Глава 30 - 01

25 апреля 1966 года, понедельник.

История с Оглоблей имела продолжение недели через три. В школе никого не было, а Нонна подбивала свои итоги и что-то писала. В ее кабинет просочился Вован и застыл в углу. У него было странное лицо, как будто пелена какая-то сошла. Он смотрел тихим грустным взглядом:
— Помогите, Нонна Николаевна! Снимите бойкот. Невмоготу больше. Кроме вас мне никто не поможет.
— Так и я не могу тебе помочь – надо снова общее собрание собирать, — на эти слова он махнул рукой, а лицо его скривилось, как от чего-то очень безнадежного.
— Они мне не поверят, что бы я ни сказал.
— Так не говорить надо, а делать, пусть и молча. Работать-то ты можешь.
— А что делать? И кто меня возьмет?
— Чистить яму со щепой с малышами, пойдешь? — Нонна внимательно смотрела на Владимира, высматривая признаки лжи, и не находила.
— Пойду! — выдохнул Вова, подавшись вперед. Глаза его горели лихорадочным огнем.
Выдержав изрядный бой на Совете Командиров, Нонна сумела пристроить Вована в отряд к Вите Ястребову из четвертого класса. Так начался путь постепенного превращения Вована Оглобли во Владимира Кутепова. Происходило это нелегко и не быстро, но шло, и надо отдать должное Вове, терпения у него хватило, чтобы этот процесс стал необратимым.
В кабинет Нонны Николаевны ворвался дежурный и, нарушив все мыслимые школьные правила, заголосил:
— Нонна Николаевна, там четыре огромных автобуса в село въехали. Голубые!
— Два часа отсидки! — Нонна сурово поставила на место эту десятилетнюю душу. — Докладывай, как положено.
— А я все сказал. Они только спросили дорогу к школе, как будто указателей не видно! – чувства вины или раскаяния на лице пацана не было и в помине. Что там два часа отсидки в кабинете директора, когда тут такие дела ...
Автобусы остановились на площадке перед школой, и из них повалила толпа нарядно одетых людей, на фоне которых наши селяне выглядели сущими оборванцами. Сзади пристроился «Москвичок», и из него вышла одна женщина и трое мужчин, одним из которых был Игорь Петрович Иванов.
Один из телевизионщиков, мужчина чуть старше среднего, с приличным сгустком энергии в том месте, где должен быть пресс, с седыми висками и прокуренными зубами подошел к Нонне Николаевне и голосом, не оставлявшем сомнений в его национальности, представился: «Моисей Абрамович, телережиссер. Вы, как я понимаю, Нонна Николаевна Карасева, директор школы и одновременно инициатор создания вокально-инструментального ансамбля «Виражи». Я прав?
— Почти. Только к ансамблю я имею то отношение, что была не против, когда его создавали. А еще он мне нравится. Вообще-то, главный мотор создания «Виражей» Борис Аркадьевич Мозовецкий. Так что — все к нему.
— Очень мило. Мы приехали снять концерт «Виражей», так сказать в домашней обстановке. Что вы думаете в связи с этим?
— Я думаю, вам надо в клуб, там все более-менее готово к записи.
— А жителей поселка можно собрать на концерт?
— Можно. Сколько вам надо времени на подготовку к съемкам?
— Два часа нас устроят.
— Дежурный! — крикнула за спину Нонна Николаевна.
— Я! — откуда-то из-под руки вынырнул дежурный и вытянулся в струнку, пожирая взглядом совсем не директрису.
— Через два часа сбор свободных от работ колхозников в клубе. Домохозяек это тоже касается. Одежда максимально нарядная. Семечки не брать! — Нонна Николаевна начала подшучивать, что мгновенно понял пацан, который ответил с абсолютно серьезным лицом:
— Без семечек — никак, Нонна Николаевна. Ими только вчера трудодни отоварили и домохозяйки еще никак не смогли их доесть, а если они не справятся и не доедят, то мужья скормят семечки свиньям.
Как всегда в таких случаях, стал подтягиваться народ.
— Нонна Николаевна, вы не имеете права запрещать людям есть семечки, — доносилось откуда-то.
— А убирать кто будет? Борька что ли? Он уберет, знаю я его. Опять все на Валентину Ивановну свалится!
Но народ не сдавался.
— Может, пускать в зал только тех, у кого два кармана? Один — под семечки, а другой — под шелуху, да чтоб одного размера были.
Телевизионщики крутили головами и офигевали, представляя себе полный зал жующих зрителей.
— Только, чтоб не шевелили ртами во время съемок, а то... что ж это будет? — выдал кто-то из гостей. Этого люди уже вытерпеть не могли и по пространствам вокруг потек рев со стонами, паданием на спины и топаньем ногами. Эта вакханалия длилась минут пятнадцать и когда уже было совсем сошла на нет, подошла первоклашка Любочка и с серьезно-укоризненным видом сказала: «Так нельзя ржать, а еще взрослые!» Тут уже подключились свежие силы в виде полного состава гостей, и веселье продолжилось.
— Нам бы хотелось еще снять интервью с Игорем Михайловичем Мелешко – автором песен «Виражей». Могу ли я его увидеть?
— Можете, конечно, думаю, он у себя в кабинете. Дежурный вас проводит.
— Строго тут у вас, как в армии, — почтительно заметил какой-то старик из гостей.
— Без этого никак не получается, — ответила-отмахнулась Нонна Николаевна.
Я сидел на первом ряду с левого края. Клуб был полон, ажиотаж небывалый. Слишком много в этом слове сошлось: и телевизионщики, и возможность первый раз в полном объеме услышать «Виражи», потрепаться и отдохнуть. Пришло все село, семьями, с дедушками и внуками. Сидели друг у друга на головах, освободив только проходы для телекамер. Их тоже было две: одна — в центральном проходе, а другая — между сценой и первым рядом, перед моим носом, закрывая треть сцены.
Ровно в 17.00 Борис Аркадьевич вывел ансамбль на сцену и дал пять минут, чтобы подключиться и проверить звук.
— Товарищи! Друзья! Разрешите начать наш концерт. Прошу вас не судить строго, но всю программу целиком мы играем впервые, а потому волнуемся. Очень волнуемся! Не будьте очень уж строги.
— Давай, давай, начинай уж. Мы посмотрим.
Первой спели «Проснись и пой». Солировала Танюша, а бэк-вокал обеспечивали Димка и Славик. Мне очень нравилось сочетание голосов в нашем ансамбле. Такое совпадение тембров и тональностей не всегда услышишь даже на студийной записи, а тут вживую. Вера Абрамовна предрекала ребятам великолепную карьеру вокалистов и собиралась способствовать их поступлению в музыкальную школу. У Димки был вполне себе взрослый тенор, свою ломку он уже пережил, а вот Славик еще нет, а потому он пел немного ломким голосом и этот эффект мы только старались усилить. Вера Абрамовна была в восторге от нового для себя звучания и пыталась разложить его на «органы». В моей прошлой жизни этим баловались уже все, кому не лень, потому что и технику управления голосом разработали, и звуковая аппаратура была самая разнообразная.  Сейчас же работали только на технике манипулирования. У пацанов получалось, да и Татьяна не отставала.
После первой песни народ пошушукался и похлопал, разминаясь. Телевизионщики двигались, скрипели, что-то у них щелкало, а главное они изрядно грели атмосферу.
Потом песни полились плавной струей, с небольшими паузами для пары слов и аплодисментов. Телевизионщики иногда останавливали концерт, что-то втолковывали ребятам, а те перепевали только что исполненное произведение. Зрителям это особенно нравилось - настроение и шум в паузах поднимались, аплодисменты гремели, руки отсыхали.
В итоге я уплыл в ностальгию и практически полностью отключился от происходящего. Вспомнил свою прошлую жизнь и семью: жену, обеих дочек и обеих внучек. Я это делал регулярно, несмотря на большую загрузку. Скучал по ним сильно. Последние годы мы с женой жили довольно напряженно, все не могли поделить какие-то глупости, которые сейчас полностью выветрились, однако вспоминалось исключительно хорошее. А его было много, очень много для меня одного. Я был счастлив в той жизни.
Каждая песня вытаскивала из-под корки все, что было с ней связано. Воспоминания легко выплывали и вставали перед глазами, как будто произошли только вчера. Песня «Есть только миг» намертво связана у меня с поступлением в Суворовское училище, это то, которое располагается в Воронцовском дворце на Садовой, напротив Гостиного Двора. Отсюда начиналась моя армейская жизнь. События плавно потекли перед глазами.
В зале звучала песня «За тех, кто в море», и все ритмично хлопали. Эта песня намертво связана с моими годами службы в Группе войск в Германии. Там я вытянул на третий уровень свой первый коллектив. Раззадорил ребят на идее создания собственного вокально-инструментального ансамбля, а утвердил на идее воинского, мужского долга. На них это действовало…
Рано или поздно все заканчивается, закончился и наш концерт. Мне, жуть как, захотелось озоронуть, видать Малой расшевелился на заднем плане, а у меня не нашлось аргументов ему возразить. Захотелось на сцену до зубовного скрежета.
Борис Аркадьевич представил меня как автора всех песен.
— Когда мы начинали, я обещал написать вам двадцать песен и не исполнил обещанное. Сейчас хочу исправить свою недоработку и исполнить три новые песни. Я буду петь под гитару, а ребята, если смогут, то чем-нибудь подмогнут. Итак, первая песня посвящается Дню Победы, который не за горами. Песня так и называется – «День Победы».
Эту песню мне никогда не забыть, потому что в мое время в армии все, кому не лень, использовали ее в качестве строевой, и я отшагал под нее в армейском строю не один десяток километров. Исполнял я классическую версию Льва Лещенко, но с учетом моих детских голосовых особенностей скакал от тенора до фальцета. Я получал удовольствие, я летел над залом, я сам себе нравился. Все слилось в этих прекрасных звуках музыки Давида Тухманова: и героика, и лирика, и моя личная драма.
Первым встал Пантелеевич, наш ветеран, который по случаю концерта надел свой парадный китель лейтенанта танковых войск со всеми наградами, поправил фуражку и приложил руку к козырьку. Реакция последовала немедленно: народ вставал и вытягивался в струнку с самыми серьезными лицами. В те годы, куда я попал, такое еще было нормой. Цинизма и вывертов нормальных ценностей в свою противоположность еще не было.  Отсалютовал этим дорогим для меня людям и я, приложив руку к «пустой голове», чем вызвал смешки мужской части нашего собрания. Телевизионщики суетились, потому что это был тот «изюм», который превращает просто хорошую песню в народную – они боялись хоть что-нибудь упустить.