II
Какое-то время я воспринимал происходящее с нездоровой радостью. Как же – такая редкая возможность принять участие в тех самых ключевых исторических моментах, что определяют судьбу целого государства!
Идиот.
Сейчас, оглядываясь назад, я понимаю, что был именно восторженным идиотом.
В свою защиту хочу сказать, что патриотический подъем тогда охватил очень многих: я прекрасно помню гигантские митинги и демонстрации весны 14-го. Что бы ни говорили наши оппоненты, это был момент, когда жители Донбасса осознали один простой факт.
Наступил момент, когда центральной власти больше нет, и если хочешь, чтобы твой голос услышали и приняли во внимание – бессмысленно сидеть дома.
Итак, когда началась война, мне было девятнадцать, и я был восторженным идиотом, которого только иногда посещали дурные мысли. Конечно, я ходил на демонстрации и часто обсуждал происходящее с друзьями – тогда я еще учился в техникуме и там же работал.
Видимо, кому-то обсуждение показалось излишне бурным, поскольку как-то мне намекнули, что некие добрые люди – кто именно, я так и не узнал – написали на меня заявление в Службу безопасности Украины.
Впрочем, никаких последствий за собой это не повлекло – и в самом деле, кому вообще интересен какой-то студент, когда вокруг происходит такое? К тому же мне кажется, что в тот момент поток доносов захлестывал украинских особистов с головой.
Ни это, ни первый раз в жизни увиденные мною боевые самолеты – медленно ползущий на небольшой высоте над городом украинский истребитель – не казались мне чем-то пугающим. 
Первым шоком для меня стало 26-е мая.
Нет, далекие звуки боя меня вовсе не вызвали у меня никакого беспокойства. Но вечером, глядя на фото расстрелянных грузовиков и тела убитых ополченцев, сваленные в кучу, я начал понимать, что происходит что-то не то. Я до сих пор не понимаю, как это описать словами.
Ну подумайте только – хоть в Славянске уже шла война, в Донецке еще оставалась мирная жизнь, в которую в одночасье вторгается война. В худшем ее проявлении. Очень трудно было осознать, что эти трупы – те самые ребята, которых мы радостно приветствовали на празднике 9-го мая.
Это было невозможно, и совершенно не укладывалось в голове. Я же тогда стоял совсем рядом с синими КАМАЗ-ами, куда они после грузились, и в моей памяти ополченцы остались уверенными в себе ребятами, которым все по плечу.
А теперь на фотографиях они лежали кучей, слово какие-то вещи.
Очень… странные были ощущения.
Честное слово, я очень плохо помню, что делал в июне 2014. Теперь, оглядываясь назад, вместо ярких насыщенных дней видно только сплошную серую пелену, сквозь которую нет-нет, да пробиваются отдельные яркие воспоминания.
А еще восторженный идиотизм никуда не делся, и я искренне хотел вступить в ополчение, хотя буквально все говорили мне, что это очень плохая идея.
При этом я разрывался между этим желанием и страхом неизвестности.
Не знаю, для кого как, но для меня поход в импровизированный военкомат ополчения, который располагался в бывшем здании СБУ, стал… не то, чтобы подвигом, но и для этого мне буквально пришлось переступить через себя.
Кажется, это было 17 или 19 июля.
Возле входа лежали мешки с песком, стояло несколько бойцов в разношерстной форме, разгрузках и с оружием, а внутри оказалось прохладно и не слишком светло. Людей было немного – я помню, что на стуле рядом с открытой дверью сидел с телефоном молодой парень в темном спортивном костюме с черной же спортивной сумкой. Он явно ждал отправки, и после я не раз и не два задавался вопросом – как сложилась его судьба? Выжил ли он, или сгинул без вести тем летом?
Я зашел в небольшую комнату, где было два или три человека, и сказал, что хочу помочь. Может, кому-то это покажется смешным, но я очень волновался, и это простое действие далось мне тяжело.
Однако человек, которого, наверное, можно назвать военкомом ополчения, задал мне всего несколько вопросов: сколько мне лет, служил ли я, чем занимаюсь, и услышав что-то вроде – 19, не служил, студент, ответил очень просто.
Он сказал:
- Нахрен ты здесь не нужен, студент. Иди учись, найди себе девушку, и не лезь в это.
Затем он пожал мне руку, и я ушел.
Конечно, мой опыт весьма ограничен, но одновременно со мной отказ получил еще один человек – пожилой, но крепкий мужик, по-видимому, где-то служивший. Несмотря на то, что он, по его словам, в совершенстве владел АКМ и ПМ, в ополчение его не взяли.
Почему? Понятия не имею.
Надо сказать, что к этому времени в горолде жилось все хуже: временами пропадал свет, позже начались перебои с водой.
А еще так получилось, что я жил прямо возле дороги, по которой ехала колонна ополчения, вышедшая из Славянска. Видео, где они идет по бульвару Шевченко, до сих пор где-то есть в сети.
Кажется, там было около двух десятков машин - БМП, грузовики с бойцами и ЗУ-шками, «Стрела-10» и просто гражданские автомобили.
Единственное, что меня поразило в тот момент - как же громко ревут моторы боевой техники!
Ноглядя из окна на потрепанных бойцов и разношерстную технику – в основном, обычные гражданские легковушки с висящими на дверях бронежилетами в каждую из которых набилось какое-то невероятное количество людей, я начал понимать, что война, в общем-то, уже идет. По-настоящему идет. И пока ничего из того, что было в книгах и фильмах, я не видел.
Наверное, можно сказать, что это был разрыв шаблона.

IV

От моего дома до остановки с милым названием «Черемушки» - семь минут ходьбы.
Позже я не раз думал – а что, если бы мне приспичило выйти из дому на те самые семь минут раньше?
Но все сложилось именно так, как сложилось, и горячий летний воздух колыхнулся ровно в тот момент, как я захлопнул железную дверь подъезда.
Даже сейчас я помню, как чуть не упал на шершавый грязный асфальт, от неожиданности и испуга, но… но мне надо было ехать на важную встречу – и я решил, что от того, побываю я на месте обстрела прямо сейчас, или потом, ничего не изменится.
Поэтому собрал свои невеликие остатки воли в кулак и пошел по своим делам.
А когда вернулся и, направляясь домой, прошел по месту обстрела…
Это тоже было странно. Я всю жизнь прожил в этих местах, и все предыдущие годы облик улицы был неизменен.
А теперь выгорело изнутри красивое, отблескивающее бирюзовой краской здание Дома Культуры, прямо на земле змеились перебитые провода троллейбусов, стены и асфальт покрыли шрамы от осколков – теми же осколками был изорван пластик балконов и вывески магазинов.
Еще там была машина.
Я и сейчас помню, где она стояла – обычная легковушка, дитя отечественного автопрома белого или бежевого цвета.
Кажется.
Я не уверен, потому что она полностью выгорела изнутри.
Можете считать меня кем угодно – но мне не хватило духа вглядываться в еще дымящийся салон, где торчали обгоревшие ребра автомобильных сидений.
Никакое любопытство в тот момент не заставило бы заглянуть в эту металлическую могилу – ведь из перешептываний на улице, я понял, что прямо здесь, в этой машине сгорела целая семья с маленькими детьми.
И я прошел мимо.
Сейчас возле этого места стоит крест – и кто-то временами приносит туда живые цветы. А я каждый день, когда проезжаю здесь, невольно смотрю на то место, где когда-то стоял автомобиль.
Наверное, где-то с этого момента я окончательно понял, что не хочу больше войны, и что это совсем не так здорово, как описывается в моих любимых книгах и фильмах.

VI

Однако, несмотря на весьма удручающую ситуацию, шило в одном месте не давало мне покоя. Я подумывал сходить в военкомат еще раз, но подвернулся случай, направивший меня по несколько иной стезе.
Если мне не изменяет память, числа 20-го августа украинская артиллерия разбила краеведческий музей, куда я частенько ходил, и где у меня были знакомые.
Один из них, ныне покойный Виктор А., человек, которого я глубоко уважал, сказал мне, что там собралась небольшая группа людей, которые взялись разбирать завалы.
Я пришел туда, и довольно быстро влился в коллектив волонтеров, которым руководила Инна П.. Мы убирали обломки и осколки, разгребали обрушения, заделывали окна пленкой, выносили и вывозили мусор.
Здесь я впервые интимно близко познакомился с последствиями артобстрела.
Часть здания и вовсе обрушилась, а целых окон не осталось, кажется, нигде.
Особенно запомнились во множестве засевшие в стенах небольшие осколки – я как-то представил, что будет со мной, если такие кусочки металла попадут в тело… и больше не представлял.
Честно говоря, в работе волонтера я преследовал и собственную цель.
Уж простите за корыстные мотивы, но меня временами бывало полное ощущение, что сейчас я тронусь крышей – так все происходящее давило на психику. Чтобы этого не случилось, я запрещал себе думать о чем-либо серьезном, а разгребание завалов позволяло сосредоточится на работе.
Кажется, раз или два во время работы приходилось спускаться в подвал, поскольку снаряды ложились ближе, чем хотелось бы любому здравомыслящему человеку.
Через какое-то время наша группа официально – насколько тогда это было возможно – оформилась в общественную организацию под названием «Донецк Радужный».
Гусары, молчать! Пропаганды ЛГБТ здесь не было.
После этого поле деятельности организации расширилось – был организован сбор и раздача гуманитарной помощи, в основном – одежды, а кроме музея мы занялись, в меру своих сил, ликвидаций последствий артобстрелов на других объектах.
Лично я успел поработать еще и в детском саду в Киевском районе, который тоже накрыла артиллерия. Мы заделывали там поврежденный водопровод, убирали обломки и осколки, закрывали окна пленкой.
С этим местом у меня связано очень яркое воспоминание, сейчас вызывающее легкую ухмылку, а тогда – искренний страх.
Сидя на окне второго этажа и свесив одну ногу на улице, я, тихо матерясь под нос, пытался закрепить пленку в разбитом окне заполненной детскими кроватками комнаты.
На улице стояла мерзкая промозглая погода, капал мелкий дождь, а проклятый полиэтилен никак не хотел вставать на место.
Я уже готов был как следует врезать по пластиковой рамке молотком, чтобы загнать прихватывающую ее рейку на место, как врезал кто-то другой.
Только вместо молотка по ушам ласково постучали близкие прилеты, числом не менее десятка.
Видимо, мой собственный организм решил не больно-то жалеть хозяина, поскольку попытался выпасть не в сторону уютного деревянного пола, а в сторону отнюдь не такого привлекательного асфальта несколькими метрами ниже.
К счастью, и осколки минули меня стороной, и опробовать на себе мягкость асфальта мне не пришлось.
Но, право слово – какие же незабываемые ощущения – жаться у стены подле разбитого окна, сжимаясь от каждого разрыва!
Впрочем, в этот раз – снова! - все прошло благополучно.
А буквально через несколько дней мы вновь посетили гостеприимные стены учреждения, поскольку такой очевидно важный военный объект украинская артиллерия просто так оставить в покое, конечно, не могла.
Что меня поразило в момент, когда наша машина повернула к воротам – это лежащее поперек въезда мощное, старое дерево. Кажется, снаряд упал прямо под стволом и буквально выкорчевал его из земли.
Я, вероятно, перебарщиваю с употреблением слова «странно», но оно как нельзя лучше описывает все происходящее.
Огромное дерево, вырванное из земли определенно выглядело странно.
Где-то в это время я начал работать, поступил на химический факультет ДонНУ, и поэтому – что логично – стал уделять волонтерству меньше времени, чем оно того заслуживало бы.
А еще я носил в рюкзаке перевязочные материалы, дававшие хоть какую-то толику самоуспокоения. Несколько бинтов да жгут, который, как ни странно, сохранился у меня до сих пор. 
Смешно, наивно?
Ну, тогда мне это смешным не казалось.
Особенно после того, как арта – так коротко и емко вскоре стали называть «бога войны» в наши краях – накрыла университет.
Потрепало остановку возле, один из входов, осколки разлетелись по округе… в общем, все как обычно.
И как-то вот так, ни шатко, ни валко, я пробыл волонтером до апреля 2015 года.

Отредактировано Zmei41 (13-02-2020 21:26:23)