Вернусь к вопросу о братьях Макаренко. Поскольку историю Алеси с Данилкой уже привели регенту как пример успешной борьбы с беспризорностью, то можно ожидать визита будущих звезд педагогики в легендарный 1-й Нарочанский батальон. И тут им могут подкинуть пару идей, к которым в РИ Макаренко пришел со временем.
В частности, что-то в таком духе:
- Что ж, господа, поговорить с ребятами вы можете, только придется чуть-чуть подождать - у них еще не кончились уроки. Но хочу сразу подчеркнуть: я запрещаю вам расспрашивать их о жизни до того, как они попали к нам.
- Но, господин полковник, есть же повеление регента!
- Есть. Можете жаловаться на меня Его императорскому высочеству. Поймите меня правильно, господа. Я не сомневаюсь в вашей порядочности и уверен в том, что вы сохраните эту историю в тайне. Но я не желаю, чтобы ребята, отвечая на ваши вопросы, вспоминали весь этот кошмар и переживали его заново.
К слову о том, что представлял из себя Антон Семенович Макаренко в армии. Вспоминает Виталий Макаренко:
Я лежал еще в госпитале в Кременчуге, когда ко мне из Полтавы приехала Е. Ф. и сказала, что необходимо как можно скорее ехать в Киев, как она выразилась: "Спасать Тосю".
Оказалось, что казарменная обстановке среди мобилизованных мужиков и рабочих подействовала на А. удручающе. Он прямо писал Е. Ф., что такая обстановка для него невыносима, и что он покончит с собой.
Е. Ф. умоляла меня взять у главного врача отпуск и немедленно ехать в Киев. Я уже достаточно поправился и главный врач дал мне недельный отпуск. Мы поехали в Киев.
В Киев мы прибыли около 11 часов утра и прямо с вокзала на извозчике отправились в казармы. Не успели мы войти в большой двор казармы, как увидели нашего А., несущего в двух банках суп и кашу. Но какая не военная фигура: огромные сапоги с брезентовыми голенищами, слишком большая фуражка, закрывавшая ему половину ушей, мятая, не по росту, гимнастерка все это делало его фигуру просто комичной.
Он долго щурился, не веря глазам своим, но когда, наконец, нас узнал, бросил свои котелки прямо в грязь и со слезами бросился к нам на шею.
Но, собственно говоря, что было ужасного в этой казарме? Абсолютно ничего. Казарма и есть казарма, а не институт благородных девиц. Конечно, были вши, махорка, тяжелый воздух, матерщина, но ведь все это на какие-нибудь 2-3 месяца, и нельзя было даже и сравнивать эту казарму с фронтом, с окопами. Я поговорил с его начальниками - ничего ужасного не было. Не было даже никаких строевых занятий, только иногда прогулки с песнями по городу. Остальное время они ничего не делали, спали и портили воздух. Кроме того, через 3-4 недели их должны были распутить по домам. (Впрочем, вся дружина была не вооружена, и А. не только никогда не стрелял, но даже в руках не держал ружья. Ружей не хватало даже в действующей армии).
Я успокоил А. как мог, ротный командир пообещал скорое освобождение, и мы уехали. Но на вокзале я не удержался и спросил А.:
- Слушай, Антон, вот мне всего 21 год, но я уже 4 раза ранен, иногда целыми днями сижу под ураганным огнем противника, иногда днями остаюсь без пищи, потому что подвоз невозможен, у меня 200 человек, за которыми я должен следить, одевать, кормить и, самое главное, которых я должен воодушевлять и вести в атаку - что бы ты делал на моем месте?
А. в упор посмотрел мне в глаза и спокойно ответил:
- Я бы застрелился!
Через месяц он был демобилизован и вернулся в Полтаву.