Глава VI
Последний день

2. Последний день

    Барановский молчал всю дорогу. Плотно запахнувшись в шубу, сидел он, прикрыв глаза, и думал, думал... О своих пушках, воротившихся из дальнего похода за Дунай, об измятых, расшатанных в тысячеверстном пути снарядах, которые предстояло сегодня испытать. Решается судьба его 2½-дюймовой горной пушки, судьба его завода, судьба его самого.
   Заказ выполнен, но со значительным опозданием. Неустойка почти вдвое превысила вознаграждение.
   Это звучало несуразно, несправедливо. После изнурительных, самоотверженных трудов, после огромных личных затрат, после передачи заказчику всех десяти орудий со станками и трех тысяч патронов к ним оказаться в чудовищном долгу!
   Страшно представить, что будет, если сегодня постигнет неудача.
   Нет, Владимир был уверен в оружии, созданном по его замыслу, убежден, что его унитарные патроны не подведут, хотя и сделаны полукустарным способом.
   Не тревожило и то, что в днищах гильз капсюли старого образца, непредохранительного типа.
   Барановский не думал об опасности...
   В голову лезли неприятные воспоминания, новые и старые, незажившие обиды.
   Деятельный, жизнерадостный, он крайне редко предавался меланхолии. Да и недосуг ему было тосковать: одно дело сменялось другим. Но то ли пустынная дорога на Волково поле, то ли одиночество последних дней: жена с детьми гостила в имении своих родителей, неподалеку от Кексгольма, - мысли Барановского были сумрачными.
   В прошлую среду, ровно неделю назад, отец спешно выехал в Москву. Умирает сестра Владимира - Евгения.
   Господи, почему, для чего так зло устроен мир? Над Владимиром и его отцом всю жизнь нависал черный рок.
   Сколько неудач, сколько издевательского равнодушия выпало на долю изобретателей Барановских! Сколько раз ускользала из рук жар-птица счастья!
   Выстроенные на чужих заводах, на чужие средства, изобретения Владимира принесли богатство и славу чужим.
   Опять вспомнилась грустная история с паровой пожарной машиной. На всероссийской мануфактурной выставке в Петербурге за изобретение Владимира Барановского, "замечательное легкостью хода, быстротою снаряжения и силою действия", награду получил фабрикант-иностранец Вельке.
   Да и с военными изобретениями не лучше. Предугадать ли выводы, которые сегодня сделает "комиссия для испытания 2½-дюймовых горных пушек Барановского"?
   Владимир попытался сосредоточиться на этой мысли, но не смог. Да что с ним творится нынче? Почему он так неотступно ворошит прошлое, будто оглядывается на пройденный путь? Вперед, вперед глядеть надо, в будущее! А какое у него, Владимира Степановича Барановского, будущее? Что он оставит после себя людям? Самое замечательное, что он успел уже создать, - скорострельные пушки, орудия смерти.
   Смерти? Да, смерти. Но только ли смерти? Он припомнил фразу Петра I, глубоко поразившую его еще в юности. Минуло почти пятнадцать лет с тех пор, как он вычитал ее в книге, но помнил слово в слово. Помнил еще и потому, что нередко приводил ее другим.
   "Когда слова не сильны о мире, то сии орудия метанием чугунных мячей неприятелям возвестят, что мир сделать пора".
   Петр сказал так полтора столетия назад. А сколько крови русских людей было пролито за это время! Сколько войн отгорело на российских полях! Вот только в нынешнем веке. Нашествие Буонапарте. Разграбленная Смоленщина, сожженная Москва, усеянное трупами Бородинское поле. Разве без героизма народного, помноженного на орудийные залпы, был бы побежден надменный завоеватель?
   А Севастопольская страда? Смог бы держаться черноморский бастион России без пушек?
   А только-только закончившаяся война с турками?
    Нет, когда слова о мире не могут предотвратить смертельной  беды и неприятель посягает на родную землю, народ берется за оружие, дабы убедить врага, что мир пора сделать.
   Да, орудия служат не смерти одной. Суть в том, в чьих руках они, для завоеваний или для защиты служат, возвещают войну или требуют мира.
   Если бы Владимир Барановский, подобно сказочному волшебнику, обладал даром заглядывать вперед, хотя бы на пятьдесят-семьдесят лет! Он увидел бы свои скорострельные пушки в осажденном Порт-Артуре, услышал бы знакомые звуки частых выстрелов артиллерийских батарей, штурмующих Зимний дворец, узнал бы потомков своих пушек на тесном Перекопском перешейке, под жарким монгольским небом и в финских лесах.
   И даже в Великой Отечественной войне Владимир Барановский отличил бы в грохоте орудий всех калибров, в реве реактивных минометов и задорные голоса орудий своей конструкции, разве что видоизмененных самую малость. Но и в новых, незнакомых ему пушках и гаубицах Барановский тотчас узнал бы свой затвор, свои механизмы, впервые созданные им, Владимиром Барановским.
   Нет, не мог он всего этого увидеть. Он не был волшебником. Ему не суждено было предугадать свое будущее ни на семьдесят, ни на пятьдесят лет. Даже на день вперед, потому что другого дня у него уже не будет.
   Сегодня - его последний день.
   Об этом он тоже не знает.
   У шлагбаума с полосатой военной будкой часового Барановский вылез из саней и дальше пошел пешком, чтобы размяться и согреть застывшие от долгой езды ноги.  Не заходя в штаб, он отправился прямо на огневую позицию.
   Небольшая очищенная от снега и камней площадка обрывалась впереди крутым склоном. Сзади, будто преграждая путь к отступлению, - плотная купа могучих дубов. Стволы и оголенные ветки их, по-зимнему черны, строго торжественны.
   Пушка уже стояла на позиции. Вокруг хлопотала прислуга.
   Завидев Барановского, высокий, богатырского сложения бомбардир Кастеев молодцевато отдал честь, затем почтительно поклонился.
   - Здравствуй, Герасим! - приветливо улыбнулся Владимир, протягивая старому знакомому руку. - Все готово?
   - Так точно, ваше благородие, - окая, ответил бомбардир. - Однако снаряды ужасно как попорчены.
   Вблизи от пушки на узком длинном столе лежало рядышком несколько десятков унитарных патронов. Медные утолщения ведущих поясков снарядов утратили свой первозданный блеск; стальные корпуса снарядов - в темных следах удаленной ржавчины. На многих гильзах вмятины, крепление снарядов в дульце гильзы, свернутой из луженой жести, во многих патронах столь ослабло, что снаряд шатался от легкого прикосновения.
   Один патрон особенно пострадал: снаряд перекошен - тонкая жесть гильзы вдавлена, будто колесом переехали.
   Владимир осмотрел патроны, горестно сказал:
   - Ах, бедняги мои, путешественники.
   Он обвел взглядом канониров, опять заглянул в суровое лицо Кастеева и мысленно укорил себя: "Я буду испытывать свои снаряды, они же -  судьбу свою".
   - Обойдется, Герасим, - подбадривающе улыбнулся Барановский. - Обойдется, брат.
   - На то воля господняя, ваше благородие.
   - И то верно, - мягко согласился Барановский.
   Впереди огневой позиции, за невидимым оврагом, простиралась долина с едва приметной заснеженной речушкой. На близких холмах ярко зеленел густой ельник, вдали, у самого небосклона, залег иссиня-темный лес.
   Свежий северо-западный ветер, столь резкий ночью, ослабел, и мороз почти не ощущался.
   - Отошли холода, а, Герасим? - неожиданно спросил Барановский.
   - Отошли, ваше благородие Владимир Степанович. Пахать скоро. Разок бы за сохой-то еще пройтись.
   Бомбардир подавил вздох.
   - Все еще будет, Герасим. Взгляни, какое чудо вокруг! Все впереди, брат!
   - Спасибо на добром слове, ваше благородие, Владимир Ст... Идут, ваше благородие!
   К огневой позиции приближалась группа офицеров с генералом впереди.
   Генерал от артиллерии Фадеев, сухопарый, с зеленовато-белыми усами и бородкой клинышком, что делало его лицо еще более вытянутым, сняв перчатку, поздоровался с Барановским за руку и спросил высоким голосом:
   - Начнем, пожалуй?
   Вперед выдвинулся тучный полковник Эрн, исполняющий обязанности начальника полигона.
   - Все готово, ваше превосходительство, - доложил он.
   - По местам, - взмахнул перчаткой генерал.
   - По местам! - быстро повторил Эрн, обращаясь к капитану Волтору. Заведующий командой протяжно выкрикнул?
   - По-о местам!
   Солдаты вытянулись у орудия.
   Члены комиссии обступили стол с патронами, с сомнением закачали головами.
   - Без дефектов убрать, - распорядился генерал.
   Исправные патроны унесли.
   - Ну-с, Владимир Степанович, с какого начнем?
   - С какого будет вам угодно. Мне безразлично, ваше превосходительство, - сухо ответил Барановский. Он ясно видел, что ни Фадеев, ни члены особой комиссии и на йоту не верят в успех. Они и не срывали этого.
   - Прекрасно! - тем же высоким голосом сказал генерал. - Тогда, - он, не прикасаясь, указал на крайний патрон с вмятинами на гильзе, - вот с этого и - подряд тридцать. Достаточно, господа?
   - Так точно! - вразнобой согласились члены комиссии. Пожалуй, никто из них не сомневался, что не удастся сделать и пяти выстрелов.
   Поручик Петропавловский раскрыл тоненькую ученическую тетрадь в узкую прямоугольную клетку и записал:
   "1-й - три глубокие вмятины в средней части гильзы, снаряд шатается".
   - Ваше превосходительство, не угодно ли будет отойти на безопасное место? - предложил полковник Эрн.
   - Да-да. Господа, прошу отступить на положенную дистанцию.
   Офицеры охотно повиновались.
   - Владимир Степанович, прошу и вас поберечься.
   - Позвольте мне остаться на месте, ваше превосходительство. Скорее надлежит удалить канониров, я же - главный ответчик.
   - Канонир есть солдат, господин изобретатель. А солдату не должно живота своего беречь. Приступайте.
   Кастеев шепнул Барановскому:
   - Схоронились бы, ваше благородие. Его превосходительство верно сказали. Наше это дело, солдатское.
   - Зарядить! - вместо ответа скомандовал Барановский.
     Патрон с глухим звоном вошел в ствол.
   Канонир Витковский, молодой блондин с печальными глазами, щелкнул затвором. Длинный ребристый поршень вошел в камору. Витковский повернул никелированную рукоять с шаром-противовесом, и поршень сцепился с нарезами гнезда казенника.
   - Готово!
   - Огонь!
   Раздался выстрел. Пушка, окутавшись сизым облаком, слегка подпрыгнула, но сошник, подобно якорю, удержал ее на месте.
   Офицеры поспешили к орудию, тщательно осмотрели его. Все было в порядке.
   В тетради поручика Петропавловского появилась вторая запись:
   "2-й - перекошен снаряд".
   Выстрел.
   Осмотр.
   Выстрел.
   Осмотр.
   Пятнадцать закопченных гильз стынут на закопченном снегу.  Вокруг орудия, под гильзами оттаяло и почернело.
   Лицо Барановского покрылось серым налетом пороховой гари, но глаза сияют. В них и радость, и торжество, и вдохновение.
   "Славные мои, после такого тяжелого путешествия так безотказно  служить! А ведь патроны эти из первых партий, первого образца, сработанные вручную! Какой же надежности ожидать можно от патронов последнего образца, да еще если изготовить их на настоящих заводах!"
   Поручик Петропавловский незаметно пожал руку Барановскому, сказал вполголоса:
   -  Победа за вами.
   Барановский поблагодарил взглядом своего давнишнего доброжелателя.
   И снова гром выстрела, снова тщательный осмотр. Настроение генерала Фадеева изменилось. Это очевидно, хотя генерал еще не убежден  в полном успехе изобретателя, но уже верит в него.
   Все-таки унитарные патроны сильно пострадали, доверять им рискованно. Полковник Эрн не забывает напоминать о необходимости соблюдать осторожность. Перед каждым выстрелом Эрн уводит офицеров и генерала на двадцать пять сажен в тыл.
   ПравИльный Иванов, сосредоточенный и молчаливый солдат, сдвинув лафет на прежнее место, провел ладонью по грязному, потному лицу.
   - Прихорашиваешься, Илюша? - подмигнул Витковский. Он вечно подшучивал над  молчаливым товарищем.
   - Не скоморошничай, Антон, - сурово одернул Витковского Кастеев.
    Кастеев в момент выстрела старался загородить своим могучим телом Барановского. Вот и сейчас с грубоватым почтением он сказал изобретателю:
   - Посторонитесь, ваше благородие.
   - Не беспокойся, Герасим. Видишь - все прекрасно.
   Сердце Барановского ликует. Ему ли опасаться собственного детища! Еще нигде в мире нет ни таких пушек, ни таких боеприпасов: снаряд, заряд, капсюльная втулка, обтюрирующее устройство - гильза. И все эти непременные элементы артиллерийского выстрела собраны воедино, в унитарный патрон. Достаточно резким толчком вогнать его в ствол, закрыть затвор, и орудие готово к стрельбе.
   - Зарядить!
   Мартовское солнце, достигнув вершины, заскользило вниз, на запад. Заслепили косые лучи, тени вытянулись; облака порохового дыма скрыли розовый диск солнца.
   - Может быть, достаточно, ваше превосходительство? - осторожно предложил Петропавловский. - Отстреляно двадцать пять штук.
   Генерал сухо бросил:
   - Я приказал - три десятка.
   Выстрел.
   Осмотр.
   Выстрел.
   Осмотр...
   - Тридцать! - восторженно крикнул Петропавловский. Он трясет обе руки Барановского.
   - Отбой! - высоким голосом объявил генерал Фадеев. И, довольно поглаживая клинышек бороды, наконец улыбнулся.
   - Поздравляю, Владимир Степанович. Отлично. Не ожидал, право, не ожидал.
   Члены комиссии по очереди снизу вверх подписываются под актом испытания. Последним прикладывает руку генерал.
   - Не угодно ли перекусить на дорожку, ваше превосходительство?
   Генерал милостиво кивнул Эрну.
   - Прошу и вас, господа, - обратился Эрн к офицерам.
   Все собрались покинуть позицию. Барановский все еще копался в оставшихся боеприпасах. 
   Владимир Степанович, а вы? - пригласил Эрн. - Достаточно. Конец.
   Барановский подошел к генералу, держа в руках патрон.
   - Позвольте мне попробовать еще вот этот снаряд. Он, кажется мне, пострадал больше всех.
   - Бесполезно, - отмахнулся Фадеев. - И пробовать не стоит. Такой патрон и в ствол не войдет.
   Барановский продолжал настаивать:
   - Любопытно, можно ли еще и таким снарядом произвести выстрел?
   - Если вы уж так хотите, - пожал плечами генерал, - разрешаю.
   Барановский бросился к орудию, вложил в камору патрон и попытался рукой дослать его на место. Снаряд вошел лишь наполовину.
   - Вы были правы, ваше превосходительство, - громко отметил Эрн.
   Барановский, не обращая внимания, потребовал банник.  Витковский осторожно ввел в дуло длинный шест с цилиндрической щеткой на конце, слегка нажал, и в руки Барановского лег изуродованный патрон. Не успел канонир вытянуть назад банник, как снаряд вторично, на этот раз глубже прежнего вошел в ствол. И опять застрял.
   - Банник!
   Генерал,  махнув рукой, пошел прочь. Свита последовала за ним.
   - Оставьте, ваше благородие Владимир Степанович, - просительно сказал Кастеев. - Не стоит хлопотать-то об этом измятом снаряде.
   - Ну, уж теперь в последний раз.
   Барановский могучим толчком засадил снаряд так глубоко, что осталось лишь поджать его поршнем затвора. Барановский ухватился за рукоятку и резко повернул ее.
   Поршень ударил правым срезом по выступающему капсюлю.
   Морозный воздух содрогнулся от взрыва. С деревьев полетел снег. Взвился и оборвался на жуткой ноте вопль.
   Офицеры, обгоняя генерала, побежали назад к орудию.
   В нескольких шагах от лафета навзничь лежал Барановский. Шуба его дымилась. Рядом неподвижно замер на черном снегу бомбардир Герасим Кастеев. Иванов, согнувшись, дрожащими руками протирал глаза. Витковский громко стонал. . Ресницы и светлые волосы его были опалены, лицо сплошь татуировано порошинками.
   Поручик Петропавловский упал на колени перед Барановским.
   - Что с вами?
   Лицо с выжженными глазами было страшно. Что-то кровавое, отдаленно напоминающее губы, зашевелилось, и поручик услышал:
   - Скверно... живот.
   Обугленные пальцы потянулись к груди, но бессильно упали.
   Только часть пороховых газов вытолкнула снаряд вперед из ствола, вся остальная чудовищная сила устремилась вспять. Горящие пороховые призмы пробили меховое пальто, одежду и глубоко вонзились в левую верхнюю часть живота. Там они догорели.
   Генерал перекрестился и, отвернувшись, крикнул срывающимся голосом:
   - Врача!
   - Герасим, - негромко окликнул Барановский, под ним все шире расплывалась яркая дымящаяся лужа.
   Смертельно раненный бомбардир впал в беспамятство. Бедро, живот, грудь Кастеева - все было покрыто многочисленными ранами. Подле правой ноги валялся оторванный поршень затвора.
   - Ваше превосходительство, - позвал Владимир. Генерал наклонился к раненому.
   - Это случайность... При новых капсюлях... подобное не произойдет...
   - Не волнуйтесь, голубчик. Не волнуйтесь.
   Мужество и самообладание Барановского, его верность долгу тронули Фадеева.
   - Не волнуйтесь, - в третий раз сказал генерал. - Потом поговорим.
   - Нет-нет. У меня слишком мало времени... Прошу телеграфировать...
   - Поручик, записывайте.
   Петропавловский, не стыдясь слез, принялся писать в тетрадь адреса родных умирающего: Москва, Новицкому, для Степана Ивановича Барановского;  Царское село, поручикам кирасирского полка братьям Барановским; Кексгольм, с доставкой нарочным в Лавролу - имение Григоркова, жене Паулине Антоновне Барановской.
   Наконец из Волковской богадельни прискакали в крытой повозке врач Соколовский и фельдшер. Раненых перевязали. Барановскому и Кастееву бинты уже ничем не могли помочь.
   Легко раненных канониров Иванова и Витковского оставили на попечение заведующего полигонной командой капитана Волтора.
   Соколовский и Петропавловский увезли Барановского в Петербург, в ближайшую Обуховскую больницу.
   С Кастеевым отправился фельдшер.
   Всю дорогу Владимир говорил почти неумолчно.
   - Это случайность. Нелепица... Снаряд и впрямь был непригоден... Но и такой при новом капсюле... благополучно... сошел бы. Уверяю вас.
   Петропавловский, глотая слезы, молча кивал. Он уже не пытался унять горячечное возбуждение Барановского.
   - Испытание выдержано. Все тридцать ... Акт подписан. Роковой снаряд не следует считать...  Изобретение не должно погибнуть... Виноват я... Я и наказан... Бедняги солдаты, они ни при чем. Кастеев предупреждал меня... Помогите ему!.. Новые капсюли совершенно надежны... Передайте Петру Викторовичу: он обязан... Прошу его продолжить дело. Он в курсе... Горное орудие... Надо объяснить морскому ведомству... Как они могут... Казна не пострадала... Для дела, для России!.. Это жестоко... Что будет с детьми... Сделайте все возможное... Милая Паулина...
   Барановский, казалось, не испытывал боли. Мысли его были обрывочны, но ясны. Незавершенные замыслы, судьба изобретателя, участь жены и детей - и ни слова о своих жутких страданиях.
   Когда миновали мрачные здания Павловского кадетского корпуса и уже свернули на Загородный проспект, меньше версты от Обуховской больницы, Владимир потерял сознание. Уже не было ни мучений, ни света, ни забот. И все, что затем делали с его изувеченным телом, и тревожные голоса, и носилки, и отдельная  больничная комната с низкой железной кроватью - все это происходило в мире, куда уже не было возврата.
   Остался лишь мозг и длинный запальный шнур. Его зажгли где-то на другом конце, огонь с непостижимой скоростью помчался к мозгу. В этот миг сознание вновь неожиданно прояснилось, и Владимир услышал голос Фадеева. Генерал что-то спросил. Что именно - Владимир уже не разобрал, но ответ прозвучал четко и точно:
   Было много военных, рабочих с Выборгской стороны. Низко склонившись к густо    - Скончался.
   Шнур кончился, мозг вспыхнул и взорвался.
   У окна, сгорбившись, трясся поручик Петропавловский.
   Генерал Фадеев перекрестился,  хотел было прощально махнуть рукой врачам, но только горестно кивнул и  пошел к двери. Надо было срочно доложить о чрезвычайном происшествии.

   В субботу, 11 марта 1879 года, в церкви лейб-гвардии Семеновского полка, наискось через дорогу от Обуховской больницы, совершался обряд отпевания Владимира Степановича Барановского, тридцати двух лет от роду.
   Было много военных, рабочих с Выборгской стороны. Низко склонившись к густо присыпанному пудрой открытому, еще такому молодому лицу с высоким умным лбом, замерла в безутешном горе Паулина Антоновна. Девятилетний сын и маленькая дочь, испуганные и притихшие, прижимались к матери. Поддерживаемый с обеих сторон сыновьями-поручиками, беззвучно рыдал старый профессор Степан Иванович Барановский.
   Непоседливый репортер, низенький человек в крылатке,  шепнул своему коллеге:
   - Вот тот старик и есть отец покойного. Что ни говори, а, кроме знаний, в жизни важна и удача.
   Сутулый рабочий с шапкой, зажатой в кулак, тяжело взглянул на репортера, и тот умолк.
   Тело Барановского предали земле в Тиврольском Вознесенском приходе, в Финляндии.
   В понедельник, 13 марта, товарищ генерала фельдцейхмейстера генерал-адъютант Баранцов назначил пострадавшим нижним чинам по десяти рублей каждому. Иванов и Витковский награду получили, а Герасиму Кастееву деньги уже не понадобились.
   Вдове изобретателя Владимира Барановского и его малолетним наследникам морское ведомство предъявило иск на уплату неустойки в тридцать тысяч рублей.
   Акт полигонных испытаний на Волковом поле 7 марта 1879 года утвержден не был, поскольку, по мнению генерала Фадеева, трагический исход их очевидно свидетельствовал о непригодности для артиллерии унитарных патронов, изобретенных Владимиром Барановским.