенно когда выяснилось, что забирать его в Солевѝлль никто не планирует. Совсем даже наоборот: Саразѐн предложил ему взять копии чертежей, подробное описание апаратьёра и отправляться в Россию. Предполагалось, что по прибытии он организует поиски таинственных «слез асу̀ров» (инструкция и примерный маршрут прилагаются) и, раздобыв оные, немедленно приступит к изготовлению заветного устройства. Груссѐ тоже не остался в стороне: припомнил, что читал где-то о русском ученом, сочинившем трактат о соединении спирта с водой и, заодно, придумавшем способ соотносить химические элементы по атомному весу и свойствам . Так может, этот универсальный гений поможет их юному другу?
И эти люди еще и дают ему советы! Ну, хорошо, из Парижа он как-нибудь выберется – а дальше-то что? Как, скажите на милость, объяснить Саразѐну, что нынешняя Россия знакома ему ненамного лучше Франции? Тот и так уж побагровел, того гляди - сорвется на крик…
Профессор, впрочем, довольно быстро взял себя в руки.
- Мне понятна ваша ирония, мсье. Но и вы нас поймите: нам больше некому довериться! Враги со всех сторон, любой из парижан может оказаться предателем, в том числе и наши люди! Я, конечно далек от того, чтобы подозревать всех поголовно, но - гражданская война, смута, тут ни от чего нельзя зарекаться…
Груссѐ мотнул головой в знак согласия.
- Верно! А русским мы верим, что бы там не твердил этот безумец Домбро̀вский . Ваша страна воевала с этим ничтожеством, Наполеоном Третьим, а Алексѝс, хоть и русский, но один из нас - и ручается, что вы не предадите! 
- К тому же, - добавил Саразѐн, - для поисков «слез асу̀ров» и постройки нового апаратьёра понадобится уйма денег. Вы бы знали, во что обошелся мне первый образец…
- Как, еще и деньги нужны? – опешил прапорщик. – Я, по-вашему, кто, Ро̀тшильд? Да у меня вошь в кармане да блоха на аркане!
- Ты, вот что… - Кривошеин понизил голос. – Не думай, я бы и сам с радостью, только куда мне теперь, клюшкой? – он с отвращением ткнул пальцем в костыль. - Двух шагов ступить не успею - схватят и поставят к стенке! К тому же, случись что с оборудованием, профессор в одиночку не справится. А о деньгах не думай, деньги не твоя забота. Ты, главное, до России доберись! Я дам адреса верных людей – выслушают, помогут…
- На вас вся надежда, мсье  Николя̀! – поддакнул Груссѐ. – Из города я вас вывезу без труда - «маршьёр» на ходу, на нем мы легко пробьемся через заслоны!
- Ты погоди гусарствовать, Жанно̀... – осадил пилота Кривошеин. – Арно̀ с Тьеррѝ тоже, вон, говорили: «легко…», да «без труда…» – и где они теперь?
Несколько минут назад пришло известие: Арно̀, весельчак, любимец и лучший механик Солевѝлля, умер от потери крови. А его напарник, пилот по имени Тьерри, погиб десятью часами раньше, в разбитом шагоходе.
Саразѐн щелкнул крышкой часов.
- Все, молодые люди, время вышло, надо что-то решать. Так вы нам поможете?
Прапорщик поискал глазами Николь – сидит, ни жива, не мертва в дальнем углу. Все слышала и теперь с ужасом ждет его решения…
- О девчонке не беспокойся! – прошелестел на ухо Кривошеин. - Слово чести, позабочусь, чтобы она дождалась тебя в целости и сохранности…
«Надо решаться, надо! – стучало в висках. – стоит еще немного промедлить, и все, пиши пропало. Да, он рассчитывал, что Саразѐн отправит его домой, в 1911-й год, но теперь выясняется, что машина повреждена... А еще Николь – смотрит с отчаянной надеждой, что не бросит, спасет, защитит…»
- Пора прекращать этот декада̀нс! – Кривошеин встал, тяжко опираясь на спинку стула. – Я с ним поговорю, а вы ступайте, пора запускать машину. Еще час-другой, и эти скоты подтянут пушки на прямую наводку и раскатают улицу к бениной маме! И не волнуйтесь вы так, профессор, все сделаем, как надо! Русские мы, в конце концов, или, прости Господи, турки?
***
Конторская дверь затворилась, отсекая фабричные шумы – гул голосов, стук паровика и жужжание индукционных катушек, накапливающих заряд. В углу тихо позвякивало – Николь готовила новую порцию кофе.
Кривошеин покосился на девушку, и Николай подумал, что он и ее выставит вслед за Груссѐ и Саразѐном. Впрочем, это было ни к чему – беседа шла на русском.
- Ну что, Коля, решился, или тебя еще поуговаривать?
Кривошеин сидел перед ним прямой, как ножны кирасирского палаша, не касаясь спинки стула. Николай впервые с момента их знакомства мог рассмотреть его лицо. В уголках рта залегли тревожные складки, веки набрякли усталостью, глаза – глубоко запавшие, умные пронзительные…
Какой студент, в смятении подумал прапорщик, ему не меньше тридцати пяти! Хотя, выглядит молодо, нетрудно и обмануться. Правда, это ни о чем еще не говорит: мало ли в Москве «вечных студентов», годами перепархивающих с факультета на факультет?
- Предупреждаю: будешь кормить байками о Ремесленной школе– разговора не получится.
- А что получится? – поинтересовался Кривошеин. - Нет, правда – что ты намерен делать? Неужели, драпанѐшь в Солевѝлль?
Это словечко – «драпанѐшь» - неприятно резануло Николая. Будто он уже дал  обещание, и теперь искал повод, чтобы уклониться!
- Ну, в конце концов, это твое дело. – смилостивился собеседник. – Только учти, насчет школы – чистая правда. Я действительно проучился там целый год, а потом еще пять месяцев в Техническом училище. Правда, перед этим закончил Владимирское артиллерийское в Киеве.
- Так ты… вы – офицер? Вышли в отставку?
Николай был готов к чему-то подобному – слишком уж решительно вел себя Кривошеин для представителя студенческой братии. И этот прищур глаз – будто в прорезь прицельной рамки…
- Брось выкать, вздор... Что до отставки - нет, я и сейчас на службе, состою при нашем посольстве во Франции. Вернее, состоял, пока не пришлось заняться кое-какими деликатными вопросами.
- Так ты – шпион? Нарочно вошел в доверие к Саразѐну, чтобы выведать его секреты?
- Не шпион, а военный агент! – наставительно изрек Кривошеин. – Иными словами – разведчик. Разведка, если хочешь знать, природный рефлекс любопытства, только на уровне государства. Лиши, скажем, человека этого свойства – что с ним будет? Да ничего хорошего: заляжет на канапе, и будет зарастать плесенью, пока соседи по его амбарам шарят. Так и с государством: если хочешь жить спокойно и в достатке, надо приглядывать, что творится вокруг!
- Но все равно - шпионить? Как- то это… недостойно, что ли?
- А что достойно? – обозлился собеседник. – Получать по харе, как во время Крымской войны? Ты же инженер – не слышал, как англичане ставили в Ва̀рненском порту паровые краны, пока наши ваньки перли грузы на себе с самого Перекопа? Ну, может, не перли и не с Перекопа, но все равно: сейчас мощь державы зависит от развития техники, а в этом Саразѐн обскакал не только нас, но и англичан с прусса̀ками. Я такого насмотрелся в Солевѝлле, в жизни не поверишь! Если переправишь мои бумаги в Россию – можно смело вешать тебе на шею Станисла̀ва, а то и сразу Владимира! Без мечей, конечно, но все равно, заслужил!
Прапорщик изумленно поднял брови. Святой Владимир – это серьезно. Кроме солидной пенсии, даже четвертая степень этого ордена давала право на потомственное дворянство. Неужели сведения, добытые Кривошеиным, так важны?
«Что за вздор, какое дворянство? Он здесь никто и звать никак – без документов, без родни, даже без имени! Не являться же, в самом деле, к деду с бабкой, в село Белоо̀мут, Зара̀йского уезда Ново-Рязанской губернии. То-то будет встреча: «здравствуйте дорогие сродственники, вот и я, ваш природный внук из самого, что ни на есть, грядущего!»
Кривошеин меж тем продолжал:
- Еще до войны до нас доходили слухи о том, что с профессором Саразѐном связана какая-то тайна. И когда Груссѐ вышел на меня и предложил присоединиться к профессору в его новейшем проекте - я не колебался. Но, кто же мог подумать, что речь идет не о путешествии на какой-нибудь секретный остров, а в другой мир! А тут еще война с прусса̀ками, осада… Посольство выехало из Парижа, и когда я вернулся, то не застал никого из коллег.
- Ну а я-то зачем вам сдался? Обратиться, что ли, не к кому?  Да в Париже сейчас кого угодно можно найти, хоть русского, хоть шведа, хоть итальянца. Выбирай – не хочу!
- Так я им и позволил выбирать! – возмутился Кривошеин. – Плохо же ты обо мне думаешь! Чтобы я, русский офицер, доверил важное дело какому-нибудь итальяшке, или, не дай Бог, поля̀чишке? Да ни в жисть!
Он выложил на стол плоский сверток, перетянутый шёлковой ниткой, корочки документов, тощую пачку ассигнаций и тяжело звякнувший кошелек.
- Здесь все, что я смог разузнать о Саразѐне и его изобретениях. Паспорт и прочие документы – на мое имея, придется тебе побыть пока Алексеем Дементьевичем Кривошеиным. Роста мы почти одного, а приметы указанные в паспорте, подойдут обоим. Когда выберешься из Парижа – сразу в Туло̀н или Брест, сядешь на пароход, идущий в Англию. Оттуда – в Швецию и домой! В паспорте листок с петербургскими адресами; по прибытии зайдешь по любому из них, расскажешь все, как есть. И смотри, береги бумаги, им цены нет!
Николай взвесил на ладони кошель с золотом.
- Вижу, ты все уже решил за меня?
- А то, как же! – ухмыльнулся Кривошеин. – Ну ничего, надеюсь, еще свидимся – тогда и посидим, как заведено между русскими людьми, за полушто̀фом! Знаешь, какие в Солевѝлле копченые мокрицы? Под хлебное вино пальчики оближешь, куда там лобстерам…

Отредактировано Ромей (30-11-2018 12:28:33)

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ,
в которой Николай совершает прогулку по Парижу.
- Ну вот, а вы беспокоились! - Кривошеин выпрямился и отряхнул ладони. - Теперь пусть ищут, то-то, будет фейерверк!
Николай с опаской покосился на апаратьёр. Два пуда динамита, и еще по столько же заложено под паровик и динамо! Ясно, почему фабрику не станут восстанавливать: такая прорва взрывчатки камня на камне от нее не оставит.
- Что за каверзу вы подстроили версальцам, друг мой? – осведомился Саразѐн.
- Да какие там каверзы, профессор! – плотоядно осклабился Кривошеин. – я - человек мирный, если меня не злить. Там всего–навсего, простенький кислотный запал, вроде тех, какими балуются наши бомбѝсты: стеклянная трубочка, кое-какие реактивы, немного сахара. Если кто-то, кому не надо, сдвинет ящик, кислота прольется и бац! – негодяй уже на небесах! Ну, или в ином ведомстве, это уж как кому повезет…
- Лучше бы они ничего тут не трогали. – пробурчал Груссѐ . – Мне еще возвращаться, не знаю, успею ли. Вы на три часа часовой механизм поставили?
Саразѐн посмотрел на часы.
- Должны уложиться. Постарайтесь не вступать в бой, высадите нашего друга за позициями версальцев, и сразу назад!
Пилот скептически покачал головой.
- Легко сказать – сразу! В одиночку, без стрелка, улицы забиты войсками…
Но Саразѐн его уже не слушал.
-  Николя̀, сейчас отправляем последнюю партию, за ними – мы с Алексѝсом. Помните, что надо делать?
- Да, конечно. – кивнул прапорщик. Профессор задавал этот вопрос уже в третий раз. – Открутить запорное колесо, вложить «ключ», так, чтобы литеры встали по порядку, надавить. Дождаться, пока погаснет свечение, забрать, закрутить крышку, «ключ» отдать мсье Груссѐ. Все.
- Нет, не все! Вы забыли главное: перед тем как нажимать, надо переключить символы на лимбе!
Николай в досаде хлопнул себя ладонью по лбу.
- Простите, конечно: вернуть все рычажки и шпеньки в исходное положение, нажать!
- Именно так! – Саразѐн наставительно поднял палец. - Иначе вы только повторно введете код!
Николай изо всех сил постарался изобразить глубокое раскаяние.
- Вот, возьмите – профессор подал ему туго набитый докторский саквояж. – Здесь чертежи, описания, подробные технические инструкции. Сверху, в конверте – указания к поискам «слез асуров». Да, и когда будете включать апаратьёр, обязательно введите настроечный код Солевѝлля! Сейчас я вам запишу…
И зашарил по карманам в поисках блокнота.
- Ат-ставить! – гаркнул Кривошеин. – Простите, профессор, вырвалось…. А писать не надо, мало ли в чьи руки попадет ваша бумажка?
И подмигнул Николаю.
- Придется тебе, друг ситный, запомнить. Смотри, не напутай, а то зашвырнет невесть куда…
- Да-да, разумеется, вы правы. - Саразѐн глянул на Николая поверх очков. – Я назову, а вы повторяйте за мной: «ля̀мбда», «эпсило̀н», «фи»…
- …«э̀та», «ро», «омикро̀н»! Помню, профессор, все помню!
- Вот как? Что ж, превосходно. И еще: чертежи крайне сложны, не советую снимать копии. Пользуйтесь оригиналами - одна ошибка может все погубить!
Створки ворот заскрипели. В цех вошли десятка полтора вооруженных коммунистов. Лица черны от усталости и пороховой копоти; один опирается на винтовку, другой – на плечо соседа, третьего волокут на шинели, он мычит и мотает головой. Распорядитель, юноша с неизменным флажком и карабином под мышкой, вытянулся перед профессором:
- Это последние, мсье! Остались трое постовых у ворот, ждут сигнала!
Его слова заглушил близкий разрыв. Николай пригнулся; из узких окошек под потолком, посыпалось битое стекло.
- Недолет, ятѝ их в душу! – по-русски заорал Кривошеин. – Профессор, заводите шарманку, пока нас не накрыли! Стой, а ты куда!?
Николь кинулась на шею возлюбленному, прижалась всем телом. Сквозь слезы она неразборчиво бормотала: «Не пойду... пускай… вместе…»
- Да что ж ты будешь делать! – взвыл в отчаянии Кривошеин. – Беда с этими бабами! Нельзя, милая, никак нельзя – куда тебе, без бумаг, без ничего? Да и в «маршьёре», ятѝ его коромыслом, только два места…
Николай, шепча что-то утешительное, по одному отлеплял от шеи ее тонкие пальчики. Николь сразу обмякла и повисла на нем, сотрясаясь от рыданий. Кривошеин сделал знак; один из коммунистов подхватил девушку на руки и понес к апертуре. Миг – и они исчезли в сияющем ореоле.
Над крышей провыл снаряд, потом еще. Кривошеин мелко перекрестился и стал считать, шевеля губами. На этот раз грохнуло с другой стороны, на задах фабрики.
- В вилку берут, гады. Сейчас подправят прицел, и следующая очередь – наша. Жанно̀, ты там жив?
В проеме возникла фигура Груссѐ в пилотском шлеме. Из-за его спины выскочили постовые – они бежали, закинув винтовки за спины и, по-солдатски подоткнув полы шинелей. Первый с разбегу нырнул в лиловую пленку, за ним последовали остальные.
- Профессор, сколько можно копаться? - закричал Груссѐ. - Версальцы уже в конце улицы, через пять минут будут здесь! Я выведу «маршьёр» из ворот, пугану слегка, чтобы не слишком торопились.  Николя̀, как все уйдут - забирайте «ключ», и бегом, бегом!
Грохнуло так, что Николай едва не полетел с ног. Граната угодила в угол здания, проделав в стене широкий пролом. Цех заволокло пылью и пороховой гарью; сквозь сплошную завесу посверкивали разряды на бубликах индукционных катушек.
- Дождались вместо обоза навоза! – Кривошеин зажал под мышкой костыль, сгреб Саразѐна за шиворот, и легко, как тряпичную куклу, зашвырнул в световой омут. Поморщился - видимо, резкое движение потревожило раздробленную ступню - и обернулся. Прапорщик не мог видеть его лица, только угольно-черный силуэт, позади которого вратами, распахнутыми в преисподнюю, яростно пылала апертура.
- Ну что, брат, пора? Сказал же один мудрый азиат: «дорога в тысячу ли начинается с одного шага». Вот и нам самое время - en avant marche!  Да не кисни ты, живы будем – не помрем!
И, прощально взмахнув рукой, шагнул в провал Пятого Измерения.
***
Груссѐ торопливо затягивал ремни. На лодыжках, под коленями, бедренные, широкий поясной ремень – все!
- Ну что, готовы? Тогда держитесь!
Шагоход качнулся. Мостовая ушла вниз – машина распрямила коленные суставы и вытянулась в полный рост, так, что прапорщик мог теперь заглянуть в окна третьих этажей. За спиной пыхтел паровик, из труб валила жирная нефтяная копоть.
Под днищем залязгало, заскрежетало, и «маршьёр» пришел в движение. Николай заглянул вниз:  Груссѐ, притороченный к рычагам, перебирал ногами, поворачивался в пояснице - его движения передавались суставам огромного механизма. Вот он поднял правую руку, притянутую к суставчатому рычагу, раздался треск, полетели обломки – гигант взмахом клешни снес гребень кирпичной ограды. Николай торопливо сдвинул на глаза очки-консервы, закрепленные на шлеме – его вручил ему Груссѐ вместе к плоской деревянной коробкой с пучком проводов и изогнутым латунным раструбом. Носить его полагалось на как дамскую муфту, на груди.
- Рычаги наведения– перед сиденьем, - проорал пилот, – Педаль спуска под правой ногой. Прицел перископический, видите трубу с кожаной манжетой? Патронные коробки слева, в железном ящике, над ним – служебный лючок. Как закончится обойма в «Га̀тлинге», откроете его и вставите новую в приемный желоб. Это такая рамка сверху казенника, только надо высунуться наружу. Если стволы заклинит - крутаните рукоять ручного привода, справа от затыльника, как у пехотных митральѐз.
- Ясно! – Николай старался перекричать железный скрежет. - Сейчас, только спущусь…
- Нет, оставайтесь пока наверху. Подключитесь к кондуѝту – там есть проводок со штырьком - и командуйте, куда идти. А то у меня обзор прескверный, еще врежемся куда-нибудь! Только не забывайте нажимать рычажок, и говорите прямо в трубку, иначе не услышу!
Услыхав слово, «кондуѝт», Николай на мгновение впал в ступор – при чем тут ненавистная с детства книга, куда в реальном училище заносили записи о проштрафившихся учениках? И лишь потом сообразил, что французское слово «conduit» можно перевести как «труба», «канал», а иногда и как «посредник». Похоже, так здесь называют внутреннюю телефонную линию, с которой следовало соединиться проводком от коробки.
Прапорщик воткнул медный шпенёк в гнездо; в наушниках зашипело, голос Груссѐ стал громче.
- Слышите меня,  Николя̀? Хорошо? Тогда - поехали!
Груссѐ перебрал ногами, «маршьёр», повторяя его движения, сделал шаг, потом другой – и мерно двинулся, раскачиваясь вверх -вниз. Засвистел пар, едко завоняло кислятиной – открылся клапан питательной смеси. Шагоход неудержимо пер вперед, снося дощатые заборы, хлипкие решетки, навесы, сараи. Не желая вступать в перестрелку с версальцами, заполонившими рю де Бельвѝлль и соседние переулки, Груссѐ вел машину напролом через задние дворы. Николая жестоко мо¬тало в проеме люка; он до боли в пальцах вцепился в поручни ограждения, едва успевая командовать: «Направо! Налево! Дерево впереди!» Раздался электрический треск, по коже пробежала волна булавочных уколов –Груссѐ подал электрический разряд в «мускульные цилиндры». «Маршьёр» прянул вперед, выворотил чахлое дерево, с разгона снес угол двухэтажного дома, прорвался сквозь облако пыли и оказался на бульваре Бельвѝлль.
Грянул винтовочный залп. Пуля царапнула Николаю щеку, и он, сбивая костяшки пальцев, полез вниз. Плюхнулся на место стрелка, поймал рычаги наводки, и ткнулся в наглазник. В зеркалах  - пустая перспектива бульвара с ободранными осколками каштанами. Где они, где? Ни души - только мертвая лошадь валяется посередине мостовой, нелепо задрав копыта к серенькому небу.
Пули звонко щелкали по броне – невидимые версальцы бегло обстреливали «маршьёр» из своих «Шасспó». Он зашарил в поисках рычажка, включающего «кондуѝт» (тьфу, даже выговорить противно!), но Груссѐ и сам понял, что надо делать. Заскрипел поясно̀й шарнир, панорама сдвинулась, поплыла влево, и в зеркалах возник полуразваленный парапет, над которым вспухали ватные облачка выстрелов.
«Вот вы где! Ну, сейчас попляшете…»
Перекрестье легло точно на середину мишени. Николай толкнул педаль; из-за брони раздался дробный перестук ожившего «Га̀тлинга». Струя свинца хлестнула по парапету, выбивая фонтанчики кирпичной крошки. Он шевельнул рычагом наводки, перекрестье сместилось, и в рамке прицела возник офицер в длинной шинели и кепи. Он стоял во весь рост, повернувшись спиной к шагоходу, и махал саблей, указывая солдатам на цель. Очередь прочертила по его спине цепочку дыр и швырнула лицом вниз, на мостовую. Стрельба сразу прекратилась; за оградой замелькали синие шинели и ярко-алые шаровары – версальцы разбегались, прижимаясь к стенам домов, крысами ныряли в подворотни.
Дальнейшее слилось для Николая в сплошной калейдоскоп тряски, дребезга, визга рикошетов, и стрельбы, стрельбы, стрельбы. Он менял обоймы, палил, вжимая в пол спусковую педаль, ломал ногти, загоняя патроны в жестяной короб и снова давил, давил, давил на спуск. Груссѐ вел «маршьёр», обходя большие улицы, и прапорщику то и дело приходилось высовываться из верхнего люка - искать выход из очередного тупика в развалинах домов и закупоренных баррикадами переулках. Порой машина переходила на бег, тяжко ухая птичьими ступнями по мостовой – за ней оставались уродливые ямы с вывороченной брусчаткой. Один раз пилот не смог удержать «маршьёр», и тот с лязгом повалился на левый бок, подмяв брошенный фиакр. Николая – он, как назло, не пристегнулся после того, как в очередной раз вылезал на свой наблюдательный пункт - так припечатало о броню, что он долго не мог прийти в себя. Груссѐ, орудуя рукой-клешней, как опорой, поднял шагоход на ноги, но не успел сделать и сотни шагов, как на тесном перекрестке напоролся на изготовленную к бою полевую батарею.
Николай навел перекрестье на расчет крайней пушки и надавил педаль спуска. Ничего. «Га̀тлинг» молчит, только скрежещет приводная цепь в тщетных попытках провернуть связку стволов.
«Заклинило!»
Еще раз. Еще!
Бесполезно.
Опомнившиеся от испуга артиллеристы уже разворачивали пушку.
«Почему медлит Груссѐ? Бросить машину вперед, разметать, растоптать…»
Он распахнул люк и по пояс высунулся наружу. По броне взвизгнули рикошеты – орудийная прислуга палила из карабинов.
«Где приводная ручка? Мать вашу, да где же? Вот она… проклятие, погнута! Конечно, шагоход грохнулся на левый бок, как раз на многострадальную «кофемолку»…
Черный кружок жерла уставился на Николая, и он заворожено следил, как наводчик, присев за казенником, крутит винт вертикальной наводки.
«Вот, сейчас…»
Бронированная рубка качнулась вперед и слегка наклонилась. Из-за «плеча» «маршьёра» со скрипом выдвинулась трубка с решетчатой насадкой; к ней вел бронированный шланг, и на его кончике светился острый огонек газовой горелки. Наводчик-версалец отскочил от орудия, вскинул руку и Николай зажмурился, ожидая удара…
Труба с ревом извергла струю пылающей нефти, ударившей прямо в орудие. Огненные брызги окатили солдат, превратив их в вопящие, катающиеся по земле комки пламени. «Маршьёр» довернул торс и два жгучих плевка превратили батарею в огненный ад. Машина попятилась, и еще новая струя горящей жидкости расплескалась о фасад дома с вывеской галантерейной лавки. Николай спиной вперед нырнул в люк, и в этот момент прогрохотал взрыв – это огонь добрался до зарядных ящиков.
Взрывная волна едва не повалила шагоход, но пилот каким-то немыслимым образом удержал равновесие, осадив машину назад. Прапорщик припал к наглазникам – перед ними была сплошная стена огня. Груссѐ молчал, не было слышно даже треска в наушниках. На ощупь он отыскал провод, воткнул соединительное гнездо «кондуита».
- …дожидаешься, разрази тебя гром? Лезь наверх, осмотрись, пока мы тут не поджарились!
Крышка люка пронзительно заскрипела, в рубку ворвался раскаленный воздух. Николай надвинул на глаза очки и осторожно высунул голову наружу, готовый, если что, сразу нырнуть под защиту брони.
Вокруг победно ревело пламя - видимо, взрыв разбросал подожженные пороховые картузы, превратив дома по обе стороны перекрестка, вспыхнули, как солома. Прапорщик беспомощно заозирался, прикрывая руками лицо от неистового жара - и тут стена напротив треснула сверху донизу и, взметнув тучу искр, обрушилась на мостовую, открывая путь к спасению…

Без долгих ожиданий стартует вторая часть

ИСТОРИЯ ВТОРАЯ
Тропа Ханумана

ГЛАВА ПЕРВАЯ
Раджит Сингх принимает посетителя
- Прошу вас подождать здесь, сагиб. Мой господин сейчас будет.
Провожатый имел облик, обычный для слуги индийского вельможи: просторные белые шаровары, рубаха; поверх нее - шерстяная коричневая накидка без рукавов. Наряд дополнял черный тюрбан характерной формы - такие носят мужчины, принадлежащие к народности, именуемой «сикхи». Гость знал, что хозяин дома тоже сикх - доказательством тому была и коллекция холодного оружия на стене кабинета. Мечи-канда, топоры-табары, метательные кольца «чакра»,  сабли, кинжалы, маленькие, украшенные чеканкой  стальные щиты -  традиционный  арсенал боевого искусства «гатка», высоко почитаемого этим воинственным народом.
Слуга пододвинул стул с прямой спинкой - несомненно, изделие европейских мебельщиков - отошел к двери и замер возле нее, сложив руки на груди. Его глаза, черные, выпуклые, словно маслины,  ни на миг не отрывались от визитера.
Обстановка кабинета являла собой причудливую смесь европейского стиля и изделий индийских ремесленников. Полки викторианского книжного шкафа заполняли тома Британской Энциклопедии; рядом, на каминной полке, в ряд выстроились бронзовые и нефритовые статуэтки, изображающие индийских  богов и фигурка сидящего Будды, искусно выточенная из слоновой кости. Гостя это озадачило: сикхи практикуют единобожие, их религия не одобряет идолопоклонства.
- Не стоит удивляться, друг мой - на этой древней земле найдется место любым богам.
Вошедший в кабинет мужчина был одет по-европейски – если, конечно,  не принимать в расчет неизменного сикхскокго тюрбана-дастара и массивных, индийской работы, запонок и галстучной булавки, украшенных кроваво-красными самоцветами размером с ядро лесного ореха. Гость готов был палец дать на отсечение, что под полами сюртука из лучшего кашемира скрывается ритуальный кинжал-кипран, с которым любой сикх не расстается ни на минуту.
Хозяин дома - а это, несомненно, был он, - хлопнул в ладоши. Еще один слуга, точная копия того, что стоял у дверей, поставил на низкий, инкрустированный перламутром, столик серебряный поднос с двумя крошечными чашками и изящной бульоткой. Встроенная в нее спиртовка горела веселым голубым огоньком; из носика поднималась струйка пахучего пара.
Гость удивленно покачал головой: он явно не ожидал встретить в Сринагаре, самом сердце провинции Кашмир, примера изысканной европейской сервировки.
- В это время дня я пью кофе. Но если предпочитаете чай или иной напиток…
Визитер сделал знак отрицания и потянулся к прибору. За спиной у него  тут же возник слуга, и принялся разливать по чашкам ароматный напиток.
- Я завел в доме континентальные   порядки, - пояснил хозяин кабинета.  – Если хочешь поспевать за прогрессом – надо следовать ему во всем, включая и устройство быта.
По-английски он говорил безупречно.
- Итак, вы просили о встрече. – в голосе не было вопроса, лишь утверждение. – Я вас внимательно слушаю.
Гость откашлялся.
- Как вы знаете из письма, я прибыл по поручению законно признанного наследника бегумы Гокооль. Вот копии документов, оформленных лондонской  адвокатской фирмой "Биллоус, Грин, Шарп и К°".
Сикх пристально посмотрел на гостя.
- Вы не похожи на англичанина. К тому же, то, как вы говорите…
Действительно, визитера можно было принять, скорее, за представителя латинской расы – нос с горбинкой, черные вьющиеся волосы, смуглая кожа жителя юга Европы. А мягкость речи и особая манера выговаривать гласные выдавал в нем выходца из Прованса или Лангедока. 
Впрочем, он и сам подтвердил сомнения хозяина кабинета.
- Вы правы, я  уроженец Франции, хотя и долго жил  в Северной Америке. Отсюда и акцент, который  ввел вас в заблуждение.
- Француз – и представитель лондонского адвокатского дома? Согласитесь, это весьма необычно!
- Я не являюсь служащим этой фирмы. Человек, от чьего имени я имею честь к вам обращаться, не доверяет подданным королевы Виктории. Разумеется, я говорю о ее британских подданных.
Хозяин кабинета, уловив ударение, едва заметно кивнул.  В ответ гость улыбнулся самым уголком рта -  похоже, эти двое поняли друг друга.
- К тому же, дело, ради которого я прибыл, имеет весьма опосредованное отношение к упомянутому наследству. И в связи с этим, я должен задать вопрос: в какой степени родства вы состоите с покойной бегумой Гокооль, и что вам известно о происхождении ее состояния?
Сикх отпил кофе и поставил чашку на поднос. К бумагам он не прикоснулся, что не укрылось от внимания визитера.
-  Это потребует весьма подробного ответа. Вы не будете возражать против экскурса в историю?
Гость всем своим видом изобразил интерес.
- Мой дед, раджа провинции Джамму, умер  в 1822-м году, оставив двух сыновей и дочь. Старший сын стал его наследником и впоследствии принял активное участие в покорении Кашмира. Младшим был мой отец,  Нирвер Сингх. К моменту смерти отца он был в прескверных отношениях с братом, а потому, решил не искушать судьбу -  бежал и  поступил на службу к махарадже Пенджаба, прославленному Раджиту Сикху, создателю государства сикхов. Кстати, я получил имя в честь этого великого человека…
- Что касается дочери, – продолжал владелец кабинета, сделав еще глоток - она тоже покинула Джамму и уехала в Бенгалию. Мой достопочтенный дядюшка, видите ли, сумел испортить отношения со всеми родственниками.... В Бенгалии тетка вышла замуж за местного раджу, прервав связи с родней.
Когда махараджа  умер, отец стал советником его наследника,  Далипа Сингха и погиб при Равалпинди, сражаясь с войсками  Ост-Индской компании. Держава сикхов склонилась перед англичанами, отца объявили преступником - он, якобы, расстреливал пленных британцев, - и под этим предлогом наложили арест на имущество нашей семьи. Меня, четырнадцатилетнего подростка, взял под покровительство махараджа Кашмира  и отправил в Англию, в частную школу, подальше от недоброжелателей.  Там я провел семь лет, а когда  арест отцовского наследства был опротестован  -  вернулся и, как видите, занял положение, подобающее мне по рождению.
Он обвел рукой вокруг себя, словно приглашая оценить роскошь обстановки.
- К тому времени тетка умерла, прожив весьма бурную жизнь. Вскоре после свадьбы она овдовела, но снова вышла замуж – наши обычаи это дозволяют. И эта непутевая тетушка… - сикх тонко усмехнулся, -  известна вам,  как бегума Гокооль. Что до ее состояния, то тут я мало чем могу быть полезен.  Насколько известно, около трети его составляет имущество первого супруга, бенгальского раджи; остальное - кашмирские владения, отошедшие ей после смерти моего дяди. Отношений с  теткой я не поддерживал, довольствуясь слухами и сплетнями - а их, при ее образе жизни, было немало! Говорили, к примеру, что второй ее муж был британским то ли капралом, то ли музыкантом. А это, согласитесь,  не та родня, которой стоит гордиться.

Отредактировано Ромей (02-12-2018 15:00:16)