***

В деревянном двухэтажном особняке на четыре квартиры в кабинете доктора исторических наук, расположенной через перегородку от его комнатки Николай Васильевич Разумихин сидел за застеленной газетой старым столом и смотрел, как постепенно темнеет чай в стакане. Трудно поверить, что большую часть сознательной жизни, проработав на товарной базе ОРСа, а затем кооперативной торговли дорого импортного чая он не мог себе позволить ни до войны, ни до сегодняшнего дня; а сейчас, когда каждый прожитый час мог стать последним, и шкала ценностей изменилась — решился. Жёлтая жестяная коробка с надписью «Twinings» была вскрыта. Поёрзав на мягком сидении оттоманки, Разумихин на секунду прикрыл глаза. Нос приятно щекотал аромат апельсиновой цедры с бергамотом. Он помакал, ситечко ещё пару раз, затем вынул и аккуратно положил на блюдце рядом с револьвером. Несмотря на полученный доступ к припасам — привычка экономить, никуда не делась. Пока над стаканом поднималось маленькое облачко пара, Разумихин окинул взглядом свои новые владения. Перенеся сюда всё самое ценное из комнат, он очень надеялся, что когда закончится этот ад, вернувшийся из эвакуации историк, поймёт всё правильно. Шесть стульев, которые он обещал сохранить, недавно уехали на огромном автобусе. Оставались ещё книги, но и их судьба была предрешена. Снаружи, за окном серел хмурый октябрьский вечер и между выставленным на продажу шкафом и полками с книгами царил полумрак. Стеллажи высотой до самого потолка отбрасывали тени от света керосиновой лампы, словно могучие деревья. В дальней части угла кабинета у голландской печки, воле сваленных в кучу мешков с углём всё ещё был открыт замаскированный паркетной доской люк, ведущий в подвальное помещение. Воле него на стене висел латунный подсвечник прошлого века и со стороны письменного стола терялся в тени неестественно вывернутый рожок — ключ к люку. Разумихин зажмурился и ещё раз втянул воздух носом. Пахло английским чаем, кожей новых ботинок, а теперь ещё и противным запашком оружейной смазки с испарениями от угля. Тишину прерывало лишь тиканье маятниковых часов, выменянных сегодня на блошином рынке. Починить неисправный механизм не стоило большого труда, если ты дружишь с пружинами и знаком с механикой. Николай Васильевич умиротворённо вздохнул, откусил крошечный кусочек рафинада и сделал глоток. В этот момент в дверь постучались. Тук-тук, пауза и снова тук-тук-тук. «Тоже мне конспирация», — подумал он, соглашаясь с мнением недавно убывшего со стульями «немца» и подошёл к подсвечнику на стене. В голове всё ещё вертелась фраза-пароль: «У вас ещё продаётся шкаф?» и отзыв — «Нет, остались только стулья».
— И что теперь делать? Стульев то нет? — бросил он фразу, словно подсвечник мог услышать его.
Рожок принял вертикальное положение, в стене что-то щёлкнуло и люк плавно опустился не оставляя мельчайшего зазора в полу.
Вошедший в дом дворник-татарин сухо поздоровался и поинтересовался, зачем приезжали немцы. Беседовали мужчины недолго, и уже через четверть часа Разумихин придерживал лестницу, а дворник прибивал вывеску над крыльцом. Выполняя распоряжение товарища «немца» из Ленинграда отныне в трёх комнатах дома расположилась контора розничной закупки и продажи колониальных товаров «Маркен Тендерай», а Николай Васильевич принял должность кладовщика, завхоза и сторожа в одном лице.

***

— Пауль! Просыпайтесь, — присланный из штаба лейтенант Альберт Венк пытался растормошить Леттова. — Открой глаза, чёрт бы тебя прибрал! Генерал шкуру с тебя спустит.
— Не трясите его так, — дал я совет с порога. — Просто смочите полотенце водой и положите на лицо. Он сразу проснётся.
Лейтенант недоверчиво посмотрел на меня, но советом воспользовался. Взяв из моих рук полотенце с чайником, он наложил холодный компресс.
— А теперь всыпьте этот порошок в стакан с водой и хорошенько перемешайте…
В комнате запахло лимоном.
— …Дайте ему выпить.
Пауль приходил в себя прямо на глазах. Взгляд приобретал осмысленность и к завершению питья он смог сесть на кровати.
— Никогда не мешайте водку с коньяком, — пробормотал Леттов. — Даже если нужно уважить друзей. Как там Курт, герр доктор?
— В отличие от вас уже час как на ногах, — ответил я.
— По приглашению оберст-лейтенанта Ханнеса Траутлофта Рассель уже умчался на аэродром, — дополнил Венк. — Будет запечатлеть для истории асов «Грюнхерц». Всё твердил про новый сюжет. Говорят, гауптмана Рейнхарда Зейлера представили к Рыцарскому кресту.
— Это кто? — не смог с ходу сообразить Леттов.
— Не помните, кого приглашали? — с иронией спросил я. — Вы должны были его заметить, он сидел слева от Курта за соседним столиком и совершенно не являлся абстинентом. Вместе с весельчаком фон Бюловом они так активно подбадривали «спортсменов», что таких речёвок я даже на футбольном стадионе не слышал.
— Гром и молнии! Курт же в конце вчера имени своего произнести не мог и что теперь? А если он напросится полетать? Вы знаете, что он умеет управлять аэропланом? Мне срочно нужно его увидеть, а то этот чёрт с палочкой  действительно выполнит угрозу.
Стоявший у кровати лейтенант гаденько усмехнулся. Он встретился с Расселом рано утром, когда тот садился в автобус. Если бы не наделавшее шума «спортивное состязание», он в жизнь не заподозрил бы кинооператора в чрезмерном возлиянии накануне. Проигравший пари Курт, в отличие от Пауля выглядел как огурчик. Был бодр, свеж, гладко выбрит и что любопытно, без всякого присутствия перегара. Леттов же мог сравниться с огурцом, если только цветом лица и осознание этого факта в купе с угрозой генерала вызвало у Венка ухмылку. Лицемерие, как известно, свойственно всем людям и является важной вещью в их социальном взаимодействии. Его неприязнь к обер-лейтенанту не выпячивалась наружу, но и особо не скрывалась. Как мне показалось, тому виной, скорее всего, стали внеочередные дежурства и капелька зависти. Кому понравится нести службу за себя и того парня?
— По моему наблюдению, — подал голос лейтенант — ваш друг в прекрасной форме и твёрдом уме. Врятли он полезет в мессершмитт.
— Не ровняй по себе, Альберт, — презрительно произнёс Леттов. — Курт рисковый парень и отчаянно смел. Если он поставил перед собой задачу, то пойдёт до конца.   
— Закончили! В шкафчике, — указав рукой на предмет мебели — в бумажном пакете мой халат, полотенца и шампунь. Пауль, встаёте с койки и с ними топаете в душевую. Там на верёвке к потолку прикреплена большая садовая лейка. В неё вошло ведро кипятка. Если поторопиться, вода не успеет остыть.
Долго уговаривать Леттова не пришлось. Сграбастав в охапку пакет, в кальсонах и нательной рубахе он босиком отравился по коридору, где умудрился поскользнуться. Не выбирая выражений, Леттов проклял разлившего воду солдата. Проклятие подействовало странно: спустя секунду он вновь растянуться на полу.
— Какой же Пауль свинья, — присаживаясь на край стула, на котором висел мундир, пробормотал Венк.
— Лейтенант, — потрудитесь объяснить, потребовал я.
— Я третьи сутки подряд сплю по пять с половиной часов, — со вздохом обречённого произнёс он. — И как мне кажется, этот и следующий день не станут исключением. Вы слышали про фотографа Геринга?
— Тот, что погиб по дороге в Смоленск?
— Он самый. Только он ехал в штабной машине с офицерами так сказать «связи» отнюдь не в Смоленск и отвечал за его безопасность застрелившийся оберштурмфюрер. Завтра с инспекцией прилетает Франц Вальтер Шталкер.
— Я уже догадался, кому поручат встречать шишку из СД. Сочувствую вам.
— Бросьте. Сочувствие, это последнее о чём я мечтаю. Леттов похвастался, что выбил из вас открытие офицерского клуба. Это правда?
— Можно сказать и так.
— Хоть одна хорошая новость. Впрочем, генералу уже доложили, и он дал распоряжение оказать максимальное содействие.
— Когда только успели?
— О-о, хорошие новости докладываются незамедлительно. Это с плохими известиями — не спешат. А вообще, все только рады, что сюда прибудут швейцарские врачи.
— Вы и об том в курсе?
— В госпитале женщин раз-два и обчёлся, а Леттов…
— Растрепал о симпатичных медсёстрах? — продолжил мысль лейтенанта, многозначительно посмотрев на групповую фотографию выпускников 41 года Фрибурга, стоящую на столике у пустого графина. — Скажите, есть ли что-нибудь, что осталось в тайне?
На риторический вопрос Венк пожал плечами.
— Насколько мне известно, — стал уточнять он — сегодня вы собирались инспектировать госпиталь?
Мне оставалось лишь театрально вздохнуть и, подойдя к столику взять фотокарточку в руки, где на фоне университета меня окружали прекрасные девушки.
— Всего лишь присмотреть здание для миссии. Инспекцией пусть займутся другие, хватит. Ума не могу приложить, с чего начать. Вам не кажется, что положение дел, когда одни вкалывают в поте лица, а другие в это время решают свои дела немного не справедливо?
— Более чем, но ведь ещё остаётся служебный долг. Нам воевать, а вам лечить нас.
— Да, вы правы, долг… У врача есть три  средства борьбы с болезнью и их желательно применять в комфортной среде. Не могу же я отправить девочек в неотапливаемое помещение без водопровода, как эта гостиница.
— Вообще-то, все подходящие для нужд армии помещения уже осмотрены особыми службами и составлен список. Именно из-за него я здесь. Каталог инвентаризации в единственном экземпляре и если вас не затруднит, ознакомьтесь сейчас.
Лейтенант протянул мне толстую папку на тесёмках с сотней машинописных листов, а я в ответ фотографию.
— Вы сделали мой день чуточку радостней, Альберт, — произнёс я, развязывая узелок. — И сэкономили уйму времени. Ваша фамилия будет отражена в рапорте.
— Рад стараться, герр доктор. К тому же, я осмелился оставить закладки на страницах наиболее привлекательных помещений. Ими интересовались, но приоритет отдан Красному кресту.
Было бы странным, если бы я не выбрал лучшее из предоставленных зданий.   
Дом выглядел обычно для этой части города — аккуратное двухэтажное строение из местного пудожского камня, слегка заброшенный, но всё еще сохранивший следы ухоженности дворик, выложенная булыжником тропинка и пара чугунных лавочек. Если смотреть со стороны Большого проспекта, то виднелась часовня святого Иосифа, Георгия и Зосимы. Слева лазарет бывшего Сиротского института, а справа здание с квартирами для медиков. Чуть дальше уцелевший в боях горисполком, занятый немецкой администрацией. Зайдя внутрь, я осмотрелся и там, где позволяло освещение, сделал несколько снимков. Ступающий как тень за мной по пятам Леттов периодически прикладывался к фляге с водой и после каждого глотка неприлично икал. Каждый этаж посередине был разделён длинным коридором, куда как мне виделось, выходили с обеих сторон будущие кабинеты врачей и палаты для больных. Тут могли разместиться перевязочная и операционная комнаты, дежурная комната фельдшеров, химический кабинет, ванная и прочие. К сожалению, как верно отметил Пауль, боевые действия и эвакуация оставили свои следы. На полу валялся мусор и битое стекло. Записывая мои пожелания, он кивал и жалобно посматривал на перекинутый через плечо портфель.
— Нужно привлечь пленных, — сказал я. — Наверняка среди тысяч солдат найдутся те, кто овладел необходимой для ремонта профессией. Кстати, а отчего эта дверь закрыта?
— Не могу знать. Похоже, это дверь от кладовой.
— Ганс! — крикнул я в окошко, стоящему у машины Ивану. — Возьмите в багажнике ломик от домкрата и быстро ко мне.
Замок долго не поддавался и когда раздался треск дерева, высвобождая стальной язычок, дверь распахнулась. В освещённой тусклым светом фонарика крохотной комнатушке ничего интересного не обнаружилось. Я уже собирался выходить, как Леттов остановил меня.
— Момент! Герр доктор, приглядитесь к стене.
Из обитой потемневшими деревянными рейками стены торчал ключ и если тщательно присмотреться, то обрисовывался контур потайной дверцы размером с книгу.
— Любопытно, — произнёс я. — Впрочем, судя по пустым комнатам, ничего интересного, а тем более ценного там нет. Пауль, держу пари на бутылку бургундского, что и за дверцей пусто.
— Принимаю! Но если там что-нибудь есть, то я это заберу себе.
— В таком случае, действуйте. А я, пожалуй, немного отойду.
— Предполагаете, что коварные русские специально оставили сюрприз?
— Жизненный опыт мне подсказывает, что ставить мину в кладовке это уж слишком. Здесь не штаб и не комендатура. Тем не менее, доля вероятности есть.
Леттов повернул ключ.
— Готовьте бургундское, герр доктор. Похоже, мне снова повезло выиграть спор.
Обер-лейтенант посветил фонариком внутрь и икнул.
— Проклятье! Действительно пусто, но тут ещё одна дверца, с клеймом, — произнёс он и потянулся рукой за рукоять замка. — Туговато идёт, со щелчками. Готово.
— Какое клеймо?
— Воробей на веточке.
— Назад! — успел крикнуть я.
Леттов отпрянул от сейфа как теннисный мячик от ракетки и уставился на меня в недоумении. Раскрыв рот, он услышал немало эпитетов в свой адрес.
— Мальчишка! Туговато говоришь? Или когда в училище изучали механику, вы вытягивали знания из книг методом сна и диффузии? Ганс, в начале коридора валяется старый ботинок. Принесите шнурок от него.
Как только шнурок угодил мне в руки, я смастерил петельку и накинул её на ручку внутренней дверцы, выводя кончик шнурка наружу.
— Вот теперь тяните.
— Не рванёт?
— Не должно.
Леттов потянул на себя, но ничего не произошло. Наконец он дёрнул сильнее и раздался громкий щелчок пружины. В долю секунды пространство меду дверцами сейфа было перегорожено стальной пластиной, которая подобно гильотине с металлическим скрежетом громко рухнула сверху вниз. В руке Пауля остался кончик обрезанного шнурка.
— Что это было? — перестав икать, спросил Леттов.
Я внимательно осмотрел его и даже направил свет фонаря на лицо. По-моему, симптомы вчерашнего веселья полностью ушли. Всё же стресс хоть и крайне опасен, но действует безотказно.
— Позвольте представить, — перенаправив луч  фонарика на объект — миланский сейф мастера Пассеро. Ганс, подсветите дополнительно.
«Когда воробей садится на тонкую веточку, он полагается на силу своих крыльев, а не на толщину ветки», — прочёл я вслух выцарапанную на латыни надпись. — Второй раз в жизни я встречаю работу этого миланца. Леттов, вы везунчик. У вас уцелели руки.
Обер-лейтенант снял перчатку и несколько раз подряд сжал и разжал ладонь, будто хотел убедиться, что всё на месте и нормально функционирует. 
— И что теперь делать с сейфом? — спросил он.
— Без понятия. Срежьте пластину автогеном, попробуйте отыскать механизм, который поднимает её. В целом, от этого небезопасного железного ящика нужно избавиться.
— Вы только что обмолвились, что как-то встречались с подобным. Как поступили с тем сейфом?
— Пауль, не знаю. Возвращаясь из Африки, я посетил Мальту. Там мне показали близнеца этого чудовища и рассказали про ловушку.  А когда вы описали клеймо и пожаловались на тугость, я понял, что интуиция не зря мне напомнила об опасности. Этот Пассеро обладал своеобразным чувством юмора, однако делал свою работу на совесть. Век прошёл, а механизм до сих пор справляется с поставленной задачей. Когда вы проворачивали с усилием рукоять, то взводили пружину, а открывая дверцу, высвобождали стопор. Скорее всего, нужно было как-то поставить механизм на предохранитель. Например, повернуть рукоять против часовой стрелки или утопить. Вариантов много. Дерзайте, Пауль, а мне пора успеть до отхода поезда на вокзал.
— И вам совсем не интересно, что за второй дверцей?
— Я по-прежнему считаю, что там ничего нет.
— Не верю. Вы сами вчера говорили, что только пациенту нельзя врать на приёме, так как врачу абсолютно всё равно, каким праведным или иным образом загубили своё здоровье.
Я улыбнулся.
— Пауль, Я привык высказывать своё мнение так, как мыслю. Тут вынесли всё, что имело хоть какую-то ценность. Хотя, если старый башмак…
— В таком случае, я бы предпочёл остаться тут и хочу попытаться разобраться.
Да уж, пустили козла в огород. Азарта в немце на двоих.
— Как вам будет угодно, Пауль, — произнёс я. — Здание мне подходит, можете опечатать входную дверь. Через час пришлю за вами Ганса.   
— Герр доктор, у меня просьба. Оставьте мне ломик и фонарики.
В то время, пока мы с обер-лейтенантом осматривали здание, на станции шла погрузка людей в вагоны. Хорст выполнил обещание, заполнив вагоны третьего класса под потолок. И как только военнопленные оказались внутри, а конвой с собаками переместили к депо, кондукторы открыли двери для острабайтеров. На тумбе вокзала был наклеен плакат, призывавший «приезжать в Германию помогать по хозяйству» и многие наивные жители Гатчины и окрестностей (особенно финны) верили, что так оно и есть. Ведь даже билеты на поезд были, оплатить которые должны были работодатели исходя из тарифа — пфенниг за километр пути. С другой стороны, надеяться на снабжение продовольствием оккупированной Ленинградской области местным жителям особо не стоило. Немцы кормили только тех, кто был хоть как-то полезным. Трудоспособное население задействовали на работах, а дети могли сдавать кровь. Прочие могли рассчитывать лишь на сострадание. 
Я прибыл на вокзал буквально за несколько минут до отхода поезда.

Летов извлёк завёрнутый в газету и перевязанный шпагатом тонкий скрученный в трубу предмет. Ни о какой старине речи тут не шло. Под газетой «Красногвардейская правда» пряталась картонная папка с уголовным делом на Кузнецова Павла Александровича, уроженца деревни Красная заря Любимского района Ивановской Промышленной области. Негодяй убил ради сумочки с деньгами свою двадцатичетырёхлетнюю сожительницу и был приговорён к расстрелу Особой тройкой УНКВД в 1937 году. Там были схемы с места преступления, записи допроса, признательные показания и грамота лучшему забойщику подворного убоя скота, вместо рекомендации с места работы.
— Мой друг, — заканчивая листать материалы дела — мы зря отпустили фельдфебеля. Это как раз по его профилю, отдайте бедолаге. Предлагаю тут закончить и перейти в соседний дом. Осмотрим пару квартир.
— Гром и молнии! А я-то уже нафантазировал, — принимая папку из моих рук, высказался Леттов. — Отдам, но сначала покажу ребятам и Курту, вместе посмеёмся над моими приключениями.
— Пойдёмте, Пауль. В багажнике машины вас дожидается пара бутылок из Ла Таша. Высшее качество, приобретено на всемирной выставке в Нью-Йорке в 39 году.
В багажнике действительно отыскались две бутылки в деревянных ящиках, но какие! Империал, это шесть литров в одной ёмкости.
— Не хочу поступать нечестно, — запротестовал Леттов. — В сейфе была макулатура и вы, по сути, оказались правы. Давайте сделаем так — из этого вина я кое-что приготовлю по рецептуре своего генерала. Иногда, он просит меня вытащить наружу старинный походный аутепса. У вас найдётся термос?
— Найдётся, — ответил я. — Только войдёт в него не больше литра.
— Тогда остальное мы выпьем за ваше здоровье, — задорно рассмеялся он.

***

Этим же вечером, когда автомобиль доктора Александра Де Дрё после устроенной фельдфебелем Эккелем тщательной проверки на выезде из города благополучно нёсся к аэродрому в Лугу, Пауль возглавлял так называемую «отвальную». Ухудшившаяся погодная обстановка во второй половине дня приостановила вылеты и офицеры люфтваффе прибыли на приглашение разбавить армейскую скуку вместе с кинооператором. Виновник мероприятия настоял на весёлой «французской» вечеринке в кафе фрау Марии и в кругу приглашённых офицеров стоял неописуемый хохот.
«… И тогда я взял в охапку остатки своих мозгов», — рассказывал Леттов.
«И ничего путного придумать не смог», — дружески и не обидно перебил повествование Бюллов.
«Это всё потому, что надо было позвать нас, а не пытаться развеять тайны в одиночку», — добавил Зейлер.
В тот момент на стол с трудом водрузили поднос с основным блюдом.
«Откуда на столе это прекрасное бургундское я догадался, но запечённый гусь с яблоками? — заинтересовался Рассель. — Друзья, по-моему, мы не зря проигнорировали столовую с надоевшей картошкой и сосисками. Никогда не видел такого крупного».
«А, и ты заметил, что это не простой гусь?»
Сидевшие за столом лётчики внимательно исследовали птицу, выяснили, что перед ними тулузская порода и Обер-лейтенант поднял бокал.
«Предлагаю выпить за нашего доктора, который спас мои руки. Иначе мне пришлось бы пить через соломинку».
Музицирующая «Времена года. Лето» Чайковского фрау Мария прервалась на переливе и отсалютовала бокалом, после чего взяла несколько нот из марша танкистов.
Пауль был рассказчиком от бога. Где надо он скрашивал повествование, дополнял удачными шутками, иногда откровенно выдумывал, или манипулировал по своему усмотрению действующими лицами, на примере старого ботинка со шнурком, но строго придерживался истинной истории в главном. Наконец повествование дошло до того момента, когда при посредственном участии специалиста (так то он сам всё сделал, только в одном месте подрезать осталось) из вскрытого сейфа была извлечена папка уголовного дела какого-то русского душегуба.
«Я её с собой взял, — смакуя косточку, произнёс Леттов. — Думаю отдать Эккелю. Пусть почитает, как нужно правильно вести расследование, ха-ха-ха. Вы бы видели его физиономию, когда он полез туда».
Вытерев руки салфеткой, Пауль на уровне лица изобразил на пальцах окошко сейфа, оттопырив уши, и скорчил рожицу с выпученными глазами, изображая инспектора. Проблеяв — «бе-бе-бе», он глупо хлопнул головой об стол и офицеры неприлично расхохотались.
«Похож! Разрази меня гром, похож, — заливаясь от смеха, произнёс Бюллов. — А уши у него такие потому, что за них каждый раз тягали, когда он подсматривал за соседскими девчонками на речке».
«А ты не подсматривал?» — шутя, уточнил Рассель.
«А как же, только я быстро бегаю и сохранил свои уши».
«Ну да, особенно от бомб «Железного Густава» до щели, — подал голос Зейлер. — Пауль, ты, наконец, покажешь свой клад, или будешь продолжать трепаться?»
«Полюбопытствуйте, — Леттов расстегнул пряжку подаренного портфеля и вынул картонную папку — вот на это я сегодня угрохал два часа времени и спалил прорву сил».
Сидящие за столом оставили приборы и с нескрываемым интересом принялись рассматривать её, сожалея, что никто не умеет читать по-русски.
«Камрады, а не попросить ли нам помощи у фрау?» — забросил идею Рассель, которая совершенно случайно стрельнула у него в голове.
«Действительно, — поддержал Курта Леттов. — Фрау Мария! Нам требуется ваша помощь. Но сначала тост».
Когда женщина перевернула лежащую последним листом грамоту лучшему забойщику, то все увидели нарисованный от руки план, где угадывалось Серебряное озеро Гатчины с цифрами в столбик и приписки. Бюллов посмотрел на удивлённого Леттова и спросил:
«Я так понимаю, обратную сторону вы не догадались посмотреть?»
«Фрау Мария, что там написано?» — спросил за всех Рассель, прекрасно распознав сокращения слова пудов, золота и шагов.
«Какая-то чушь, бессмыслица. Ничего интересного, одному господу богу известно, что накалякал какой-то полуграмотный крестьянин. Верните это Эккелю».
Леттов сложил папку и спрятал её в портфель, предлагая очередной тост, а хозяйка кафе отлучилась на минутку по своим важным и неотложным делам.
         
   
***

Всё имеет свою цену. Иногда её удаётся уплатить, пусть даже в долг или рассрочку, иногда скостить, иногда обменять на что-нибудь равнозначное, но бесплатно и без проблем бывает только на входе в мышеловку.
Массивные, испещрённые чёрными ранами стволы сосен убегали ввысь и там, сгибаясь под самым небосводом, покачивали кронами и угрожающе скрипели. Темнота постепенно отступала, давая разглядеть выстроенных в шеренги людей. Порыв ледяного ветра после помывки заставил их поёжиться. Несмотря на новые ватные куртки со штанами, шапки и войлочные ботинки ощущалось, будто наступила зима. Люди огляделись, за банно-прачечными вагонами простиралось лукоморье. Пахло морем, йодом, хвоей и перемешанным с водорослями сырым песком. С восходом солнца жёлто-зелёные волны Балтики, украшенные белыми пенными шапками, неистово бились о берег, закручивая и перетирая песок в бесчисленном количестве водоворотов. Море было похоже на беснующего Левиафана, который пытался выбраться из сковывающих его берегов, чтобы накрыть собой весь мир. Вдруг из возвышающегося на деревянном столбе громкоговорителя раздался скрежет со свистом, и послышалась отчётливая речь, повторяющая одни и те же предложения. Голос был знаком, даже более чем. Так звучал голос диктора Всесоюзного радио.
«Внимание! Всем выстроиться у белой линии. Старшим проверить личный состав!»
Вскоре послышались команды повернуть налево и следовать по мосткам до рукомойников у корабельного сарая с надписью «Столовая». В просторном помещении эллинга их взору предстали девять длинных столов с лавками по бокам на три отряда. Накрытые столы с парящими чугунками, эмалированными кружками, тарелками и разложенными возле них ложками с пшеничными сухарями вызвали вздохи облегчения и радости. Любая еда становится роскошным блюдом, когда ты голоден и тебе нечего есть. Голод не признаёт никаких капризов и нежностей. Впрочем, вряд ли кто-либо, если у вас не острый панкреатит, отказался бы от наваристого куриного бульона в этой ситуации; для ослабленных пленом и нечеловеческими условиями людей он был сродни эффективному лекарству. Из подвешенных у потолка репродукторов прозвучали команды на приём пищи. Тремя потоками пленные красноармейцы из бывшей 2-й дивизии народного ополчения хлынули к столам, занимая свои места по номерам. Шум, издаваемый ложками о тарелки, постепенно стихал и то тут, то там стал слышен шёпот: с момента их прибытия никто не замечал командиров из офлага и охраны, она словно испарилась и люди стали делиться этим открытием между собой. Голоса стали звучать всё громче, как лампочки на потолке потускнели, а по трубе на стене пополз вниз большой белый экран. «Как в кинозале» — подумали многие. В помещение воцарилась тишина, но даже чуткий слух не сумел уловить того момента, когда включился проектор, отобразив на экране лишённое каких-либо эмоций лицо женщины. Исходя из её рассказа, в течение трёх дней красноармейцы будут поправлять своё здоровье, проходить осмотры и по экспериментальной методике осваивать новую профессию. Она же объявила распорядок дня и поведала о системе наказаний. Покидать зоны перемещения категорически воспрещалось. По периметру и внутри оказалась натянута проволочная сетка, по которой подаётся смертельное для жизни напряжение. Передвижение строго по мосткам и только по команде. Из всего услышанного выходило, что из одного шталага они угодили в другой, с более строгим режимом, но лучшем питанием и условиями проживания. Почти двести пятьдесят человек были поделены на три роты (отряда), которым для проживания предоставлялось три барака, — такие же корабельные сараи с полукруглыми крышами, только меньше в длину, чем столовая и большим количеством окон.
В следующие сутки ничего особого не происходило, если не считать сокращение численности контингента сразу после ужина. Первая рота, состоящая из бывших трудящихся заводов «Электросила» и «Карбюраторного» не вернулась в свой барак, а была направлена в сторону леса, откуда раздавался шум авиационных моторов. Вечером следующего дня та же участь постигла и вторую, состоящую в основном из добровольно записавшихся на фронт студентов авиационного института ЛАИ и 23-го завода НКАП. Оставшиеся восемьдесят человек, бывшие рабочие с шинного завода покинули лагерь на третий день, чтобы вскоре очутиться на новом режимном объекте в посёлке городского типа, пока без единого человека на улицах. Кто кого бы ни спрашивал, добиться разъяснения, в каком новом месте они оказались, ни у кого не получалось. Все помнили, как обнаружили после вечерней поверки на своих топчанах вещевые мешки, как построились, прошли по тоннелю и двумя группами заходили внутрь самолётов. В полёте спали. После посадки расселись по автобусам и за час езды на восток, лесной ландшафт за окнами практически не менялся. Иногда было видно реку и вспаханные поля, а в конце пути проезжали по выровненной как под линейку улице с кирпичными двухэтажными многоквартирными домами. Наконец, когда молчавший всю дорогу за звуконепроницаемой перегородкой водитель первого автобуса раскрыл дверь, кому-то удалось прочесть надпись на фасаде проходной «артель ТРАРМ». «Так раньше наш «Треугольник» назывался», — послышалось из толпы и снова, как в прежнем лагере включился репродуктор.
Осенью сорок первого года в глухих местах страны стали открываться артели, основы для будущих заводов. Предприятия необычные, так как костяк трудящихся составляли бывшие узники концлагерей. Их не отправляли в пересыльные пункты для проверки, подобная практика появится чуть позже, зимой, а пока всё происходило на месте. Прибывшие следователи из специального отдела НКВД проводили допрос. Тут же собирали показания свидетелей либо сверялись со своими данными и делали выводы. На самом деле, только кажется, что в большом скоплении людей легко затеряться и до тебя никому нет дела. Каждый шаг на виду, каждое слово фиксируется. Потом, со временем, умелый специалист по крупицам способен собрать информацию и подбить баланс. И тут уже ничего не поделаешь, не попишешь: у коллектива самая строгая и беспристрастная бухгалтерия. Лица, у которых была кровь советских граждан на руках, едва ли могли надеяться на нисхождение. Замечу, за единичными исключениями, капитан Хорст и его подельники из дулагов не спешили отправлять вместе со смертниками своих прихвостней. Однако и 0040 (от 19 сентября 1941 г.) и конечно 270-й приказы нельзя было игнорировать . Как не печально, отметка в личных делах о пребывании в плену клеймом ложилось на всю жизнь. И ладно бы с теми, кто по какой-то причине смалодушничал, испугался и просто хотел выжить любой ценой. С трусами уровняли и героев. На авиационном предприятии трудились два студента, один из которых нёс раненого друга на плечах и разве есть его вина в том, что спасая жизнь товарищу, оказались в плену? Да сто ответов «потому что» можно найти, когда прорвавшийся на фланге танк отсекал траншею, и из неё головы было не высунуть под кинжальным огнём. Гранаты и бутылки с КС даже на полигоне малоэффективны, а в бою так и вовсе без шансов. Вот и выходило целое отделение с поднятыми руками. На войне уж как повезёт, не все могут призреть смерть, но рассуждать о храбрости ни дня не проведя в окопах на передовой, лучше найдите другую тему.

***

Стоило лишь высунуть нос наружу, как с каждым выдохом изо рта шёл пар, а неестественный холод, отдающий сырой землёй и пожухшими мокрыми листьями, мгновенно добирался до тела, студя так, что помогал лишь глювайн  — прощальный подарок Леттова в термосе. Осторожно пригубив горячий напиток, не прибегая к Помощнику, я сразу определил ингредиенты: кардамон, корица, тмин и душистый перец. Идеальное сочетание для глинтвейна с добавлением коньяка и мёда. Первый глоток огнём растёкся по телу, изгоняя даже само воспоминание о холоде. Второй закрепил эффект, а третий посетил голову, взвихрив мысли, как свежий ветер будоражит опалые листья. Согревшись, я посмотрел на проекцию карты. Позиция была удобна. Отсюда, со склона, правда в солнечный день, ведущая к деревни Новое Колено дорога просматривалась на большое расстояние, но это не про нас. В планы вмешалась погода. Мы здесь именно благодаря туману, из-за которого на доске вылетов гатчинского аэродрома появилась табличка «Schlechtes Flugwetter» — нелётная погода и прилетевший за генералом самолёт дожидался его на летном поле у станции Сиверская. Операция из плана «Б» превратилась в «немедленно принять к исполнению» и ожидавший своего вылета на истребителе Bf 109F майор Штофф, так и остался без сбитого транспортника. Впрочем, он может подождать более благоприятных погодных условий и перед перелётом на свой аэродром поохотиться завтра или послезавтра, когда радист из группы Винцингероде перешлёт сигнал: «В Смоленске идёт дождь». В отличие от нашей ситуации время у него предостаточно. Это группе деда Семёна, во избежание неприятностей стоило незамедлительно покинуть место засады и двигаться по лесному массиву на юго-запад. К тому же, уходить благоприятнее всего по этой, пусть и более открытой стороне, а не противоположной, круто падающей вниз. Во многих местах изрезанный неглубокими оврагами склон только с виду не представляет проблем, в любую минуту земля предательски готова осыпаться под ногой. Там уж воистину чёрт ногу сломит, а если и уцелеет, то вскоре застрянет в созданном бобрами коварном болотце. Тем более с отходом нужно решить ещё одну задачу, а именно создание ложного следа. Не бывает такого, что бы пройдя десяток миль по лесу, группа оставила за собой девственную природу. После человека всегда остаются следы и кому надо их обязательно отыщет. Элементы амуниции, упаковки продуктов питания, окурки и пачка из-под сигарет, несработавшая ручная граната Миллса, да тот же магазин от Стэна (STEN Mk.I), который идентичен магазину МП-38, но отличается более тонким металлом. Зря, что ли британской спецслужбой готовилась к 28 октябрю операция «Антропоид»? Пусть следователи будут уверены, что тут работали «ополченцы Бейкер-стрит», английская УСО  (SOE).
Волнение совсем пропало, растворилось, давая пройтись по телу лёгкой дрожью. Поржавевшие дверцы захлопнулись, солнце почти село, и в мире не осталось иной красоты, кроме седой красоты стали, над которой не властно время. Очертание куста, за которым укрылся подбитый в сентябрьских боях броневик, слилось с лесом. Раненый, но несломленный выпускник Ижорского завода уже никуда не денется со своего места, передние скаты выгорели до обода колёс, мотор под замену, зато орудие и механизмы наведения исправны. Внутри до сих пор запах гари, только ветер свистит и давит мгла в окуляре прицела, которую так и хочется проклясть. Снаряд с лязгом проник в казенник, и, повинуясь вращению маховика, башня медленно поползла по часовой стрелке. Орудие качнулось вверх к горизонту, наводясь на приближающийся контур, каким-то чудом оставшийся здесь от 6-ой танковой дивизии Sd.Kfz.250 «демаг». Баллистические вычисления Помощника исчислялись в миллисекундах и данная самому себе команда «Огонь!» практически слилась с движением руки за следующим патроном. В облаке огня из ствола орудия вылетел и помчался к цели бронебойный снаряд. Выстрел с двухсот шагов 45-мм снаряда фатален и для хорошо бронированной техники. Мгновение и он ударил броневую пластину двигателя со всей сокрушающей силой. Пятнадцать миллиметров стали промялись как консервная банка под штыком русской винтовки и открывший свои объятия майбаховский стосильный двигатель охнул от неожиданной встречи. Чудовищная кинетическая энергия сердечника врезала на нём борозду, заставила треснуть, и слегка изменив направление, вспучив приборную панель, снаряд вынырнул в боевом отделении. Не замечая препятствий, раскалённая болванка разорвала грудную клетку водителя, не пощадив сидевшего за ним солдата и полетела дальше, соперничая лишь с ижорским лесом. Выстрел орудия послужил сигналом для пулемётчика. Как крепкая игла швейной машины пронзает хлопчатобумажную ткань, так щедрая очередь на весь магазин из чешского ZB-30 изрешетила всю левую сторону четырёхдверного седана «Adler Diplomat», разбила стёкла в крошево и истерзала находившихся внутри врагов. Пока свинец искал плоть, второй снаряд поставил окончательную точку в жизни бронетранспортера, и после выпущенных по нему на всякий случай последних двух оставшихся фугасно-осколочных гранат наступила тишина. Франц Вальтер Шталкер погиб мгновенно. Его тело с адъютантом и водителем сожгли вместе с машиной, столкнув в кювет. Он так и не выпустил из рук портфель вместе с лежащей там картонной папкой и опечатанного мешочка. Бронзовый ключ от сейфа под водоёмом (та «мелкая вещица», которую обнаружил при обыске Пауль Эккель), остался с ним навсегда. Кто бы мог подумать, что перед назначением на должность руководителем полиции безопасности и СД Рейхскомиссариата Остланд затеянная им проверка из-за смерти его бывшего подчинённого по службе в Осло, рисунка входа в засыпанный подземный грот и комментарии к нему Гуго приведут к таким последствиям? Говорят, от судьбы не уйдёшь, вот и не стоит ставить народную мудрость под сомнение.

2. Малая дорога.

За годы службы товарищ Сергей привык, всякий раз переступая порог кабинета Жданова, чувствовать себя готовым ко всему, что начинается сразу же за закрытой дверью. Готовым к новым делам, встречам, командировкам, к большим и малым неожиданностям и даже неприятностям, от которых, в общем-то, никто не застрахован.
— Заходи, — не дав доложить о себе, грубо произнёс хозяин кабинета, уткнувшийся в разложенные на столе бумаги.
Если кто-то говорил последнее время о внимательности, о скромности, выдержке, такте — это, пожалуй, не о Жданове. После неудачных попыток деблокирования 8-й армии, Андрей Александрович стал чрезмерно осторожным и как следствие нервным, особенно когда получал неутешительные доклады. Словно начинающий шахматист в поиске улучшения позиции на доске за последние дни он наделал много пустых ходов. И сейчас, перед принятием каждого нового решения чуть ли не изводил себя. Свежих и гениальных мыслей никто не предлагал. Готовые к выполнению приказов, наставлений и инструкций забывали об инициативе и нестандартном подходе. Очевидные решения так же были очевидны и для противника.
Жданов отринул от очередной плаксивой записки старого революционера о дополнительном пайке, сделал пару шагов к плотно зашторенному окну и развернулся.
— Кто отвечает за всю эту чертовщину?
Товарищ Сергей хотел подсказать, куда в таких случаях обращаются, но промолчал. Первое правило, которое следовало усвоить: начальник выслушивает только доклад — крепко засело в самом начале карьеры. Поболтать и поспорить можно за пределами кабинета, если, конечно, предложат.
Андрей Александрович вернулся к столу и мелким убористым почерком распорядился выписать талоны в столовую Смольного на этот месяц.
«Действительно, чёрт знает что, — подумал товарищ Сергей. — Решение подобных вопросов как-то не должно доходить до стола секретаря горкома и обкома. С другой стороны, он стал свидетелем плохо сыгранного спектакля: Жданов хороший, проявляет заботу о старых товарищах, помнит о былых заслугах. Что до возникшего казуса, то всё проще пареной репы — окружение ослаблено и невнимательно, вот и не упредили. Что же ты не проявил рвение, когда американца на правёж в Москву тащили? Забывать свое разочарование в товарище по партии он не собирался, а сейчас ещё больше утвердился в своём мнении».
— Ты слышал про «Ленинградский танковый полк»? — совершая заметки на письмах, походя, спросил он. — Ну, вспоминай! ОСОАВИАХИМ Парголово, старики-добровольцы, твоя подпись. Какого хрена они оказались под Тулой, а не здесь, на Петергофском шоссе? Почему я об этом узнаю от… — Жданов не навал фамилию, это был человек, работавший с Устиновым. Скрипнув зубами, он злобно посмотрел на товарища Сергея. — Где наш американский друг?
— Был в Москве, — ответил товарищ Сергей. — На контакт не идёт. После того случая.
Лицо хозяина кабинета пошло красными пятнами. Глубоко запавшие карие глаза стали казаться чёрными от расширившихся зрачков.
— Тебя, зачем к нему приставили? Присматривать и не допускать глупостей с его стороны.
Последнюю фразу Андрей Александрович произнёс как-то растянуто, когда лёгким не хватило воздуха из-за неполноценного вздоха. В тот момент ему показалось, что Жданов покачнулся, будто потерял равновесие. Оперевшись на стол он схватился правой рукой за карман кителя, словно попытался удержать внутри себя выскакивающие сердце. Подскочивший к нему товарищ Сергей собрался было оказать помощь, но первый секретарь был готов к подобным событиям.
— Я в порядке, — выдохнул он, показывая в ладони золотистую таблетку. — Отыщи его.
«Легко сказать, — размышлял товарищ Сергей, ступая по мягкой, ещё не вытоптанной ковровой дорожке бордового цвета, постеленной перед самой войной на третьем этаже Смольного. — Подопечный засветился на встрече с первым секретарём обкома Тулы и в этот же день исчез из поля зрения. Даже Генрих Белов, куратор Митякина, не владел полной информацией, а знал лишь о факте общения. Интересно, а как же начальник снабжения связывается со своим директором? Не голубиной же почтой».
В этот момент, стоя на лестничном пролёте, общались Михаил Никитич Никитин и Терентий Фомич Штыков. Проходящие мимо люди были так сосредоточены на своих мыслях, что почти не замечали некоторых странностей, творившихся на этаже. По их мнению, всё было как обычно: каждый новый день приносил новые беды. Никитин же хвастал успехами, а именно рейдом отряда особого назначения на вражеский аэродром подскока, где удалось захватить новый «мессершмитт». Сам самолёт перегнал попавший к партизанам лётчик, майор Штофф, умудрившийся по пути сбить транспортный «дорнье» (Dornier Do.B «Merkur II»).
— Представляешь, — говорил Михаил Никитич, — из партизанских краёв с этим героем-пилотом нам передали целый мешок персиков. Вот, — демонстрируя вещевой мешок с консервными банками — несу Андрею Александровичу, выполняю наказ.
— Я балбес! — вслух произнёс товарищ Сергей. Стучавшей где-то на изнанке сознания мысли потребовался спусковой крючок, триггер. «Сам же когда-то советовал Владимиру Николаевичу позвонить. Значит, — принял он решение — путь лежит в «Осиновую рощу»».
— Простите, что? — переспросил Штыков спускающегося по ступенькам человека в форме бригадного комиссара.
— Товарищ член Военного Совета Ленинградского фронта, лично знаком с майором Штоффом. Рад, что он выжил. Балбесом обозвал по-дружески.
Терентий Фомич кивнул, мол, понятно и потерял интерес к товарищу Сергею.
На хорошем бензине и после замены изношенных свечей «эмка» словно скинула пару лет. Минуя кордоны оцепления на Литейном мосту, он вскоре оказался на Карла Маркса и до самых Озерков ехал без остановок. До недавнего времени наиболее спокойным и полностью уверенным в себе он чувствовал в трёх местах: за рулём автомобиля, когда на время мог заставить себя забыть обо всём на свете и наслаждаться скоростью; в кабинете за письменным столом, сидя за которым наиболее остро ощущалась данная ему власть и ответственность; и наконец, как бы странно это не было — в толпе наводнивших Смольный людей, когда собственное лицо срывала непроницаемая для эмоций маска матёрой щуки, а окружающие могли запросто оказаться в сфере интересов партийного контроля. И пусть в силу некоторых причин весь прошлый год он относился к последнему месту как к чему-то второстепенному, оно никуда не делось. Взять того же Никитина, из-за которого он вынужден был только что объясниться со вторым секретарём обкома Штыковым. При желании, уже завтра Михаил Никитич будет писать объяснительные, и задавать вопросы только с разрешения. Провалов в партизанском движении предостаточно. Оставленные на оккупированной территории председатели и активисты вместо того, чтобы баламутить и пускать врагу кровь внезапно стали служить немцам даже не меняя кабинета и должностей.
С того самого дня, когда не солоно хлебавши он был вынужден оставить кованую ограду санатория за спиной, особых перемен не произошло. На воротах всё так же нёс службу Никитич, дорожки тщательно подметены, а административное здание, как и прежде, встретило теплом и уютом. Единственные изменения произошли с приёмной и кабинетом директора. На месте секретаря Васильевой сидела школьница, а вместо американца Рахиль Исааковна.
У него был хороший стимул и пусть до дивного момента, когда Раппопорт в его руках широко раскрыла глаза, прошла уйма времени в уговорах, оно того стоило. Почувствовав за собой власть, исполняющая обязанности директора определённо потеряла связь с действительностью. Но не зря вспоминают о щуке в водоёме, когда теряет чувство меры карась.
— Мистер директор оставил номер, — произнесла она, еда ноги ощутили твёрдую поверхность. — Только для крайнего случая. Только для самого крайнего.
— Дура! — заорал товарищ Сергей. — Ты враг народа! Твой якобы разведённый с тобой муж-троцкист — враг народа! Вы только из моей милости тут, на свободе, а не по пятьдесят восьмой в Тундре! Для тебя уже край!
Истина — порой это то, что когда-нибудь под гнётом неоспоримых фактов мы принимаем через отрицание, боль и недоверие. Не приятная успокоительная ложь, а, как правило, отвратительная в своей откровенной наготе правда — безгрешных нет. Именно так всегда объяснял себе товарищ Сергей возникновение того момента, когда допрашиваемый вдруг осознавал, что никто и ничто его больше не защищает, а единственная оставшаяся инстанция принимающая решение о дальнейшей судьбе это следователь. И сейчас эта истина, судя по глазам, несомненно, открылась перед Рахиль Исааковной.
— Сам дурак!
Удивление от произнесённых слов хрупкой женщиной было не так сильно, как скорее неожиданно. Даже совершенно нетипичное поведение Раппопорт не удивило его, как крах устоявшейся теории.
— Что?
— Я не дура, — выхватив платок, сказала она. — Крайний случай, это когда финны высадят здесь десант.  Директор сказал, что защитит.
Отойдя к окошку, товарищ Сергей посмотрел через стекло, отдавая должное труду садовника занимающимся обрезкой и окучиванием роз. Тот работал неспешно, но принимая во внимание быстро исчезающий песок в тачке весьма продуктивно. Какие-то особо не зимостойкие кусты обзавелись плетёным ивовым каркасом с мешковиной, а какие-то были опрысканы медным купоросом. Садовник хорошо знал свое дело и не только он.
— А я тебя к ордену хотел представить, — потеряв всякую угрозу в голосе, произнёс он, решивший сменить кнут на пряник. — К 24-летию Октябрьской революции. Так что как ни крути дура ты круглая.
— К ордену?
— Красная Звезда. Вот так вот. А без ходатайства с места работы никак.
— Как же так…
— А ты как хотела? Списки завтра уже отправлять. А если тебя вычеркнуть, значит и других не стоит оставлять. Комплекс 3-А сколько для обороны города сделал на фоне остальных? Да что там города, страны. Сколько лекарств отгрузили, сколько ранбольных в строй возвратили? Или ты думаешь, просто так я на тебя наорал?
Товарищ Сергей махнул рукой, будто произнёс про себя непечатное выражение, сообщающее о никчёмности собеседника.
— Девятьсот одиннадцать, — выкрикнула Раппопорт. — Нужно набрать по радиотелефону 9-1-1.
Товарищ Сергей посмотрел на часы.
— Набирай, ещё успеваем.

Отредактировано Алексей Борисов (17-02-2024 21:24:49)

— Послезавтра «Свободная Франция» через посольство СССР в Лондоне отправит официальный запрос на участие своих военных в боевых действиях на территории Советского Союза, — раздался в ответ на «банду» флегматичный голос Борисова. — К примеру, для начала лётчиков из Сирии и танкистов из Алжира. Так же будет приложено письмо от коммунистов города Тюль (на провансальском Тулы). Там будет сообщено о желании отправить отряд добровольцев. Двадцать пролетариев с оружейной фабрики готовы поехать в Россию на защиту одноимённого города оружейников. Но, несмотря на поддержку товарища Молотова это предмет обсуждений и согласований не одного дня. На данный момент подразделение самодостаточное и готово вступить в бой, но крючкотворам это не интересно. Ориентировочный срок подготовки документов — месяц, после чего отряд на законных основаниях воюет под своим флагом.
— Моя шинель — это просто шинель.
— А я просто директор санатория. Или вы считаете более правильным выставить на убой полторы тысячи необстрелянных тульских рабочих вместо подготовленных бойцов и ветеранов боевых действий. Так как, согласны?
Товарищ Сергей почувствовал, как чувствовалось при просмотре между строк газетных сообщений, что это не последняя черта, за которую готов перейти Борисов, хотя виделся итог большой, сложной, а иногда и рискованной работы, без которой невозможно достичь успеха в чём-то большем. Но в его ли это силах и что ещё важнее, в его ли это компетенции?
— Вам стоит говорить даже не с тем, у кого ромбиков поболее, а с тем, кто имеет власть на местах, — сказал он. — Жданов, возможно и согласился бы, но только у себя и под полным контролем. А ваши бойцы несколько далековато расположились от Ленинграда. Впрочем, Жаворонков мечтает вновь перебраться в Москву, и если удача впредь будет сопутствовать вам, то поговорите с Василием Гавриловичем.
— Неужели вы могли подумать, что это происходит без резолюции Сыча?
— Вы и его прозвище знаете?
— Соглашайтесь с моим предложением. По времени всего ничего. Пока не соберут Тульский народный полк, крайний срок до начала зимы, а в декабре летим в Ленинград и забираем слаженный боевой костяк. Другого комиссара я просто не потерплю.
Товарищ Сергей кивнул на лестное заявление и задал вопрос:
— Но почему Франция, а не ваша страна?
— США пока не объявили Германии войну, а за два миллиона фунтов-стерлингов Французский национальный комитет обратится не то, что к Сталину, а даже к чёрту. К тому же, я не слышал ни об одной войне, на которой в достатке было солдат.
Машина начала притормаживать. Как догадался товарищ Сергей, колонна въехала в город. Через приоткрытую шторку на окне можно было наблюдать готовившиеся к защите улицы Тулы. Заколоченные витрины, заклеенные крест-накрест окна домов, железобетонные короба убежищ, сложенные в каре мешки с песками и множество зенитных орудий. «Прямо как в Ленинграде» — подумал он и спросил:
— Сейчас мы едем в расположение части?
— В Рогожинский посёлок, — ответил Борисов. — В парк ОСОАВИАХИМ, где раньше располагался лагерь пехотного Таврического полка. Надеюсь, у вас нет предвзятого отношения к бывшим офицерам?
— С чего вы взяли?
— Значит, вы не измените своего мнения в характеристике пилота бомбардировщика, который спас самолёт. Ведь так, Серж де Кнорре?
— Ах вот вы о чём… то-то мне странным показалась наличие ладанки с Георгием Победоносцем и возраст экипажа.
В этот момент товарищ Сергей понял, что последние слова Борисов произносил по-французски, и он даже не обратил на это внимания, как и на то, что он назвал его настоящее имя и фамилию. «Кадиллак» тем временем остановился и после проверки документов скорость передвижения значительно возросла. Грузовики с медикаментами отправились в подвижной полевой госпиталь №2 в Плавск, к линии фронта, а легковая машина свернула на юго-восток, к парку.
— Как давно вы узнали? — спросил товарищ Сергей.
— В Иностранном легионе, сначала в Индокитае, а теперь в Сирии служит ваш старший брат Александр. Судя по фотографии пятилетней давности, вас родная мать не различит.
— Дальше вы навели справки и всё в том же духе…
— Нет, не наводил. Я познакомился с ним в Сайгоне, когда мне потребовался отряд охраны для перевозки опиатов. А в августе этого года он разыскал мой офис в Дамаске.
— Теперь я понял ваше удивление при первой встречи.
Борисов усмехнулся, не иначе, память услужливо подсказала прошлогодние события.
— Нет смысла отрицать, удивился — согласился он. — Однако вернёмся к предмету разговора. С начала боевых действий три сотни легионеров изъявили желание драться с немцами в России и с каждым днём их число неуклонно растёт. Я обещал вашему брату, что переправлю их сюда, и транспортники уже ждут погрузки. Он написал вам письмо, Серж.
На короткое время товарищ Сергей прикрыл глаза, вдохнул и медленно выдохнул, изо всех сил стараясь сдержать волнение. Разум же начал быстро анализировать те крохи информации, что можно было выловить из всех прозвучавших слов и выходило совсем печально. С одной стороны он должен был не допустить планируемых и свершившихся событий, которые Жданов навал бы глупостями, а с другой поддержать.
— При всём понимании ситуации, интуиция всё же подсказывает мне, что стоит отказаться от вашего предложения. Не по моим силам. Я пока не представляю, как прикрыть уже сложившиеся художества.
— Интуиция есть производная от информации. Сделаем таким образом: эти три, максимум пять дней, пока я буду решать организационные вопросы, вы побудите здесь, исполняя обязанности комиссара присланного из Ленинграда. Именно последнее наиболее значимо, так как все должны считать прибывший на усиление обороны Тулы «Парголовский полк» инициативой горкома партии Ленинграда и ни как иначе. Все средства связи и управления в вашем распоряжении. Полковник Иванов без согласования с обкомом Тулы пока не вмешивается. Но если Жаворонков посчитает, что без вас никак обойтись невозможно…
— То связаться с вами по радиотелефону. Девять-один-один, правильно?
— Вот видите, — улыбнулся Борисов, — ничего сложного. А теперь ложка мёда к прянику. Вам должно быть известно о существовании Легиона французских добровольцев против большевизма (LVF). Это 638-й пехотный полк, который уже отправили в Смоленск для марша на Москву и наличие тут наших французов предмет пропаганды и конечно, политики. Сложите эти факторы воедино и получите ответ на свой вопрос, который так и не прозвучал: для чего все эти сложности, когда все и так на нервах? Я хочу быть на сто процентов уверенным в успехе, когда ваш брат встретится в бою с полковником Роже Анри Лабонном. Нисколько не сомневаюсь в победе, но туз в лице «Парголовского полка» предпочту иметь козырным, и в случае плохого расклада бросить на игральный стол как решающую всю партию карту.
— То есть сейчас, спрятав в тени Жаворонкова, вы обкатываете резерв, который готовится к будущему возможному сражению при условии, что выгорит авантюра с французскими добровольцами для получения пропагандистского эффекта?
— Не вам ли коммунистам не знать о важности этого эффекта? Враг рвётся к Москве, и именно от стен столицы мы погоним его обратно.
— Даже спорить не стану, — ответил товарищ Сергей и снова приоткрыл шторку.
Покрытая панцирем из серой брусчатки подъездная дорожка под прямым углом поворачивала в бок и была стиснута с обеих сторон спрятавшихся за земляной насыпью ЖБОТами, чьи круглые бока грозились вот-вот раздавить проезжавший автомобиль. Их прямоугольные глазницы слепо таращились на дорогу, скрывая за шаровыми стальными накладками богатое нутро пушечного и пулемётного хозяйства. Одного взгляда было достаточно, чтобы успеть осознать всю глупость затеи, если кому-то придёт в голову провести атаку со стороны дороги.
— Между делом, мы подъезжаем, — посмотрев на часы, произнёс Борисов. — Товарищ Сергей, если захотите связаться с Ленинградом, то должны знать, что созданный при вашем содействии отряд особого назначения под командованием Винцингероде получил уникальную возможность черпать информацию из штаба 50-го корпуса Георга Линдемана в Красногвардейске. Тут мощная радиостанция, дерзайте.
— Однако! Это не мешок персиков в Смольный передать.
— Между прочим, персики тоже дело их рук. Для начала они выяснили точное месторасположение строительства укреплений для двух батарей дальнобойной артиллерии 768-го дивизиона и переправили с персиками фотофиксацию ликвидации командира айнзацгруппы «А», Франца Вальтера Шталкера. Документы и отчёты в сейфе особого отдела. Я попросил Митякина задержаться до обеда, он введёт в курс дела и всё покажет. С командиром полка вы знакомы, это полковник Мухин Герасим Васильевич. Я его из Самары выдернул, пока он в ГУК НКО числится как проходящий реабилитацию.
— Из Куйбышева, — поправил товарищ Сергей. — И как же он умудряется совмещать лечение с командованием полком?
— Он вывел курсантов из окружения уже с осложнённой пневмонией и дважды контуженным. Тут недалеко есть дом отдыха «Тульский пролетарий», вот оттуда и руководит между сеансами кислородотерапии.
— То есть…
— Все вопросы военного характера через начальника штаба, который сегодня выписывается из госпиталя.
Когда Борисов это произнёс, товарищу Сергею захотелось громко рассмеяться. Просто прекрасные условия. При всей загруженности своей основной службы он начал по ней скучать. По крайней мере, такой дури с вертикалью власти там не было. Автомобиль миновал контрольно-пропускной пункт со шлагбаумом и остановился у входа в бункер, где их встретил Митякин.   
До обеда время летело стремительно. Борис провёл ускоренную экскурсию, познакомил с командирами и, доведя до особого отдела, оставил его там до полудня. Если посмотреть на бывший летний лагерь Таврического полка, то это был по своей сути возведённый в прошлом веке редут. Он притягивал и отталкивал, производя двойственное впечатление. С одной стороны в нём чувствовалась монументальность и надёжность. Что бы ни говорила современная военная теория, редут оставался укреплением, и никто этого не скрывал. Более того, он был неплохо защищён зенитной артиллерией и укрыт хвойным лесом. С другой стороны, в некоторых местах он выглядел разваливающимся, подточенным и ветхим как дряхлая вещь, которую когда-то пытались обновить, но в итоге смирились и бросили на милость времени. Вот только разобравшись с нестыковками в виде полукруглых рельс проложенных к почти отвесной стене, товарищ Сергей понял, что беглый осмотр оказался обманчивым. Кто-то недавно залатал трещины и оползни редута, скрыв массивный железобетон под земляной насыпью с дёрном и выставленная напоказ немощь один из уровней маскировки. Техническую часть с танками и транспортом, к слову, он так и не обнаружил.
Зайдя в столовую вместе с прибывшим начальником штаба, в нос товарища Сергея ударило обилие ароматов. Запах борща с чесночной заправкой, испечённого мяса на косточке, жареной рыбы в цветастом разнообразии овощей и зелени, одурманивающие ноты пышущего жаром хлеба, сдобных булочек с оттенками чего-то сладковатого на фоне шоколадной глазури, с изюмом, с маком и, конечно же, компот. Подлинное кулинарное богатство, терзающие раздражённые голодом рецепторы завершалось пудингами, запеканками и фруктами. Витрина с подносами и лотками протянулась почти вдоль всего зала, блестя полированной нержавейкой и безупречно чистым стеклом. Сколько ещё наименований блюд выстроилось до конца стеллажа, можно было лишь только предполагать. Меж десятком столов сновали две девушки официантки, одетые в чёрные платья с белыми накрахмаленными передниками и крохотные головные уборы-чепчики только успевали мелькать под негромко звучащую музыку. Словом, в столовой царила уютная и непринуждённая атмосфера.
— Откуда такое изобилие? — спросил товарищ Сергей у майора. — В стране карточки, хлеба не хватает, а тут прямо ресторан какой-то. Только водки нет.
— Всё согласно утверждённому рациону по категориям и нормам снабжения, — ответил тот. — Просто тут интендант не ворует и повара своё дело знают. Сколько положено танкисту мяса, рыбы, овощей и хлеба — столько и получает. А вместо крепкого алкоголя бокал сухого вина.
— Знаете, а мне у вас нравиться. Столовая, радиорубка, особый отдел, библиотека и кинозал — наверно, никогда не встречал лучше. Что же касается всего остального…
— Ещё лучше. Просто поверьте мне. Я тоже поначалу недоумевал, хотя в строевых частях и на преподавательской работе провёл двадцать лет и имею представление о порядке и бардаке, а когда сыграли ночную тревогу с выходом, все нормативы оставили позади. И не важно, что Герасим Васильевич управляет полком по телефону. Вы же понимаете, что полк название нарицательное. Два неполных батальона полком назвать нельзя, тем не менее «Парголовский» был в бою и показал себя с самой наилучшей стороны. Завтра прибудут новые танки, и вы сами всё увидите.
— Простите, а где же старые?
— Был бой под Мценском, — холодно произнёс майор.
Товарищ Сергей посмотрел на начальника штаба как на сумасшедшего. Для умеющего читать между строк газеты, речь шла о разгроме. Хотя если смотреть критериями преподавателя, то у отстающего двоечника не вызов к доске уже успех.               
— То есть, потеряв все танки полка, вы заявляете о показах с наилучшей стороны?
— Да, заявляю! Так как поставленная перед подразделением задача была выполнена.
Теперь стало понятно, почему полковник Иванов не вмешивается. Какой смысл в танкистах без танков. Однако всё изменилось ближе к вечеру. Возникшая ситуация с угрозой потери контроля над шоссе Тула-Серпухов требовала незамедлительного решения и с резервами, судя по всему, выходило не очень. «Парголовский» отправлялся на усиление. 115-й полк войск НКВД перебрасывался под Алексино, и для экономии времени было принято решение встречать экипажам первого батальона свою технику на станции Обидино. Вот тут и стала понятна не по рекомендованному штату, а истинная численность подразделения. Из положенных двадцати трёх танков, экипажей имелось на девять: пять новейших экспериментальных американских М3А5 со сварным корпусом и четыре английских Матильды (Infantry Tank Mk.IIA). Второй батальон был и того меньше, имевший в составе лишь ленинградские переделки из устаревших танков Т-26: три САУ и один корректировщик огня. Исправить ситуацию должны были прибывшие «французы», а пока обходились тем, что есть.

***

Тем временем, пока товарищ Сергей изучал место дислокации «Парголовского полка», в кабинете директора санатория «Осиновая роща» зазвонил телефон. Доносившийся из трубки голос Рахиль Исааковна узнала без всяких подсказок, хотя Борисов после пожелания здоровья всегда называл себя.
«Товарищ Раппопорт, к четырнадцати часам вы должны успеть сдать дела товарищу Ершову и выехать на аэродром к майору Штоффу. С собой иметь дежурный чемодан и оденьтесь потеплее. Вы отправляетесь в командировку».
«В Москву за орденом?» — несмело спросила она.
«В Нью-Йорк за деньгами».
Передача дел заняла от силы меньше часа, зато всё остальное время Рахиль Исааковна посвятила себя сборам. Первым делом она собиралась навестить квартиру в Ленинграде, где в шкафу висел новый деловой костюм из тёмно-синей шерсти с бесподобной юбкой, который так ни разу и не одела. Затем заглянуть к соседке бабушке Римме, оставив пакет с продуктами и обязательно намекнуть ей о командировке. У старенькой женщины сестра в Америке и кто знает, как сложатся события? Вдруг пригодится знакомство? На обратном пути нужно было вернуться в таунхаус, где на время войны проживали служащие санатория, взять тёплые вещи и потом оставить наставления Храпиновичу. Голодным и не обстиранным он не останется, есть домработница, а вот сообщать, куда она направляется, не стоило никому, особенно старым друзьям. На секунду она откинулась на спинку удобного кресла, и ей показалось, что на окнах вдруг опустились светомаскировочные шторы.
На аэродроме её уже ожидал директор и после короткого опроса по реальному знанию языков, поведал об экспресс методике через гипноз с использованием магнитофонной записи урока. Обычно, его рекомендация означала исполнение, и она ещё ни разу ни пожалела, следуя этому правилу. Воздушный путь до Англии через нейтральную Швецию оказался не близким и как всякое путешествие должен был в изобилии оставить впечатления. К сожалению, пришлось признать, что скорость передвижения имеет некоторые недостатки. Вся её любознательность потерпела неудачу с набором высоты. Впрочем, смотреть в окно иллюминатора с наушниками, из динамиков которых нескончаемым потоком идёт информация оказалось той ещё задачей — облака, облака и ещё раз облака, от которых закрываются глаза. Проведя в гипнотическом сне всю дорогу, в памяти Рахиль Исааковны отложились только инфинитивы, глаголы и тысячи слов иностранного языка.
— Позвольте представить, — строгим официальным тоном произнёс директор — Андре Филипп де Монтескью-Фезансак д'Артаньян. Моя спутница Рахиль Исааковна Раппопорт.
Эти слова она прекрасно поняла без переводчика, да и ответила: «Приятно познакомиться, месье» без малейшего акцента.
Снимая шляпу, встречавший их француз коротко поклонился, и вместо рукопожатия поцеловал воздух над перчаткой.
«Ишь, какой кавалер» — подумала Раппопорт, а дальше всё завертелось и закрутилось. Андре оказался лётчиком и дальним родственником того самого мушкетёра. В Англию он перелетел, когда в Дюнкерке опустели пляжи, и прикрывать стало некого. Потом было заявление де Голля 18 июня и вступление в «Свободную Францию». По дороге до Лондона в Кенсингтонский парк, где располагался особняк посольства СССР (Кенсингтон Пэлас Гарденс, 13), француз пытался произвести впечатление галантного собеседника, но в итоге выболтал почти все свои секреты и продолжил бы рассказ как ожидал в истребителе пленного высокопоставленного немца, если бы не звук воющей сирены. Город собирались бомбить и, прибыв на территорию посольства, все были вынуждены проследовать в выстроенное в парке бомбоубежище. Однако директор никуда не торопился, пообещав французу продолжить беседу чуть позже.
— Не переживайте за безопасность, Рахиль Исааковна, — безмятежно произнёс директор. — Этот роллс-ройс защищён гораздо лучше того бетонного бункера, куда поспешил ваш новый друг. Как вы уже поняли из услышанных откровений, галлам не терпится поквитаться за все унижения с бошами и англичане вскоре могут предоставить им такую возможность — проливать свою кровь за их интересы. Наша же задача использовать французов по-своему. Сегодня на званом ужине в посольстве соберутся представители «Свободной Франции». Они передадут Иван Михайловичу Майскому один документ, а вы, как бы невзначай поведаете нашему другу и его приятелям о премии за каждый сбитый самолёт, боевой вылет и специальную оплату в двадцать фунтов-стерлингов за особо рискованное задание в «Парголовском полку».
— Это много здесь, двадцать фунтов или мало? — поинтересовалась Раппопорт.
— Смотря для кого.
— Я помню официальный курс обмена английской валюты на рубль. Но покупательная способность…
— За свою зарплату советский рабочий купит одну корзинку продуктов, а английский пять.
— Мы что, настолько хуже живём?
— Хуже, но не в пять раз. Зарплата рабочего на военном заводе семь фунтов в неделю, а жалованье рядового новобранца два шиллинга в день и за разовые премиальные семья лётчика сможет обедать в ресторане без карточек целый месяц. Так что двадцать фунтов большие деньги. А для живущих на подачках эмигрантов очень большие. Намекните о создании нового подразделения с новейшими самолетами для охраны Ладоги, и кто успеет до декабря попасть в учебные классы, может рассчитывать на нынешние условия оплаты. Французы могут попросить отправить их именно туда. Но куда больше меня интересуют учёные, инженеры, квалифицированные рабочие с заводов Рено, предприятий Мишлен из Клермон-Феррана, с бумажных фабрик Гренобля, с азотных заводов Тулузы и шелкопрядных фабрик Лиона. Мы сможем вывезти их всех в те места, где может, не каждое утро кофе и багет с сыром, а на обед тарелка конкасе, ростбиф и бокал вина, но куда не долетают бомбардировщики люфтваффе, а за спиной не стоит гестаповец и женщины не идут на панель из-за голода. А если они захотят достойную оплату за свой труд, наши новые предприятия готовы предоставить рабочие места. Заработать на домик по окончанию войны вполне возможно. А кто возьмётся организовать собрание готовых переехать коллективов, тот заработает на виллу у моря в Сен-Тропе.
— И мне должны поверить?
— А как же, ведь вы теперь исполнительный директор концерна «Осиновая роща» в Ленинграде и знаете, что пустых обещаний мы не раздаём, а «Парголовский полк» существует на наши деньги, начиная от гвоздя в каблуке ботинка до ствола пушки самого крупного калибра.
— Спасибо мистер директор, а как же вы?
— В СССР мне и санатория хватает, — ответил Борисов и через переговорное окошечко приказал водителю ехать по новому адресу. — У меня тут скромный дом с прислугой неподалёку — пояснил он. — Часа полтора у нас в запасе точно есть. Успеете привести себя в порядок, а Джули Эндрюс поможет с причёской и платьем.
— Я захватила с собой новый костюм, — обмолвилась Раппопорт.
— На званый ужин только длинное вечернее платье и обязательны перчатки. Туфли и драгоценности тоже подберут, не переживайте.
— А подарок нужно дарить?
— Желательно. Вообще-то от нас ожидают денежный подарок, но я захватил несколько ящиков армянского коньяка и 7-ми дюймовых кубинских сигар дона Пепина. Майский известный англофил и пару раз в месяц общается с Черчиллем, а тот выкуривает до десяти сигар в день, так что подарок оценят. Супруге посла вы преподнесёте набор пластинок с русскими песнями.     
Хоть и говорят, что посаженные семена голода и призрения вырастают в зависть и алчность, Рахиль Исааковна была отчасти не согласна с этим мнением. Безусловно, её юность и молодость нельзя было назвать сытными и беспечными, а на зрелость выпала череда серьёзных испытаний. Тем не менее, в последний год её сложно было чем-нибудь удивить, разве что полной сервировкой стола и внимательным английским стюардом. Начиная от секретаря и заканчивая прислугой в посольстве, Майский предпочитал окружать себя англичанами. Особенно в годы войны это казалось более чем странным, однако с другой стороны, не нужно было заботиться о способах доставки дезинформации.
За ужином отчётливо приходило понимание, что ограничения и рационные книжки (Ration Books) коснулись всех слоёв общества. Проснувшемуся аппетиту французов можно было позавидовать. Перепёлки исчезли с тарелок быстрее, чем поднимали тосты, и перед подачей десерта Рахиль Исааковна сумела произвести впечатление на всех собравшихся. С бокалом в руке она попросила стюарда отодвинуть стул, приподнялась и, выхватив неизвестно откуда огромный шёлковый платок в цветах французского флага, подобно Марианне взмахнула им и произнесла три слова: Liberté, Égalité, Fraternité  после чего запела Марсельезу.
Allons enfants de la Patrie,
Le jour de gloire est arrivé!
Уроки вокала в детстве не прошли даром. Петь оказалось совсем не сложно, к тому же исполнительнице симпатизировала публика, а при её поддержке наступает уверенность в своих силах. Сидевшие за столом французы были откровенно фраппированы. Они встали со своих мест и поддержали гимн своей страны. Бывший меньшевик Майский так же был вынужден поддержать эпатаж, ведь Марсельеза некоторое время была и гимном России после Февральской революции и после, наряду с Интернационалом.
К оружию, граждане,
Постройтесь в батальоны!
Продолжала петь Рахиль Исааковна и ей вторили все оказавшиеся за столом. Стоит ли говорить, что после этого тоста к словам Раппопорт прислушивались с особым вниманием? Да она стала королевой приёма.
В четыре утра они оказались в Шотландии и после дозаправки полетели в Канаду. Облака, сон и учёба в наушниках, чтобы вскоре оказаться в огромном городе на побережье.
Да, было немного завидно пассажиркам с личными шофёрами или вальяжно едущими в такси фифам с меховыми боа, но внешне она мало чем отличалась от встречных женщин. Более того, её одежда выгодно отличалась как по качеству материала, так и скорее всего по стоимости. И уж точно не могла быть по достоинству оценённой простыми прохожими, пусть и на самой дорогой улице Нью-Йорка . Он шла по авеню быстрым шагом, чувствуя как повсеместные разговоры на английском, потихоньку приводят к головной боли. Поход по магазинам обернулся своеобразным мучением в плане активного освоения языка. И что обидно, сам английский в таком объёме пока что воспринимался весьма странно: его понимание происходило немного быстрее, нежели мозг успевал обработать непосредственно сам смысл фразы. Американцы говорили не как англичане. Другие грамматические конструкции, лексика, другое произношение и возникающая ресинхронизация между обдумыванием и осознанием перерастала в мигрень. Зря она не послушалась директора посидеть часик после последнего урока под гипнозом в парке Манхеттена или малолюдном кафе и перемещаться только на такси. Горожане шли по своим делам навстречу, впереди или за спиной и каждый оказавшийся рядом что-то говорил друг другу. По крайней мере, из-за непрекращающегося говора создавалось ощущение улья с пчёлами. Вскоре с правой стороны показался дом с огромными стеклянными витринами и Раппопорт с облегчением вздохнула: «Лорд и Тэйлор (Lord  & Taylor) ну, наконец-то».
Миновав двери универмага, Раппопорт отвлеклась на интерьер и нос к носу столкнулась с невысоким чернокожим юношей в униформе, отчего тот неожиданно упал.
— Ой! Извините, — забыв про английский, произнесла она и попыталась помочь.
Это не укрылось от проходящих поблизости группы людей в костюмах, обсуждающих какие-то важные вопросы, и к Раппопорт подошла единственная среди мужчин женщина. Она коротким движением ладони, как нашкодившего кота прогнала неуклюжего негритёнка и оценивающим взглядом акулы буквально просканировала Рахиль Исааковну. Посетительница в эксклюзивной шляпке Огюста Мишеля за сто пятьдесят долларов и серьгах за несколько тысяч её заинтересовала.
— Дороти Шейвер, чем могу помочь?
Оставив лежать на полу фирменные бумажные пакета из «Сакса» (Saks), Раппопорт протянула руку для рукопожатия.
— Привет, меня зовут Рахиль. Я исполнительный директор концерна «Осиновая роща» в Ленинграде, вчера прилетела из Лондона.
— Так вы из Англии? — усомнилась Шейвер.
— Из Советской России, — строго ответила Раппопорт, передавая визитную карточку.
— И как вам у нас, — из вежливости спросила Дороти. 
— Я читала про ваш универмаг, хочу открыть здесь бутик по продаже меховых изделий и конечно, — доставая чековую книжку — совершить покупки.
Именно этот жест и решил всё. Благодаря газетам Шейвер знала о держащем осаду городе на Неве и даже была на встрече с журналисткой в Метрополитен, но её мало волновала Россия, политика и война по ту сторону океана. А вот чёрная кожаная обложка с золотым теснением привлекла внимание. Дороти делала карьеру мечтая возглавить многомиллионную фирму и прекрасно понимала, сколько нолей должно быть на счёте, чтобы банк предоставил такую чековую книжку клиенту. Повинуясь приказу, чернокожий помощник подхватил пакеты и был назначен слугой-носильщиком уважаемого клиента универмага. Услуга не то чтобы редкая, но позволяющая особое отношение продавцов к покупателю.
— Мистер Уолтер, Джеймс, позвольте представить нашу очаровательную коллегу из России, — сказала Дороти, подошедшим мужчинам. — Вы будете удивлены, но я только что нашла нового арендатора на освободившуюся площадь.