***

На календаре четырнадцатого мая. Планёрка завершилась небольшим скандалом из-за двойных путёвок и нехватки мест в палатах. На самом деле я пропустил это мимо ушей. Давно подмечено, что медицинские работники не реагируют на грубость пациентов, и последовал их примеру. Так и общаться легче и нервную систему не растрачиваешь по пустякам. В конце концов, у каждого свои недостатки. Дополнительные койки то поставят, но как расселить девочек и мальчиков? Ничего, шестилетний Юра побудет пару дней с прекрасной половиной общества. Будет что вспомнить, когда повзрослеет. Оставшись в одиночестве, я принялся за дыхательную гимнастику. Последнее время я совершенно забросил физические упражнения, хотя нередко вспоминал об их пользе на утренних пятиминутках, проводимых в санатории. Закончив, я уселся в кресло, выдохнул после минутной задержки дыхания воздух и сосредоточил внимание на летописи  монастыря Святого Антония. Дождь барабанил по кровле, по козырькам на окнах, бился в стекло, стекая уставшими струйками. Под эту размеренную дробь я вскоре погрузился в чтение. Брат Макропулос, грек в католическом учреждении, был весьма дотошен: записи велись по каждому, мало-мальски значимому поводу. По сути, записки включали в себя не только непосредственное жизнеописание монастыря, но и записи о болезнях, смертях, успешных излечениях, несчастных случаях и опытах с лекарственными травами. Иногда посреди интересного текста возникали колонки бухгалтерии, которую Макропулос составлял для знакомого алхимика. Скрупул  лепестков розы, четверть либры пчелиного воска и так далее. Напротив названий и веса стояла их стоимость. Финансовая отчётность была весьма безыскусной, и имела лишь академический интерес. А вот компиляция ингредиентов, напротив, заинтересовала бы даже современного фармацевта. Чем больше информации открывалось, тем сильнее я хмурился. Хорошо в совершенстве знать латынь, не надо лазать по словарям. Я настолько увлёкся, что едва заметил вошедшую Юлю с подносом и чаем. 
Дуя поверх стакана, я маленькими глотками попивал горячий чай с лимоном, стараясь решить, что же мне делать с Юлей. Я хоть прежде и чувствовал, что с ней можно сотрудничать, но ни как не в такой форме, когда нет ни малейшей возможности делать то, чего ты хочешь и считаешь важным. Кроме всего прочего, в санатории я находился как на корабле в море, где вся окружающая меня команда так или иначе будет настроена ко мне враждебно, решись я пойти на противоречие с силовыми структурами страны. И выход уйти порталом, это как сигануть в пучину. Вернуться назад будет практически невозможно. Сделав ещё глоток, я поджал губы, явно озабоченный этой проблемой: жалко потраченного времени, за оставшийся месяц я не успею практически ничего, если начну вновь с самого начала. А ведь я отчётливо вижу в глазах Юли, что она понимает, что рано или поздно, в один прекрасный момент кто-либо из её руководства может сказать: «Папку в стол, дело закрыть. Какой в нём прок?» — и ускорит конец моего пребывания здесь, чтобы никто другой не сумел узнать тайны. И она ничего не сможет поделать. А началось всё с простой фразы, когда она зашла с двумя стаканами чая и усевшись напротив меня тихо сказала:
— Прости, я самая настоящая сука. Я шпионю за тобой и рылась в твоих вещах.
— Поговорим?
— Я надеюсь, — сказала Юля, поудобнее усевшись на стуле, — что вы решили сотрудничать с нами.
— Я думал об этом, — ответил я. — Однако вырисовываются некоторые «но».
— Позвольте полюбопытствовать, какие?
— Вы помните тот кусок золота, что я вам показывал?
— Конечно.
— Представьте, например, что вы приходите и говорите: Отдайте мне золото, потому что я ваш друг и не хочу причинять тебе вреда, в противном случае, мне придётся позвать товарищей, и они применят силу. Эти два утверждения в подобном контексте бессмысленны. Во-первых, вы мне не друг, пока не предоставите доказательств нашей дружбы; а во-вторых, ваше заявление, что не хотите причинить мне вреда, несостоятельно. Реальность одна — угроза применить силу. Наш мозг всегда стремиться выбрать путь без преград, различных сложностей и обременяющих обязательств. Путь, который гарантирует быстрые результаты и не требует никакой платы и жертв. В хаосе всё движется по пути наименьшего сопротивления. И всё, что бы вы мне не говорили, обещали, будет притворством. Маленьких детей порют розгами, ибо это самый простой и действенный способ воспитания.
— Самый простой не значит самый лучший.
«Наверно, так оно и есть, если тебе не надо быстро добраться из точки «А» в точку «Б», — подумал я.
— Расскажите о себе, не ту легенду, которую старательно зазубрили, а о том, какой вы человек и что в вашем понимании добро и зло?
Она коротко кивнула и улыбнулась уголками губ. Такие женщины одной улыбкой, кивком или движением плеча говорят много и одновременно ничего. Так вышло и в этот раз.
— Я сотрудница НКВД, вот и всё, что вам следует знать.
— Нет, — возразил я. — На чьей вы стороне?
— Не понимаю вопроса, какая может быть сторона?
— Есть огромная страна, и есть партийная организация.
— И то и другое. Партия и страна одно целое.
— Немного не так и я постараюсь перефразировать: товарищ Сергей из ваших?
— Он из партийного контроля, — несколько пренебрежительно ответила Юля.
— Судя по вашему тону, он вам не нравится. Хотя я твёрдо убеждён, что он считает себя патриотом. По крайней мере мне показалось, что он хочет того о чём думает и о чём писал Ленин. Но объясните мне, пожалуйста, — продолжал я, — если у меня есть что-то ценное или эксклюзивное и я передам или захочу передать это представителю вашей страны, оно попадёт к вам или к товарищу Сергею?
— Ко мне.
— А если товарищ Сергей потребует это у вас?
— Какое это имеет значение? — С вызовом спросила Юля.
— Я повторюсь, есть страна, и есть партийная организация.
Юля опустила глаза. Вопрос не из лёгких и возможно, она уже задавала его себе, стараясь понять, как стало возможно, что при общем деле возникло противоречие? Ведь все в одной лодке и как на любом корабле есть капитан, его помощники и команда. И выходит, что капитан не доверяет помощникам.
— Можете даже не отвечать, — произнёс я, когда пауза в разговоре затянулась. — Именно поэтому я не стану сотрудничать ни с теми, ни с этими. Мне интересны лишь вы, даже если ваше имя не Юля, и вы никогда не были воспитанницей детского дома, как наши медсёстры. И не коренная петербурженка, хотя с этим я бы поспорил, так как белые ночи воспринимаете как вынужденное зло, и хлеб именуете булкой. Как ни странно это прозвучит, вы мне импонируете как женщина, а то, что НКВД, взяло над вами опеку… что ж, могло быть и гораздо хуже. Будет даже резонно, если от вас последует вопрос: «какого чёрта мы тут беседуем?» И на это я дам ответ. Сейчас в мире идёт затянувшаяся партия, где встретились два непримиримых игрока. Они настолько ненавидят друг друга, что ничья даже не рассматривается. Они будут играть до последнего, пока проигравший король не упадёт на доску. В этой партии я пешка, которая подкрепила слона. Падёт слон и пешка не переживёт следующего хода. Но есть одно «но», без которого мой рассказ стал бы не интересен. Игрок не играет этой пешкой, пешка играет сама по себе. Но мы отвлеклись.
— От чего же, продолжайте. Мне интересно вас слушать.
— У меня есть для вас то золото, которое хотели бы получить.
— Давайте сюда, — Юля бесцеремонно протянула руку.
Вот была в ней эта женская наглость, которая ни чуточку не являлась провалом в воспитании. Просто в определённый момент она на секунду становилась ребёнком, сбрасывая всё ложное и напускное, открывая себя. И любой мужчина подтвердит, женщиной хочется обладать без этой оболочки, и они этим пользуются.
Я встал из-за стола и, подойдя к сейфу, открыл его. Там лежали два конверта. Один с фотографией среднего качества, а именно записка Черчилля к королю Эдуарду, а во втором документ. Раскрыв первый конверт, я положил фотографию на стол таким образом, что бы Юля ни смогла до неё дотянуться, но прочитать вполне.
— Сомневаюсь, что вам знаком почерк премьер-министра Великобритании, но специалисты легко смогут его сличить с известными образцами. Я видел, как вы читали мои записи на столе, посему переводчик с английского не потребуется. Прочтите.
«Я считаю, что время мирных переговоров ещё не наступило. По крайней мере, не сейчас. В процессе дальнейшего развития войны Гесс, вполне обоснованно, станет центром интриг за заключение компромиссного мира. Более того, будет полезен как для Англии, так и для Гитлера».
— Это фотография, а где оригинал?
— Вы меня удивляете Юля. Записка поступила по адресу.
— Я могу её забрать?
— От своих предков я унаследовал крайнюю подозрительность, и теперь она подсказывает мне, что вся эта история чревата дальнейшими неприятностями. Вот один документ, — сказал я, — а вот второй документ, мисс, который вы должны подписать.
С этими словами я протянул второй конверт.
— В мире столько обманщиков и мошенников, — продолжал я, — разумеется, я не отношу вас к их числу, но как говаривал мой дедушка: «Без предосторожности никак нельзя». В случае если что-то пойдёт не так, вы должны будите мне заплатить своей жизнью. Как, устраивает?
Юля бегло просмотрела подписку о сотрудничестве и заявила:
— Я и так работаю у вас, какой в этом смысл?
— Вообще, в вашей трудовой карточке записано, что вы занимаете должность секретаря в учреждении 3А. Директор сегодня один, а завтра другой, так что увильнуть не получится. В этом документе важен предлог, который, как известно, неизменяемое слово. Замените «у» на «на», как смысл заиграл совершенно другими красками.
— Я с чистой совестью подписываю вашу бумажку, и знайте, мне очень обидно, что вы вынуждаете меня это делать.
— Вот видите, как всё просто, — произнёс я, забирая листок. — Не могу обещать, что всё изменится в вашей жизни, но кое-что уже поменялось. Для начала, повысилась заработная плата, и появился ряд привилегий.
— Это каких?
— Как вы знаете, в откровенной беседе я предпочитаю метод свободных ассоциаций — когда собеседник говорит всё, что приходит ему в голову, без всяких ограничений. Я слушаю и делаю выводы не только из слов, но и из того, что их сопровождает: пауз, колебаний, изменений громкости голоса, направления развития логической цепочки. Некоторые предпочитают гипноз, но с ним связано множество проблем.
— Да неужели?
— Связано, связано, просто поверьте. Да хоть бы самой простой: не каждого человека можно ввести в транс, а уж тем более, если он умеет противостоять этому. Помню, когда несколько лет назад я был в Лас-Вегасе, там выступал известный в узких кругах гипнотизёр. И так сложились судьбы, что на его представление попал Милтон Эриксон. Сам Милтон добился очень внушительных успехов на этой ниве, но всегда предпочитал науку дешёвым развлечениям толпы. Может из-за перенесённого полиомиелита, а может по другим соображениям. Впрочем, это сейчас не важно. Он так же был родом из Невады и на этой почве мы завели знакомство. Всем, кто сидел с ним рядом на выступлении, Эриксон подсказал, как войти в состояние транса путём повторения нескольких одинаковых фраз, и гастролировавший гипнотизёр оказался бессилен. Он приглашал на сцену людей и позорно разводил руками. Милтон добился большого успеха, и он мне поведал, что полное погружение в транс возможно гораздо реже, чем можно подумать. Как бы то ни было, по моему мнению, самая важная проблема, связанная с гипнозом, заключается в том, что никогда нельзя быть до конца уверенным, является ли наблюдаемое состояние настоящим или нет. В гипнотическом трансе пациент становится чрезвычайно внушаемым и не мудрено, что в клиниках, где применяют гипноз, чаще обнаруживаются случаи раздвоения личности. В ФБР частенько приглашали гипнотизёров. Вряд ли я ошибусь, если в вашем НКВД поступают аналогично. Я же не хочу тебя программировать на что-либо. Это твоя первая привилегия.
— Тогда, шеф, наверное, вы помните слова Гамлета: «Горацио, много в мире есть того…»
— «…что вашей философии не снилось?», — рассмеялся я. У нас бытовала присказка: «…что не укажешь в декларации». Но смысл твоего послания я понял. Да есть и есть много.
— Тогда вернёмся к методу свободных ассоциаций. Руководство интересуется необычными вещами. И я хочу сказать спасибо, что эту «необычную вещь» вы истратили на меня, шеф. Я же тогда почти умерла?
— А вот теперь поясни.
— Я же помню, что мы попали в аварию. Всё просто, чулки шеф. Вы перепутали чулки, порвался левый. Женщины очень трепетно относятся к подобным вещам, и я сразу заподозрила неладное. В день поездки в Сосновку, наш дантист пломбировал мне зуб и поставил временную пломбу. А когда я проснулась, зуб был как новый, без всяких пломб. Если коротко, то я всё вспомнила, и нет ни какого раздвоения личности. Но ваша идея мне понравилась.
— Тебе стоит знать одну вещь.
— После всего увиденного, я уже боюсь представить.
— Завтра, пятнадцатого числа, нерейсовый самолёт Ju-52 с бортовым номером 7180 взлетит из Кенигсберга и приземлится в Москве на Ходынском поле. Я не знаю, что повезёт посланник, но Гитлеру верить нельзя, он клинический лжец. Война всё равно неизбежна.
— Вы говорите о страшных вещах.
— Уверен, тебе нужно на пару часиков отъехать?
— Желательно.
— Третьего числа пришёл наш эшелон из Владивостока. Были паккарды, твой цвета кофе с молоком. Кабриолет купе. Я оставил на стояке, ключи в бардачке и номер там мой, так, на всякий случай.
— Спасибо шеф.
Юля подскочила и метнулась к двери.
— Стой! — крикнул я вдогонку. — Фотографию не забудь. Разведчица.
Дождь прекратился, между облаками стало проглядывать солнце. От размокшей земли на клумбах поднимался пар, а вокруг крохотных луж скакали воробьи, нарушая почётную тишину санатория неуёмным чириканьем. Я встал и прошёлся по кабинету, с удовольствием потягиваясь и крутя шеей.

Отредактировано Алексей Борисов (04-03-2021 21:18:42)

***

Через небольшую дверцу мы с Юлей, тремя девочками и их соседом по палате Юрой, взобрались на свои места. Нам пришлось застегнуть широкие ремни, идущие от кресла и пилот, осмотрев, всё ли сделано нами правильно, сел на своё место, включил флажковые переключатели и подкачал топливо. Стоявший у причала механик махнул флажком и быстро засеменил к берегу. Мотор нерешительно фыркнул, коротко чихнул и начал работать. Сначала винт вращался так, что можно было уследить за лопастями, потом они превратились в круг — почти прозрачный и по краям блекло-красный. Моторы прогревались минут десять, потом загудели резче, отчего пропеллеры стали гнать тучи брызг, снова сбавили обороты, и лётчик медленно повёл летающую лодку вперёд, отходя от плавающего причала. Самолёт немного покачивало на волнах, и с возрастающим гулом моторов я почувствовал, как мы оторвались от воды. Горизонт стал увеличиваться и самолет, развернувшись влево, продолжил набирать высоту. Внизу можно было наблюдать щетину леса и кромку берега. Я узнал строящееся шоссе, рассекающее деревню Ваганово и уже доходящее до Борисовой гривы. Наконец ландшафт внизу поплыл медленно-медленно, как густой кисель стекает в стакан и так продолжалось наверно с минуту. Ладога представилась как огромная чаша, силою природы замкнувшаяся средь скал, лесов, полей и болот. Порывистый ветер ощутимо бился в самолёт с северо-востока, снося его с заданного курса, и могло показаться, что летим немного боком. Вскоре мы совершили разворот и стали снижаться. Я всё ожидал удара о воду, но касание вышло плавно, словно лодка продавила водную гладь на скорости под острым углом и позволила воде обнять киль и омыть борта. Толчок всё был, но его и за толчок как-то не хотелось принимать. Всего четыре минуты в небе, но стоило только посмотреть на детей, как начинаешь понимать, насколько сильные эмоции они испытывают. Весь полёт они провели молча, не отрываясь от иллюминаторов, и когда самолёт подруливал к плавающему пирсу за новой партией, дети словно взорвались. Большого труда мне стоило успокоить их.
— Дети, поблагодарите мистера Андерсона за прекрасную работу, как мы учили.
«Thank you Mr. Anderson», — прокричали дети хором.
Пилот улыбнулся и помахал рукой пассажирам, после чего поднялся с кресла и стал помогать детям, утвердиться за рулём штурвала. Много ли в детстве могли похвастаться, что побывали в кабине пилота и даже…
Ричард Андерсон и Сэм Болт прибыли в Ленинград девятнадцатого числа, как и я в своё время, по туристической визе через Стамбул. Пилот и механик. Оба работали на компанию «Grumman Aircraft Engineering Corporation» и за сумасшедшие деньги: восемьсот и пятьсот долларов соответственно за четыре недели с полным пансионом согласились поработать в Советском Союзе. Андерсону доплачивали пять долларов за полёт. В случае успешного обучения одного пилота и одного механика они должны были ещё получить премию, и поэтому вторым пилотом летал выпускник «Осоавиахима», знавший триста английских слов и из-за банального плоскостопия лишившись карьеры истребителя. С механиком работал механик, которого удалось привлечь благодаря профкому, как в принципе и пилота.
Выпускники аэроклубов «Осоавиахима» изучали теоретический курс («Теория полёта» Висленёва и Кузьменко, «Аэронавигацию» Кудрявцева, «Наставление по производству полётов» и «Курс учебно-лётной подготовки) и проходили первоначальную лётную подготовку на самолётах У-2 с инструктором. Причём честного налёта выходило часов тридцать. Потом выпускали в самостоятельный полёт. Тут уж всё зависело от клуба. В крупных городах, будущий лётчик мог и двадцать часов в воздухе провести, выполняя несложные манёвры и фигуры пилотажа; а мог и всего пять. Не везде были в достаточном количестве самолёты, да и ресурс двигателей оставлял желать лучшего. В общем, учить лётчика — дорогое удовольствие. Нашему пилоту пока не хватает усидчивости, но какие его годы…
С механиками всё происходило ничуть не лучше. Умение ремонтировать поршневую группу, менять сальники и фильтры — не совсем достаточно, чтобы стать авиационным механиком. Приходилось осваивать профессию столяра, соображать в аэродинамике, быть слесарем, электриком, обладать навыками в нефтехимии и даже уметь, как минимум, разбираться в металловедении. Авиамеханик, если ослабить допуски, это узкопрофильный инженер. И рационализаторских предложений по улучшению самолётов у них накапливалось воз и маленькая тележка. Правда, в США, механики умудрялись получать патенты, в СССР откупались грамотами и разовыми премиями. Наш механик начинал обучение ещё в «Объединённой школе пилотов и авиационных техников» (ВШПАТ). В апреле тридцать восьмого она была передана в Наркомат ВМФ и получила наименование ВМАТУ, где стали готовить военных механиков для морской авиации. По окончании, случилась финская, осколок, контузия и здравствуй младший воентехник гражданская жизнь. Теперь он учился у Сэма обслуживать «Гуся». Хотя без знания языка это происходило со сложностями, но работая руками трепаться особо некогда, так что получается помаленьку.
Поставить самолёты на учёт частному лицу в сороковых годах не представлялось возможным. Не было нормативных документов. А значит, и взлететь с аэродрома этот аэроплан не мог. Может, где-нибудь в глубинке и можно было полетать в своё удовольствие, но только не в Ленинграде и области. За небом тут следили, вернее, слушали и записывали. Выход виделся в сотрудничестве с клубами «Осоавиахим». В городе их находилось четыре и три по области. Я выбрал «Ленинградский городской (технический)». Они не готовили пилотов, не тренировали «пилотов запаса», у них не было своего аэродрома, и поэтому с тридцать девятого года существовала приставка «технический». «Ленинградский городской» готовил механиков и подходил для моих нужд просто изумительно. Нет аэродрома — не беда, у нас гидросамолёт, который может и с воды взлетать, и место пребывания надлежащим образом оформлено. У вас сложности в материально-техническом обеспечении? У нас есть совершенно невостребованные двигатели и возможность оснастить мастерские такими стендами, которые не в каждом конструкторском бюро можно отыскать. Будем работать? — Будем! Вместе с летающей лодкой в актив записали Lockheed Lodestar, модель 18, с «изменениями» в разобранном состоянии. Таким образом, санаторий «Осиновая роща» вступил в члены общества содействия обороне, авиации и химическому строительству. Раппопорт, в сопровождении товарища Сергея отправили налаживать связи и оказывать содействие на улицу Петра Лаврова, 21. Там же Рахиль Исааковна вручила заявление на вступление, и мы смогли подавать заявки на тренировочные полёты.
Уже с берега мы наблюдали, как садится вторая партия. Старшим был отправлен Ершов. Судя по поведению, страха перед полётом он не испытывал.
— Смотри, — сказала мне Юля, — а кадровик-то не робкого десятка.
— Империалистическая, Гражданская, год гонял моджахедов, э… басмачей. Провёл в плену у какого-то курбаши в Туркестане, четыре месяца. Сидел в яме за попытку побега. Зубами перегрыз горло охраннику и бежал. А спустя две недели привёл отряд Красной армии и разорил «дружественный» кишлак. У Ершова мать текинка, а по их традициям не отомстить — большой позор. Кое-кому это не понравилось. Был трибунал. В общем, Ершов человек товарища Сергея и судя по всему, многим ему обязан.
— Знаешь, а ведь действительно мог перегрызть горло, — произнесла Юля. — Я как-то видела его глаза, когда он смотрел на огонь. Любого человека можно просчитать, когда он смотрит на огонь. Пламя не любит фальши и человек не в состоянии этому противостоять.
— Может быть. Для меня показатель «четыре месяца в яме». Время, проведённое в помещение, где ты совершенно один, меняет многие представления о человеческой сущности. Кто-то может превратиться в скулящую собаку, а кто-то в кровожадного зверя. Есть и другие варианты, причём, по-моему, похуже двух первых.
— Шеф, вам приходилось бывать в местах не столь отдалённых?
— Забудь, — сказал я.
О тех местах я только слышал. А там, где пришлось побывать… впрочем, сути это не меняет. В это время гидроплан пошёл на очередной взлёт. На сегодня ещё три полёта и автобус повезёт детей обратно в санаторий. Тяжело смотреть на некоторых деток. Сейчас они в одинаковых жёлтеньких курточках, комбинезонах, панамках, со спасательными жилетами, все радостные и совершенно не похожи на измученных, больных при прибытии. Перед поступлением, я навещаю их и «самородок» сканирует, выявляя заболевания. Мой диагноз никто не ставит под сомнение, так как всегда подтверждался. А беглая латынь только добавляла авторитета. К сожалению, с серьёзными заболеваниями очень много. Большую часть из них в сороковых, да и вообще в двадцатом веке вылечить было крайне затруднительно, или невозможно. У Аси, стоящей сейчас на очереди, был синдром Золлингера –Эллисона; у Риммы некротический энтероколит, он родилась восьмимесячной и как дожила до восьми лет было непонятно всем врачам. К нам она поступила очень худенькой. И так кого не возьми.  Первые два дня при поступлении больных держат в карантине. Это отдельная палата для единственного пациента и ночью к ним прихожу я. Куча разнообразных приборов с осциллографами, кислородный аппарат и стойка для капельницы — по большому счёту антураж. Всё действующее и даже можно провести исследования… но только я один знаю как работает эта необычная медицинская кровать. Если её недостаточно, то в следующую ночь я с ребёнком отправляюсь в путешествие. Для всего медицинского персонала, одно из лекарств, которое рекомендуется детям — эхинацея . Препараты на её основе, по моему утверждению и оказывают такой потрясающий эффект в лечении. Все уверены, что лекарство в производстве жутко дорогое и поэтому, фиал с каплями хранится в холодильнике под замком и выдаётся под роспись. Сама по себе эхинацея очень красивый цветок, похожий на крупную ромашку, с розовыми, белыми, или жёлтыми соцветиями-корзиночками. После цветения эхинацея чем-то похожа на крохотного, уснувшего на стебельке ёжика. Произрастает в Северной Америке на больших площадях, но в лекарственных травах очень многое зависит от места, где они растут. И мой интерес к цветам в саду только подстёгивает любопытных. Конечно, комплекс выпускает порошок в капсулах, угнетающий секрецию желудочной кислоты, не имеющих аналогов в мире, и нашему гастроэнтерологу шлют победные реляции по его использованию. Но я-то помню, что именно способствовало излечению. И гастроэнтеролог знает, какой эффект происходит после принятия капель, порошок там и рядом не стоит. Так что тайны в санатории есть и это мне на руку.
Пора открывать вакансию аниматора-воспитателя. Это сегодня, на первом полёте нужно было моё присутствие. Завтра дети отправляются в полуторачасовую прогулку на яхте, послезавтра катание на паровозе в вагонах первого класса, финалом выступают «гонки» на автомобилях и «покатушки» на танке. Суть всех мероприятий одна: ребёнок побывал на всех средствах современного передвижения и участвовал в их управлении; почти участвовал. И если кто-то задался вопросом, зачем самолёт, яхта, паровоз, танк? Ответ прост, это игрушки для детей. Санаторий богатый, есть возможности для больших игрушек. Дети довольны и выздоравливают? — да. Всё остальное лишь побочные эффекты.
К десяти часам полёты завершились. Фотограф запечатлел детей возле самолёта, потом пошли одиночные снимки и вскоре все погрузились в автобус. До Ваганово мы мчались как по автостраде. Уложенные в три ряда бетонные плиты давали ровную дорогу, и лишь характерный звук шин, пересекающий края соединений немного резал слух. Потом плиты пошли в два ряда и через метров сто мы вынуждены были съехать на техническую объездную дорогу. Ребята Заболотного стелили геотекстиль, сыпали песчано-гравийную подушку, проезжали катком и следом кран опускал на тросах огромную плиту. Сварщик сваривал проушины, и технологические выемки заливали гудроном. Всё происходило споро и без лишних движений, когда вокруг одного суетится десяток и все вроде при деле. Триста метров в день. Могли б и быстрее, но это потолок по подвозу щебня и песка. После Борисовой гривы снова участок с плитами. Только плиты лежали вдоль дороги.

Отредактировано Алексей Борисов (06-03-2021 22:17:17)