1926
В январе - свадьба родителей. В эти дни оттепель, лужи. Наутро гости, опохмелившись,  вышли из душной хаты на улицу, чтобы повеселиться на просторе. "Худощекий", брат Танюхи-тёщи, (Петр Матвеевич Рыбин), выходя, одел по ошибке полушубок дяди невесты, свата "сходатого", Селиверста Мироновича Псарева. Начал плясать, падает наземь. Был хорошенько пьян. Полушубок весь мокрый, в грязи. Зрители смеются, а Селиверст – хохочет пуще других.
Потом, узнав свою одежду, разозлился. Хотелось хоть на ком-то сорвать сердце. Тоже изрядно выпивши. Беспричинно ударил по щеке собственную жену Варвару - она тётка жениху. С трудом успокоили буяна. Опасались только, что на обратном пути домой исколотит Варвару Павловну, некому будет заступиться.
Я родился в том году, 14 декабря, в доме деда Дмитрия, на Удеревке. По словам матери, к вечеру того дня. Говорят, что роды были тяжелые. Посылали за опытной "повитухой" полячкой Броней, в Тимирязево. Сын ее, известный в здешнем краю активист Федька Бронин. Броня сказала потом, что мальчик находился слева, что считалось хорошей приметой.
Крестили 19, в Николин день, в Колпне. Воспреемник Егор Михайлович Киреев (1909-1988), крестная мать - Катюха (Екатерина) Киреева, жена другого двоюродного брата моего отца - Петра Григорьевича Киреева. С болью душевной вспоминаю свою страдалицу-мать: как трудно ей было в малознакомой ещё семье, при требовательной свекрови (рис. 1). Хата в одну комнату и чуланчик, четыре мужика  (два из них деверья-юноши), две девочки - сестры мужа, маленькие еще. Восьмеро одномоментно садились за стол. Ели из одной большой чашки. Черпали строго по очереди: по старшинству. Нарушить правила - ни в коем случае! Каждый кусок провожался внимательным взглядом.

1927
Под Рождество родители переехали жить на Хутор-Лимовое, к деду Антону. Они с мачехой остались одинокими. Сами приглашали к себе молодых, переманивали. Но и там оказалось не сладко: гонимым теперь стал мой отец. Танюха-теща - не родная мать. Зятя невзлюбила. Стало понятно: и отсюда придется уезжать. Куда? Похоже, тогда наш отец и решился на раздел имущества со своим родительским семейством. Раздельная запись у меня сохранилась. Датирована  21-м февраля 1927 года. Там и я упомянут аз грешный, в качестве одного из претендентов на долю в наследстве. Отцу нашему с семьей достались: старый овин (из него потом был сооружен амбар на новой усадьбе). Он стоит теперь без крыши. Шкаф, зеркало, кровать, ржи 27 пудов, овса 10 пудов и на 35 рублей - обязательство отработать. Оговорена и доля в общественном земле¬пользовании - в 1/6 того, что приходилось всему семейству на их крестьянский двор. Лошадь двухлетка, дрожки под упряжь. Упомянутый шкаф, застекленный, хранился и переделывался до 2000 года: считали ценностью. Его некогда изготовил по заказу лучший деревенский столяр Никита Логвеич Панов, уехавший потом навсегда по переселению в Сибирь.
Первый проблеск памяти: привезли меня из Хутор-Лимового на побывку к Черновым, к деду Дмитрию, по  патриархальной привычке, чтобы отучить ребенка от материнской груди. Родители пока оставались на Хутор-Лимо¬вом. Бабка Павлиха (Чернова) давала младенцу соску из пережеванного черного хлеба, который сдабривали сахарным песком. Засовывали ее малышу в рот. Годовалому ребенку предлагалось и свиное соленое сало, тонкими лепестками. Роди-тельский сахар хранился в мешочке на полке. Повзрослевшие дяди и тетки в шутку именовали этот запас "казной". То есть, привезли меня как бы со своими харчами. Алексей, брат, как-то при случае заметил, что дед и бабка Черновы тогда проявили исключительную скаредность в отношении молодой семьи. Впрочем, не нам их судить: они были обязаны подумать о четырех других своих малых еще детях.

1928

Всю весну и до конца лета продолжали строиться на новой усадьбе, в 2-х верстах от Удеревки. Поселок предназначался для молодых семей крестьян-отделенцев. Он располагался на  упраздненной барской усадьбе В.А.Каширениновой. Наш отец соорудил скромное строение из подручного материала: глинобитная хата, амбарчик, примитивный погреб-яма, хлев-закутка из самана. Мать уже ожидала второго ребенка. Окон¬чательно на жительство в Калугу (самоназвание поселка, барская усадьба именовалась Луговое) переехали лишь к осени.
Алексей родился 29 августа 1928 года в Колпенской больнице. Увы, бывшее земское здание уже снесено. Осталась лишь его фотография. Вероятно, в тот год меня часто оставляли у бабушки на Удеревке, где имелись две няньки - девочки-тетки. Смутно помню какие-то самодельные игрушки. Соседние мужики любили подтрунивать над двухлетним шустрым мальчиком. Тот плясал им на потеху. Одного из соседей, по прозвищу Аким-пузатый, малыш называл по-своему: "Аким-пуа". Потому как свободно еще не говорил.

1934

Поступил в 1-й класс Удеревской начальной школы. Мне 8 лет. Со мной рядом за партами великовозрастные, лет по 15 - Андрюха Кондратьичев (А.И.Никишин), Тонька Акимова (А.А.Панова). Из них в живых оставался до последнего времени только один - Федор Москалев (Ф.Г.Новиков). Поселился в Тимирязеве.
Первый мой учитель в школе - Андрей Терентьевич Семенов. Предшествующей зимой в нашей хате устроен «икбез». Отцу поручили обучать неграмотных односельчан. У нас в доме появились газеты, тетрадки, карандаши, бумага. Невиданное в то время для меня богатство. Вместе с неграмотными парнями и девками я незаметно учился читать и считать. И первые мои книги тоже оттуда, из ликбеза. "Сто тысяч почему" М.Ильина, "Дом веселых нищих" Г.Белых, "Неточка Незванова" Ф.Достоевского, "Детские и школьные годы Ильича" А.Ульяновой. Незадолго до войны появилось издание «Посмертных записок Пиквикского клуба» Ч.Диккенса. Эту толстенную книгу я читал и перечитывал в годы войны и оккупации.
Привык просматривать отцовские газеты. Помню портреты наркомов. События, связанные с убийством Кирова. Публикации о "врагах народа" и вредителях. Наши с братом сотоварищи по играм: Пашка-дудор (П.А.Ма-тюхин), Ванька Максимов (И.М.Степанов), Митя (Д.А.Панов), Витька Володякин (В.В.Белокопытов). Ещё несколько. В большинстве своем - старше на год-два.
С Пашкой иногда вели "перестрелку" камнями: он из-за сарая, мы от своего амбара. У него - сложилась трудная судьба: долго загибался в армии, обосновался в Карелии, где нестарым еще умер на сплаве в городе Кемь. Ванька пропал в годы войны бесследно. Кто-то убил. Отчаянный был. У Дмитрия Панова (Мити) жизнь обычная: служил матросом, женился на местной учительнице, женщине достойной. Крепко выпивал. Витька Белокопытов - самый благоразумный  -  труженик, хороший семь¬янин. Теперь построился на старой усадьбе нашего деда, где родовой "корень" Черновых с 1830-х годов. Умер в 2004 году.

1935

2-й класс Удеревской школы. Учитель Петр Иванович Бур¬цев, похожий, по словам моего отца, на колпенского дьячка. Начинал каждый учебный день пением "Интернационала". Отличный бас. И мы ему подпевали. Так и приучил уважать Гимн.

1936

В 3-м классе на Удеревке. Учитель Николай Матвеевич Псарев (+ 1974 г.). Наш дед Дмитрий сильно к тому времени ослаб, часто болел. Бывало, ожидает меня на выгоне, выглядывает возвращение из школы: "Коля, демонёнок, зайди к нам!" Угощал мелкими недозрелыми яблоками, сорванными преждевременно и заквашенными. Иначе оборвут посторонние.
Иногда ночевал у деда. Дядя Иван (вечная ему память - в возрасте 28 лет он где-то погиб в Великую Отечественную войну, безвестно) любил рассказывать длинные сказки. Дядя Митя однажды смастерил для меня из дощечек макет двукрылого самолета-планера. Яблоки у деда в кадке, в холодном погребе. Не погреб, а каменный подвал. Таинственный. Манил меня постоянно. Это - единственное, что теперь осталось из строений того времени. Каменные погреба  -  самые долговечные сооружения в деревне.
Помню появившиеся у нас дома взрослые книги: "Жилин и Костылин" Л.Толстого, "Герой нашего времени" М.Лермонтова, "Города и годы" К.Федина. Отец по вечерам пел солдатские песни-баллады - любимый его жанр (рис. 2). Осенью от воспаления легких умер дед - Дмитрий Максимович Чернов (р.1869). Ему только что исполнилось тогда 67 лет. Нас повели попрощаться. В волосах умершего деда к ужасу своему я увидел ползающих вшей. Содрогаюсь до сих пор, хотя, говорят,  это обыкновение для  тех покойников, у которых эти твари  водились при жизни.

Отредактировано ЧАН49 (30-08-2019 02:05:35)

1940

Трудности жизни, голод, нестабильная обстановка, колхозные беспорядки выдавливали активную часть населения из сельской местности в города. Уезжали на заработки, вербовались, отправлялись с семьями на переселение в окраинные районы страны. Молодых и здоровых мужиков в деревне почти не осталось. Мать всё время подзуживала  отца  на  сей  предмет.
В начале 1940 года он, наконец, решился. С трудом выхло¬потал паспорт, подмогарычив друга детства и соседа Петра Васильевича Хоменкова, избранного  тогда председателем колхоза. Петька этот мобилизован в 1941 году и погиб на фронте. А отец наш уехал тогда в Алчевск Ворошиловградской (потом Луганской) области. Там двоюродный - Василий Степанович Чернов (р.1903). Мастер наобещать и соблазнить. Но не скор на исполнение.
Отцу там и жить даже негде было – приткнулся у Василия. И работа незначительная: завхоз в средней школе, при мизерной зарплате. Писал сначала утешительные, а потом все более откровенные письма. Прислал пару посылок с разного рода мелочью, в числе прочего в мальчишеской па¬мяти остались две пары коньков-снегурок. Великим постом отец возвратился - притихший и разочарованный. Надо было устраиваться заново. Паспорт есть, опять идти в колхоз не обязательно. Поступил в Ярищенскую МТС машинистом сложной молотилки. Он в этом деле кое-что понимал. Оно и стало его настоящей судьбой. Был хорошим, преуспевающим машинистом. Трезвый, грамотный, трудолюбивый. Таких ценили и в советское время. Когда началась война, ему поначалу даже дали отсрочку от призыва.

Осенью у нас поселился Гриша Азаров (р.1924 г.), сын тетки Ариши, чтобы учиться в Ярище в 9-м классе. Юноша с фантазиями.  Мой отец за это его порицал. Родители Гриши - Арина Антоновна (р.1903), моя тетка (А.А.Азарова), и ее муж Степан Иванович были ревностными баптистами. Отец и этого не одобрял. Степан Иванович взят на войну и погиб в немецком лагере для военнопленных.

1941

Роковой для страны год начался в нашем семействе мирно. Отец уже хорошо зарабатывал. Меньше нуждались. Дети учатся. Я этой весной закончил 6-й класс – рубеж моей школьной премудрости. Новые друзья (я пропустил год, они помоложе меня) - Володя Пирожников, Тамара Петрова (отличница и мне нравилась), Толик Петров, Володя Русанов - сын классной руководительницы Анны Исидоровны Кузьмич. Учителя в основном прежние - только новый историк, горбатенький Егор Алексеевич Соловьев. Прошлогодняя  Е.А.Внукова куда-то уехала.

О начале войны я узнал, будучи в Колпне на базаре. Ходили туда за чем-то с матерью. Заполненная народом площадь сразу опустела. Послышался сдавленный плач. Через несколько дней половина мужчин призывного возраста покинули свои дома. Иные - навсегда. 70 с лишним человек из нашей деревни погибли на фронтах. В среднем по одному на каждый дом.
На Удеревке и в нашей Калуге (по свидетельству Алексея) услышали о начале войны от Павла Стефановича Чернова, который тоже зачем-то ездил спозаранку в Колпну. Пока распрягал лошадь, спешно оттуда вернувшись, весть разнеслась слов¬но молния. Радио-то не было! Для нас, мальчишек, начало войны связано с мобилизацией колхозных лошадей - водили их на смотр в Тимирязево (сельсовет был там). Забирали лучших. С иными любимыми конями прощались трагичнее, чем с родственниками. Подростки понимали: эти уж никогда не возвратятся. Мне очень было жаль своей любимой гнедой полукровной кобылки. В эти же дни на лугу и на выгоне молодежь рыла траншеи, чтобы прятаться при бомбежках. Руководил работами все тот же легкий на подъем  П.С. Чернов (+1978).

Осень. Сгорел элеватор в Колпне. Арест Ярищенского учителя, этнического немца Антона Антоновича Шнейдера. Пущен слух: за поджог элеватора. Теперь понятно – НКВД  уничтожило его по приказу, как «стратегический объект».  А арест – общепринятая  "зачистка" от ненадежных элементов. А.А.Шнейдер сидел в Брянской тюрьме, через два-три месяца выпущен на волю внезапно прорвавшимися немецкими войсками. Поступил к оккупантам на службу и приехал в Ярище за семьей в немецкой форме. Сын его Отто служил в Красной Армии, оттуда его этапом направили в лагерь. Умер там от дистрофии.
Первые дни войны по воспоминаниям отца в 1974 году: "Окончательно узнали в понедельник. И в это же утро повестки: Гавриле и Володяке Белокопытовым, Павлу Чернову. Все трое - с точки зрения военкомата - старики. Что такое? Почему? Оказывается, понадобилось срочно скосить военкомовское сено. 4 августа уже многие получили повестки. Разносили по ночам, чтобы не тревожить народ. Накануне вечером стук в дверь: Иван Алифатыч. "Михаил, тебе повестка". Я по всем нормам - старик, 40 лет. Встали чем свет. Резали кур, мать пекла лепешки. Дети спят, не знают. Утром Вера (ей было неполных 10 лет) увидела ощипанных кур, поняла, заплакала. В этот же день повестки получили Егор Никишин (р.1900), Игнат Новиков (Кузин, р.1901). Наша мать и Агриппина (Грыпка), жена Егора, повезли новобранцев в Колпну. На сборном пункте - в школе и в больнице - народу тьма. Думаю, дай пойду к директору МТС, где я тогда работал, и сообщу о призыве. Директором был Матвей Федорович Рыжих. Он в это время жег документы. "Как в армию?" - заорал на меня.- Нам хлеб нужен! Иди домой, а я позвоню военкому".
Прихватил попутно запасной ремень для сложки на складе МТС. Увидев меня, мать засмеялась сквозь слёзы: ты что - на войне думаешь молотить? Тут меня опять позвали к директору: "Возвращайся на рабочее место!" Мы с матерью курёнка Егору отдали и - до¬мой. На другой день вышли на молотьбу. Галя, Игнаткина жена, в период раскулачивания завзятая активистка, кричит на весь ток: «Кто воевать, а кто домой! Побьют наши мужики тех, кто дома остался».

15 октября велели сдавать ремни (ценность!) и идти отступать. Зашел домой искупаться и - в путь. В Ельце на формирование только нас вдвоем с Сашкой Митрофановым (Ивана Семеновича сын) послали: я - кадровый, обученный, а он молодой, имел отсрочку как односынец. Другие дезертировали из Ельца еще до формирования. Отправили в Тамбов. Нас с Сашкой развели по разным командам. Перед расставанием ему очень хотелось повспоминать про нашу деревню, все дома перечислил. Уезжая - плакал. Словно чувствовал, что убьют. Так и случилось. (Записано 8 января 1976 года, пос. Калуга).
В конце октября 1941 года открылось повальное бегство всех, кто еще оставался в районе. Особенно актив и партийные. Называлось эвакуация. Население принялось грабить  колхозы и совхозы, а под конец - магазины, скла-ды и прочее общее достояние. Тащили сбрую, стройматериалы, запчасти, инструмент, зерно и все остальное. Зачем-то разобрали хороший дом К.Д.Краевича, в котором помещалась контора совхоза. Использовали на дрова Удеревскую начальную школу, сооруженную в 1905 году помещиком Д.А.Челюсткиным из хорошего дубового сруба. Ей бы век еще стоять. Разобрали, конечно, не немцы - местные жители.
Скот власти организованно угоняли на восток. Но и тут - крали, резали, меняли свою худобу на угоняемых хороших коров. Такая же "растащиловка" повторилась в 1991-92 годах. Мы с Алексеем осенью 1941-го запаслись немолоченой рожью, сложили порядочный омётец. Наломали досок в совхозе, в конюшне, с потолка. Потом дед Антон соорудил из них первый в нашей жизни деревянный пол в хате.  До того был земляной.
По дорогам потянулись вакуированные, так звучало тогда это незнакомое  слово. Стада с Украины и Брянщины. Возки с детьми начальства, еврейские семьи. Дома крестьян переполнены постояльцами. Иные оставались надолго, надеясь отсидеться. Женились. Некий Михель (Михаил, торопливо переименовавший себя на немецкий лад), его сестра, шахтер чахоточный, но сумевший жениться  на попутной  девахе и т.д.

У отца была "броня". Он ушел в тыл 15 октября, с последними частями. Предварительно обратил в негодность свою молотилку и снял самое ценное - широкий приводной ремень. Двигались не торопясь. Явились к призыву уже в Ельце, а могли бы и не являться. Иные по-хитрому возвратились с дороги. Да только - на свою беду. Нас матери посылали с продуктами вдогонку. Мы настигли своих отцов через пять дней, за 25 верст в селе Речица. Я ночевал там, лежал рядом с отцом на полу, на соломе. Засыпая, блаженствовал оттого, что родитель любовно гладил меня по голове. Прощался. Мне тогда не исполнилось еще 15-ти лет. Вся война была впереди.
Хату свою для тепла мы с Алексеем обложили снаружи снопами немолоченной ржи. Завелись мыши. Много в ту осень было мышей - вольный корм. Мы с братом мечтали поймать где-нибудь бесхозного, выбракованного коня. Завести плуг и упряжь. Хотелось похозяйничать. Немцы появились у нас, я думаю, в декабре. С морозами и снегом. Множество толков о грабежах. Оккупанты отбирали по преимуществу теплые вещи - валенки, овчинные шубы и тулупы. Отнимали коров, хороших лошадей. Ходили слухи о жестокостях со стороны финнов. Будто, один из них насильно взял к себе Лиду Шешелеву (дочь Ивана Алифатовича). Она была смазливая и довольно легкомысленная девица.  Насилие - не алиби ли?

К нам в Калугу, собственно - к моей матери - приходили из соседних деревень спрятаться некоторые советские активисты, вчерашние красногвардейцы и члены партии: Петруха Зайцев (Рыбин), Петр Ив. Мариничев, еще кто-то - всех не упом¬ню. Поселок глухой, в стороне от дорог. Лежали дни напролет на печи. Мать, стиснув зубы, кормила их. Вскоре немцы, стоявшие в Ярище, отобрали у нас хорошую молодую корову. Зарезали и съели. Как горько плакала мать!

В это время зимнее наступление советских войск. Бои в Фошне и Грековой. Слышалась  канонада. Появились эвакуированные оттуда, даже - из Ярище немцы  выгнали жителей. Лимовскую бабку-калеку ребятишки возят от дома к дому в "ладошке", никто не желал ее у себя пригреть. Оккупанты отступают - это звучало сладкой музыкой. Ярище переполнено вражескими частями, покинувшими Елец и Ливны.

Вездесущие мальчишки, и я с ними, нашли в Кривце, около Кольки Бондарева (там теперь нет никаких строений) убитого советского разведчика. В новеньком обмундировании. Видимо, шел, бедняга, на задание. Снега еще нет, но морозно, в волосах убитого блестели снежинки. Домой возвратился Егорка Баян (Е.А.Никишин). Обмороженный. Разнесся слух, что он дезертировал и поморозился, прячась на потолке у сестры в селе Рождественском.
26 декабря наш отец тяжело ранен под Белевым. Зимнее наступление под Москвой. Их часть безуспешно пыталась форсировать Оку. Отец служил тогда в 1148 полку 342-й стрелковой дивизии 61-й Армии. Рядовой, ездовой. К концу войны дивизия именовалась 121-й гвардейской Гомельской. В моем архиве имеется послевоенная копия неизданной  истории этой дивизии. Отец и его товарищи попали в тот вечер 26 декабря под минометный обстрел. Двойное ранение в ногу и контузия головы. Эвакуация мучительно долгая, лечился полгода в госпитале в Красноярске.

1942

Холодная и снежная зима. Война, как казалось, продолжатся уже вечность. Немецкая комендатура обосновалась на Удеревке, во главе с красномордым пожилым обер-лейтенантом. Спесивые и высокомерные тевтоны. На русских смотрят как на дикарей. Когда надо - выгоняют из хат, чтобы не мешали и не разводили блох. Вскоре появились и в нашей Калуге. Какой-то хозяйственный взвод. Разместились по 3-5 человек почти в каждой хате. Быстро обвыклись. Соо¬рудили нары: не на земи же спать? Через неделю мы в своих разговорах называли постояльцев - Отто (судя по всему - фабричный), Вилли-карнаухий, второй Вилли - кулак и выжига из Померании и т.д.
Первое, что выяснилось - у нас нет ожидаемой ненависти к немцам. Разве что непривычный, но вовсе не отвратительный солдатский дух: пахло кожей, кофеем, сапогами. Второе впечатление - множество неведомых нам прежде вещей. Сельские жители из русской глубинки впервые увидели, как и что они едят, как по утрам тонко и прозрачно намазывают хлеб маслом, что приносят с солдатской кухни и каким образом с этим управляются. Наблюдательность голодных детей. Увидели "европейские" причандалы: бутербродницы,  фляжки, котелки удобной формы и с крышками, ранцы, хорошо и рационально прилаженную амуницию. Саперные лопаты в чехлах.
Воинская кухня помещалась у Логвеича (А.Л.Панова). Немцы развлекались, поднося пожилому уже хозяину литровую консервную банку шнапса. И наблюдали: когда упадет? А он, осушив залпом, как ни в чем небывало продолжал колоть для кухни дрова. Однажды наши квартиранты по ошибке послали меня вторично за обедом. Убедившись в промахе, решили угостить нас, в сущности - детей. Так мы попробовали напиток под названием суфле. Дрянь порядочная. Зато с удовольствием съели рисовый пудинг (и слов таких прежде  не слышали) со сладкой  подливкой.
Летом началось успешное немецкое наступление. Атмосфера тотчас изменилась: немцы вели себя с населением жестко, депортировали целыми селениями и даже казнили без колебаний. Стоящий в нашем поселке взвод стал нести потери: то одного, то другого вчерашнего постояльца объявляли убитым. Тут же печатались типографские траурные извещения, и мы уже рассматривали лица  уже известных нам немцев в чёрных рамках.
Вскоре эвакуировали и нас. Середина мая. Успели посадить на огороде картошку. С узлами в руках и на тачках целой процессией потянулись в Колпну, на железную дорогу. Мать плачет, видя как тяжело было мне, старшему, катить по грязи одноколесную таратайку. Людей погрузили на открытые платформы. Высадили всех на ближайшей станции Касоржа, в 20 верстах. Оттуда, опять своим ходом еще верст за 20 на запад, в село Нижний Щевец, Золотухинского района Курской области. Там и разместились по хатам.
Было тоскливо и голодно. Осмотревшись, некоторые ухитрились уйти пешком домой. Небольшой местный военный успех позволил немцам ослабить режим. Выждав время, мы тоже двинулись деревнями, через Нетрубеж, в свою сторону. Нашли заросший травой  огород, открытые и пограбленные ямы - схроны. Немцы хозяйничали не одни, им помогали и русские. Тот же "Михель" (Бакулин) и даже сосед - Санька Белокопытов, по кличке Самец. После войны он спешно уехал, и долгие годы боялся показываться на родине.

Этим летом с Донбасса, тоже пешком, возвращались односельчане, когда-то эмигрировавшие туда семьями на заработки. Благо у большинства хаты сохранились. Наши соседи Ульянчевы (семья А.У.Матюхина), Максимовы (Степановы), растерявшие по пути своих близких, некоторые из Белокопытовых, многочисленное семейство Гришки Матюхина. Первая весть с войны от нашего отца:  удеревский житель, Федор Строгов, явился из Должанского района, вторично занятого немцами. Прятался там в погребе. Рассказал, что видел весной отца в Ливнах на костылях. Тяжелораненый. Мы узнали эту новость от заполошной Натальи (Ульянихи). Она слышала Федькину исповедь. Прибежала и кричит: "Манька, твой Михаил в Ливнах без ног ползает!" Сообщенное ошеломила нас, хотя, разумеется, всего ожидали.

1944

Официальный вызов (это был грозный в годы войны документ) поступил в начале января. Наш сановитый директор школы ФЗО Георгий Вас. Бирюков, которого мы вообще редко видели, вызвал меня и велел готовиться к отъезду. Выписал скромную сумму денег, заказал билет. Бирюков не мог ослушаться Москвы. Сочувствовала мне и замполит Полина Ходош, помогала советами как легче уехать (они с Бирюковым после войны возвратились в свой Днепропетровск, где заняли должности областного ранга). Добывала пропуск, без которого в военное время въезд в центральную Россию не разрешался.
Из Магнитогорска отправился в марте. Пересадка на московский поезд в Челябинске. Вторая - уже в сторону Орла и Курска, кажется, в Раненбурге. Дня три (но не месяц же!) тащился в общем вагоне с какими-то циркачами, возвращавшимися с гастролей. Подкармливали они меня и снабжали дельными советами.
В Орле не выходил, устремился к родителям. Был ещё домашним юнцом. Проехал Орёл до ст. Малоархангельск. Оттуда два дня пешком - до Ярища. Помню первую ночевку в Подгородней слободе, вторая - в Ефросимовой - это уже Колпнянский район. Самое половодье, разлив рек и бездорожье. Через речку про¬тив нашей Калуги перевёз Шурик Белокопытов, на лодке, едва до него докричался. Нагрянул домой внезапно. Алексей и меня удивил: ещё более возмужал. Слез с печки и произнес басом: "Здорово, Николай!"
Две, или три недели жил дома. Отдыхал. Наслаждался. Радовал близких рассказами и надеждами. Отец советовал не задерживаться, не рисковать. Законопослушным был наш дед. Моих прошлогодних из нашей деревни попутчиков до Урала, кто успел еще раньше сбежать самовольно с Магнитки (как, например, удеревцы - Колька Митрофанов, Шурка Никишин, Инокентий Панов), дома уже никого не было: кто тут же оказался вновь мобилизованным – иные опять  в ФЗО, другие  в армию. Смотря по возрасту и комплекции.
В середине апреля неохотно отправился в Орел. Как ехал туда - не помню. Немцев выгнали из Орла полгода назад. Тяжелые были бои. Впечатления от разрушенного города шокирующие. Сплошные руины. Областное управление трудрезервов в маленьком домике на ул. Московской. Представился Петру Се¬меновичу Малахову, начальнику облуправления (впоследствии он сыграл памятную роль в моей судьбе), его замес¬титель по политчасти Николай Александрович Жаров (все находили его внешне похожим на изображения Геббельса с карикатур Кукрыниксов). Оба руководителя, жалея меня, посоветовали принять назначение в Елец, мастером в школу ФЗО, куда я и выехал той же ночью.
Здесь первым моим опекуном стал Иван Захарович Андропов, директор только что образованной школы ФЗО N 4. В кожаном пальто, здоровяк, краснослов, недавно демобилизованный по ранению летчик. У Андропова вакансий, однако, не нашлось. Посему я очутился даже в более престижной, только что созданной ФЗО N 8, размещавшейся в лучшем в Ельце здании, бывшей гостинице купца Попова.
15 апреля1944 года - принят на должность мастера производственного обучения. Директор здесь временный -  старший мастер Семен Алексеевич Баранов, бывший шоферюга, анекдотчик и бабник. Секретарша Лидочка Богачева выписала мне трудовую книжку, действующую по сию пору. Лидочка долго потом, и безуспешно, строила глазки. Но мне она не нравилась.

1945

Первый год жил в общежитии школы, в особой комнате для преподавателей. Вскоре появились соседи. Из Перми присланы двое мастеров - мои ровесники, Олег Богословский и любивший выпить Вениамин Рыбаков. Гуляки. Оба профильные специалисты. Окончили техникум механизации сельского хозяйства. Наша ФЗО тоже готовила ремонтников и механизаторов для МТС. Прибывали сюда ученики из освобожденных районов, взрослые уже девушки-трактористки, зрелые мужчины с "броней" и белобилетники. Из деревень.
9 мая - день окончания войны встретил в Ельце. Рано утром необычный шум на улице, громкая музыка из репродукторов. Первый раз в жизни в этот день напился пьян. Собрались праздновать где-то в столовой школы, около городского парка - был там "литерный" зальчик. Шатался потом с пермскими коллегами до позднего вечера по праздничному Ельцу. О том, как прошел первый победный день на моей родине рассказывал позднее очевидец - брат Алексей. Он учился тогда в Ярище, в 7-м классе. Утром директор школы Федор Емельянович Юдин сбегал в сельсовет, куда-то позвонил. Вернувшись, собрал всю школу в актовом зале и, плача, объявил о конце войны. Неожиданные слёзы этого сурового, пожилого человека потрясли учеников не менее чем само известие. В этот же день наши калужанские старики (молодых никого не было, все воевали) собрались у Саньки Ульянчева (А.А.Степанова). Тот недавно возвратился из госпиталя без ноги. Притащили свекольный самогон, какую-то еду. Выпили, плясали. Иван Стефаныч Чернов (ему было уже за 60)  вальсировал  в обнимку  с табуретом.
Начала своей "педагогической" практики в Ельце я не припоминаю: что-то нескладное, ненатуральное. Май месяц. Точно не помню когда именно, но той весной тяжело заболел малярией. Высокая температура, лихорадило. Меня госпитализировали в Елецкую больницу. Находилась она возле рынка, на ул. Советской. Лида Богачева и кастелянша Довнарович (у этой муж на фронте) навещали меня, заботились, жалели: дескать, молодой еще и неопытный, совсем одинокий. Носили какие-то гостинцы. Время было трудное, голодное.
15 мая. Кажется, в этот день отправился на побывку домой в деревню. Помню, добирался через Касторную. Там пересадка. Удивился, что наш деревенский выгон весь зарос высокой травой. Сколько пробыл дома - запамятовал.  Может быть, это происходило после болезни? В школе ФЗО получена новая автомашина-полуторка.  Шофер  -  Саша с тюремным стажем. Однажды ездили в Долгоруковский район в гости к отцу Семена Баранова. Глубокой осенью командировка в Задонск отыскивать  по деревням своих учеников. Чуть ли не отлавливали их. Привезем, а они разбегаются через неделю. Опять едем по знакомым адресам. В ходе этих хлопот познакомился с Ф.С. Мешковым, который являлся тогда 3-м секретарем райкома ВКП (б). Будущий партийный лидер в Орле.

1946

Трудно теперь представить, как мог я выполнять свою миссию наставника-мастера. Ведь по существу не знал ничегошеньки. Поначалу, правда, учеников было мало. Да и эти, ни в каком обучении не нуждались. Сами всё знали. Вскоре поступила группа взрослых, бывшие работники МТС из западных райо¬нов Орловщины. Среди них даже опытные механики, бригадиры тракторных бригад. Смотрели на своего юнца-мастера, улыбаясь сквозь усы.
С этой группой прибыл Андрей Семенович Грушин. Золотые руки, обстоятельный, опытный специалист. У него семья, дети. Потом он охотно мне помогал, пытаясь компенсировать неумелость  квази-учителя. Многое у него перенял.
Учеников мы водили по Ельцу строем. Из вновь прибывших запомнились брат и сестра Кондрашины, родом откуда-то из орловского Полесья. Похожи очень друг на друга, красивые, чернобровые. В строю топали в домашних лаптях. А другие "фэзэушники" носили матерчатые ботинки и казенную одежду из х/б ткани. Обучение проходило на окраине города,  в Лучке, в мастерских по ремонту тракторов.
Однажды из родных мест заявился ко мне двоюродный отца, а мне - дядя, Василий Селиверстович Псарев. Только что демобилизованный из армии. С просьбой: отремонтировать диски сцепления для его старенькой автомашины-газика. Помню, повел я его в выходной день в упомянутые мастерские. Ключа не было. Влезли через разбитое окно и с грехом пополам наклепали злосчастные диски.
Директором нашей школы ФЗО зимой еще назначили Владимира Мартемьяновича Морозова. Бездельник и плут. Поселил свое многочисленное семейство в особо отделанных служебных помещениях. Воровал нещадно. Обеды из ученического котла ему носили прямо в комнаты. Ходил по коридорам, отдуваясь и поковыривая в зубах. Препротивная личность.
Молодые сотрудники школы. Воспитательница Рая Золотухина. Дочь коменданта - Нина Нестерова. Валя Быкова  - веселая, очень мне нравилась. Вышла потом за летчика, Героя Советского Союза и уехала с ним в Германию. Сотрудники в возрасте - Бублей Поликарп Васильевич, ст. мастер Голдаев-Аксенов, загадочный человек. Все приставал потом к женственному Рыбакову, что стало понятным лишь впоследствии, когда Аксенова  вытурили из училища. Старший мастер забубенный Василий Акимович Павлов. Довольно зрелая девица-замполит, демобилизованная из армии. Ходила в шинели и в солдатской одежде. Соблазнила балбеса-ученика Лешку Бобылкина. Вскоре и ее выгнали.
19 марта 1946 года - меня утвердили (как потом выяснилось - временно) старшим мастером школы ФЗО. В том же году 29 ок¬тября вновь возвращен на положение мастера. Директором тогда уже был Анатолий Георгиевич Трехлицкий, а завучем вскоре стал вечно пьяный Владимир Григорьевич Триндус. Умный, знающий, но абсолютно неспособный ни к какому реальному делу. Его сменил жесткий интриган, хотя и неплохой организатор Николай Иванович Попов (с перекошенной шеей). Он стал потом преуспевающим директором вновь организованного на базе нашей школы  Ремесленного училища  N 2 .
Летом на два дня машиной зазвал гостей к нам в деревню. Стыдился замасленной одежды, спрятался в кабину. Со мной шофер Саша, пьяный Триндус и бесстыжий военрук Гриша Минервин со своей спутницей-кладовщицей. К ужасу родителей Гриша развлекался, а Триндус без просыпа пил самогонку (см. запись-воспоминание, сделанную в Железноводске в мае 1977 года - в коричневой  дорожной  книге).
14 сентября с.г. за работу в тылу в военные годы награжден медалью "За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 годов". В связи с чем теперь именуюсь "ветераном войны". Осенью снял угол у нуждавшейся многодетной вдовы на ул. Ботанической. Там же - застенчивая курсантка школы кружевниц, родом из Долгоруковского района. Очень смирная. Размазня. Эта квартира была неподходящей. У вдовы часто бывали пьяные гости, однажды видел там Андрея Нау¬мова, младшего дядю моей будущей жены. Андрей служил поваром в ж.д. ресторане, был человеком несчастным и вскоре повесился.