Здесь вы можете обсудить фантастическую и историческую литературу.
Этот отрывок уже был в прошлой книге, но в печатную версию не вошел. Здесь он для связанности повествования
Говорят, что самой большой драгоценностью в короне герцогов Мекленбурга является город Росток. И с этим трудно не согласиться: богатый торговый город приносил своим владельцам более трети всех их доходов. Хотя его жители много раз пытались добиться для себя статуса вольного имперского города, Никлотичи до сих пор прочно держали в руках все нити управления и не собирались упускать их впредь. И пусть нынешний герцог продолжает пропадать в далекой и дикой Московии, в которой стал царем и даже, по слухам, сменил веру, но его жена — герцогиня Катарина и тетка — герцогиня София, все так же крепко правят своими амтами, включая самый богатый из них — Росток.
Обо всех этих делах любят поговорить за кружкой доброго пива завсегдатаи трактира «У дядюшки Пауля». Правда, самого дядюшки Пауля давно нет в живых, но люди привыкли так называть это заведение, не отвыкать же им... Трактиром теперь владеет почтенная вдова по имени Анна Гротте. Злые языки говорили, что ее покойный муж был капитаном «черных рейтар», а сама она — маркитанткой в их обозе, но так это или нет, никто доподлинно не знал. Знали лишь, что женщина она была хваткая, и денежки у нее водились. Поселившись в Ростоке, фрау Анна выкупила у беспутного сына дядюшки Пауля его заведение и рьяно принялась за ведение хозяйства. Многие поначалу скептически отнеслись к новой хозяйке, но вскоре убедились, что дама она весьма опытная, и хватка у нее железная. В трактире, не в пример прежним временам, всегда было чисто, а пиво всегда свежее. Шантрапу, совсем было облюбовавшую его, вдова быстро отвадила, и теперь у нее нередко останавливались богатые иностранцы, а местные посетители были, как на подбор, весьма почтенные и добропорядочные господа.
— Добрый вечер, господин Мильх, — радушно поприветствовала она очередного посетителя.
— Мое почтение, фрау Анна, — поклонился ей в ответ цеховой мастер, — я слышал, у вас свежее пиво?
— Конечно, свежее, — улыбнулась хозяйка, — ведь вы сами поставляете его мне.
— Это верно, фрау Анна, но отчего-то у вас оно становится особенно вкусным.
— Вы неисправимый льстец, господин Мильх.
— Нисколько, фрау Анна, нисколько. Позволено ли мне будет спросить о здоровье вашей дочери?
— Спасибо, господин Мильх, с малышкой все благополучно.
— Так вы будете в воскресенье в церкви?
— Разумеется. Вы же знаете — я никогда не пропускаю воскресную службу.
Проводив посетителя к столу, и распорядившись, чтобы ему подали кружку прохладного пива с высокой шапкой белоснежной пены, хозяйка обернулась к новому посетителю. Им оказался закутанный в плащ молодой человек довольно приятной наружности, с усталым и запыленным лицом.
— У вас есть комната? — глухим голосом поинтересовался он.
— Да, господин офицер.
— С чего вы взяли, что я офицер?
— А разве я ошиблась?
— Нет, но… впрочем, это не важно.
— На какой срок вам нужна комната?
— Дня на три; возможно, на неделю.
— Прекрасно, пойдемте, я покажу вам ее. У вас есть багаж, господин офицер?
— Да, он в карете, фрау?..
— Гротте, господин офицер. Если комната вам понравится, я прикажу поднять ваши вещи наверх.
— Гротте?
— Именно так, а что?
— Нет, ничего, просто я знал одного Гротте.
— Верно, военного, как и вы?
— Да, он был капитаном мушкетеров.
— Понятно, но мой покойный муж был, как и вы — рейтаром.
— Но, ради всего святого, как вы узнали?
Пока они так беседовали, хозяйка провела молодого человека на второй этаж и отворила дверь в небольшую, но опрятную комнатку.
— Вот извольте, стены здесь толстые, так что другие постояльцы не будут вам мешать. Белье свежее, обедать вы можете в общем зале или, если угодно, вам подадут сюда. Вас устроит?
— Да, более чем.
— Как прикажете к вам обращаться?
— Болеслав фон... просто Болеслав.
— Как прикажете, господин лейтенант. Что-нибудь еще?
— Черт меня подери, такое впечатление, что вы видите меня насквозь!
— Это моя профессия, господин Болеслав, — улыбнулась одними губами Анна и вышла вон.
Молодой человек рывком снял плащ и бросил его на кровать. Потом отстегнул шпагу и вытащил из-за пояса пистолет. Критически осмотрев свой наряд, Болик усмехнулся. «Стоило отдавать дюжину талеров за него, если всякий встречный и поперечный видит во мне рейтара… — подумал он, — впрочем, если ее муж был рейтаром, значит, она маркитантка, а они нашего брата видят насквозь». Снаружи раздался шум, и постоялец едва успел убрать свой пистолет за спину. Распахнулась дверь, и в комнату вошел слуга, с натугой тащивший дорожный сундук. С грохотом поставив его в угол, он поклонился и тут же вышел прочь, уступив место довольно миловидной служанке.
— Кажется, у вашей милости нет слуги? — кокетливо улыбаясь, спросила она. — Не прикажете ли почистить вашу одежду?
— Да, пожалуй, мой камзол и плащ изрядно запылились.
— Тогда дайте их мне, и завтра ваш наряд будет блестеть.
— Хорошо. Скажи, красавица… как тебя зовут?
— Кетхен, господин.
— Скажи мне, Кетхен, давно ли ты здесь служишь?
— С тех самых пор, как фрау Анна купила этот трактир.
— А фрау Анна местная?
— Нет, что вы. Она переехала сюда совсем недавно.
— А откуда?
— Я не знаю, она никогда не говорила об этом. А почему вы спрашиваете?
— Да так просто.
— Вам что-нибудь еще надо?
— Нет, хотя послушай, а не говорила ли твоя хозяйка о Московии?
— О Московии… — задумчиво протянула девушка, — не знаю… вообще, с тех пор как наш добрый герцог стал ее царем, там побывали многие ростокские негоцианты, а московиты стали бывать здесь… но, говоря по совести, я не слышала от фрау Анны ничего по этому поводу.
— Хорошо, ты можешь идти. Я позже приготовлю свою одежду.
— Ну, если вы ничего больше не хотите, — присела служанка в книксене, — то с вашего позволения…
Выйдя от постояльца, Кетхен сморщила недовольную гримасу на своем хорошеньком личике и, пробормотав: «Можете сколько угодно интересоваться фрау Анной, на нее у вас денег все равно не хватит», — побежала вниз.
Оставшись один, молодой человек, не раздеваясь, рухнул на кровать, и какое-то время лежал без движения. В голове его прихотливо вертелись обрывки мыслей, но на душе было пусто. Еще один чужой город на его долгом пути, еще одна холодная постель. Хотя последнее обстоятельство можно было исправить: миловидная служанка поглядывала на него с явной благосклонностью. Вот только зачем? Разве купленная любовь может охладить жар, иссушающий его душу вот уже несколько лет! Да разве вообще существует она, эта проклятая любовь? Когда-то давно сердце его получило тяжелую рану. У него было все, о чем мог мечтать пятый сын небогатого провинциального дворянина. Начав служить у юного принца-изгнанника, он вместе с ним поднимался ступенька за ступенькой по очень крутой лестнице. У принца появился свой отряд — и братья фон Гершовы стали в нем офицерами. Голова его украсилась герцогской короной — и в их карманах зазвенели звонкие монеты. Сюзерен стал мужем шведской принцессы — и к его людям стали приглядываться отцы семейств в чаянии выгодных браков для своих дочерей. Казалось, еще немного — и жизнь удалась! И вот эту весьма многообещающую карьеру он кинул под ноги прекрасной женщине… И что получил взамен? Теперь он изгнанник, лишенный чести и всякого будущего, а его возлюбленная лишь посмеялась над ним. Прошли годы, боль понемногу утихла, и вот он увидел ту, которая лишила его покоя и будущего. Боже, какая бездна разочарования! Как можно было влюбиться в эту пустую, взбалмошную девчонку? Как можно было променять службу у ставшего легендой герцога-странника на… на что, черт возьми, он ее променял? От тягостных рассуждений его отвлек деликатный стук в дверь.
— Войдите, — буркнул он, с неудовольствием уставившись на входящего.
Как оказалось, это снова была Кетхен.
— Хозяйка спрашивает вашу милость, не угодно ли вам принять ванну с дороги?
— Ванну?
— Ну да, ванну. Хотя, наверное, правильнее называть ее бочкой, но она довольно большая, и горячей воды у нас сколько угодно…
— Что же, я не прочь. Пожалуй, я приму ванну, и еще…
— Что угодно вашей милости?
— Принесешь в мою комнату ужин и бутылку рейнского вина.
— Как прикажете; что-нибудь еще?
— Сама приходи…
Утром Болеслав проснулся с тяжелой головой. Кетхен уже убежала, и лишь растерзанная постель свидетельствовала, что страстная ночь с ней не приснилась бравому лейтенанту. Стол был заставлен грязной посудой и несколькими бутылками, оплетенными лозой. К несчастью, ни в одной из них не сохранилось ни капли живительной влаги, и молодой человек беззлобно выругался:
— Вот же чертовка, и в постели даст фору любой маркитантке, и пьет не хуже иного рейтара!
Судя по всему, этим таланты девушки не исчерпывались, потому что, несмотря на такую занятость, привести в порядок его одежду она успела. Одевшись, он спустился вниз и тут же наткнулся на хозяйку.
— Доброе утро, господин Болеслав, — поприветствовала она его, — вы будете завтракать?
— Доброе утро, фрау Анна, пожалуй, я съел бы чего-нибудь.
— Возможно, вы хотите еще вина?
— О, нет… вчерашнего было вполне достаточно!
— Тогда, быть может, пива?
— От пива не откажусь, и яичницу с ветчиной, пожалуйста.
— Как вам будет угодно.
Позавтракав, молодой человек пришел в доброе расположение духа и, поблагодарив за завтрак, направился по своим делам. Прежде ему приходилось бывать в Ростоке, и потому ориентировался он вполне уверенно и без труда нашел нужный ему дом. Собственно, это был не дом, а городской собор, где ему надо было спросить причетника и отдать ему послание. Причетник оказался пожилым человеком с изможденным лицом и внимательными глазами.
— Как давно вы приехали? — спросил он у Болеслава, приняв сверток.
— Вчера.
— Вы не слишком торопились, — заметил причетник, впрочем, без тени осуждения в голосе.
— Полученные мной инструкции совершенно однозначно требовали прийти сюда до обеда, — возразил ему Болик.
— Верно, — скупо улыбнулся тот, — приятно иметь дело с таким пунктуальным молодым человеком. Теперь приходите через три дня, и тоже до начала дневной молитвы. Если ответное послание будет готово, то вам его отдадут.
— А если нет?
— Если наши планы изменятся, вам сообщат, — проигнорировал его вопрос причетник. — Где вы остановились?
— В трактире «У дядюшки Пауля».
— Хорошо, я знаю это место. Ступайте, молодой человек.
Вернувшись в трактир, лейтенант снова застал там толстого господина Мильха, с жалобной улыбкой поглядывающего на фрау Анну и печальным голосом рассказывающего ей какую-то душещипательную историю.
— Вот видите, фрау Анна, до чего меня довела моя доброта, — изливал он душу трактирщице. — Я относился к этому мальчишке, как к собственному сыну, а он так со мной поступил!
— Да что же случилось, господин Мильх? — участливо спросила она его.
— Как, вы не знаете? — удивился он, — наш герцог снова собирает армию!
— Что, простите? — удивленно переспросил Болеслав.
— Ну да, — обернулся пивовар к новому слушателю, — он прислал указ о наборе целого полка пехоты, и теперь все городские бездельники только и толкуют о том, как бы стать под знамена герцога-странника!
— И что в этом дурного, — мило улыбнулась фрау Анна, — бездельники на то и бездельники, чтобы думать о войне и легких денежках, которые на ней можно заработать. Правда, большая часть из них не доживет до той поры, как увидят хотя бы пару гульденов, но так уж устроен этот мир!
— В том-то и дело, милая фрау Анна, — с жаром подхватил толстяк, — бездельники об этом только толкуют, а мой Фриц сбежал и он-то далеко не бездельник!
— Но вы можете обратиться с жалобой в магистрат, и вашего подмастерья вернут вам.
— О чем вы говорите, — печально вздохнул он, — в прошлый приезд герцога у меня тоже сбежал подмастерье, и я так и сделал. Но Иоганн Альбрехт, едва приехав, казнил герцогского казначея, затем взыскал все недоимки по налогам. Потом на него случилось это ужасное покушение… в общем, все очень перепугались, так что никто в магистрате и слушать меня не стал. Хотя надо сказать, он тогда завалил заказами наших портных и оружейников, и они были очень довольны. А то, что у папаши Мильха сбежал подмастерье, не отработав положенный ему срок, так кому это интересно!
— Да уж, вам не позавидуешь, — посочувствовала ему трактирщица.
Что ей ответил пивовар, Болик не дослушал, прямиком направившись в свою комнату. Следующие три дня он провел в тягостном безделье. Поскольку заняться было решительно нечем, то днем он гулял, прислушиваясь к разговорам на улице, или вовсе валялся на кровати. Ночи проходили несколько веселее, поскольку их скрашивала Кетхен, но скоро и она ему приелась. Наконец наступил третий день, и молодой человек направился в собор. Присев на скамью, он внимательно выслушал проповедь до конца, и направился к выходу. Никто не попытался что-либо ему передать, так что оставалось только ждать. Впрочем, тем же вечером к нему постучали.
— Входите, — лениво отозвался он, и из-за двери показалось личико Кетхен.
— Прошу прощения, — прощебетала она, — но какой-то господин спрашивает вашу милость.
— Хорошо, я сейчас иду, — отозвался он и стал накидывать камзол.
— Давайте я вам помогу, — шагнула к нему девушка.
— Не стоит, я сам справлюсь, — сухо отозвался он, застегивая портупею.
— Вы так переменились к своей бедной Кетхен… — надула она губки.
— С чего ты взяла? — возразил Болик.
— Я все вижу, — вздохнула служанка, — в первый день вы назвали меня милой, на второй — красавицей, а теперь только что не отворачиваетесь...
— Тебе показалось, просто я немного устал. Так где, ты говоришь, ждет этот человек?
— Он сказал, что будет ждать вашу милость у конюшни, — отозвалась девушка и проводила постояльца грустным взглядом. Потом вздохнула и, шмыгнув носом, пробормотала: — Все мужчины одинаковы! Этот хоть не скряга…
На улице уже темнело, но человека, пришедшего на встречу, Болеслав заметил сразу. Он был одет как горожанин, а его лицо скрывал капюшон.
— Это вы меня искали? — спросил лейтенант, и вдруг, повинуясь какому-то наитию, положил руку на эфес.
— Я, — коротко отозвался тот и протянул ему довольно увесистую кожаную сумку: — Вы знаете, кому ее передать.
Облегченно выдохнув, Болик взялся за послание и в этот момент незнакомец неожиданно сильно схватил его за руки. Практически одновременно с этим какие-то субъекты, подскочившие из темноты, накинули плащ на голову молодому человеку, прежде чем он попытался вырваться…
Нельзя сказать, чтобы вечера в Шверинском замке проходили скучно, однако и веселого в них было мало. Катарина Шведская считала неприличным устраивать пышные празднества в отсутствие супруга, и не слишком часто приглашала гостей. Те же, кто постоянно проживали при дворе шведской принцессы, уже давно наскучили друг другу, и хотя бы поэтому вызывали мало интереса. Однако после прибытия барона фон Гершова с женой ситуация несколько переменилась. Ближайший сподвижник герцога-странника, казалось, внес свежую струю воздуха в затхлые покои старого замка. Он был молод, красив, и его верная служба была по достоинству вознаграждена сюзереном, так что господина барона вполне можно было назвать человеком богатым. Будь он холост, местные отцы перезрелых дочерей устроили бы на померанца настоящую охоту, но, увы — Кароль был женат. Его супруга Регина Аделаида была дамой многих достоинств и вскоре заняла ведущее место в числе придворных. Шведская принцесса почтила ее своей дружбой и с удовольствием коротала дни в обществе своей новой фаворитки, а по вечерам к ним присоединялся барон и развлекал дам рассказами о своей службе у герцога Иоганна Альбрехта или же о забавных происшествиях, случившихся с ним днем, пока он обучал войска. Вообще, если верить его рассказам, то война была делом исключительно веселым и занимательным. Так что нет ничего удивительного, что самым благодарным слушателем фон Гершова был юный принц Карл Густав.
— Господин барон, а расскажите, как вы взяли Ригу? — спросил он у Кароля, дослушав очередную историю.
— Боюсь, ваше высочество, уже поздно, — дипломатично отвечал тот ему, бросив быстрый взгляд на принцессу Катарину и сидящую рядом с ней жену.
Надо сказать, что дамы не слишком любили эту историю, хотя причины у них для этого были разные. Шведская принцесса в свое время наслушалась подробностей об участии во всем этом нечистой силы, а у Регины Аделаиды были собственные не слишком приятные воспоминания.
— Вы правы, господин барон, Карлу Густаву пора спать, — решительно заявила принцесса не допускающим возражений голосом.
— Но матушка! — все же попробовал возразить ей мальчик… однако протест остался без последствий.
— С вашего позволения, — поклонился ей Кароль, — мы с его высочеством удаляемся.
Принцу ничего не оставалось делать, как тоже поклониться и, поцеловав матери руку, отправиться в свои покои. Но едва они вышли, внимание барона отвлек слуга, что-то прошептавший ему так, чтобы мальчик ничего не слышал.
— Вам нужно идти? — как можно более незаинтересованным голосом спросил Карл Густав у фон Гершова.
— Да, мой принц, но прежде…
— Хорошо, господин барон, вы можете идти, я сам доберусь до спальни.
Померанец немного помялся, но, посмотрев в невинное лицо Карла Густава, решил, что никакой беды не случится и, поклонившись, решительно пошагал за лакеем. Мальчик, в свою очередь, дождался, когда его шаги стихнут, и, разувшись, чтобы не привлекать внимания стуком каблуков, побежал вслед за ним. Быстро добравшись до комнаты, игравшей роль кордегардии, принц приложил ухо к двери и стал жадно слушать разговор за ней.
— Мы доставили этого человека, господин барон, — докладывал кто-то его наставнику сиплым голосом. — Все как вы просили, тихо и благородно!
— Он сопротивлялся?
— Не успел.
— Но он цел?
— Как можно, — оскорбился сиплый, — вы же просили!
— Хорошо.
В приоткрытую щелку было видно, как в скупо освещенную комнату втолкнули связанного человека. Лицо его было закрыто каким-то мешком, руки стянуты за спиной, а с боков его поддерживали двое сопровождающих совершенно разбойничьего вида. Во всяком случае, именно так показалось принцу.
— Развяжите его, — коротко велел фон Гершов.
Сопровождающие переглянулись, однако, не решившись перечить, исполнили приказание.
— А теперь оставьте нас!
— Но, господин барон…
— Исполнять!
Дождавшись, когда люди с разбойничьими лицами выйдут, освобожденный ими пленник медленно стянул с головы мешок и, подняв голову, немного вызывающим голосом сказал:
— А я-то все думал: кого это они называют бароном?
— Ты мог бы носить такой же титул, — не повышая голос, ответил ему Кароль.
— Видимо, не судьба, — грустно усмехнулся Болеслав.
— Человек сам кузнец своей судьбы.
— Ты уже и говоришь, как он…
— Когда-то мы оба так говорили.
— К чему теперь эти воспоминания?
— Ну, с чего-то же надо начать разговор…
— Нам не о чем разговаривать.
— Ошибаешься, брат. Ты можешь мне не верить, но, кажется, Иоганн знал, что я тебя встречу.
— Вот как? Впрочем, я не удивлен, он всегда и все знает наперед. И что же он тебе приказал — отправить меня на виселицу?
— Он просил передать, что прощает тебя.
— Хм, неожиданно. Что-нибудь еще?
— Еще он просил, чтобы я тебе не мстил.
— Наверное, тебе трудно выполнить эту просьбу…
— Как тебе сказать, брат… — вздохнул Кароль, — если бы он не просил, а приказал — я бы, наверное, ослушался…
— По крайней мере, честно. Но зачем тогда меня сюда притащили?
— Ты знаешь, что за послание привез?
— Нет, — покачал головой Болеслав, — меня не посвящали в это.
— А кому оно предназначалось?
— Раз меня схватили — ты, вероятно, знаешь.
— Отвечай!
— Причетнику собора.
— Святая простота! Он, как и ты, всего лишь футляр для послания. Главный получатель — епископ Глюк. Ты помнишь его?
— Немного. Кажется, наш герцог его недолюбливал, причем это у них было взаимно.
— Это точно, и со временем их чувства только укрепились, а теперь подумай: зачем тем, кому ты сейчас служишь, писать лютеранскому епископу?
— Слишком сложный вопрос для лейтенанта рейтар.
— А для приближенного герцога-странника?
— Это было давно!
— Не так уж и давно, Болеслав, подумай хорошенько.
— Ну, не знаю… случается, что и злейшие враги объединяются, когда у них появляется общий противник. А Иоганн Альбрехт, надо отдать ему должное, умеет наживать себе врагов.
— Умеет и друзей.
— Тоже верно, не зря ведь его избрали своим царем московиты. Кстати, как он ими правит? Нет, среди них есть неплохие парни вроде Никиты или Анисима, но ведь они же… дикие!
— Не такие уж и дикие. Но ты не договорил.
— Да что тут толковать, даже среди самых ярых папистов случаются люди, что за пригоршню полновесных дукатов одевают на голову чалму и поют суры из Корана, как будто всю жизнь только этим и занимались. Почему бы таким не быть и среди последователей Лютера?
— Все гораздо сложнее, брат. У нашего герцога есть могущественные враги, но они хотели бы не просто убрать его со своей дороги, но еще и сделать это чужими руками.
— И кто же эти люди?
Услышав вопрос младшего брата, Кароль на мгновение задумался, затем тяжело вздохнул и тихо ответил:
— Если ты спрашиваешь у меня их имена, то я не знаю. Однако, может, ты поможешь мне их узнать?
— Но как?
— Кто дал тебе это письмо?
— Граф Хотек.
— Приближенный короля Фердинада?
— Да, он; я сопровождал его во время посольства к королевичу Владиславу.
— Вы были в Польше?
— Да, братец, мы привезли королевичу деньги для войны с…
— Герцогом Иоганном Альбрехтом?
— Да, с ним, правда, у него, насколько я знаю, теперь какое-то новое имя?
— Именно так, русские зовут его Иван Федорович.
— Русские? Ты хотел сказать — московиты?
— Нет, я все правильно сказал, так себя называет этот народ, а Москва — всего лишь их столица.
— И он теперь тоже… русский?
— Иногда даже больший, чем его подданные. Но ты отвлекся.
— Хорошо, брат; меня, разумеется, не посвящали во все подробности, но было очевидно, что папаша Владислава — король Сигизмунд — спустил все денежки на осаду Риги и на войну с турками. Фердинанд предложил ему субсидию, в обмен на обязательство помочь войсками в случае надобности.
— Какой надобности?
— Точно не знаю, но в Чехии сейчас волнения. Король не жалует реформатов — впрочем, их никто не любит.
— Ты стал католиком?
— Нет, что ты, просто, как по мне, то эти узколобые фанатики ничуть не лучше папистов, даже хуже.
— Ладно, оставим теологию богословам. Так ты говоришь, что король Богемии решил заручиться польской поддержкой?
— Почему нет? На войне случается всякое, к тому же чехи не раз и не два заставляли имперцев умыться кровью, так что небольшая предосторожность не помешает.
— Допустим, что все именно так… — задумчиво пробормотал Кароль, — а затем тебя послали с письмами в Мекленбург, да еще и к Глюку, и не только к нему…
— Вот как?
— Да, братец, тут целое змеиное гнездо, но прежде чем я смогу рассказать тебе подробности, я хочу знать…
— Что именно?
— Могу ли я тебе доверять, как прежде, или ты опять предашь меня и нашего герцога из-за первой же смазливой девчонки, встретившейся на твоем пути!
Болеслав тяжело вздохнул и отвернулся от брата, чтобы тот не смог видеть, как заблестели его глаза.
— Боюсь, что я человек конченый.
— Нет, не говори так!
— Но это же правда… У нас с тобой не было ничего, когда мы нанялись к юному мекленбургскому принцу. Ничего, кроме доброго имени! Но ты преуспел, стал бароном и, как говорят, женился, а я потерял все.
— Знаешь, если бы ты тогда не оступился, наш герцог никогда бы не попал в плен и не бежал оттуда в Москву. Не присоединился бы к ополчению и русские не выбрали бы его своим царем. Иоганн Альбрехт сказал мне перед моим отъездом: «Все что ни делается — все к лучшему». Именно поэтому он простил тебя. А от себя я добавлю, что если бы он не стал русским царем, мы вряд ли попали бы в Ригу и я никогда не встретил бы Регину Аделаиду. А если бы и встретил, то урожденная графиня Буксгевден и не посмотрела бы в мою сторону. Послушай меня, брат, я действительно разбогател, получил титул и счастливо женился. И единственное, что удручало меня, это отсутствие вестей о тебе. Я даже не стал заезжать в Померанию к родителям, чтобы познакомить их со своей женой. Ведь они непременно спросили бы о тебе — и что бы я им ответил?
— Да уж, — удрученно вздохнул Болик, — мы всем обязаны герцогу, а я отплатил ему черной неблагодарностью. Да еще и из-за дрянной девчонки, не стоящей доброго слова. Ты знаешь, я ведь встретил ее при дворе Владислава. Она стала его любовницей. Иоганн Альбрехт говорил мне, что у нее в глазах только его корона, а я, глупец, не поверил ему…
— Ты хочешь вернуться?
— Это невозможно.
— Невозможно спать на потолке!
Услышав эти слова, младший фон Гершов выпучил глаза, а затем звонко рассмеялся:
— Да, помню: потому что одеяло будет падать! Ты снова говоришь, как он.
— Ты хочешь вернуться?
— Больше всего на свете.
— Да будет так! Теперь я смогу сказать тебе: похоже, епископ Глюк, которому предназначалось послание, служит не только шведскому королю.
— Почему ты так решил?
— Потому что он уговаривал короля Кристиана занять Мекленбург своими войсками.
— Что за вздор — как Ольденбурги могут претендовать на эти земли?
— Не такой уж вздор, братец; ты помнишь, как зовут мать датского короля?
— Если честно — нет. Я же не покойный Манфред, который помнил и не такое…
— Ну и напрасно. Так вот, ее зовут вдовствующая королева София… Мекленбург-Гюстровская! Она единственная дочь покойного герцога Ульриха Третьего.
— Подожди, это же… дядя нашего Иоганна Альбрехта!
— И не только его, но и покойных кузенов-герцогов. Так что, как видишь, кое-какие права у короля Кристиана имеются.
— Без согласия императора эти права — ничто!
— И именно это согласие ты и привез.
— Согласие императора?
— Ну, Фердинанд покуда не император, и, думается мне, став им, может и не вспомнить об обязательствах короля Богемии.
— Но ведь есть наш герцог…
— Он стал русским царем и сменил веру!
— Но у него есть сын…
— Которого вполне можно объявить незаконнорожденным из-за долгой разлуки Иоганна Альбрехта и Катарины, а можно, кстати, и самого Иоганна Альбрехта…
— Шведский король никогда не допустит этого…
— И сцепится с королем датским, вследствие чего ни у того, ни у другого не будет возможности сунуть нос в имперские дела!
— Какое коварство…
— Обычная политика.
— Я смотрю, ты поднаторел в подобных делах! Кстати, как ты меня нашел?
— Тебя узнал капрал Михель Раубе, приглядывавший за Глюком и его прихвостнями. Ты помнишь его?
— Нет.
— А вот Иоганн помнит всех своих солдат, особенно тех, с кем начинал. И даже разрешил ему отправиться вместе со мной в герцогство, чтобы найти себе жену. Поэтому Михель внимателен и предан своему господину…
Юный Карл Густав сильно устал, слушая разговор братьев. Он далеко не все понял из услышанного, но память у него была крепкой, и самое главное он запомнил. Покинув наблюдательный пост, он быстро добежал до своей комнаты, и, скинув курточку и кюлоты*, юркнул под одеяло. Нянька, обязанная следить за ним и сестрой, давно спала, так что его отсутствие осталось незамеченным.
----------------------------
#Кюлоты. – Короткие штаны.
Что бы ни случалось накануне, каждое утро Карла Густава начиналось одинаково. Подъем, умывание, краткая молитва, легкий завтрак и занятия с учителями. Единственное изменение заключалось в том, что теперь он занимался вместе со своим приятелем Петером. Барону фон Гершову удалось убедить принцессу Катарину в том, что ее сыну необходим слуга его возраста. Так что теперь тот учился, играл и проказничал в компании принца на законном основании. Впрочем, времени на проказы у них становилось все меньше. Новый воспитатель полагал праздность худшим из грехов и потому день мальчиков был заполнен до предела. Семь свободных искусств сменяло фехтование, после изучения Закона Божьего наступало время танцев, а за грамматикой и риторикой по пятам следовали гимнастика и плавание. Отдельной статьей шло обучение военному делу. Для мушкетов и кавалерийских пистолетов молодые люди были еще слишком субтильны, но процесс зарядки усвоили гораздо тверже, чем «Отче наш». Для рейтарской выездки также было рановато, однако уверенно держаться в седле их научили.
Все это привело к тому, что Карл Густав так и не успел рассказать своему приятелю о том, что видел минувшим вечером, а затем его позвали на обед. Если за завтраком мальчишки сидели рядом, наперегонки поглощая данную им пищу, то обед за столом герцогини — это совсем другое дело. Ее высочество обедали в торжественной обстановке, в компании приближенных.
Несмотря на то, что супруги фон Гершов совсем недавно присоединились к двору Катарины, они быстро заняли весьма важные места в придворной иерархии, заставив подвинуться прежних фаворитов. Регина Аделаида стала статс-дамой и обычно сидела по правую руку от принцессы, вызывая этим лютую зависть у прочих придворных. Место Кароля было рядом с женой, с тем, чтобы герцогине было удобно слушать его рассказы, на которые он оказался мастером. Напротив него обычно сидели шведские офицеры во главе с недавно вступившим в командование Густавом Горном.
Принаряженные принц и принцесса сидели на отведенных им местах, терпеливо ожидая, когда подадут приборы и демонстрируя отменную благовоспитанность. Вступать без разрешения в разговоры взрослых им было строжайше запрещено, а потому Карл Густав частенько с тоской думал, что пообедать вместе с Петером в людской было бы куда веселее.
— Как вы находите нашу кухню? — любезно осведомилась Катарина у Регины Аделаиды, как только был утолен первый голод.
— Благодарю вас, ваше высочество, ваш повар — настоящий кудесник. Хотя мы настолько отвыкли от цивилизации, что нас трудно считать ценителями.
— Неужели при дворе моего мужа так плохо готовят?
— Сказать по правде, я не могу сказать ничего о кремлевских поварах, поскольку у меня не было возможности оценить их искусство. Ведь в Москве женщины не допускаются на пиры.
— Это правда? — удивилась шведская принцесса и обернулась к барону.
— Совершеннейшая, ваше высочество, — отвечал фон Гершов с любезной улыбкой. — К сожалению, нравы там царят довольно патриархальные, и это одна из причин, по которой государь желает вашего скорейшего приезда. Он надеется, что вы и ваш блистательный двор станут образцом для подданных.
— Ваш муж — коварный человек, — задумчиво сказала Катарина, обращаясь к баронессе, — что бы он ни сказал, все сводится к необходимости скорейшего переезда в Москву. Причем выглядит это так, как будто он делает комплимент.
— Очевидно, таковы инструкции, полученные им от вашего царственного супруга. Вообще, его величество умеет заставлять людей делать то, что ему необходимо. Единственное, чему я поражаюсь, так это велеречивость моего Кароля. До приезда в Мекленбург я полагала, что он может лишь отдавать приказы солдатам да распоряжения жителям Кукуя. Но, как выяснилось, он умеет быть настоящим придворным.
— Неужели он не проявил этот свой талант, когда ухаживал за вами?
— Увы, нет.
— Вероятно, у него просто не было возможности проявить этот талант. Там ведь был Иоганн Альбрехт, не так ли? Вот уж кого трудно назвать молчуном! Рядом с моим мужем кто угодно покажется косноязычным тугодумом. Иногда мне кажется, что это главная причина, по которой у него так много врагов в Швеции.
— Врагов в Швеции… у вашего мужа? Но мне казалось...
— Что он популярен в Стокгольме? Разве что среди солдат, да еще крестьян. Сейчас только они помнят про его подвиги в Кальмарской войне. Горожане до сих пор не могут забыть бунта, вспыхнувшего в его прошлый приезд. Именно тогда мы расстались. Нас с сыном, спасая, увезла дворцовая стража, а он со своими людьми пробился в порт, пролив по пути реки крови. Аристократы считают его чужаком и выскочкой. Даже враждующие между собой семейства Оксеншерна и Юленшерна сходятся в своей неприязни к моему мужу. Про отношение к нему церкви и говорить нечего, особенно после принятия схизмы. Епископ Глюк, к сожалению, совсем не одинок в своем мнении. Кстати, он прислал записку, в которой утверждает, что его не пускают в замок и вообще всячески притесняют. Это правда?
— Боюсь, что так, ваше высочество, — твердо ответил фон Гершов.
— Надеюсь, у вас есть объяснения подобным поступкам?
— Разумеется. Есть достаточные основания подозревать его преподобие в измене.
— Это неслыханно! — воскликнул молчавший до сих пор Густав Горн. — Как вы смеете обвинять святого отца в подобном преступлении?
— Действительно, — поддержала шведа Катарина, — я не знаю, о каких основаниях идет речь, но уверена, что это какая-то ошибка!
— Если это так, то я готов принести любые извинения и понести любое наказание. Однако, с немалым сожалением, думаю, что подозрения более чем основательны. Впрочем, почему бы вам не пригласить самого господина епископа? Я представлю улики, а у него будет возможность оправдаться.
— Я уверен, что преподобный сделает это с легкостью, — мрачно заявил Горн, яростно сверля глазами померанца.
Густав был младшим братом полковника Эверта Горна, погибшего при осаде Пскова. Собственно говоря, он тоже участвовал в той осаде и был свидетелем трагедии. Безвестному русскому стрелку, не иначе как наущаемому дьяволом, удалось тогда почти невозможное — точно попасть в грудь Эверта на расстоянии около трехсот шагов. Хотя Густав видел это своими глазами, кое-что оставалось неясным. Полковник и только что прибывший герцог Мекленбургский явно ссорились, и если бы не проклятый московит, все могло кончиться требованием сатисфакции. Однако его брат погиб, а зять шведского короля тут же вступил в командование и увел войска от Пскова, оставив Эверта неотмщенным. Кроме того, Иоганн Альбрехт вел какие-то странные разговоры с полковым лекарем О´Конором и даже зачем-то забрал пулю, убившую Горна. Это все выглядело очень странно, особенно принимая во внимание противоестественную дружбу немецкого герцога с московитами.
Однако в ту пору дознаться до истины у Густава не получилось. Сначала сбежал этот скользкий полуирландец-полуфранцуз, затем король отозвал и самого Горна-младшего, чтобы отправить его учиться военному делу в Голландии. Едва тот вернулся, Густав Адольф, пожаловав его чином полковника и камергерским ключом, отправил командовать шведским региментом принцессы Катарины в Мекленбург. Молодой и амбициозный шведский офицер занял блестящее положение при дворе сестры короля, однако с прибытием фон Гершова его звезда закатилась. Разумеется, он продолжал находиться в свите герцогини, но с каждой минутой его влияние уменьшалось, а проклятый померанец становился все более важной персоной.
Что хуже всего, Горн никак не мог взять в толк, отчего это происходит. Вроде бы он во всем превосходил приближенного русского царя, ибо принадлежал к старинному и богатому роду, получил прекрасное образование и выше всяких похвал проявил себя на войне. Но он был всего лишь полковник, а фон Гершов успел стать генералом, ему пожаловали титул и весьма недурное состояние, а самое главное, он был женат на прекраснейшей из женщин, каких только доводилось видеть Густаву Горну. И вдобавок ко всему, если швед мог называть себя учеником Морица Оранского, то померанца осияла слава правой руки непобедимого герцога-странника!
Епископ Глюк появился в замке ближе к вечеру. Ему достало ума вести себя кротко, проявляя поистине апостольское смирение. Любезно поприветствовав герцогиню и ее немногочисленную свиту, он страдальчески взглянул на невозмутимого фон Гершова и, тяжело вздохнув, благословил всех присутствующих.
— Рада видеть вас в добром здравии, преподобный, — отвечала чувствующая себя немного виноватой Катарина.
— И я вас, ваше высочество. К сожалению, в последнее время эта радость стала для меня совсем недоступной.
— Не говорите так, мой друг. Просто мы были немного заняты…
— О, конечно, разве могут сравниться ваши заботы с нуждами скромного пастыря!..
— Ваше преподобие, — прервал его излияния фон Гершов, — прошу простить меня за невольную бестактность, однако возникло дело, совершенно не терпящее отлагательства. Оно касается в первую очередь вас, вашего благочестивого короля, а также моего сюзерена — великого герцога Мекленбургского. Поэтому я со всем почтением прошу вас ответить на некоторые вопросы.
— Вы хотите допросить меня, сын мой? — елейным тоном спросил епископ под ропот присутствующих при допросе шведов.
— Ну что вы, — невозмутимо отвечал померанец, — я лишь смиренно прошу дать мне, ее королевскому высочеству герцогине Катарине, а также и прочим присутствующим здесь господам кое-какие разъяснения.
— Спрашивайте, — кротко заявил Глюк.
— Как давно вы предали короля Густава Адольфа, и его сестру — нашу добрую герцогиню?
— Что?!
— Господа! — возвысил голос фон Гершов, перекрикивая шум, — извольте ознакомиться кое с какими документами, перехваченными моими людьми.
— Какими еще документами?
— Ну, хотя бы с этим письмом… — говоря так, Кароль достал из кожаной сумки документ и зачитал присутствующим отрывок:
«Возлюбленный мой брат Кристиан, мы со всем вниманием изучили Ваши претензии к так называемому великому герцогу Мекленбургскому Иоганну Альбрехту и находим их в высшей степени обоснованными. Если его происхождение действительно так туманно, как вы нам сообщили, то он, разумеется, не может считаться законным правителем Мекленбурга. И хотя покойный герцог Сигизмунд Август и признал его своим сыном, это означает лишь то, что он может претендовать на его земли, а именно города Стрелиц, Раков и Ивенак, и не более того. Что же касается прочих земель и городов герцогства, в особенности Шверина и Гюстрова, то принимая во внимание несомненное участие вышеозначенного Иоганна Альбрехта в убиении их законных властителей, передача ему во владение этих герцогств представляется нам совершеннейшим кощунством…»
— Что это значит? — ледяным голосом спросила Катарина.
— Прошу прощения, ваше высочество, но я совершенно не знаком ни с этими письмами, ни с их содержанием, — хладнокровно отвечал епископ.
— Барон, что это за письмо?
— Ваше высочество, — с поклоном отвечал Кароль, — это письмо короля Богемии Фердинанда к Кристиану Датскому. Вы можете ознакомиться с письмом лично и убедиться в его достоверности.
— Как оно к вам попало?
— Видите ли, ваше высочество, ваш царственный супруг давно подозревал преподобного отца в неблаговидных поступках, и именно поэтому приказал выслать того из подвластных ему земель. Однако, как вам известно, господин епископ не торопился исполнять это повеление и всячески старался уклониться от отъезда. Именно поэтому я был вынужден отдать приказ о слежке за ним.
— Вы осмелились следить за епископом! — не удержался от восклицания Горн.
— Увы, господин полковник, у меня не было иного выхода…
— Продолжайте, господин барон, — прервала их Катарина.
— Во время слежки выяснилось, что господина епископа постоянно навещает причетник собора Хаузе…
— Действительно странно, — осклабился швед, — причетник приходит к епископу!
— После каждого такого визита, — невозмутимо продолжал Кароль, — оный Хаузе неизменно отправлялся в порт и через различных негоциантов отправлял послания.
— И вы полагаете это предательством?
— Терпение, господин Горн, дойдет дело и до предательства. Итак, наблюдение доподлинно установило, что причетник является доверенным лицом господина епископа и помогает ему вести весьма значительную переписку. Разумеется, эта переписка могла иметь вполне невинный характер, однако несколько дней назад в Росток прибыл гонец от короля Фердинанда, передавший причетнику послание, которое я вам только что зачитал.
— Это письмо несомненно изобличает коварство короля Кристиана, — решительно заявила Катарина, — но как оно связано с господином епископом?
— Не далее как вчера, причетник попытался отправить обратное послание, и был при этом схвачен.
— Обратное послание?
— Именно так; впрочем, извольте: «Мой дорогой друг, я с огромным удовлетворением получил присланный вами документ. Рад сообщить вам, что наше предприятие развивается по намеченному плану, несмотря на некоторые досадные препятствия. Так, ко двору прибыл доверенный человек узурпатора с инструкциями от него. Как нам удалось выяснить, он должен сформировать кампанию наемников и, используя ее как охрану, увезти герцогиню и наследника в Москву. К сожалению, у меня нет возможности помешать этому плану и более того, я вынужден оставить их двор. Впрочем, полагаю, мое дальнейшее присутствие не является необходимым, поскольку присланный вами документ сможет убедить даже самого последнего маловера».
— Интересное письмо, — задумался Горн, — однако оно не подписано и не указывает на господина епископа напрямую.
— Я совершенно ничего не знаю и об этом письме, — снова подал голос Глюк, — это наверняка какие-то интриги!
— Соблаговолите взглянуть еще и сюда.
— Что это? — удивленно спросил швед, разглядывая поданный ему листок бумаги. — Какие-то каракули…
— Это урок его высочества Карла Густава, — охотно пояснил фон Гершов, — однако обратите внимание не на то, что начертал наш принц, почерк которого, увы, действительно далек от совершенства, а вот на эту строчку.
— Не понимаю, к чему вы клоните?
— Сравните почерк в письме и в этой строчке. Вам не кажется, что сходство очевидно?
— Да, пожалуй…
— Дайте-ка посмотреть, — протянула руку Катарина и, получив листок, внимательно его изучила, — да, я помню. Вы, ваше преподобие, тогда пеняли принцу на отсутствие успехов в каллиграфии и укоряли в невнимательности на уроках Закона Божьего. Это ваш почерк, не так ли?
— Ваше высочество, — закричал Глюк, — это заговор! Я ни в чем не виноват! Дайте мне оправдаться!
— Замолчите, негодяй, — вспыхнула шведская принцесса, — у вас еще будет возможность оправдываться перед королевским судом! И я очень надеюсь, что он обойдется с вашим преосвященством без всякого снисхождения. Увести его!
Подоспевшие стражники тут же заломили голосящему епископу руки и потащили прочь. Пошедшая пятнами Катарина, проводив его преосвященство злобным взглядом, решительно двинулась по направлению к своим покоям. Остановившись у дверей, она обернулась к фон Гершову и Горну и заявила срывающимся голосом:
— Епископа держать под арестом, никаких прогулок и свиданий! Вы, Гершов, должны приготовить к отправке необходимые документы, и не забудьте сделать копии. Вы, Горн, отвечаете за доставку негодяя, — в голове принцессы прорезался сарказм, — в Швецию. У вас ведь есть корабль? Распорядитесь, чтобы его немедля подготовили к плаванию. И последнее, господа: надеюсь, у меня нет надобности объяснять вам, что дело это совершенно секретное и не подлежит оглашению?
Оба офицера немедля выразили свое полное согласие поклонами. Когда они подняли головы, герцогиня уже вышла. Швед и померанец обменялись взглядами, далекими от взаимного восхищения, однако так ничего и не сказав друг другу, двинулись в разные стороны. Выходя из зала, Густав Горн выругался про себя и пробормотал: «Что-то здесь не так…».
Вечером того же дня младший фон Гершов вернулся в трактир госпожи Гротте. Фрау Анна, встретив постояльца как ни в чем не бывало, тут же предложила ему ужин.
— Если возможно, подайте его в мою комнату, — попросил он, — надеюсь, она еще за мной?
— Конечно, господин Болеслав, — расплылась в улыбке бывшая маркитантка, — вы ведь заплатили до конца недели!
Молодой человек поднялся к себе в номер и вгляделся в окружающую его обстановку, как будто оказался здесь впервые. За спиной скрипнула дверь, и резко обернувшись, он увидел встревоженное личико Кетхен.
— Прошу прощения у вашей милости, но я так перепугалась после вашего внезапного исчезновения…
— Ну что ты, милая, нет никакого повода для беспокойства!
— Вы снова назвали меня милой?
— Разумеется, я очень соскучился по тебе.
— Зачем вы смеетесь над бедной Кетхен?
— Разве я улыбаюсь?
— Нет, но мне от этого еще страшнее.
— Тебе не надо меня бояться.
— Как прикажете, господин Болеслав. Могу я спросить, где вы были?
— Гостил у брата.
— У вашей милости есть брат?
— Есть, и не один. Впрочем, сейчас это не важно. Принеси мне скорее ужин, самого лучшего вина, и сама приходи. В моей жизни произошли важные изменения, так что давай их отпразднуем.
С улыбкой посмотрев, как девушка кинулась выполнять его распоряжения, молодой человек скинул плащ и растянулся на кровати. Кажется, его жизнь наконец-то стала налаживаться; по крайней мере, в ней появился смысл. Конечно, придется послужить, прежде чем Иоганн Альбрехт снова станет относиться к нему с доверием, но оно того стоило. В голове снова зазвучали слова сказанные братом: «У нас с тобой очень тяжелая задача, Болик. Надо вывезти семью нашего герцога в Москву, а это чертовски непростое дело! Однако если мы преуспеем, награда превзойдет самые смелые наши ожидания». Что же, ради такого можно и рискнуть… Правда сначала нужно съездить в ..., но дальними вояжами его не напугать!
)
