Первое что увидел очнувшийся Лиховцев, был высокий потолок над его головой. Он, очевидно, был совсем недавно побелен, так что глазу на нем было совершенно не за что зацепиться. Тогда раненый попробовал осмотреться, но голова его сразу же закружилась, и он прикрыл глаза.
Как оказалось, пробуждение его сразу же было замечено и над Алексеем склонилось женское лицо, показавшееся ему смутно знакомым. Однако припомнить где он видел эту барышню прежде, вольноопределяющийся никак не мог.
- Вы очнулись? – голос у девушки оказался ничуть не менее ангельским, нежели внешность.
Лиховцев хотел ответить, но пересохшие губы с языком не слушались его и потому он ограничился кивком. На его счастье, сестра милосердия, сразу же догадалась о его состоянии и сунула ему в рот тонкий носик поильника. О, если бы она предложила ему божественный нектар, вряд ли бы Алексей испытал большее наслаждение, чем от этих нескольких глотков прохладной воды!
Попив, раненый почувствовал себя лучше и смог, наконец, улыбнуться барышне.
- Спасибо, - еле шевеля губами, прошептал он.
- Не за что, - улыбнулся в ответ ангел в форме сестры милосердия.
- Нуте-с, что тут у нас? - появился рядом с ними представительный господин в белом халате поверх мундира.
- Больной пришел в себя, Аристарх Яковлевич.
- Что же, прелестно! Давайте-ка я его посмотрю. Как вы себя чувствуете, молодой человек?
- Хо-хорошо, - тихонько отвечал ему Алексей.
- Голова кружится? Ничего, это пройдет.
Внимательно осмотрев пациента, главный врач госпиталя сделал несколько пометок в своей записной книжке и на карте, прикрепленной к кровати раненого, и решительно направился дальше.
- Сестра Берг, - обернулся он к девушке, - ступайте за мной, мне понадобится ваша помощь.
- Сию секунду, господин доктор.
- Знаете, мадемуазель Гедвига, у меня такое чувство, что вы неравнодушны к раненым из Болховского полка?
- Как и вы, Аристарх Миронович.
- Разве? Впрочем, вы правы, я действительно оказываю им несколько больше внимания, нежели другим пациентам. Но этому есть очень простое и даже несколько банальное объяснение. Дело в том, что старшим врачом в 138 полку, служит мой младший брат - Мирон. Когда он был гимназистом, ваш покорный слуга проверял у него уроки. Когда он стал студентом, спрашивал и весьма строго, прошу заметить, каково он усвоил лекции. Ну, а когда он уже стал врачом, это превратилось в привычку. Умом понимаю, что эта опека совершенно чрезмерна, но ничего не могу с собой поделать.
- И какую оценку вы поставили вашему брату на этот раз?
- О, мадемуазель Гедвига, Мирон Гиршовский давно уже не нуждается в моих оценках!
- Зовите меня просто Гесей, - попросила девушка, - а то когда вы называете меня мадемуазель, мне всегда кажется, что зовете кого-то другого.
- А вот это, голубушка, совершенно исключено. Нет, я понимаю, конечно, что вас именно так и зовут, но ведь эдак и остальные могут догадаться о том, что им совсем не нужно знать.
- Спасибо вам, Аристарх Яковлевич.
- Не за что, моя дорогая.
На другой день в палату к Лиховцеву пробрался Федька Шматов. Он уже почти поправился и готовился к выписке, а пока что как выздоравливающий, помогал в различных хозработах по госпиталю.
- Здравствуйте, барчук, - поприветствовал он сослуживца.
- Федя, ты ли это? – удивился вольнопер.
- Ага, я, - осклабился солдат.
- И крест на груди, - заметил награду Алексей.
- Ну да, я таперича егориевский кавалер,да не просто так, а сам наследник-цесаревич его императорское высочество лично крест вручили!
- Поздравляю.
- Ага, благодарствую на добром слове. А как там у нас в полку, я слыхал, потери большие были?
- Кажется - да, я, как видишь, сам был ранен и всех подробностей не знаю, но многих недосчитались.
- Эх, беда-то какая…
- Ты, верно, хочешь узнать про Будищева?
- Точно так, барчук, хочу. Скажите, делайте милость, как там наш граф?
- Боюсь, мало чем смогу быть тебе полезным. Помню лишь, что когда меня ранили, он был с нами. Гаршин и Штерн меня вытаскивали, а он остался прикрывать наш отход. Больше я ничего не помню…
- Ничего, наш граф и не из таких передряг невредимым выходил! – убежденно заявил Шматов. – Господь бог, не без милости, все ладно будет.
- Ты глянь, на Федьку, - раздался с одной из соседних коек насмешливый голос солдата с перевязанной рукой, - еще вчера щи лаптем хлебал, а как ему крест подвесили, сразу стал с вольноперами, да графьями знаться!
- Так его видать теперь самого в графы произведут, - зло отозвался безногий сосед с другой стороны, лишь недавно начавший вставать, потихоньку опираясь на костыли. – Если произведут, возьмешь меня в дворники?
- Да какой из тебя дворник с одной ногой! – засмеялся первый.
- Это точно, - пригорюнился одноногий, - теперь только на паперть!
- Федя, - страдальчески морщась, попросил Шматова Лиховцев. - Мне, право, совестно просить, но ужасно чешется левая нога. Просто мочи нет, как чешется. Ты не мог бы мне помочь.
- Да что вы, барчук, - в испуге отпрянул тот.
- Ну, пожалуйста, что тебе стоит!
- Ага, сейчас он на свалку побежит, да у кобелей, которые за нее дерутся, отнимет, - злорадно заявил вольноперу сосед, - а потом почешет!
- Федя, что он говорит?
- Так это, барчук, - растерянно промямлил Шматов, - нету у вас ноги! Я думал, вы знаете…

Во всякой армии, даже самой боевой, непременно бывает часть, которая принимает в сражениях весьма мало участия и лишь только обременяет своим присутствием действующие войска. В Рущукском отряде, в числе таковых числилась скорострельная батарея штабс-капитана Мешетича. В самом деле, имея на вооружении новейшие скорострельные орудия Гатлинга-Барановского, она почти не принимала участия в боевых действиях. Генералы, выслужившие свои чины, сражаясь с англо-французами в Крымскую компанию, а также отражая бесчисленные вылазки горцев на Кавказе, откровенно не понимали, что делать с этими новомодными штуками и потому всячески от них открещивались. В любом сражении батарея Мешетича назначалась в резерв, с полным намерением, ни при каких обстоятельствах, ее оттуда не извлекать. За все время компании батарея израсходовала едва ли сотню патронов на ствол, что принимая во внимание ее скорострельность в шестьсот выстрелов в минуту, дает представление о том, что в настоящем деле она так и не побывала.
Хуже всего было то, что и сам Мешетич толком не знал, как можно использовать состоящие под его началом картечницы. При том, что штабс-капитан с отличием окончил Михайловское артиллерийское училище и Николаевскую академию генштаба. Нет, если бы его батареи случилось стоять в укрепленном лагере и отбивать массированные атаки турок, то они, несомненно, могли бы принести большую пользу, но в полевом сражении…. Впрочем, место службы не выбирают и бравый  артиллерист продолжал надеяться что случиться нечто экстраординарное и ему представится таки случай отличиться на этой войне.
Правда, присланный к нему с предписанием подпоручик весьма мало походил на подобный случай. Вообще, Мешетич терпеть не мог такой тип офицера, яркий пример коего представлял из себя Иван Иваныч Линдфорс. Про себя штабс-капитан сразу же определил его как батальонного адъютанта – самый ничтожный вид офицерика, какой только можно себе вообразить. И не при штабе, и не в строю, а так – ни богу свечка, ни черту кочерга. Армейский подпоручик, одетый с дешёвым шиком и развязными манерами, был полной противоположностью холеному гвардейцу и генштабисту Мешетичу.
- Так вы говорите, - недоверчиво переспросил он Линдфорса, ознакомившись с предписанием, - в Болховском полку удачно применили захваченную у турок митральезу?
- Совершенно справедливо, - махнул головой подпоручик.
- И какой же системы она была?
- Кристофа-Монтиньи.
- Вот как? Французам в последнюю компанию они не слишком-то помогли…
- У французов были Реффи, - имел наглость возразить Линфорс. – Калибр больше, стволов меньше.
- А вы, как я вижу, имеете представление, - поджал губу штабс-капитан, сделавши ударение на «представлении».
- Да, я интересуюсь военными новинками, - улыбнулся тот.
- Настолько, что смогли разобраться в ее устройстве?
- Ну, я и мои охотники – люди бывалые и в любом деле можем разобраться.
- Вы командир охотничьей команды? – с невольным уважением в голосе, воскликнул Мешетич.
- Да, а что?
- Нет, ничего-с. Ладно, пойдемте, я представлю вас офицерам батареи.
Пока знакомились офицеры, прибывший с подпоручиком младший унтер-офицер с двумя георгиевскими крестами на груди, присел в тени и, обняв винтовку турецкого образца, преспокойным образом уснул. Подобное поведение сразу же привлекло внимание нижних чинов батареи, во главе со старшим фейерверкером Приходько, что они, пересмеиваясь, сразу же окружили его и принялись между собою обсуждать.
- Гляди, как давит, пехоцкий!
- Силен!
- А ведь кавалер…
- Интересно, за что ему сразу два Георгия дали?
- За то, что в тылу отирался, - спокойным голосом ответил им Дмитрий и сдвинул кепи на затылок.
При этом он как-то незаметно поменял положение тела, но теперь черный зрачок его винтовки смотрел прямо на артиллеристов, отчего они сразу же почувствовали себя неуютно.
- Видать намаялся, братец? – участливо спросил его фейерверкер, обратив внимание на худобу щек и красные воспаленные глаза.
- Было дело, - скупо отвечал Будищев и резко встал.
Конец августа прошел для второго батальона болховцев как в аду. Девять дней им пришлось держать двухверстную позицию у деревни Карагач, не имея возможности смениться. Людей не хватало, так что даже есть солдатам приходилось по очереди, постоянно, будучи готовыми отразить вражеское нападение. Отдаленность этого маленького отряда от других частей,  близость турок, постоянные перестрелки с черкесами. Впоследствии пережившие его солдаты и офицеры батальона вспоминали этот период как самый сложный на войне, когда им приходилось обходиться почти без сна. Так что когда их, наконец, сменили, все находились в состоянии крайнего утомления.
Так что когда его вместе с Линдфорсом отправили в тыл, он сначала даже не понял, зачем это сделали, а лишь пользовался всякой свободной минутой для отдыха, наслаждаясь им. Впрочем, случалось такое не часто.
Положительным моментом постоянного нахождения батареи в тылу был налаженный быт. Кормили солдат исправно, имелась своя баня, так что на следующий день, чисто выбритый и отмытый до скрипа, Будищев чувствовал себя гораздо лучше.
- Ну, вот извольте, скорострельное, 4,2 линейное орудие Гатлинга-Барановского, на облегченном лафете. Вес пятнадцать пудов. Боеприпасы – патроны к винтовке Бердана.
Мешетич взял на себя труд лично ознакомить присланного к нему на батарею подпоручика Линфорса и теперь чувствовал себя профессором перед проштрафившимся студентом. Его правда немного удивило, то что пехотинец позвал с собой унтера, но пока он не заострял на этом внимания.
- Дозвольте, ваше благородие? – спросил Будищев и, не дожидаясь ответа, полез знакомиться с оружием.
Чудо американской техники, усовершенствованное русскими оружейниками выглядело внушительно. Стрельба производилась из вращающегося блока, состоящего из шести стволов, прикрытых кожухом. Для вращения оного требовалось крутить увесистую рукоять, причем в отличие от Монтиньи усилий следовало прилагать гораздо больше. Патроны подавались из специального магазина под весом собственной тяжести. Для наводки по горизонтали и вертикали служили специальные винты, вращая которые можно было менять положение стволов в пространстве.
- Ну что скажешь? – тихонько спросил Линдфорс.
- Классная вещь, ваше благородие. Техника на грани фантастики! Вот только в конструкции гвоздя не хватает…
- Какого еще гвоздя? – изумился подпоручик.
- Забить в голову, тому, кто ее в таком виде придумал!
- Боюсь, это не так просто, - ухмыльнулся офицер, привыкший к словесным эскападам своего подчиненного.
- В общем, так, - поразмыслив, заявил Дмитрий. – Винты нафиг убрать, зарядные ящики с лафета тоже. Колеса, желательно заменить на что-нибудь поменьше. Вот тут приклепать пару рукояток, чтобы наводить можно было. Первый номер – наводчик. Второй – вращает рукоять. Третий патроны в магазин укладывает. Если накрыть наступающую пехоту фланговым огнем, она вся там и останется.
- Не думаю, что нам разрешат вносить подобные изменения в конструкцию, - покачал головой Линдфорс.
- Мое дело предложить, - развел руками Будищев.
- Простите, - с иронией в голосе спросил Мешетич, когда они закончили осмотр, - этот унтер ваш молочный брат?
- Нет, - улыбнулся подпоручик.
- Но тогда, боюсь, что я не совсем понимаю причин этого непозволительного панибратства!