***

Этим же днём, когда в Парголово только и было что разговоров про замаскированный под советский самолёт вражеский аэроплан и пойманного шпиона, случились и другие события. Около полудня, в Осиновую рощу прибыли старшие майоры ГБ Павел Тихонович Куприн и будущий начальник УНКВД по Ленинградской области Николай Михайлович Лагунов. Прибыли с инспекцией военизированной части местной ПВО. Кому-то это могло показаться странным, что такие высокие чины занимаются делами явно не с их компетенциями, но официально это было так. Утром они были на аэродроме, где трусили майора Штоффа, потом в Кабаловке, где объявили благодарность Хорошенко и Краузе, и наконец, оказались в кабинете директора санатория.
— Шеф, — произнесла Юля (для конспирации я называл её так, либо товарищ Васильева), — рекомендую серебряную воду и испанскую окрошку.
Куприн и Лагунов переглянулись с явным недоумением. Время для обеда ещё не наступило, впрочем, от полдника они бы не отказались, но сначала дела.
— Поддерживаю, — сказал я. — Мне цитрусовую, а товарищам фруктовую.
— Я так и сделала. Заношу сангрию.
Когда напитки были занесены, Павел Тихонович усмехнулся:
— Я-то уж подумал о настоящей окрошке.
— У нас сегодня испанский день. Для закончивших реабилитацию детей готовят особые блюда. Завтра на выписке Мария и Серхио, они баски, прибыли в Советский Союз в последних партиях. Их родители работали на заводе боеприпасов в Гернике. Вы знаете, что фашисты бомбили город и сто сорок шесть мирных жителей сгорело. На фоне нервных потрясений у них развились страшные заболевания. Так что пусть хоть этот маленький жест с нашей стороны напомнит им о родных местах. Сначала надо выпить глоток воды, а потом испанскую окрошку.
— Тогда всё понятно, — Куприн сделал вид, что отпил воды, и поставил большой бокал на столик. — Нам много о вас рассказывали, и товарищ Кузнецов посоветовал поговорить напрямую, не вызывая к себе, а наоборот. И товарищ Сергей подсказал пару непонятных моментов. Сразу хочу предупредить, нам известно о ваших дружеских отношениях с товарищем Ждановым и отдаём себе отчёт, что может последовать в случае недопонимания сторон.
— Николай Михайлович, а вы что же не пробуете? — отходя от темы, поинтересовался я. — Очень вкусно, а главное, полезно. Клубника, между прочим, из наших теплиц.
— Я обязательно попробую, — ответил Лагунов.
— Видите ли, Павел Тихонович, советом вождей, я назначен другом всех шошонов и кое-какие их обычаи, считаю правильными и придерживаюсь их исполнения. Когда в октябре 1863 года, в Рубиновой долине в Неваде представители Соединённых Штатов подписали с западными шошонами «Договор о мире и дружбе», янки отказались выпить священной воды из родника правды. Они объясняли просто, что предпочитают сырой воде крепкий виски. Более десяти тысяч лет родовые общины шошонов жили тем, что давала их земля: то, что бледнолицым виделось неприветливой пустыней, шошоны считали прекрасной землёй — землёй полной богатств и могущественных духов. И отказ гостей выпить поднесённой воды означал лишь одно — гости не уважают их предков и считают хозяина врагом. Итог соглашения известен. Так что с таким настроем, откровенного разговора не получится.
— Нас предупреждали, что у вас сложный характер, — произнёс Куприн и нарочно сделал большой глоток из бокала. — Так или иначе, поговорить придётся. Особенно о недавнем событии на аэродроме Левашово. Я не знаю, из каких побуждений вы всё это проделали, но при всех известных плюсах, вышло слишком много минусов. Если вы когда-нибудь залезали в чужой сад за яблоками, то должны помнить, что делалось это тогда, когда не было свидетелей проступка. Элементарная детская логика. А тут целый самолёт на глазах всего аэродрома сел.
— Вы думаете, что кому-то есть до этого дело?
— Представьте себе, есть, — сказал Лагунов. — Только предположите на минуту, что где-то далеко идут переговоры по приобретению, к примеру, кочана капусты и, в общем, довольно успешные. Все роли расписаны, выделен бюджет, дёргаются ниточки, причём, некоторые дёргаются за оказанные давным-давно услуги, а некоторые в счёт будущих нужных решений. И тут появляетесь вы и вся работа фактически насмарку. Хочешь не хочешь, а кочан придётся покупать.
— Подобное иногда случается. Мне, к примеру, один раз пришлось оплатить лекции никчёмного идиота, и сделать пожертвование университету, где эти лекции были прочитаны. А однажды, выкупить сомнительное творчество на холстах небезызвестной истерички, которой покровительствовал нужный мне человек. Всё это сопутствующие расходы.
— Но не семьдесят пять тысяч золотом.
— И вы хотите сказать, что имеете намерение струсить эти деньги с меня?
— Зачем сразу струсить? — произнёс Куприн. — Есть же другие способы компенсаций. Нас очень интересует новейшая разработка систем радиолокации, а в частности, прибор подавления радаров, монтируемых на бомбардировщиках.
— Смотрю я на вас, а аппетит-то приходит во время еды.
— Вы сами создали интригу.
— Посадите завтра пять больших русских самолётов в Левашово, и интрига исчезнет сама собой.
— Вы думаете, это так просто? Привлечь схожих по размеру пять бомбардировщиков дальней авиации ТБ-7, когда они…
— Я подскажу, сейчас в Казани формируется дивизия, и пять штук точно найдётся. Впрочем, вы правы. Вам будет сложно. Придётся задействовать резерв, и вот в чём я могу помочь. — Я достал из сейфа папки с надписью «АВИАЦИЯ» и, отложив несколько в сторону, раскрыл третью по счёту. — Есть такой самолёт LB-30А он же YB-24, сейчас летает из Монреаля в Престуик и обратно, перевозя перегоночные экипажи и богатеньких британцев.
— Монреаль город в Канаде, а Престуик, выходит в Шотландии? — переспросил Лагунов.
— Всё так, почти самый короткий маршрут. С 24 марта начались полёты. Наверно, вы помните ту историю, когда французы заказали большие самолёты и ничего не получили по причине окончания Франции. Как обычно, в выигрыше остались англичане, которые и забрали их. Но, я бы не стал рассказывать вам эту историю, если бы в начале этого года, в Сан-Диего для меня не начали строить пять самолётов улучшенной серии той же самой линейки. Как-никак, а двадцать процентов акций «Consolidated Aircraft Corp.» я у Рубена Флита выкупил, и они чего-то да стоят. Если конкретно, четыре машины имеют самое передовое вооружение, а пятый сугубо пассажирский. Но кто на это обратит внимание? Краску и трафареты звёзд я так уж и быть выделю. С вас лётчики и штурманы. Машины сложные, высокотехнологичные, но у санатория есть пилот и механик, которые прошли обучение, а так же три бобины кинокурсов на русском языке по тридцать минут каждая. При должном усердии вы сможете их перегнать в Левашово, а там есть вся инфраструктура для их дальнейшего использования. Теперь моё предложение на миллион долларов: четыре военных самолёта обзовите как угодно, хоть «Пе», хоть «Ме», хоть «Ла», хоть «Памела»; можете оставить для нужд Ленинграда. Всё их свободное место забито боеприпасами. Для понимания, один патрон для авиационной пушки Hispano Birkigt тянет на два доллара и тридцать восемь центов. Пятый не трогать. Повторюсь, пассажирский самолёт ни при каких обстоятельствах не будет задействован без моего ведома.
— В принципе, может получиться, — сказал Куприн. — А как же с предложением вооружить милицию автоматическим оружием?
— А что, назрела необходимость?
— Нет, пока справляемся. Просто интересно проверить одну гипотезу.
— Если просто проверить, так хоть сейчас. Сколько денег есть на закупку?
— В смысле?
— Если вы общались с товарищем Сергеем, то должны быть в курсе.
Во взглядах Куприна и Лагунова притаилась лёгкая озабоченность, а я отдал команду Помощнику чуточку мне помочь.
— Вот как? Так вы не в курсе. А может, вы и с товарищем Кузнецовым не о том говорили?
— А вы представьте себе, что мы со всеми поговорили, — нехорошо прищурившись, произнёс Куприн. — И все сказали, что вы любитель добрых дел. Только вы плохо представляете, какие дела можно определить как добрые.
— И конечно, мне стоило бы прислушаться к вашему авторитетному мнению?
— Было бы идеально, — сказал Лагунов. — Но вы приверженец извращённой морали и всё, что бы ни делали, обращается во вред. Вы враг, причём враг скрытый, классовый. И терпят вас здесь до поры до времени.
После этих слов Николай Михайлович схватился за голову и стал тереть виски. Куприн же покрылся испариной, сжал губы и боялся произнести хоть слово, хотя мог бы добавить к сказанному.
Дождавшись, когда действие Помощника спадёт, я произнёс:
— В силу сложившихся обстоятельств я бы посоветовал вам как-нибудь пробраться на передовую. Даже не в окопы, а куда поближе, но так, чтобы было всё видно: где свои и где чужие. Так сказать проникнуться и протрезветь. Тем не менее, спасибо за откровенность. Хочу, чтобы вы знали — вы мне не враги, ни скрытые, ни явные. Но и я вам, после вашего признания не друг. А посему, ничего вы не получите.

***

На календаре 6 июля. Шёл очередной, день войны, которой казалось, не будет конца и края. На большой, висящей в вестибюле карте я поправил линию фронта. Немцы взяли Вашковцы, Вижницу, Снятын; в Латвии мы оставили Зилупе; в Эстонии Антслу; в Белоруссии город Поставы перестал быть красным и, к сожалению, битва за Остров закончилась не в нашу пользу — потеряно восемьдесят шесть танков и открыт печальный счёт народного ополчения Ленинградской области (островской истребительный батальон). В санатории не скрывают реальной обстановки на фронте. Какой в этом смысл, если к нам поступают практически безнадёжные раненые, которые расскажут правду из самых первых уст и хорошо, что у нас нет никакой партийной ячейки. Такого можно наслушаться, что диву даёшься, как хромает организация проведение операций и насколько преисполнено мудрости командование. Вчера мы получили на лечение тридцать человек, доставленные санитарной авиацией. Два Douglas c-47 skytrain перевезли танкистов 3-й танковой дивизии 1-го механизированного корпуса. Отчасти, это пропагандистская акция, показывающая, что жизнь каждого бойца РККА важна и делается всё возможное. Каждый шаг фиксируется на киноплёнку, и съёмка, как санитары выносят раненых с поля боя под прицельным огнём противника, так же будет использована в войне, только с другим названием. И наш поезд сейчас так же везёт красноармейцев, и врачи совершают свой подвиг, совершают невероятное и невозможное, о чём бы в мирное время трубили все газеты страны, а сейчас, обыденность. Но сколько бы не было бы сделано, всегда найдётся голос, который спросит: «А сколько не перевезли и оставили там? Сколько могли, а не забрали?» Конечно, война это сплошное горе и несчастья, особенно для тех, кому не повезло. Но я считаю, что подобную правду замалчивать нельзя, это удел слабых. И все оправдания про политическую ситуацию, и просьбы понять сложившуюся неблагоприятную обстановку нужно понимать так, что хуже уже некуда и всё держится не благодаря, а вопреки.
Я уезжал из Ленинграда на юг через Пушкин. По той забитой снующими машинами дороге, бегущей через бесконечный дремучий лес. Лес был справа, и слева, и впереди и мне казалось, что нет ничего кроме леса. Я уже настолько привык к окружающей обстановке, что обыкновенные, ничем не привлекательные деревья становились в моих глазах живыми представителями ижорской природы, с которыми при иных обстоятельствах хотелось посидеть в одиночестве и потолковать за жизнь. Деревья, как и люди, встречаются разные. Иногда попадаются колченогие, низкорослые раскоряки, неуклюжие, но крепко цепляющиеся своими корнями, борющиеся за каждую пядь земли, за каждый просвет, где солнце даст силу. Эти невзрачные деревья очень жизнеспособны, крепки и, несмотря на свою скромную и, кажется, чахлую внешность, — своей невидимой частью ворочают валуны, рвут землю и силой упрямства, невероятной настойчивостью, бесстрашием, утверждают себя в жизни. Конечно, чаще встречаются стройные деревья, как те сосны, чья красота завораживает взгляд. Красивые великаны с обширными изящно подобранными кронами бархатно пушистых ветвей, покачивающие идеальными пропорциями с гроздями шишек, роняющие новые семена и поющие по ветру сказочную песнь. Они надменно возвышаются над другими, любуясь собой и как бы посмеиваясь над низкорослыми собратьями, говоря внешним видом о своём превосходстве. Но они, хотя и великаны, живут под тем же небом, принимают ласки того же солнца, питаются соками той же земли, которая создала мать-природа. Они довольны моментальным событием и иногда, по причине собственного высокомерия, забывают пускать вширь и вглубь свои корни. Они беззаботно тянутся ввысь, лишь бы через головы других не то чтобы дальше видеть и знать, что происходит вокруг, — а лишь показать себя. И наступает такой момент, когда забывается родство с землей, и оно начинает хиреть. Проходит год-два и уже не слышно волшебной песни, а лишь идёт глуховатый стон и вместо шишек сыплется остаток прошлогодней хвои. Величие превращается в призрак. Птицы начинают избегать его, и лишь дятел станет избирательно долбить его клювом в поисках насекомых, в которых там нет недостатка. И вскоре лес избавляется от опасного и кичливого гордеца, заслоняющего солнце, а мелкая кривая сосна приветливо зашелестит ветвями и ещё глубже пустит корни в землю. Но и с ней возможны метаморфозы и кривая дрянь осыпается трухой от коварного торжества. И это правильно, ибо такова суть самой природы, выживает тот, кто сумел рационально распределить данное и приобретённое. Не так ли с людьми бывает иногда? Вот они, умные, воспитанные, пригожие. Проходит немного времени и уже спешат, расталкивают плечами, пытаются добраться до самого верха и рвут связывающие нити, без которых всё становится напрасно. Но сейчас всё по-другому, требуются не хитрые и изворотливые, привыкшие жить — выжидая, пока освободится место под солнцем, или те, которым всё было дано изначально, и, не имея закалки трудностей жизни падающих от первого удара, а те, кто способен на поступок, отвратив самое дорогое в себе, призрев смерть. Это особая категория людей. И тут подойдут и стройные и кривые, важно, что у них внутри. Так размышлял я, озираясь по сторонам дороги, уходящей на многие мили в бесконечные лесные просторы. Когда едешь далеко, быстро и молчаливо, думается много. И мысли чередуются, быстро сменяясь, как меняется, на первый взгляд изумрудный и вместе с тем бесконечно разнообразный ижорский пейзаж.
Восемьдесят пять миль за спиной и вскоре помощник подал сигнал. Начинается возвышенность и, судя по всему, совсем скоро здесь наметится линия обороны. Чуть дальше по дороге город Луга и протекает одноимённая река. Мне туда, в штаб обороны. Рационально распределить данное и приобретённое, вот что я хотел пояснить Кузнецову и он, похоже, уловил фабулу. Ещё никому и в голову не приходила такая шальная мысль, что буквально через пару дней начнётся битва за Ленинград. Всё ещё верили, что первые неудачные дни останутся позади и армия соберётся, сплотит ряды и нанесёт ответный удар. Убедить было сложно, Жданов вообще просто отмахнулся и просил не лезть не в своё дело, но дал поручение,— как он это всегда умел — вникнуть в суть проблемы и в случае успеха доложить. Неудачи интересны только статистам, а им Андрей Александрович быть не хотел. Кузнецов тоже не желал снискать звание неудачника и перевёл стрелки на Петра Сергеевича Попкова, но и сам не отстранился, тем более что я предлагал усилить ленинградское ополчение и все прежние прожекты приносили плоды. Ставка ещё не успела издать приказ о начале строительства оборонительных рубежей на фронте Кингисепп—Толмачёво—Огарели— Бабино—Кириши (до совхоза Муравейно), а так же отсечную позицию на рубеже Луга— Шимск и прикрытии направления Гдов—Ленинград, Луга—Ленинград, Шимск—Ленинград, а мы уже тут как тут. На опережение, так сказать.
Станция Ленинград-Товарный-Витебский вскоре приняла первый эшелон с фигурным железобетонным брусом и парни Заболотного за четыре часа под пристальным наблюдением комиссии без использования какой-либо техники, без опыта подобного строительства имея только чертёж на руках, смогли возвести каркас пушечного ЖБОТа под казематную установку дот-4 (45-мм орудие), разработанной ОКБ-43. То есть восемь человек строили два сооружения в сутки. А если был в наличии простейший подъёмный кран, то можно было использовать не дефицитную в настоящий момент полевую, а универсальную 45-мм пушку 21-К на тумбе. Как зенитное орудие оно себя уже изжило, и флот в ней не нуждался, а в фортификационных сооружениях вполне могло послужить. Вторым предметом показа стал эрзац «Панцерлафета» майора Максимильяна Шуманна. Двадцать девятого июня, как только было принято решение о создании народного ополчения, в Борисовой Гриве мы вместе с председателем, в одном из старых цехов стекольного завода наладили производство железобетонных колпаков. Да, все понимают, что бетону требуется почти месяц, дабы набрать всю предусмотренную прочность, но тут время играет за нас. При желании, бетон можно пропарить в шведском автоклаве диаметром 2,8 метра под давлением 11 атмосфер. Он есть в наличие, но требует много электроэнергии, которой уже ощущается дефицит. К тому же, город обладает колоссальными запасами броневой стали и в случае приёма изделия комиссией, конструкцию можно усилить полукруглой металлической накладкой. А если нет, то остаётся старый и проверенный способ — мешок с песком. Такой ЖБОТ легко возвести, проще простого эксплуатировать и в случае отступления не жалко бросить. С помощью крана и бульдозера конструкции из железобетонных колец под пулемётную амбразуру возникали за час, как на подготовленных позициях с доступом техники, так и в труднодоступных местах с бездорожьем, но с привлечением дополнительных рук. Свою задачу по защите пулемётного расчёта он выполнял в силу своих конструктивных особенностей, но повлиять на Фортуну в бою, конечно же, не мог. В сражении и броня танка не панацея. Производству под вывеской ОСОАВИАХИМа уже неделя. Если бы мы регистрировали новую артель, то столкнулись бы с комитетом по приёмке вооружения, правилом оборонного госзаказа и прочими подводными камнями, такими как расчет, за поставленную продукцию и запрет на допуск товаров из иностранных государств. А так оказалось проще, и теперь каждое утро из цеха выезжала грузовая машина с двумя «таблетками» и «подстаканниками». Внутри конструкция была обшита деревом для защиты от бетонных осколков и имелась шторка амбразуры. В комплекте поставлялся аналог 5-ти кратного перископа ПФП-5 и реплика телефонного аппарата ЕЕ-108 с проводом. Так же отдельно в ящике шёл пулемёт с боеприпасом и сапёрный инвентарь: лопата, топор, кирка, лом с кувалдой и пила. По идее, вооружение должно было предоставляться заказчиком, но фондов уже не было и в цех, где пулемёты собирались из частей, был делегирован приёмщик по вооружению. Машины следовали на сборный пункт, а последнее время сразу в Лугу. Туда же были отправлены четырнадцать грузовиков с 105-мм гаубицами М2А1, укомплектованные добровольцами с Ленмясокомбината и войсковыми инструкторами. Все они прошли через глубокий сон на Корабле и хорошо помнили, как добирались до места дислокации и учились по книжкам. Но это уже личная инициатива. В штабе ЛАНО я прямо спросил, в чём испытывается нужда и постарался помочь. В достатке было миномётов, но ощущалась нехватка противотанковой артиллерии и ручных пулемётов. Была возможность усиления танками парка Ленинградских курсов усовершенствования командного состава, но остро стоял вопрос с боеприпасами: осколочно-артиллерийских выстрелов к 45-ти миллиметровым орудиям и шрапнельных артиллерийских к 76 мм выстрелам и патронов. Были винтовки, но не хватало по штату автоматического оружия. Ополчение не смогли обеспечить радиосвязью, средствами маскировки, наблюдения и разведки, крупнокалиберными пулемётами и орудиями ПВО. В достаточном количестве не было и станковых пулемётов и санитарно-госпитального обеспечения. А ведь это были только первые дивизии. Санаторий выделил по два медицинских автомобиля на батальон и мобильный фельдшерский пункт на дивизию. Самолёты-корректировщики Curtiss O-52 Owi, по-нашему «Сова» пока базировались на аэродроме Левашова, но после изучения и приобретения навыков в пилотировании, с указания Попкова летчики должны были перегнать их в Сосновку и Ропшу. По договорённости, два из них должны были выполнять корректировочные вылеты под Лугой, а два летать в район Кингисеппа. Пятый оставался в резерве.

Отредактировано Алексей Борисов (02-05-2021 19:47:41)

По договорённости, два из них должны были выполнять корректировочные вылеты под Лугой, а два летать в район Кингисеппа. Пятый оставался в резерве. «Небо» держали по одной на роту, установленные на грузовики, спаренные 12,7-мм зенитные установки с водяным охлаждением. Каждый из них буксировал двухосный трейлер и благодаря этому, патронов находилось в избытке. Конечно, готовить каждый раз для установок тупиковые окопы в земле то ещё занятие, но кто их не рыл, быстро примеряли слой грунта на себе, без продолжения. А ведь готовили ещё запасные и ложные. Так что поговорка, что солдат больше проводит времени с лопатой, чем с винтовкой — правда.
На въезде в город я договорился с местной бабушкой о присмотре за автобусом, и пересев на велосипед и налёг на педали. Сам по себе, город Луга небольшой, около тридцати тысяч местных жителей. Сейчас, за счёт беженцев, конечно больше, но, тем не менее, он так и остался уездным городом. До революции, здесь проживало шесть тысяч населения, четыре церкви, несколько училищ да пара гимназий. И одна из этих церквей мне весьма интересна. Помощник подсказал маршрут движения и вскоре я оказался возле нужного места. С недавнего времени, по моей просьбе, спутник стал сообщать «самородку» моё местоположение, совмещая с географическими координатами сканируемой им местности, и тот проецирует на любую поверхность карту. В автомобиле прямо на лобовое стекло и теперь я могу ориентироваться прямо по ходу движения, даже в незнакомой мне местности, как сейчас. Помимо этого полезного свойства, теперь мне не составляет труда разрабатывать макеты. От Воскресенского собора девятьсот ярдов на северо-восток. Здесь пустырь и руины от пары сгоревших старых сараев, некогда принадлежавших поручику Григорию Грузинцеву. До войны он основал издательство и выпускал чудесные открытки, а сейчас доживал свой век в Белграде. Помощник исследовал территорию и выдал информацию, вплоть до состава почвы и подземных вод. Вообще, было достаточно и простого «можно» или «нет», но техника не работает наполовину. Пробравшись между кучей битого кирпича на более-менее свободном от мусора пятачке, я заложил капсулу телепорта и оказался на Корабле.
«Корабль, пожалуйста, необходимо сооружение тоннельного типа «грот» с двумя входами. Первый у берега реки, второй на последней портальной точке. Материал — красный кирпич завода Витовского, выпуска 1913 года, олифа, известь, глина и котельная сталь. Расположение объекта на глубине шести ярдов. Протяжённость сто семь ярдов, высота пять, ширина семь ярдов. Возраст двадцать семь лет». Заполнив грот всем необходимым, я вновь оказался на пяточке и сев на велосипед, вернулся к автобусу. Теперь можно было ехать на улицу Кирова к секретарю Лужского райкома ВКП(б)Ивану Дмитриевичу Дмитриеву.
Высокого роста, широкий в плечах, с густыми, наверно даже пышными тёмными волосами и доброй улыбкой на лице. Иван Дмитриевич смотрел на меня глубоко посаженным, прищуренным взглядом небольших тёмных глаз и крутил в руке трубку. На минуту он отвлёкся на телефонный звонок и, потерев кулаком правую бровь, ласково спросил:
— Товарищ Борисов, чем могу помочь?
— Скорее это я могу вам помочь и поэтому попрошу уделить мне час времени.
— Час? — удивился он.
— В другое время, я бы говорил о сутках, но в сложившейся ситуации, хорошо бы управиться за час. Поэтому не станем тратить драгоценное время, и сразу перехожу к сути. Вы знаете, кто я и прочли мандат товарища Жданова. Первое, под райкомом стоит автобус, до самой крыши набитый коробками со спэмом.
— Простите, с чем?
— С американскими мясными консервами от «Hormel Foods». На банке большая надпись «SPAM». Я знаю, что с продовольствием сейчас сложно и то, что попадает в паёк, взрослому человеку на один зуб. Поэтому, профком санатория «Осиновая роща» шлёт большую посылку лужанам.
— За консервы спасибо, — поблагодарил Иван Дмитриевич, и было видно, что подарку он очень обрадовался. — А то, этот гороховый концентрат уже порядком поднадоел. Но если вы начали с первого, значит что-то припасено на второе?
— Только пообещайте сначала выслушать.
Дождавшись кивка, я продолжил:
— В силу обстоятельств, мне попало одно письмо, проигнорировать которое не имею права. В нём сообщается о подземном гроте в вашем городе и других, более мелких схонах, где спрятаны предметы, представляющие немалую ценность. Уверенности, что всё обстоит так, как написано в послании у меня нет, но проверить необходимо.
— И где располагается этот грот?
Я достал из портфеля письмо с нарисованным планом и протянул её Дмитриеву.
— Вот, полюбуйтесь. Надеюсь, с ятями проблем нет?
— Так это совсем рядом! — воскликнул он, бегло ознакомившись с текстом послания и рисунком.
— Иван Дмитриевич, в письме говориться просто о несметных сокровищах Александра Петровича Ольденбургского и вручённой ему казны. Поэтому попрошу вас выделить надёжных людей на раскоп. Если отыщем крупный, то значит, есть и другие.
— Выделить людей можно, но поручиться за них я не могу. Если там действительно французское золото, то это уже вопрос политический. Если только привлечь работников райкома, но все на возведении укреплений.
— Отзовите нужных людей. Хотя бы на сегодня.
Спустя час я и группа товарищей оказались у разрушенных сараев. Люди разбились на пары и стали обследовать местность, постукивая черенками лопат в поисках пустот. С четверть часа ни у кого даже намёка на обнаружение подземелья не появилось. Побродив для вида возле нужного места и постукивая лопатой по земле, я спросил у ближайшего ко мне человека, где бы он стал размещать схрон?
— Да вот в том бы месте, где вы лопатой ковыряете, я бы и начал, — ответил тот.
— В таком случае, как вас товарищ?
— Теплухин, Николай Николаевич.
— Вот и начинайте Николай Николаевич копать. Проверим вашу удачу.
Удача Теплухина, понятное дело, не подвела. Буквально после первых минут, лопата уверенно стала погружаться на полный штык, словно землю когда-то взрыхлили, а дальше пошла песчаная подушка. Вокруг землекопа тут же пристроились остальные и глухой стук обо что-то железное, не заставил себя долго ждать. В выкопанной яме явно просматривалась железная дверь и большой замок на петлях. Двух мнений быть не могло, нашли то, что искали. Люди приободрились и даже стали шутить.
— Товарищи, — произнёс я. — Постарайтесь аккуратно расширить яму, и пошлите за секретарём райкома. Похоже, не зря поработали. Сокровища принца там.
Дверь вскрыли уже в присутствии Дмитриева. Замок и петли оказались необычайно крепкими, но лом и кувалда не только оружие пролетариата, а ещё и универсальный ключ к замкам. Обождав, когда принесут керосиновую лампу, Теплухин, как доказавший, что Фортуна в макушку его всё же поцеловала, первым отправился исследовать грот, чтобы буквально через минуту выскочить оттуда и с глазами как чайные блюдца заявить:
— Там, там, там принц на сундуке сидит.
— Какой нахрен принц, Коля? — отмахнулся от подобных заявлений секретарь райкома.
— Без головы.
Иван Дмитриевич взял лампу и спустился по лестнице сам. Пройдя узкий тамбур, он увидел тот самый сундук и стоящий на нём пошивочный бюст, на котором висел парадный мундир. При определённом свете, и предварительно накрутив себя, действительно, многое можно было представить. Особенно когда перед спуском в подземелье начинают предсказывать про встречу с приведениями и прочей спиритической дрянью. Обойдя ящик с костюмом, Дмитриев пошёл дальше. Прямой, как стрела коридор вёл куда-то вдаль, а по бокам, до самого потолка стояли ящики. «М1895/1914 Colt automatic gun», — прочитал он надпись на одном из многих и приписку мелом по-русски об арсенале «Каз». Весь грот был заставлен пулемётами, теми самыми, которые якобы сгорели в Казани при взрыве пороха. Впрочем, автор письма не солгал, были и сокровища и золото. Оно оказалось в первом ящике, о который споткнулся Теплухин. Монеты номиналом в сто франков были завёрнуты в бумагу и колбасками выстроились по всему периметру сундука. Там же лежал мешочек с пятнадцатью алмазами. Всего монет насчитали семнадцать тысяч двести четырнадцать штук. Наверно, это был самый крупный клад, вырытый за последние пятьдесят лет. Тридцать пять пудов золота по частям вынесли наверх и тут начались сложности. Зная, что может последовать при подобной находке, Дмитриев распорядился выставить вооружённую охрану и побежал звонить в Ленинград. Пулемёты это здорово и сейчас нужны как никогда. Тут он и своей властью найдёт им применение. Но в купе с этим чёртовом золотом всё кардинально менялось. Реши он что-то самостоятельно, беды можно набраться по самое горло. Пропадёт одна единственная монетка и здравствуй край лютых морозов как для него самого, так и для всех стоящих рядом. Николая Васильевича Минкина на месте не было, но удалось дозвониться до Штыкова. С Терентием Фомичом он был знаком шапочно, но это ни сколько не помешало общению.
— Приехал из Ленинграда ваш человек, — рассказывал он по телефону — консервы для работающих на укреплениях привёз. Спасибо, выручили. А то уже не знали, что завтра в котлы закладывать: одна картошка да горох. Документы его посмотрел, мандат от товарища Жданова при нём. Вроде, всё в порядке, как бы ни это письмишко, что мне показал. Ну откуда здесь подземелья? Да и как бы их вырыли, что никто ни сном, ни духом? Пока он там с лопатами шастал, я поспрашивал у старожилов. Да, были тут такие Грузинцевы, контра ещё та. И типография у них была и помещения… но Терентий Фомич! Мелковаты они для того масштаба, чтобы по городу и окрестностям такое провернуть. Там на самом деле капитальный, кирпичик к кирпичику здоровенный подвал метров в сто. Я своими глазами видел и сокровища и ящики с пулемётами на пару дивизий. Всё как в письме том, где про мятеж написано. Золото французское не иначе как для оплаты. В общем, нужно что-то решать. Присылайте бронеавтомобиль и людей, дабы перевезти ценности подальше отсюда и другие подполья вскрывать. А пулемёты проверить нужно, да в оборону ставить.

Отредактировано Алексей Борисов (05-05-2021 08:54:15)

Иногда, приходится мыслить иррационально, и то, что произошло дальше, только укрепило во мне эту идею. В палатке, вместо трудящихся в поте лица за картой и чертежами начальства я застал странную компанию из пяти девиц и одного хлыща, пьющих вино. Тут и предугадывать ничего не нужно: социальное равенство во всей красе. Одного только я понять не мог, как эти женщины с завышенной социальной ответственностью, со следами косметики, дорогими причёсками и кружевным бельём оказались здесь, а не решили проблемы ещё на стадии формирования трудовых батальонов. Или там слишком много запросили за отсрочку или попались нетерпимые к любому виду коррупции? Тем не менее, висящий на груди фотоаппарат оказался в моих руках, и вспышка осветила весь этот сложившийся вертеп. Боже мой, да тут известные люди! Не иначе идёт репетиция по Еврепиду, где афинские женщины попали под буйное влияние Диониса и предались греху.
— Здравствуйте, товарищи! — сказал я, пряча фотоаппарат. — Как отдыхается, пока страна жилы рвёт?
Девицы взвизгнули и бросились прочь, расталкивая друг дружку. Понятно, что попавшиеся будут отдуваться за всех, и мало кто хотел оказаться на этой роли. Бегству я не препятствовал, отойдя на шаг в сторону и даже удержался от желания вмазать по жирному заду одной артистке известного театра, то ли Покобатько, то ли ещё как-то.
— А ты кто есть такой? Почему стоишь, присаживайся за стол, угощайся, — нетрезвым голосом сказал капитан госбезопасности, натягивая на майку гимнастёрку. Заметив по моему взгляду, что петлицы никакого пиетета не добавили, просто пожал плечами и произнёс: — Знаешь, как на востоке: «Гость в дом — радость в дом». Чаю будешь?
Брезговать гостеприимством я не стал. Я сюда не ругаться и выявлять приехал, а сугубо по делу. Поэтому вытащил из портфеля бутылку «Шато де Лобад», булку, масло и икру. Присев в одно из двух плетёных явно где-то реквизированных кресел из лозы я уставился на капитана и всем своим видом дал понять, что готов его выслушать. Тот недолго суетился возле тумбочки у примуса и наконец, выставил на стол угощение. Налив из пузатого самаркандского чайника на ножках недурственного по вкусу чая, он поведал мне, как оказался здесь. Капитан госбезопасности Наум Давыдович Раппопорт был человек большого масштаба и невероятной удачи, раз до сих пор находился при деле. Да, он любил деньги, но это он списывал на специфику места прошлой своей службы, где у уважаемого человека они должны быть априори. Да, он любил женщин, но это легко объяснялось семейными неурядицами и опять-таки долгим пребыванием в местах, где мужчина — господин, а женщина раба его, невзирая на декларацию о равноправии. Да, чревоугодие был тем недугом, с которым он бороться не собирался и если бы бог вызвал бы его на высший суд, то он бы всегда мог сказать, что проявлял исключительную заботу о выданном его душе теле. Наум Давыдович жил хорошо и не мешал другим. Он воровал, но умел при этом не переходить граней, когда всё становилось слишком явным, ведь главным его козырем в любых разбирательствах было то, что он умел показать проделанную им работу с выгодной стороны. Он ловко орудовал с документацией по климатическим зонам и смело применял там, где только допускалось пуццолановые, магнезиальные портландцементы, шлаковые и другие марки 300 и ниже. Занижал марки цементов на местах и завышал их на бумаге. Начальство даже не спешило его представлять к наградам, понимая, что вечно так длиться не будет, и не допускало до масштабных строек. Но год за годом Раппопорт закрывал все мелкие подряды в срок, не рвался к гулу медных труб и устраивал практически всех, от низа до верха. При всём при этом он первым появлялся на рабочем месте и последним покидал его, а бывало и сутками напролёт жил на объекте, словно душу вкладывал.
В углу палатки, распространяя пьянящий аромат, стояла корзина с грушами. Не церемонясь, я подтащил её к себе, удобно расположился и с жадностью принялся их уплетать. Наум Дваыдович груши проигнорировал и стал откусывать большие куски от бутерброда. На аппетит, он похоже не жаловался, да и выпить был не дурак. Как я вскоре выяснил, заслуженный строитель, сорокачетырёхлетний, с иссиня-чёрной шевелюрой, широкий в плечах и крепкий ещё мужчина с огромными ручищами, не любил фруктов. Врач, обращая его внимание на опасную предрасположенность к полноте, посоветовал ему умерить свой аппетит. «Ешьте фрукты, как можно больше фруктов!» — говорил он капитану ГБ. К несчастью, сказано это было в присутствии жены, и с тех пор его завтраком, полдником и ужином были фрукты. Бедный Раппопорт держался только за счёт внутренней столовой, поскольку давать указания поварам жена всё-таки не могла. Но тут, привычного мясного рагу или на худой конец наваристого украинского борща не оказалось и даже не предвиделось.
— Ты ж пойми, пять лет в Средней Азии. Я на эти фрукты смотреть не могу. Совсем за горло взяла. Никакой отдушины. Но жрать ту бурду, что варят в котлах…
На лице при этом у него запечатлелась уверенная улыбка, но в глазах этой уверенности отнюдь не было. Более того, он уловил начинавшуюся у гостя скуку, а это был тревожный знак и худшие предположения сбылись.
— Наум Давдович, а главный в Главгидрострое, пока ещё старший майор госбезопасности Яков Давыдович, кем тебе приходится?
— Брат же! Ты знаешь, какой он? Ух!
В принципе, всё стало на свои места, и теперь можно было завершать начатую эпопею с Лужским рубежом.
— Пока не знаком, — сухо ответил я. — Но обязательно встречусь или пошлю кого-нибудь к нему. А вот от твоей двоюродной сестры передаю привет.
Произнеся последнюю фразу, я достал из портфеля сложенный вдвое листок и вручил его Науму Давыдовичу.
Читая письмо, капитан искоса поглядывал на меня, а потом даже застегнул воротник.
— Рахиль сказала, что с тобой можно вести дела, и просила помочь «непутёвому братцу» (в письме вместо «братцу» было написано «засранцу», но лезть в семейные отношения я посчитал лишним). Поэтому я закрою глаза на то блядство, которое ты учинил здесь и надеюсь на безоговорочное сотрудничество.
— Я готов.
— Сейчас мы с тобой прогуляемся в сторону города. В четырёхстах шагах от ручья есть плохенькая дорожка в горку и там стоит КПУ.
— Там ещё нет ничего, — как-то несмело сказал Раппопорт. — Цемента не везут, щебня не везут. Только песок.
— Нужно меньше вино пить и со своими женщинами вовремя разбираться, раз ты прохлопал даже такое пустяшное строительство возле своего носа. В том помещении теперь будет твой штаб. Там хотя бы радиосвязь есть, электричество и горячая вода. Напишешь в отчёте, как ты это умеешь, что выстроил из сэкономленных и привлечённых материалов, а зенитные пулемёты, если спросят, привезли по распоряжению Прядышева. Временно устрой туда своих «телефонисток», и заставь их вымыться. От смеси пота и духов дышать в палатке нечем. Кстати о ней, сегодня же передай сей шатёр под отдых передовикам. У тебя шестидесятилетний профессор эскарпы роет. Дедушке на мягком полежать надо. «Вестник архитектора» полистать.
— Понял. Устрою.
— Прямо за пунктом, на бетонной площадке стоят новые Dodg WC-53. С этого момента один из них числится за тобой. Три бульдозера D-7 и два траншеекопателя КГ-65, шестьсот бочек солярки, по десять бочек бензина и масла. Всё под брезентовыми тентами и маскировочной сетью; поэтому сверху никому не видно. Материальные ценности надлежащим образом оформить. Твоя задача в течение часа найти семерых, кто худо-бедно умеет управляться с трактором и предоставить мне. Завтра же они начнут работу, и ты сдашь объект с опережением. Техника останется в твоём распоряжении. Поэтому людей выбирай с прицелом на будущее. Надеюсь, огорчать ты меня не станешь. А теперь, пошли.
Грузный капитан поднялся на холм с отдышкой. Некоторое время он осматривал капитальное строение, определив в нём малый командный наблюдательный пункт, и уже внутри выслушал условия выпавшего на его плечи счастья.
— Твой уровень не рвы капать и эскарпы возводить, а аэродромы строить. Вблизи города Новая Ладога есть подходящее место, у посёлка Хвойная и Кушавера можно устроить взлётное поле. Поговори с братом, убеди, что не подведёшь, а я тебе помогу, как здесь. Техника любая, какие хочешь строительные материалы, жратва на выбор. В конце июля начале августа вас перебросят под Синявино, но ты постарайся поговорить до этого момента.

***

(Записка первого секретаря горкома г. Луги Дмитриева И.Д.)
«На основании проведённого расследования старшим лейтенантом Яшиным удалось выяснить, что во время укрепления рядов милиции в ноябре-декабре 1917 года, были утеряны папки с архивами. Среди них учётные карточки, уголовные дела, гражданские иски, в том числе с заявлениями граждан в просьбе предоставить возведённые в 1913 году подземные хранилища для собственных нужд, о чём свидетельствует рапорт товарища Григорьева И.П. на имя Златкина И.Я.. Можно допустить, что в заявлениях указывались местонахождения подземных хранилищ. Достоверно известно, что на основании их, в феврале 1918 года, начальником городской милиции Готеном А.И. при обследовании одного из них обнаружен склад винтовок, о чём свидетельствует опись (копия прилагается). На сегодня выявлено двадцать подземных объектов. Три из них долгое время используются как овощехранилище, в семнадцати обнаружены склады оружия в заводской смазке и боеприпасы. На 08.07.1941 г. обнаружено и изъято 16-ть 8-дюймовых гаубиц и 3200 зарядов к ним, 860 пулемётов Кольта со станками, 4950 винтовок, более шести миллионов патронов, 860 хомутов с упряжью, 6000 пар сапог, 4200 стальных шлемов Адриана, 15000 комплектов обмундирования, 17214 золотых монет, 15 камней (предположительно алмазы)».
Резолюция на документе.
«Отправить гаубицы в артиллерийский полк АККУКС и передать в 177-ю СД под командованием полковника Г. Ф. Одинцова».

***

В этот день в Нью-Йорке царило необычайное оживление. По крайней мере, в той части, где издавна собирались любители искусства, заядлые театралы, знатоки кино и посвящённые в закулисные тайны театров, искушённые в хитросплетениях жизней звёзд и просто известных личностей. Умные и образованные, богатые и успешные. Здесь не было случайных людей и не было тех, кто нуждается в приглашениях. Богеме города давно известно, что Музейная миля 5-й Авеню каждый день живёт в ожидании сенсации и сегодняшний вечер не должен был стать исключением. Выставка в Метрополитен Виктории Бэссил «Война и Мир в России» встретила газетным негодованием, где слово «антреприза», являлось невинно обронённым, хотя выдававшие себя за журналистов писаки не стеснялись в выражениях. «Не видел, но уже осуждаю», «Коммунисты прислали свою шлюху», «Худшего и представить нельзя». Писали много и тем самым раззадоривали публику, но попасть на премьеру могли лишь избранные. Элеонор Ламберт ещё не создал своё знаменитое Met Gala и Метрополитен не давал ежегодных балов, но кое-что сегодня и впрямь было в новинку. Мужчины могли посетить выставку в смокингах и фраках, а женщины просто обязаны были надеть лучшие и самые дерзкие платья. Единственное, что особо поощрялось, так это драгоценности и украшения. В программе выставки была живая музыка, документальный кинофильм и продажа прав обладания редчайших фотоснимков, которые нигде не публиковались.
Из-за суеты на то, чтобы добраться до здания музея и найти место для парковки, у Виктории ушло больше времени, чем она рассчитывала. Наконец ей всё же удалось найти достаточно просторный пятачок, чтобы припарковать «Красавицу», как она назвала свой «кадиллак», но потом, когда она поднималась по лестнице в здание музея, её дважды пытались остановить маргинальные личности, задавая неприличные вопросы. В конце концов, появившиеся охранники всё же позволили ей пройти, оттеснив надоедливых хулиганов жёлтых изданий. Виктория миновала облицованный розовым мрамором круглый вестибюль и остановилась возле стеклянной двери, за которой была видна стойка небольшого кафе, о котором ей рассказывал директор. Издалека оно походило на газетный киоск из-за полок с газетами и книгами в мягких обложках, но приблизившись, она заметила витрину с сэндвичами и два крохотных столика. За прилавком никого не было.
Виктория покрутила головой по сторонам, потом с беспокойством взглянула на часы. Неожиданно со стороны прилавка донеслось:
— А ну сгинь! Только тебя сейчас не хватало. Ты уже получила своё молоко и можешь больше не рассчитывать на вкусняшку.
— Прошу прощения, — произнесла Виктория. — Но я просто уверена, что кошке сейчас необходима ещё одна порция молока. Позвольте мне купить для вашей подружки одну чашечку. Но если у вас есть скисшие сливки, то она будет с вами навеки.
Из дверей подсобки выглянула девушка с огромными глазами, которые линзы очков делали просто сумасшедшими.
— Ох, простите, — смутилась девушка и вышла из подсобки. — Я не знала, что здесь кто-то есть. Обычно, Сэм и Люси заходят сюда чуть позже. Вы что-то хотели?
Щёки её заливал яркий румянец, карие глаза блестели. Роскошные каштановые волосы густой вьющейся, как переплетающие струи водопада шевелюрой ниспадали на спину. Она точно сошла с картины, невесомая, воздушная и пойманная за чем-то сокровенным.
— У вас всё в порядке? — машинально спросила Виктория.
Девушка смущённо улыбнулась:
— Да миссис, спасибо. Всё хорошо. Просто нам не разрешается держать рядом с едой кошек, но Мирта такая милашка… Будете что-нибудь брать?
— Чашку молока для кошки, сэндвич с томатом и сыром, и лист салата, пожалуйста.
— Минутку. Я сейчас всё приготовлю, только ответьте на одни вопрос, что такое скисшие сливки?
— Это сметана. Мне сложно объяснить, но это объеденье и самое лучшее лакомство для кошек.
Девушка отвернулась к разделочной доске, а Виктория присела за один из столиков. Она то и дело поглядывала на часы, как в дверь в крохотную кофейню отварилась, и появился директор.
— Мария, мне кофе и твоё фирменное, — произнёс он по-испански.
— Pan con tomate?
— По-Мадридски.
— Сеньор обождёт пару минут?
— Обождёт.
Когда директор уселся за соседний столик, Виктория обернулась к нему и сказала:
— Шеф, я еле добралась до этого места. Если бы не ваша карта, то я бы заблудилась.
— За тобой всё время следовал мотоциклист. Он бы подсказал. Теперь о деле. Сейчас кушаешь и идёшь за мной. Нужно провести репетицию на месте. В четыре у тебя парикмахер и последняя примерка наряда. В девятнадцать часов начало представления. Сначала вступительную речь произнесёт Сисси Патэрсон, потом несколько слов скажет член палаты представителей США Эдит Роджерс и Оветта Калп Хобби. Потом ты улыбнёшься и произнесёшь несколько шуток, после чего достанешь синий платок и расскажешь о судьбе русского солдата, который передал его тебе. Потом повяжешь его на руку. Дальше вечер будут вести специально приглашённый конферансье Метрополитен-оперы. Он обронит фразу про цвет платка на твоей руке и сапфиры. Ты снимешь украшение с шеи и опустишь их в урну, куда будут складываться чеки о покупке фотографий. Потом пожелаешь купить на это украшение самый лучший американский пулемёт для своего русского друга. В конце вечера шампанское, икра, выступление певиц и в отель. Завтра день осмотра магазинов, поход в оперу. Я нанял двух бывших полицейских, которые станут тебя всюду сопровождать. После репетиции их представлю. Вроде всё сказал.
— А когда домой?
— В Ленинград полетишь на своём самолёте. Через пять дней будешь вновь сидеть за столом и отвечать на телефонные звонки.
— Шеф, зачем всё это? Вечером придут те, кто ненавидит всё то, что мне дорого. От них же ничего не зависит.
— Всё так, дорогая, ненавидят и никогда не полюбят, даже если ты станешь их кормить со своих рук в самое голодное время. Но Советскому Союзу нужны металлы, порох, взрывчатка, бензин и продукты питания уже сейчас, потому что грузы прибудут не моментально, а спустя долгие месяцы. И ты ошибаешься, когда думаешь, что от их мнения ничего не изменится. Конечно, в глобальном плане всё останется по-прежнему. Но ты должна победить хотя бы на своём участке.
Когда приглашённая публика расселась в мягкие удобные кресла, и в тишине лишь изредка слышался звук зажигаемой спички стюарда (мода курить на сеансах уже уходила, но всё ещё имела место быть), свет в помещении стал медленно угасать и с еле уловимым шелестом мотора кинопроектора, на экране появилась заставка и зазвучала музыка. Раннее утро, ухоженные пруды, сено в скирдах, рыбаки в высоких сапогах закидывают удочки, стоянка пикапов, где угадываются знакомые американцам марки автомобилей. В общем, понятная для любого мужчины картина отдыха и не поймёшь, где это происходит. Варварская Россия оказывается, не чужда цивилизации. Наконец, камера направила объектив на берёзовую рощу, где Виктория в лётном комбинезоне проверяет свой парашют и начинает говорить:
«Сегодня суббота, мы отправляемся из Петербурга в прибалтийский город Таураге. Мэрия северной столицы любезно разрешила нам воспользоваться военным аэродромом для взлёта нашей малышки Сисси».
Камера показала самолёт Curtiss O-52.
«А теперь в путь, я запланировала провести тут неделю и поделиться с вами моим путешествием. Благодаря новейшей камере, всё, что увижу я, сможете посмотреть и вы, словно мои глаза принадлежат вам. До встречи в небе».
Виктория Бэссил задорно помахала рукой и направилась к кабине, словно на ногах были не лётные сапоги, а элегантные туфли на высоком каблуке. Белый самолёт стремительно набирал скорость и оторвался от взлётной полосы русского аэродрома. Зрители отчётливо могли различить опознавательные знаки гражданской авиации США (звезда с красным кружком до 6 мая 1942 г.), надпись «PRESS» на фюзеляже, логотип, в котором угадывалась кинокамера и название газеты. Так же на крыльях самолёта была размещена реклама. Ну, это понятно, всё стоит денег. Следующий кадр показал лицо Виктории в необычном шлеме. Лётный шлем, напоминал военную каску с большим затемнённым щитком, прикрывающим глаза. Она откинула щиток и произнесла:
«Мы на высоте две тысячи девятьсот ярдов, под нами протекает река Нева, связывающая Невское озеро с Балтийской губой Финского залива Балтийского моря. Мы летим туда, где добывают солнечный камень, знаменитый янтарь. Меня пригласила на ланч журналист местной газеты, и мы проведём перекрестное интервью».
После этого на экране показалась кабина самолёта с хитрым прибором, позволяющим смотреть на землю. Несколько секунд проплывали пейзажи полей, разбитые на квадратики и прямоугольники, речки, озёра и леса. Затем было здание аэропорта и встречающая её местная журналистка.
Виктория показывала и рассказывала о жизни сборщиков янтаря, крестьянах, рабочих, работниках артели по огранке и полировке драгоценностей, о портных и сапожниках. Рассказывал о журналистке Инге и её влюблённости. О безработном Яри, который не может прокормить себя, так как не согласен с политическим устройством и стариком Арни, рыбаком колхоза, рассуждающим о природе и естестве человека. Первая часть фильма повествовала о том, что происходит во всём мире. Бэссил появлялась в разных местах: красивых и не очень, направляла камеру на людей, расспрашивала и комментировала, но все её действия имели определённую цель — она искала одного человека, которому должна была передать письмо. Один день за тридцать минут и вот она снова в небе. Из Риги она вылетела затемно, и так получилось, что первые её слова совпали с тревожным высказыванием пилота. Лётчик заметил множество бомбардировщиков, и направленная камера в небо отчётливо поймала в фокус объектива армаду с чёрными крестами на крыльях. Когда они подлетали к аэродрому, уже шли военные действия и итог бомбардировки появился на экране. Пилот связывался по рации, но ответа не было. Вторые тридцать минут были о войне. Виктория показала уличные бои, и создавалось такое впечатление, что она была на самом острие действий. Она появлялась на баррикаде, в наспех отрытом окопе, помогала тащить раненого, спасала ребёнка из огня и везде спрашивала об одном человеке, показывая фотокарточку. Наконец ей улыбнулась удача, и мужчина в военной форме указал ей, в какой стороне стоит искать. Бэссил пробиралась сквозь развалины домов, артиллерийские позиции, даже оказалась в рядах контратакующих бойцов и вскоре обнаружила пулемётчика, которого искала. Всё это происходило в динамике движения, было слышно тяжёлое дыхание, картинка прыгала, зачастую оказываясь на уровни земли, ведь державший в руках камеру оператор — бежал и падал, а не ехал по рельсам на студийной тележке. В какой-то момент Бэссил предстала в полный рост. На её белой каске уже была вмятина от осколка, сама она была перепачкана в крови, и снимавший её оператор старался выбрать ракурс, где её одежда была более-менее целой и чистой. И вот, настала кульминация. Виктория достала фото Инги, завёрнутое в синий платок, и передала её пулемётчику, со словами, что девушка сожалеет, что не успела признаться в любви и ждёт его. Солдат выразил слова благодарности, и тут началась атака немцев. Пули прошлись по мешку с песком, где только что стояла бесстрашная журналистка, и распороли кожух пулемёта. Строгий офицер попросил Викторию покинуть опасное место, и камера успела запечатлеть взрыв моста, по которому двигались немецкие танки. Затем последовала атака красноармейцев и Бэссил сняла пару минут ожесточённого боя с рукопашной схваткой и пленных. Это был ефрейтор и раненый лейтенант. Пока раненому оказывали первую помощь, Виктория задала ему пару вопросов: о войне, семье и дальнейших перспективах. Перспектив не оказалось, когда конвоир уводил пленных, разорвавшийся снаряд немецкой пушки поставил точку. Таких подробных съёмок с явным риском для жизни публика ещё не видела. Когда стал зажигаться свет, люди встретили появление виновницы мероприятия аплодисментами. А дальше всё пошло по сценарию: драгоценности и платок, добрые слова, аукцион и чеки за фотографии. Бэссил заваливали приглашениями и старались хотя бы перекинуться парой словечек, а она улыбалась, отвечала словами благодарности и не спешила давать ответы. В какой-то момент её поймала Сисси.
— Девочка, — произнесла она. — Это было очень смело с твоей стороны. Я словно посмотрела бой гладиаторов. Скажу больше, это новый жанр в документалистике и я рада, что ты работаешь у меня.
— Я работаю с вами, мисс Патэрсон, — поправила её Виктория. — Вчера я стала обладателем трёх процентов акций газеты. И уже завтра получу свои дивиденды.
— Была б ты мужиком, я бы назвала тебя сукин сын. Но ты не умеешь мочиться стоя, хотя явно не промах. Можешь звать меня Сисси и заходить ко мне в любое время.
— Приму к сведенью мисс Сисси, только кто вам сказал, что я не смогу это сделать стоя?
Патэрсон расхохоталась на весь зал. Однако об услышанном распространяться не стала. Шутка, произнесённая дважды, теряет свою остроту, а делиться тем, что было предназначено только для её слуха, она не привыкла.
На следующий день многие газеты вышли со снимками из России и эти снимки были одного и того же автора. Правда, принадлежали они уже не ей, о чём было сообщено в предлагающихся статьях. Ещё кто-то недалёкий писал о Бэссил гадости, но общий фон резко выправился и Викторию стали узнавать на улицах и в магазинах. Её смелые фотографии появились на плакатах, её рисовали на тентах грузовиков. Она дала интервью на радио и после этого, многие женщины Нью-Йорка стали повязывать синие платки на руку в знак солидарности, а в магазинах появились прозрачные урны, куда любой желающий мог опустить пару центов, а то и доллар на покупку пулемёта для русских.