«Ё… твою мать, яти его в душу, - подумал я. – Одна будущая эсерка, второй упёртый толстовец. Куда родители смотрели? Вот это я попал! Но второе хоть не так заразно!» - успел я подумать перед тем, чтобы сообразить, что буду отвечать.
- Когда люди изменятся, царство Христа установится на земле, - Иван сделал паузу и спросил. – А вы, Тимофей Васильевич, знакомы с учением Льва Николаевича?
- Если вы говорите о трактате «В чём моя вера?», то читал.
- И где же Вы достали его? Цензурой он запрещён и если бы не был выпущен в Швейцарии, то просвещённые люди так бы никогда не смогли ознакомиться с новым философским взглядом на религию, - поинтересовался младший Беневский, а его сестра посмотрела с явным удивлением.
- Иван Аркадьевич, моё место службы в конвое наследника престола позволило ознакомиться с многими трудами недоступными большинству населения Российской империи.
- И что можете сказать о трактате Толстого?
- В чём-то согласен, но большинство постулатов не приемлю. Эта философия, действительно, для царства Христова на земле, когда на всей планете живут идеальные люди, и нет войн. Пока же вся история человечества, что до прихода Христа, что после него – это череда войн, уничтожающих людей и стирающих государства с карты мира. Поэтому «непротивление злу», отказ от войн, осуждение присяги властям, которая по Толстому запрещена Христом - «не клянитесь вовсе», считаю блажью человека, не знающего, чем занять себя. Про таких в народе говорят – «с жиру бесится»! Вот увидите, Иван Аркадьевич, что очень скоро Льва Николаевича Святейший Синод или предаст анафеме, или вовсе отлучит от церкви.
- Думаю, Тимофей Васильевич, вы несколько перегибаете, - вступил в разговор отец семейства. – Всё-таки Толстой – это великий писатель.
- Аркадий Семёнович, я уважаю Льва Николаевича, как писателя, но его философские взгляды – это подрыв религиозных основ православия. А, казаки, последние четыреста лет живут с девизом: «За Веру, Царя и Отечество», -  ответил я.
- Получается, вы против коммун единомышленников, о которых говорит Лев Николаевич, - насупившись, произнёс Иван.
Как же, великие философские взгляды его кумира только что назвали блажью бесящегося с жира человека.
- Отчего же! Если люди хотят жить по таким принципам, то флаг им в руки и пожелание всего хорошего.
- А при чём здесь флаг в руки? – видимо, переварив информацию и сделав для себя какие-то выводы, весьма оживлённо спросила Мария.
- Мария Аркадьевна, весной одна тысяча восемьсот пятьдесят восьмого года сорок три взрослых человека, назначенные «единомышленниками», прибыли на берег Амура, воткнули в землю флаг Российской империи, вкопали столб и прибили к нему дощечку с вырезанной надписью «Станица Черняева», где позже родился я. Сражаясь с зверями и хунхузами, специально отмечаю для вас Иван Аркадьевич, сражаясь, а не «непротивясь злу», станица росла и развивалась. За сорок два года количество станичников увеличилось почти в десять раз и продолжает расти. Поэтому, Иван Аркадьевич, если вы будете придерживаться принципа «непротивление злу», то коммуну организовывайте где-нибудь в самой безопасной российской губернии под боком у полиции и жандармов, которые смогут вас защитить от тех, кто не проникся светлыми идеями Льва Николаевича Толстого. Правда в этом случае флаг вам не понадобится.
- А, Ванечка! Теперь, Тимофей Васильевич, и тебя приземлил! – со смехом произнесла Мария и показала язык брату.
- Мария, как не стыдно! - строго произнесла мать семейства. – Что за поведение?!
Не успел я что-то ещё сказать, как Нина Викторовна, видимо,  решила сменить тему.
- Тимофей Васильевич, у вас в станице, наверное, много родственников? – спросила она.
- Когда мне было двенадцать лет, при нападении хунхузов на станичный обоз погибли мои родители, десятилетняя сестрёнка пропала. Ещё раньше погибли два младших брата отца. Один погиб во время первого срока службы, также от рук бандитов, второго на охоте порвал тигр-людоед. По материнской линии родственников не осталось, а дед умер, когда мне было четырнадцать. Поэтому в станице меня ждут только могилы родственников. Если получится вырваться со службы, обязательно их навещу.
- Простите, Тимофей Васильевич, - старшая Беневская вновь достала платок и приложила его к глазам. – Как же вас жизнь потрепала! А сколько вам лет?
- Двадцать семь в декабре исполнится.
- Только двадцать шесть, а уже седые пряди в голове!
После последних событий, точнее после гладиаторского поединка в плену, у меня появилась пара седых участков на волосах. Видимо, перенервничал я тогда сильно. До смерти был даже не шаг, а небольшой шажок.
- Нина Викторовна, я видел людей, которые  в двадцать лет имели полностью седую голову, да и Аркадий Семёнович, думаю, таких встречал.
- Бывало, - хмыкнул генерал.
- А как  вы жили один?! – перебивая отца, тихо спросила Мария.
- Почему один. После смерти деда меня к себе в семью принял станичный атаман дядька Петро Селевёрстов. Он же разрешил организовать постоянную школу для военной подготовки казачат с двенадцати лет. Благодаря этой школе, сложилась моя дальнейшая судьба.
- А, правда, что вы свой род от Ермака ведёте? – несколько смущённо, поинтересовалась Мария.
- Не могу сказать утвердительно, так как каких-либо документов подтверждающих это родство нет, но дед рассказывал, да и другие старейшины станицы подтверждали это.
- А, правда, что у вас в семье из поколения в поколение передается шашка самого Ермака? – этот вопрос уже задал брат красавицы.
- Не знаю, принадлежала ли она Ермаку, но от деда к внуку в семье Алениных передается шашка и кинжал, сделанные одним мастером. Как подтвердил один знаток холодного оружия в столице, вернее всего, изготовлена эта пара была на Кавказе во времена походов крестоносцев. Но если позволите, похвастаюсь другой шашкой, у которой также славная история.
Получив разрешение хозяина дома, вскоре вернулся в столовую с шашкой барона Корфа. После рассказа истории этого оружия, пришлось рассказать, откуда появился золотой эфес, георгиевский темляк и Анненский знак. Спасибо Тифонтаю, который за сутки, пока я ждал в Порт-Артуре оказии во Владивосток, умудрился у знакомого ювелира поменять эфес на шашке, достать и прикрепить  Анненский знак.
Рассказ о событиях на Квантуне несколько затянулся, но всё когда-то кончается. Потом была небольшая музыкальная программа. Под аккомпанемент Маши на пианино, мы дуэтом исполнили «Берега-берега», «Очарована, околдована» и «Напрасные слова». Закончился вечер продолжительной беседой в кабинете генерала. У него нашелся мой любимый вишнёвый ликёр, потягивая который, я доложил, с какой целью прибыл в распоряжение генерал-губернатора Гродекова. Кстати, адмирал Алексеев сдержал своё слово, компенсировав чеком стоимость оставленных мною у Стесселя пулемётов и патронов к ним.
Полностью поддержал мнение Аркадия Семёновича о том, что дочь должна учиться в Петербургском женском медицинском институте, а не как она хочет на естественном факультете в университете Галле  в  Берне. Деликатно поделился информацией о том, что Берн - рассадник русских революционеров, и девушке, склонной к некоторым крайностям, там делать нечего. Не могу сказать, что во мне вспыхнула мгновенная любовь к дочери Беневского, но то, что я не хотел, чтобы она повторила судьбу в моём мире, это я решил твёрдо.
Как уже успел выяснить, ротмистр Савельев Владимир Александрович оставался самым старшим и «страшным» жандармом Приамурья. Так что завтра обязательно его навещу и попрошу выяснить информацию по Савинкову. Проснувшаяся память напомнила, что за время действия боевой организации эсеров в результате террористических актов погибли брат Александра III, два министра, больше тридцати генерал-губернаторов, губернаторов и вице-губернаторов, около двадцати градоначальников, с десяток адмиралов и генералов,  а также почти тридцать разоблачённых агентов полиции. За точность цифр сказать не могу, всё же времени прошло много, когда читал её в Интернете. Да и не всему можно было верить во всемирной паутине, но такие цифры всплыли в памяти. Не все погибли от рук эсеров, но большинство, точно!
Если же говорить о Машеньке, то здесь был ещё один фактор, который я стал учитывать в этом мире. Как-то так получалось, что те девушки, с которыми я был готов создать семью, терялись. Светлана-Анечка фон  Дерфельден стала Червонной, хотя были обоюдные чувства. Мою «смелую птичку» и неродившегося ребёнка убили. Может быть тот, кто перенёс меня, точнее моё сознание в этот мир, не хотел, чтобы я смог продолжить свой род?! Так что посмотрим, делать нам третью попытку или не стоит. Тем более, всё пока вилами по воде писано. Даже со своим опытом, я не мог сказать понравился ли я младшей Беневской.
Приятный вечер закончился. Попрощавшись с семейством, напоследок написав для Ивана рекомендательное письмо к Сазонову, так как тот решил в обязательном порядке посетить мой «колхоз», чтобы посмотреть на неправильных крестьян, готовых отказаться от коров, отправился в гостиницу. Так как идти было недалеко, рикшу решил не брать. Шёл по улице и вдыхал влажный воздух. Ветер прохладой веял с  моря. Наслаждаясь душевным покоем, вспоминая с улыбкой наш дуэт с Машенькой, вдруг услышал  слева от себя вопрос, произнесённый знакомым глубоким грудным голосом, от которого дыбом поднялись все волосы на теле:
- Тимофей Васильевич, Вы ли это?
Я резко повернулся на голос и, узнавая спросившую, сидевшую в коляске рикши вместе с представительным мужчиной, неверяще произнёс: «Марфа?!».