Ещё один рассказ-эпизод. На этот раз про войну

- Андрюха, пора.
Кто-то тряхнул меня за плечо.
- А? Что?
Я оторвался от холодной стены, протер глаза и уставился на примостившегося рядом Федьку Синицына.
- Ну и силен ты дрыхнуть, – проворчал приятель. – Сергеич по цепи передал. Через десять минут начинаем.
Он не спеша поднялся, поправил ремень и осторожно выглянул из окопа.
- Вроде тихо пока. А, чёрт!
Доска от снарядного ящика треснула у него под ногой.
- Не шуршите, салаги, – шикнули откуда-то сбоку. – Всех фрицев разбудите.
- Всех не разбудим, – тихо хохотнул Федор, перемещаясь обратно на дно траншеи.
Соседи правы. В предутренней тишине любой звук разносится далеко по окрестностям. Так что нефиг шуметь. Немцы не дураки, могут и озаботиться непонятными шорохами. И, на  всякий случай, «усилят бдительность».
А впрочем, не так страшен черт. У нас тут каждую ночь веселуха. До немецких окопов метров примерно двести. Нейтральная полоса – сплошные воронки. А еще мины и восемь рядов колючки. Четыре наших, четыре их. Каждый день то мы, то они утюжим нейтралку снарядами. Типа, проходы устраиваем для предстоящей атаки. А по ночам восстанавливаем порушенное. И так вторую неделю подряд. Можно сказать, привыкли. Плохо только, что оттепель как на грех подоспела. На Южном фронте конец февраля почти как апрель на севере. Грязища такая, что танки в ней вязнут по самую башню. Слегка подмораживает только ночью. В таких условиях наступать не всякий решится. Поэтому фрицы и вялые по утрам. Так, постреливают иногда для проформы, ракеты осветительные пускают, но на серьезный бой пока не рассчитывают. Земля еще не скоро подсохнет. Или опять подмерзнет. Как повезёт.
А вообще, Федька – гад. Разбудил раньше времени, такой сон не дал досмотреть. Фантастика, а не сон. Я там каких-то чудищ отстреливал пачками. А еще там девушки были. Такие, что закачаешься...
- Готовность, – пронеслось по траншее.
Зашевелились сидящие в окопах бойцы, загремело взводимое для боя оружие, шумно выдохнул, поднимаясь, Синицын... 
- Отделение два. Вперед.
Первыми через бруствер под шорох осыпающейся земли перебрались саперы и, стараясь не слишком шуметь, один за другим исчезли в предутренней тьме. Их дело – обозначить подготовленные чуть раньше проходы. Наше – двигаться следом, на свет тусклых фонариков.
- Пошли остальные, – прозвучал голос взводного.
Ну что ж, теперь и вправду пора. Наш черед. Всей нашей роты. Отдельной штурмовой роты 1-го стрелкового батальона...
Земля чавкает под ногами. Хоть за ночь и подморозило, но бегущие впереди уже продавили тонкую корку и развезли грязь по «тропе». С налипшей на сапоги глиной бежать тяжело и скользко, однако стряхивать ее некогда. А возле третьей колючки и того хуже. Там вообще – месиво, в которое нужно нырять и ползти.
Тем, кто пойдет за нами, будет попроще. Саперы рванут заложенные в нужных местах заряды и расчистят полосу для наступления всего батальона. По-другому нельзя - орудия ведь под проволокой не протащишь. Конечно, с танками было б спокойнее, но танки нам, увы, не положены. Да и не пройдут они здесь. Завязнут через пару десятков метров и превратятся в мишени. Поэтому, максимум, на что мы можем рассчитывать, это на ротные сорокапятки в количестве аж двух штук, а затем, когда рассветет, поддержку полковой артиллерии.
Несколькими ручейками втягиваемся в проходы между рядами ежистой стали.
- Быстрее, быстрее, – торопит Сергеич.
- Шевелись, калеки, – вторит ему сержант Бойко.
Сопим, пыхтим, но все-таки «ускоряемся». Это в наших же интересах. Пока немчура не прочухалась, надо преодолеть нейтралку. Пусть трудно, пусть, как принято говорить, через задницу, но лучше уж изваляться в грязи сейчас, чем минутой позднее попасть под огонь невовремя проснувшихся фрицев.
Позади чертыхаются и кряхтят Борис и Глеб. Тащить по грязюке «Максим» – та еще задачка. Петрухе и Сане полегче – у них пехотные «Дегтяревы». Даже нагрудники нацепили. Весу в них примерно по пять кило, но это не та тяжесть, от которой отказываются. По-пластунски в них ползти неудобно, но от осколков и пуль более-менее защищают. У нас с Федькой стальные «кирасы» тоже имеются, а вот Вадимыч решил обойтись без защиты. Вместо нее надел самопальный жилет, сшитый из парусины.  Удобная штука, надо бы и мне подобную завести. В накладные кармашки много чего помещается. Диски для ППШ, фляга с водой, гранат вдвое больше, чем если в подсумки, другая полезная хрень. Движения почти не стесняет и на плечи не давит – распределяется по всему телу. 
- Фомин, Синицын. Прикрываете Галимзянова и делаете дорожку саперам, - командует Бойко.
Задача понятная. Рустем в отделении снайпер, оставлять его одного ни к чему и в рукопашную ему не ходить, это наши с Федькой проблемы. А саперы должны нейтрализовать ДОТ, что на левом фланге. Около огневой точки всегда есть окопчики, и в них, к гадалке не ходи, пара-другая фрицев, типа, прикрытие от таких, как мы, ухарей. Вовремя их приголубишь, считай, полдела сделано. Никто тогда не сможет помешать мужикам со взрывчаткой подобраться к бетонному бункеру и подорвать его к едрене-фене вместе с засевшими там гадёнышами.
Всё. Колючая проволока позади. Вместе с минами, и нашими, и немецкими. До передовой позиции всего тридцать шагов. А фрицы, похоже, всё еще спят.
С правого фланга раздается винтовочный выстрел. За ним еще один. И еще. В предрассветном небе вспыхивает целая гроздь ракет. Поле боя моментально озаряется призрачным светом.
Проснулись-таки. Поздновато, однако.
- Гранаты! – уже не скрываясь, орет Сергеич.
Во вражьи окопы одна за другой летят эргэдэшки. С крайним хлопком подобравшиеся к траншеям бойцы вскакивают и несутся вперед. Разбегаются веером, ныряют «под землю». Через секунду оттуда доносится треск  автоматных очередей и яростный мат вперемешку с воплями попавших под раздачу вражин.
- Нам дальше! – кричит Синицын и тоже вскакивает и бежит.
Я за ним. Сзади несется Рустем.
«Вниз» нам спускаться не надо, там и без нас обойдутся.
С ходу перепрыгиваем через траншею и без всяких «Ура!» мчимся к следующей линии немецких окопов. За ними темнеет «верблюжий горб» укрытого землей ДОТа.
До цели без малого сотня метров. Пространство открытое. Впадинки и бугорки, конечно, имеются, но укрываться за ними можно лишь в крайнем случае. Гораздо важнее сейчас быстрота. А еще натиск, как говорил великий Суворов.
Натиска нам не занимать, а вот со скоростью большие проблемы. Поскальзываешься буквально на каждом шаге, ноги словно чугунные, того и гляди навернешься и думать тогда придется уже не про ДОТ, а как бы получше сховаться, чтоб не заметили.
Слева мелькает какая-то тень. Мгновенно вскидываю автомат и жму на крючок.  Тень с истеричным всхлипом валится наземь.
- Мать ее, б..! – вопит  Федька и, припав на колено, начинает лупить короткими очередями непонятно куда.
Галимзянов прыгает в одну из воронок и злобно шипит:
- Придурки! Там ход.
Я ныряю в соседнюю и мысленно себя матерю. Действительно, ход сообщения. По левую руку, в десятке метров от нас. Какого лешего мы поперлись верхами?!
Недолго думая, швыряю туда гранату:
- Бойся!
Синицын понимает меня с полуслова. Падает и откатывается за ближайший пригорок.
В гранатном разрыве слышится вскрик, сменяющийся  через секунду каким-то сипящим стоном, словно воздух из воздушного шарика выпустили.
Федька поддерживает мой почин еще одной эргэдэшкой. Только забрасывает ее чуть подальше.
По ушам бьет очередной хлопок. Из траншеи уже никто не вопит и не воет. Всех там, похоже, уконтропупили.
Справа и сзади слышна беспорядочная стрельба. Спереди пока ничего, только отдельные выкрики на чужом языке и лающие команды. Видимо, фрицы уже начинают «что-то подозревать» и потихонечку приходят в себя, хотя, как известно, панику остановить трудно. Так же как и понять, что происходит, где враг и где свой и как отвечать на угрозу. В любом случае, пока противник не организовался, нам надо спешить. Времени на выполнение боевой задачи остается все меньше.
- Я слева, ты справа, – кричу я Синицыну. – Рустем, ты в ближний отнорок.
Рывком преодолеваю расстояние до траншеи и скатываюсь по откосу. Федька делает то же самое. Ход сообщения довольно извилистый, приятеля я не вижу, но точно знаю, он метрах в пятнадцати от меня. Фактически на острие атаки, в паре-другой поворотов от еще непуганых фрицев.
Галимзянов пока что медлит. Почему, становится понятно, когда из того ответвления, куда я его направил, в основной ход выпрыгивает какой-то тихушник и тут же, увидев перед собой «Ивана», отшатывается назад. Со всей дури луплю его прикладом под каску. Там что-то противно чмокает, и фриц валится на дно окопа. С грохотом падают задетые им ленточные коробки и выставленный наружу МГ. И только затем туда же соскакивает Рустем.
- У-у, кутак сыныгы! – грязно ругается снайпер, отпихивая дохляка. – Шагу ступить нельзя. Мать его!
- Молоток! – киваю и дергаюсь обратно в проход.
Галимзянову тут самое место. Пусть и с покойничком под ногами, зато позиция превосходная. Бывшая немецкая пулеметная, а теперь наша снайперская.
От Фёдора ничего не слыхать, поэтому двигаюсь в его сторону. Оглядываюсь на Рустема. Тот машет рукой: всё нормально, справлюсь без вас.
Слева еще одно ответвление. Едва его не проскакиваю.
Что там? Ага, блиндаж.
Граната цепляется за матерчатый клапан, и пока я, мысленно матерясь, рву ее из подсумка, из блиндажа выбирается расхристанный фриц с пистолетом. Не то офицер, не то унтер. Пользуясь тем, что руки у русского заняты, он вскидывает оружие и выпускает в меня чуть ли не весь магазин. Нагрудник выстрелы держит. Хорошо хоть, что ватник под ним: смягчает удары и, значит, отделаюсь одними лишь синяками, а не переломами ребер. Плюс то, что вполоборота стоял и пули, по бОльшей части, ушли в рикошет.
Немец ошалело смотрит на пистолет, потом на меня. Кажется, у него «культурологический шок». Долго думать об оборотнях в ушанках я ему не даю. Прыгаю ногами вперед, сшибаю гада на землю, после чего вскакиваю, срываю чеку и, не обращая внимания на упавшего, прямо через него бросаю гранату в раскрытую дверь. Запал горит не менее трех секунд. Этого более чем достаточно, чтобы пулей вылететь из бокового прохода и рухнуть за угол.
Гремит взрыв. Отталкиваюсь ногами от стенки траншеи и, словно на санках, скольжу по глинистому дну окопа к проему. Не пытаясь подняться, прямо из лежачего положения посылаю в отнорок длинную очередь.
Признаков жизни немец не подает. Похоже, ему хватило с лихвой. В блиндаже тоже всё тики-тук. Спокойненько как на кладбище. Три трупа, и все такие мирные-мирные, и тихие просто до безобразия.
Со стороны, где идет бой, в небо взлетают ракеты. Две красные, одна зеленая. Стрельба позади понемногу стихает.
- Рустем где? – появившийся в проходе Синицын встревоженно озирается.
Мой ответ тонет в грохоте взрывов. Грохочет в районе нейтралки. Выходит, наши уже зачистили передовую траншею и теперь готовятся к общей атаке силами всего батальона. Сейчас подтащат сорокапятки и минометы, закрепят рубеж, а затем начнут штурмовать вторую полосу обороны.
- Здесь я. Отсюда все поле как ладони, – кричит со своей позиции Галимзянов. – А вы не спите, работайте ДОТ. Если что, я прикрою.
- Как у тебя? – бросаю я Фёдору.
- По окопчику не пройдем. За поворотом завал.
- Что за завал?
- Хрен знает. То ли снаряд попал, то ли подмыло.
- Понятно. Значит, опять поверху?
- Зачем поверху? Эти же как-то выходили отсюда.
Синицын указывает автоматом на труп около блиндажа.
Действительно, блиндаж в «тупике» – ситуация нестандартная. Нормальные фрицы так никогда не поступят. Обязательно оборудуют пути отхода.
- А ну, глянем.
Ныряю в «землянку». Синицын – следом.
Так и есть. Из блиндажа имеется еще один выход. И ведет он как раз туда, куда нам и нужно.
Траншея полного профиля заканчивается через двадцать метров. Дальше она маскируется под складки местности. Холмики и бугорки хорошо прикрывают тропу по фронту, с наших позиций не разглядишь. Со стороны немцев видно получше. Если бежать пригнувшись, заметят сразу. Поэтому снова – ползком по глине.
К махине ДОТа добираемся изгвазданные с головы до ног. Хорошо хоть, додумались гранатные сумки переместить за спину, а то пришлось бы и их очищать. Выудишь из грязи гранату, пальцы с кольца соскользнут или еще хужее  – уронишь РГ или «феньку» перед броском – некому будет потом претензии предъявлять.
Ячейки и щели для пехотного прикрытия огневой точки метрах в пятнадцати от подножия. На самом деле, окопчик всего один, но расположен буковкой зю. Брать его, получается, надо с обеих сторон.
Переворачивась набок и тянусь за гранатой.
Федор показывает мне «козу».
«Ага, понял. Надо по-тихому».
Отцепляю от пояса саперную лопатку. В ближнем бою оружие страшное, покруче любого ножа. Синицын кивает, скалится и, ничего не сказав, ползёт влево. Я, соответственно, нацеливаюсь на правую половину. «Прикольно будет, если там никого не окажется».
Немцев в окопе трое. Пулеметчик, второй номер и наблюдатель. Последний «достался» мне, вместе с биноклем. Им, кстати, уже не воспользуешься – попал под горячую руку, стекла брызнули во все стороны, вперемешку с выбитыми мозгами «хозяина».
«Своих» фрицев Синицын приголубил не хуже. Даже не пискнули гады. Видно, представить себе не могли, что их так быстро и качественно оприходуют свалившиеся в ячейку «злобные русские пехотинцы».
Что делать дальше, вопросов не возникает. Надеваем вместо ушанок каски покойничков и начинаем изображать бдительных немецких зольдатен. Уловка простая, но на первое время сойдет. Главное, чтобы саперы на нее не купились, когда взрывчатку потащат. Очень бы не хотелось вместо спасибо получить гранату под ноги или автоматную очередь. Надеюсь, Рустем поставит наших в известность, что мы тут не плюшки трескаем, а делаем всё по уму. Наверняка ведь следит, что здесь и как.
- Чот долго они, – бормочет Синицын после пяти минут напряженного ожидания.
Да, взрывники не спешат. Почему? Фиг знает. Может, случилось чего или командование поставило мужикам другую задачу, более важную. Хотя, куда уж важней? Неподавленная огневая точка на фланге – всем проблемам проблема.
Осторожно высовываюсь из окопа. Наши позиции отсюда отлично видны.
Замечаю какие-то шевеления на нейтралке. Ого. Кажется, начинается. Пока еще не весь батальон, но кое-кто, перебежками и переползаниями, уже движется. Из группы закрепления, скорее всего. Точно, вон там минометчики, у одного из них характерный «блин» за спиной. А чуть погодя и сорокапятки покатят, факт...
- Твою мать! – зло матерится Синицын.
Есть, от чего. ДОТ за нашими спинами, наконец, «оживает».
Ох, как не вовремя. Для нас не вовремя, не для фрицев.
Огонь ведется из левой части строения. В правой мы амбразур не видим. Этот «холм» на сто процентов обманка. Только отсюда заметно, что туда просто насыпали земли и камней, сымитировали еще один «бастион», и пусть теперь славянские «унтерменши» его вскрывают, тратят впустую снаряды и бомбы.
Трассеры немчура не использует. Поэтому издали плохо видно, куда бьёт вражеский пулемёт. А бьёт он, похоже, по движущимся по нейтралке бойцам. Причем, довольно прицельно. Вижу, как падает минометчик с «опорой», рядом замирает еще один. Огонь переносится вправо. Наши вжимаются в землю, кто-то пытается отползти.
Ухает орудие. Мимо. Накрытия не получается. Снаряд разрывается правее и дальше.
А саперов всё нет и нет.
- Что творят сволочи, – шипит сквозь зубы Синицын.
- А может, сами попробуем?
Напарник какое-то время молчит, потом решительно встряхивается и рубит ладонью воздух:
- А! Была не была!
Выбираемся из окопчика, ползём к ДОТу. Не к амбразуре, конечно, а в «тыл», туда, где должен быть вход. У Федьки в руке «Ворошиловский килограмм», у меня – немецкая «колотушка». Позаимствовал ее у фрицев. Думаю, в качестве «детонатора» подойдет.
Вход в «бункер» находим достаточно быстро. Осветительные ракеты взлетают с другой стороны, стальная дверь скрыта в тени, немцев рядом нема, и всё это просто прекрасно. Никто не сможет пресечь задуманное «злодейство со взломом». Слава богу, что здесь обычная дверца, а не люк-лаз с бронированной крышкой. Меньше придётся возиться.
Синицын прикручивает к дверной ручке советскую РПГ, забирает у меня германскую М24 и споро приматывает ее к «основному заряду». Теперь надо просто «дернуть за веревочку, дверь и откроется». Плюс смыться успеть, пока «спичка горит». А горит она,  если  не ошибаюсь, всего пять секунд.
- Сам сделаю, – говорит Фёдор и отпихивает меня в сторону.
Отбегаю на «безопасное» расстояние, плюхаюсь наземь и закрываю ладонями уши. И всё равно: ударная волна такой силы, что башка словно ватой набита и в глазах – звёздочки и колечки. Стряхиваю с себя комья земли, вскакиваю и быстро несусь к вывороченной взрывом двери. Швыряю в клубящийся пылью проём две «феньки» и, дождавшись хлопков, ныряю туда же.
На зачистку внутренних помещений расходую пару эргэшек и полтора автоматных диска. На всё про всё уходит минута. Никому теперь этот ДОТ не помешает.
- Курочка в гнездышке! –  ору я, выпрыгивая наружу. – Федя! Куда пропал?
Друга я нахожу в десятке шагов от входа, за бугорком. Синицын лежит ничком, подвернув под живот руку.
- Что?! Что случилось? Ранен?
Переворачиваю его набок, ощупываю. Приятель коротко стонет.
«Ёшки-матрёшки! Живой. Просто контузило».
По пальцам течёт что-то липкое и тёплое.
«Бляха-муха! Осколок словил. Да что же это за гадство такое?!»
По вискам бьют невидимые молоточки, а в мозгах звучит какой-то странный металлический голос: «...выбор, выбор, выбор...».
Какой еще выбор к чертям собачьим?! К бене все эти голоса!
Подхватываю Федора под микитки и, поднатужившись, ползком тащу его к нашим окопам. Голова  Синицына безвольно болтается, каска съехала на глаза, рукава в грязи, так же как ноги и всё остальное. Тащу и приговариваю как мантру: «Держись, Федька. Держись. Щас наши пойдут. Держись, Федя. Пойдут наши. Сейчас. Держись, брат…»
Нет, до наших я его не допру. Тяжелый, и у самого уже темень в глазах, и пот из-под немецкого шлема градом течёт, и левая штанина уже намокла не только от грязи, но и от крови. Моей, между прочим, крови, не Федькиной – видимо, зацепило во время «зачистки», но в горячке боя не сразу заметил.
Добираюсь до ячейки около ДОТа и – делать нечего – спускаю туда напарника. Потом сваливаюсь туда сам и щупаю Синицыну пульс на шее. Вроде живой. Ну, слава те господи.
Отыскиваю ушанки и нахлобучиваю их, сначала на Федора, потом на себя, заместо холодных касок. Синицын приоткрывает глаза, пробует что-то сказать, но сил, видимо, не хватает, и он снова впадает в спасительное забытье.
«Не дрейфь, Федя. Всё у нас будет путем», – бормочу я под нос.
Роюсь в подсумке. Где-то там должен быть индпакет.
Рву оболочку зубами, вытаскиваю из бумаги бинт и перетягиваю им раненое бедро. У Синицына рана в предплечье. Как могу, обрабатываю и ее.
На ногу ступать больно, но можно. И это не единственная  хорошая новость. Наши, поняв, что ДОТ уничтожен, поодиночке и группами бегут через нейтральную полосу к первой, уже захваченной линии вражеской обороны. Да еще и орудия катят. Обе имеющиеся в роте сорокапятки. Чуть дальше вижу еще бойцов. Это вторая рота. Отлично. Значит, сейчас в атаку пойдут, к следующему рубежу. Надеюсь, про нас не забудут, пошлют санинструктора, когда возьмут вторую траншею. А мы подождём. Ну и поможем, чем можем, если понадобится. Патроны пока имеются, гранаты тоже остались. Целых три штуки.
Горизонт на востоке начинает алеть. Выходит, уже рассвет. Хрен знает, сколько мы тут воюем. Вроде недолго, но счет времени я, кажется, потерял. Слишком уж много всего. Сразу и не поймешь...
Слышится громовое «Ура!»
Всё! Наши пошли. Где поверху, где по ходам сообщения. Сейчас ворвутся в траншеи и пойдет потеха.
Чёрт! Что за фигня?
Из окопов по красноармейцам никто не стреляет. Там что, нет вообще никого?
Бойцы ненадолго приостанавливаются, но потом, видимо, что-то сообразив или же получив команду от отделенных и взводных, перепрыгивают через траншеи и бегут дальше. Некоторые соскакивают вниз, но неглубоко, всего на полметра, потом выпрыгивают обратно и догоняют ушедших вперед.
Ёлки зелёные! Это же ложная линия. До настоящей, как минимум, метров триста. Отсюда, с высотки, где ДОТ, атакующие цепи как на ладони. Если бы у фрицев здесь был пулемёт...
Додумать эту мысль до конца я не успеваю.
Из кучи земли и камней, той самой, что мы посчитали обманкой, раздаётся пронзительный стрекот. Словно бревно отпиливают циркулярной пилой.
Мать твою, как же мы лопухнулись! Правая часть – настоящая! Только пулемётная амбразура в ней сбоку, а не по фронту.
Фланкирующий огонь не просто губителен – он ужасающ.
Не ожидающие опасности красноармейцы просто не могут понять, что происходит, откуда пришла беда. А когда, наконец, понимают, на земле остаются неподвижно лежать без малого двадцать тел в ватниках и шинелях. Атака захлёбывается, когда кажется, что до цели всего ничего. Вот они, вражеские окопы. Сотня шагов, тридцать-сорок ударов сердца – такая малость в сравнении с уже пройденным.
Бойцы вжимаются в глину и снег. Любая впадинка или ложбинка – спасение. Подняться хотя бы на четвереньки - уже подвиг. Бросаться вперед или просто ползти – за пределами человеческих сил. На любое движение ответ один – очередь из вражеской косторезки. Пусть даже не попадет, но когда над головами свист пуль, а рядом, всего в двух шагах попавшие под пулеметный росчерк товарищи, с кем еще вчера перекуривали в окопах, заставить себя продолжать бой почти невозможно. Можно только лежать на холодной земле и молить и бога, и черта, чтобы на этот раз старуха с косой пришла за кем-то другим.
Пулемет на какое-то время прекращает стрельбу. Наверно, меняют ствол или ленту в патроннике.
Внезапно наступившая тишина оглушает.
Трясу гловой, пытаясь восстановить слух, и уже через пару мгновений до ушей доносится шорох осыпающегося грунта и досадное «Шайсе!».
Похоже, это за нами. По наши с Синицыным души.
Раздумывать некогда. Сейчас или мы их, или они нас, третьего не надо.
Бросаю на шум «лимонку» и, едва раздается взрыв, полосую из ППШ темноту у подножия. Насколько успешно, оценить не могу. Сзади визгливо грохочет МГ, все остальные звуки просто теряются в стрекоте адской машинки.
В дальней части окопа, за земляным клином, рвётся граната. Вторая ударяется о Федькин нагрудник и скатывается мне под ноги. На автомате подхватываю ее и швыряю обратно. Колотушка взрывается в воздухе, не долетев до цели. Нас с Федькой осколки не задевают. Даю ещё одну очередь в темноту, после чего вываливаюсь из окопа и вытягиваю следом Синицына. Траншея превратилась в ловушку. Останемся здесь – прищучат без вариантов.
Секунд через двадцать скатываемся в небольшую воронку. Приятель пока без сознания, поэтому просто укладываю его на дно (если не будет стонать, никто не услышит), вылезаю наружу и занимаю позицию между траншеей и ДОТом. Как выясняется, сделал всё правильно – наш прежний окопчик снова забрасывают гранатами. А потом над бруствером появляется силуэт в характерной каске.
Щелкает винтовочный выстрел. Фриц валится наземь.
«Спасибо, Рустем. Вовремя».
Противник, поняв, что ячейку вдоль фронта не обойти, пробует пробиться к нам справа. С той стороны снайперский огонь не опасен – там небольшая низинка и те, кто в ней, Галимзянову не видны. Зато я этих гавриков вижу отлично – встречаю их длинной очередью в упор. Двое готовы, третий стонет и пытается отползти. Остальные садят по мне из автоматов и карабинов. Палят в белый свет как в копеечку – позицию я уже поменял. Плохо лишь, что патронов всего полдиска. С таким запасом долго не продержусь. Пока нас Рустем прикрывает, надо отходить в тыл.
Ныряю опять в воронку. Со стороны поля слышатся глухие хлопки. Похоже на минометы.
Судорожно оглядываюсь. Так и есть. Залегших наших пытаются накрыть минами.
А в голове снова звучит неведомый голос: «...выбор, выбор, выбор…»
Пробую отвлечься от лишних мыслей и еще раз прокручиваю сложившуюся обстановку.
Итак, ситуация следующая.
Две стрелковые роты прижаты к земле огнем с фланга. До фрицев около сотни метров. До наших траншей в два раза больше. Артиллеристы и расчеты «Максимов» и ДШК давят огневые точки по фронту. Однако самую опасную – пулемет в ДОТе – они подавить не могут. И саперы сюда уже не дойдут. Фрицы, охотящиеся на меня, перекрыли подходы к холму.
По залегшим в поле бойцам «работают» немецкие миномёты. Оставаться на месте нельзя. Рано или поздно положат всех.
Как выйти из-под минометного обстрела?
Ответ очевиден. Молниеносной атакой на вражеские позиции.
Сделать это не дает вражеский ДОТ. 
Кто может сейчас справиться с ДОТом?
Только красноармеец Фомин. Больше некому.
«Прости, Федя. Не могу по-другому. Надеюсь, немцы тебя не заметят».
Оставив в воронке приятеля, выбираюсь наверх. В руке зажата эргэшка. Времени нет. С каждой секундой шансов все меньше. Фрицы могут обнаружить меня в любой миг. Поймут, что задумал, и – всё. Отрежут от ДОТа и накроют огнем. Голову поднять не смогу, не то что гранату швырнуть, да ещё и прицельно.
Ползу к амбразуре. Подволакиваю левую ногу -  ее я почти не чувствую, но лучше уж так, чем чтобы от боли сводило. До цели метров пятнадцать… двенадцать… десять... семь... 
Всё! Хорош! Ближе не стоит, иначе осколками посечёт.
Пытаясь унять нервную дрожь, делаю несколько выдохов-вдохов. Вроде бы получается. Ногу судорогой не сводит, чувствительность в норме, под пальцами холодная сталь гранаты. Всё внимание на плюющуюся сполохами огня амбразуру.
Граната летит точно в цель.
Вжимаюсь в землю, закрываю руками голову.
Хлопок.
Вражеский пулемет умолкает.
Готово?
Нет.
ДОТ вновь открывает огонь.
Сзади тоже стрельба. Немцы стреляют в меня. Точнее, в то место, откуда могли бросить гранату. Взрыв они видели, но пока не догадываются, насколько близко я подобрался к цели. Поэтому лупят сейчас правее и ниже.
«Выбор, выбор, выбор...» – продолжает звучать непонятный голос.
Вытаскиваю из подсумка последнюю эфку. Если гора не идёт к Магомету, Магомет делает то, что должен...
В последний рывок вкладываю все оставшиеся у меня силы. В ногу впивается пуля. Еще одна попадает в плечо. Плевать! Меня это не остановит. Главное – добежать, остальное – не важно! Время как будто растягивается. До амбразуры всего два шага, и их надо во что бы то ни стало пройти, доползти, пробраться.
«...выбор, выбор, выбор...»
Грудь словно стягивает тисками, а потом буквально раскалывает на тысячи мелких осколков вместе с нагрудником. Сталь пробивает сталь и уже не встречая сопротивления рвет податливо-мягкую плоть.
Но это еще не конец. Мозг все еще подает сигналы руке, и она делает то, ради чего погибает несущее ее тело. Обхватывающие гранату пальцы  разжимаются внутри амбразуры.
Щелчка я уже не слышу. Не слышу как в ДОТе орут засевшие там фрицы. Не слышу хлопка «лимонки». Не слышу, как через десяток-другой секунд над полем гремит «Ура!» и наши бойцы с ревом и матом врываются во вражеские траншеи.
Я просто плыву в пустоте, окруженный оранжево-серым маревом, через которое проступают ослепительно яркие буквы:
«Поздравляем. Вы сделали правильный выбор. Финальный уровень пройден».

Ещё один эпизод, чисто попаданческий, в продолжение поста 1

Пятница. 26 ноября 1982г.

В Питер мы прибыли в семь утра, только не на Московский вокзал, а на Финляндский, прогрохотав по железнодорожному мосту через Неву и далее мимо Ладожского и Пискаревки.
Состав остановился в отстойнике. Там от него отцепили сперва тепловоз, а следом и наш вагон. Выправочную чудо-машину перегнали в депо, и что там с ней стали делать, для нас с Сашкой осталось тайной. Да мы особо и не настаивали, и узнать подробности не пытались. Мы свою миссию выполнили, сопроводили поезд, а дальше пускай с ним местные разбираются.
Примерно в половине десятого начальник бригады сообщил, что на сегодня все основные работы закончены и до пяти вечера мы абсолютно свободны. Хотим, можем просидеть всё это время в вагоне, хотим, можем прогуляться по городу. Главное вовремя возвратиться. После пяти нашу лабораторию отправят на горку и, видимо, прицепят к какому-нибудь московскому поезду.
Тухнуть весь день в отстойнике ни у меня, ни у Сашки желания не было. Приятель сказал, что поедет к родственникам, мол, в Питере у него живёт бабушка. Я, немного подумав, решил первым делом съездить на Пискарёвку. Мои дальние родственники тоже когда-то жили в городе на Неве. Только это было ещё до войны. Блокаду, увы, никто из них не пережил.
На станцию «Пискарёвка» я прибыл в половину одиннадцатого. На самом кладбище пробыл около часа. Конечно, узнать, где похоронены родственники, я не мог, поэтому просто положил цветы перед мемориалом, а после молча бродил по дорожкам между памятными камнями и тонкими ровиками братских могил.
Погода в Питере оказалась под стать московской. Для конца ноября довольно тепло – в районе плюс трех плюс пяти, но в то же время достаточно влажно и ветрено. Правда, пока без дождя.
Обратно на Финляндский вокзал я возвращаться не стал. В электричках наступил перерыв, поэтому волей-неволей пришлось прогуляться пешком. Честно говоря, я немного запутался в географии и поначалу двинулся не в ту сторону. Хотел дойти до метро, а получилось, что шёл в другом направлении, и вообще думал, что от Пискаревского кладбища до «Площади мужества» не более километра, а оказалось – в три раза дальше, и если идти через железнодорожную станцию, то проще сесть на автобус и уехать на нём к Охтинскому мосту, а там уже недалеко и до Невского. Всё эти «чрезвычайно ценные» сведения на меня вывалили местные бабушки, к которым я обращался за информацией «как отставшим от бронепоезда революционным матросам пробраться к Зимнему, а по пути, чтобы два раза не бегать, захватить почту и телеграф?»
В итоге, после получаса плутаний я просто присел на лавочку в парке, который все называли Пионерским, и начал соображать-прикидывать, что правильнее – воспользоваться советами аборигенов или же тупо довериться интуиции?
Когда я уже почти принял решение, на парковой дорожке появилась какая-то семейная пара с ребёнком. Чем ближе они подходили, тем больше меня охватывало странное ощущение, что я их когда-то знал и что «это жжж неспроста». Мужчина лет сорока пяти, женщина… лет на десять моложе, детская прогулочная коляска, ребёнок… девочка… около года…
Заметив мой пристальный взгляд, мужчина слегка нахмурился и, поравнявшись со мной, спросил:
- Мы с вами знакомы? Могу вам чем-то помочь?
Я покачал головой.
- Спасибо. Не надо.
Мужчина пожал плечами и пошёл дальше, толкая перед собой коляску.
Женщина в мою сторону даже не посмотрела.
Я тоже не стал провожать их взглядом. Молча поднялся, сунул руки в карманы и двинулся на выход из парка. На душе было не то чтобы мерзко, а как-то… тягостно что ли… словно бы невзначай прикоснулся к чему-то не слишком приятному, и это, как минимум, раздражало. Хотелось быстрее забыть об этой нечаянной встрече и никогда больше не вспоминать. А ещё – тщательно вымыть руки, хотя с этим гражданином я и не думал здороваться.
Собчак Анатолий Александрович, собственной персоной, пламенный трибун времён перестройки и будущий питерский мэр. Прикольно будет, если и его сегодня кто-нибудь грохнет или сам окочурится, а повесят всё на меня, в придачу к уже убиенным Попову с Гайдаром. Помню, что месяца два назад включил кандидатуру этого господина в свой личный расстрельный список, но потом понял, что это не панацея. Простое убийство может легко превратить негодяя в мученика. Гораздо эффективнее в этом плане дискредитация. Человека или идеи – без разницы. История на примере погибшего СССР показала, что это отлично работает…

После случайной встречи с очередным «прорабом перестройки» настроение безнадежно испортилось. Его не смогли исправить даже прогулка по Невскому и экскурсия на колоннаду Исаакиевского собора. Конечно, смотреть с его верхотуры на Питер всегда интересно, великолепные виды не могут перечеркнуть ни пасмурная погода, ни гуляющий над куполом ветер, ни вечная сырость с залива. Стоишь, смотришь, мысленно восхищаешься, но… думаешь-то всё равно о другом. О том, что лет через десять город останется прежним лишь внешне, а вот внутри из него раз за разом будут пытаться вытравить всё ленинградское, всё героическое и жертвенное, великое, но справедливое, всё, что когда-то сделало из него не просто вторую столицу, а настоящий символ эпохи – тот самый воспетый поэтами нового времени «город над вольной Невой»…
  Плохое настроение невольно заставляло спешить, и уже без четверти три я практически полностью выполнил всю намеченную на день программу. Оставалось только пройти вдоль Фонтанки до Михайловского (Инженерного) замка, и оценить мрачную красоту его стен, которые два века назад так и не сумели спасти от предательства одного Российского императора, несправедливо забытого, оболганного современниками и потомками.
Сойдя с Аничкова моста на набережную, я прошёл примерно полсотни шагов и внезапно остановился. Даже не знаю, что заставило меня это сделать. Наверное, мне просто захотелось взглянуть на всемирно известных коней гениального Клодта как бы со стороны, издали, не вдаваясь в детали, оценивая всю композицию.
Ближняя скульптурная группа, где человек и конь ещё только собираются выяснять, кто сильнее, меня почему-то не привлекла. Всё внимание нацелилось на дальнюю, последнюю в композиции, где человек, уже почти проиграв, укрощает, наконец, разъярённое животное, встав на одно колено и с силой вцепившись в узду рвущегося на волю коня.
Начавший моросить дождь делал зеленоватую бронзу темнее, чем есть. Фигуры словно бы становились моложе, такими, какими их и задумывал скульптур, как будто их отливали совсем недавно. А вот постамент, наоборот, «постарел». Покрытый дождевыми потёками, он выглядел неопрятно. Ярким контрастом к нему казалась стоящая рядом девушка. Одетая в длинное светло-бежевое пальто, она смотрела на текущую под мостом воду.
Секунд через пять девушка подняла голову, и я буквально замер на месте.
Пусть до неё было далеко, метров, наверное, сто, но я был готов поклясться, что это…
Дождь явно усилился. Я несколько раз моргнул, протёр от влаги лицо, тряхнул головой и снова взглянул на мост. Девушки не было. Только вздыбленные на постаментах кони и пытающийся их укротить человек.
Неужели мне это только привиделось?
Подтянув ворот бушлата повыше, я развернулся и медленно побрёл в сторону от моста. Холодный питерский дождь даже не думал слабеть, но я о нём просто забыл. Шёл и шёл мимо чугунного ограждения, за которым плескались волны, а свинцового цвета вода расходилась кругами под мелкой дождевой моросью. Капли стекали за воротник, хлюпали под ногами лужи, наливались тяжестью промокшие внизу джинсы. Мысли в голове путались, мелькали калейдоскопом, складывались в непонятные картинки и образы. Мои шаги замедлялись, а потом, неожиданно для себя, я и вовсе остановился.
Сомнения длились недолго, всего пять секунд, не больше.
Резко развернувшись на месте, я бросился обратно к мосту.
Она не могла, никак не могла уйти далеко, и я обязательно должен был её догнать.
Зачем?
Не знаю.
Просто должен и всё. 
Почти полчаса я метался по Невскому и прилегающим улочкам, заглядывал в лица прохожих и искал ту, с которой расстался навеки…
Тщетно…
Вокруг были только дома. Тёмные, давящие своим холодным величием, затянутые пеленой не прекращающегося ни на секунду дождя. Продрогший, промокший до нитки, я брёл под хмурым питерским небом и слушал, как барабанят по крышам и козырькам дождевые капли, как журчит стекающая по водосточным трубам вода, как тихо скрипят раскачивающиеся под ветром деревья…
Я не чувствовал грусти, не чувствовал и облегчения. Я просто шлёпал по лужам, не обращая внимания на усталость и, казалось, уже давно забытое ощущение какой-то светлой тоски по безвозвратно ушедшему прошлому. Шёл, слушая этот бессмысленный дождь, внимая его бесполезным намёкам, а в голове в режиме нон-стоп крутилась ещё не написанная в этом времени и в этой жизни мелодия…

Я снова слушаю дождь, я вижу эти глаза.
Я знаю, что ты уйдёшь и, может быть, навсегда
По лужам в длинном пальто, храня улыбку свою.
И не узнает никто, за что я дождь не люблю… 

Да, мне и вправду не нравился этот дождь, не нравился накрытый им город, не нравилось выпяченное напоказ желание помочь всем и каждому, желание говорить, нашёптывать на ухо и быть постоянно рядом, без всякого шанса спастись…
Глупо, но я сейчас хотел одного – чтобы она опять была рядом…     

Опять ты рядом со мной. Мы говорим о дожде.
И больше нет ничего, и всё забыто уже…

*  *  *
Замок щёлкнул, дверь гаража отворилась.
- Ну что, есть?
- Туточки. Ща лепестричество включим, сами увидите.
Щерба перешагнул порог и скрылся в потёмках. Секунд через десять в помещении зажёгся свет.
- Вот. Всё, как шеф говорил.
Заскрипели воротные створки.
Двое оставшихся снаружи парней довольно осклабились.
Двадцать четвёртая «Волга». Чёрная. Номер на ЛЕН. Круче и быть не может.
- Ну чё? Загружаемся? – Щерба открыл водительскую дверцу и вопросительно посмотрел на приятелей. – Кто за рулём?
- Я, – откликнулся Лысый. – У меня тут две тётки живут. Я в Питере, как рыба в воде.
Подельники спорить не стали. Проехаться за рулём представительской «Волги» – это, конечно, понто́во, но для сегодняшней акции знание города, безусловно, важнее.
- А сторож не засечёт? – поинтересовался Витёк, когда машина выкатилась из гаража, а Щерба пошёл закрывать ворота.
- Сторож сейчас бухой в дупель, – хохотнул Лысый. – После моей наливки дрыхнуть будет до самого вечера.
Он не ошибся. На выезде из гаражного кооператива их, действительно, никто не остановил.
- Эх, хорошо иметь такую крышу, как шеф! – ухмыльнулся сидящий на заднем сиденье Щерба.
- Не зарекайся, – буркнул расположившийся рядом Витёк.
- А ты раньше времени не кипишуй. Всё будет в ёлочку, вот увидишь…
Лысый нажал на газ.
Басовито урча, «Волга» вырулила на проезжую часть и понеслась по дороге. До первой контрольной точки надо было проехать около трёх километров…
- Стой, тормози, – скомандовал Витёк через четыре минуты, заметив стоящую на обочине девушку в длинном светлом пальто.
- Сам вижу, не слепой, – дёрнул плечом Лысый.
Автомобиль плавно затормозил и остановился строго напротив дамы.
Хлопнула дверца.
- Сейчас на Бестужевскую, потом в Ольгино, – девица вынула из сумочки бумажный клочок и показала водителю. – Вот адрес. Запомнил?
- Запомнил.
- Поехали...

До нужного дома они добрались за двадцать минут.
«Волга» остановилась. Лысый заглушил двигатель.
Клиента ждали почти четверть часа.
- Вот он, – сообщила девушка, когда из подъезда на улицу вышел интеллигентного вида мужчина в шляпе и тёмном плаще. – Всем приготовиться. Работаем прежнюю схему.
Выбравшись из машины, она двинулась наперерез обладателю шляпы. Сзади на удалении десятка шагов её сопровождали Витёк и Щерба.
- Товарищ Собчак? – девушка перегородила дорогу «интеллигенту».
- Да. Что вы хотели? – невольно притормозил тот.
- Старший лейтенант Кислицына, Комитет Государственной Безопасности, – показала удостоверение Лена. – Вам надо проехать с нами.
- С вами? Но у меня же в два часа лекция!
- Не беспокойтесь. Успеете. Мы довезём.
- Ну… хорошо. Только, пожалуйста, постарайтесь не опоздать.
- Не опоздаем. Тут, в общем, недалеко…

Третья контрольная точка располагалась в северо-западном пригороде, рядом с посёлком Ольгино. Поездка заняла менее получаса. Выехав из города, «Волга» на скорости пронеслась по Приморскому шоссе и через пять километров свернула к дачным домам, в сторону лесного массива.
- Здесь, – проговорила девушка, когда машина проехала ещё полтора километра и остановилась на какой-то заброшенной просеке.
- Что я должен сделать? – без всякой опаски поинтересовался сидящий сзади Собчак.
- Ничего особенного, Анатолий Александрович. Мы сейчас пройдём в одно место, и вы там кое-что засвидетельствуете.
- Вы меня прямо заинтриговали, – усмехнулся будущий питерский мэр. – Я хотя и юрист, но в таких необычных следственных экспериментах ещё не участвовал.
- Всё когда-то бывает впервые, – пожала плечами Лена…

По лесу они прошли всего сотню метров. Впереди – «старший лейтенант» Кислицына, следом Собчак, за ними Витёк и Щерба. Лысый остался возле машины.
- Пожалуй, что хватит, – проговорила Лена, останавливаясь возле высокой сосны и вынимая из сумочки пистолет.
На этот раз она решила обойтись без зачитывания приговора. Просто развернулась и молча выпустила четыре пули в ничего не подозревающего доцента юридического факультета. Собчак рухнул на землю. На его лице застыло безмерное удивление.
Лена выщелкнула магазин, убрала пистолет и, ничего никому не объясняя, направилась по едва заметной тропинке в сторону станции.
Витёк и Щерба растерянно переглянулись.
- Ленк! Ты куда?
- В город.
- Давай до метро довезём!
- Сама доберусь, – бросила, не оборачиваясь, девушка.
Витёк проводил её взглядом, после чего сплюнул и злобно выругался.
Щерба сделал вид, что не слышал…

Лена остановилась, когда до станции оставалось метров пятьсот. В горле стоял комок, голову и желудок мутило. С трудом сдерживая подступающую тошноту, девушка прислонилась к стволу какого-то дерева и дрожащими пальцами вытащила из сумки блистер с таблетками. Степан Миронович говорил: можно принимать не больше двух в день. Одну она выпила рано утром. Теперь, выходит, вторая.
Поездка в машине далась нелегко.
В «Волге» укачивало даже сильнее, чем в самолёте.
Ощущение отвратительное, но – что поделаешь…
Постояв минут пять и дождавшись, когда тошнота и головокружение поутихнут, девушка двинулась дальше. До поезда оставалось четыре часа. Это время требовалось как-то убить. Просто сидеть на вокзале и ждать желания не было. Кафе или ресторан, да и вообще еда вызывали непреодолимое отвращение. Единственное, что могло помочь успокоиться и привести в порядок физиологию – это прогулка по центру, где магазинов и памятников, наверное, даже больше, чем в шумной и вечно куда-то спешащей Москве.
Прогуливаться Лена решила по Невскому, начав от Дворцовой и закончив перед Московским вокзалом. По самым грубым прикидкам, этого как раз хватало, чтобы прийти прямо к поезду и не терять лишнее время на ожидание.
На Аничковом мосту девушка оказалась без четверти три. Примерно с минуту она просто стояла, смотрела на воду, на расходящиеся от дождевых капель круги и тихо ругала себя за то, что не взяла зонтик. Потом подняла голову и…       
- Девушка, что с вами? Вам плохо? Может, вас проводить?
Лена открыла глаза.
Сердце учащенно билось, в ушах стоял гул, в горле неприятно першило.
Какая-то сухонькая бабулька в старомодной горжетке и шляпке а-ля мадам Шапокляк озабоченно заглядывала Лене в лицо.
- Нет-нет. Спасибо. Всё хорошо. Я в норме.
Девушка отлепилась от холодного постамента и вымученно улыбнулась старушке.
Та покачала головой, но навязываться, чтобы помочь, не стала. Мелко засеменила по тротуару, пару раз оглянулась для верности, но, не обнаружив ничего подозрительного, заторопилась дальше. Когда она скрылась из виду, Лена осторожно выглянула из-за скульптуры.
На той стороне Фонтанки никого не было.
А ведь ещё секунду назад девушка была готова поклясться, что парень, которого она там заметила...
Неужели всё это ей просто привиделось?
Усиливающийся с каждой секундой дождь согнал с моста всех зевак.
Спрятав в сумочку бесполезные в непогоду очки, Лена медленно пошла по мосту. Дождевые капли текли по щекам, смешиваясь со слезами. Девушка не обращала на них внимания. Она шла, ничего не видя вокруг. Перед глазами всё расплывалось. Дома, укрытые пеленой влаги, нависали над тротуаром мрачными стражниками. Дождь барабанил по крышам и козырькам, шумели водосточные трубы, мутные потоки воды неслись по каменной мостовой.
Под выступающим из стены портиком ближайшего здания собрались люди. Лена шагнула туда и кое-как протёрла лицо.  Сколько понадобится времени, чтобы переждать непогоду – об этом девушка не задумывалась. Просто стояла в толпе таких же, забывших дома зонты, и молча смотрела на пролетающие по проспекту машины. Через пару минут она опять надела очки – под портиком дождь их не заливал. Спустя ещё десять девушка неожиданно вздрогнула.
По той стороне дороги быстро шёл или, скорее, бежал парень в железнодорожном бушлате. Время от времени он останавливался, заглядывал в лица прохожих, поднимал руку ко лбу, защищаясь от льющих с небес струй, беспокойно осматривался, словно кого-то искал, и не найдя, бежал дальше.
Терзающая организм тошнота внезапно исчезла, будто её никогда и не было. Голова не кружилась, в теле не чувствовалось ни капли слабости, а ещё  - зверски хотелось есть. Мало того, Лена вдруг поняла, что дождь потихоньку заканчивается. Бьющих по лужам дождинок становилось всё меньше. Высунув ладонь из-под портика, девушка обнаружила, что не ошиблась – непогода, действительно, отступала.
Наполненный свежестью воздух пьянил не хуже вина. Глубоко выдохнув, Лена поправила висящую на плече сумочку, потом очки и решительно шагнула наружу. Дома и деревья уже не казались мрачными, небо больше не хмурилось, в прогалинах туч виднелись солнечные просветы.
Девушка шла по умытому дождём городу и улыбалась крутящейся в голове одной давно забытой мелодии…

Я снова слушаю дождь, я вижу эти глаза.
Я знаю, что ты уйдёшь и, может быть, навсегда.
Тебя пытаюсь искать. Тебе ночами звоню.
А ты не можешь понять, за что я дождь не люблю…