Доброго времени суток, уважаемые форумчане!
Давненько уже, на этом форуме я писал рассказ "Левый стрелок". А вот сейчас подумалось, что можно было и продолжить. Думаю, есть смысл сначала выложить старый текст, а потом добавить  продолжение?
Критика, как всегда, приветствуется.

Левый стрелок

… Ровно-ровно-ровно-ровно… Этот монотонный гул убаюкивает несмотря на вибрацию тонких стенок кабины. … Ровно-ровно-ровно-ровно… Идет пятый час напряженного бдения. Нужно продержаться еще три часа. Потом за спиной щелкнут открывающиеся щитки, прогудит гидропривод выпуская стойку на свободу. Это значит конец задания. И отдых. А пока шипит воздух в кислородной маске. Это звук жизни. За мутноватым плексигласом фонаря расстилается безбрежная тьма.  Оттуда может прийти опасность. И нужно продержаться, не потерять бдительности, не пропустить. Шипит воздух. Маска покрылась «бородой» ледяных сосулек. Тугая резина намяла лицо. На стенках кабины тоже осел тонкий налет инея. Не удивительно, температура за бортом -40 градусов. Толстый комбинезон, в котором так тяжело и неудобно забираться в кабину, все же спасает от холода. Только бы не уснуть. Постоянное напряжение ожидания выматывает хуже круговерти боя. … Ровно-ровно-ровно-ровно, поют свою песню двенадцать цилиндров над головой. Кажется, что от работающего двигателя веет теплом. Но это только иллюзия. Слишком много между человеком и мотором переборок и отсеков.
Одиночество. Вокруг холодный металл. Голоса своего экипажа можно услышать только по СПУ. Время от времени в наушниках шлемофона через треск помех доносится голос командира, что-то спрашивающий и ободряющий. И от этого голоса становится немного теплее. А потом снова, только гул мотора: ровно-ровно-ровно-ровно…
Однако, вроде бы действительно становиться теплее. Снижаемся, наверное. На семи тысячах метров тепло быть не может. А здесь уже тепло. И светлеет небо. Яркие искры проблескивают в небе. Да это же звездопад! Нужно скорее загадывать желание! А желание одно – чтобы кончилась война. И чтобы вернуться домой. Увидеть мать.
Да вот же, она! Стоит на пороге дома. Ждет. Руки знакомо сложены под фартуком. И уходит куда-то вдаль надоедливый гул, истончаясь до комариного зудения. Исчезло и тихое сипение. Стало совсем тепло и хорошо. Я вернулся, мама!

… Удушье сжало горло. Воздуха, дайте воздуха!!! Нечем дышать!  Уже темнеет в глазах. Нужно сделать что-то! Неповоротливое тело бьется в тесной кабине. Руки, неуклюжие из-за огромных краг, наощупь пытаются предпринять какое-то спасительное действие. Толстая перчатка с размаху бьет по корпусу кислородного редуктора. Разлетаются в разные стороны сосульки и перекрученный шланг выскакивает из щели между бортом и турелью пулемета.
С-с-с-с-с, змеиное шипение поступающего кислорода. Вдох, огромный как Вселенная. Выдох. И, снова – вдооох!
Голову стягивает тугой болью. Провести рукой по шлему. Сразу становится легче. В перчатке остаются  летные очки на широкой резинке. Это они сжимали череп. Обындевевшая кислородная маска холодит кожу лица. Но ее снимать нельзя.
Чей-то голос бьется в наушниках. Что-то требует, приказывает… Нужно прислушаться и постараться понять:
… сержант, ответь! Как слышишь меня?! Ответь! Прием! Прием! Не слышу тебя! Шипение и треск, голос появляется снова:
- Сержант Пантелеев, как слышите?! Сашка, ответь, прием!...
«Сашка? Это я? Наверное, надо ответить».
Со щелчком утапливается кнопка СПУ:
- Сержант Пантелеев на связи. Прием.
- А-а, сволочь! – радостный мат мешается с рифмованными эпитетами – под трибунал пойдешь! Спишь ты там, что ли?!
- Никак нет, не сплю.
- Проверь подачу кислорода.  Иначе - уснешь. И, наблюдать за воздухом внимательно! «Ночник» подкрадется – кукарекнуть не успеете. Как понял? Прием.
- Понял хорошо! Есть – наблюдать за воздухом внимательно.
Связь обрывается. Все нормально.
А вот теперь можно пошевелиться на своем креслице, опробовать турель. Руки уверенно ложатся на рукояти пулемета… И замирают в неподвижности.
- Так, что-то идет неправильно. Пробуем еще раз. Расслабиться, отвлечься от  всего постороннего… Ну? Нет! Не чувствуется память реципиента!
- Снова думаем – что могло произойти? Сопротивления при синхронизации не было. Моторика и рефлексы – в норме. Нет только связи с реципиентом. А он обязан чувствоваться на заднем плане сознания. Ведь без его памяти, его навыков, выполнение задания невозможно. Да что там говорить, ведь теперь я даже не знаю как зовут других членов экипажа. И спросить нельзя. Сразу возникнут вопросы. Попробовать работать самому – и с каким эффектом? Информация усвоенная мозгом и рефлексы наработанные мышцами – это разные вещи. Нет, нужно возвращаться. Искать причину сбоя. И пусть сюда пошлют более опытного оператора. Все, решено – возвращаюсь.
Торопливо стягивается перчатка с левой руки, расстегивается обшлаг меховой куртки. На свет показываются массивные  часы с кожаным ремешком. Теперь нужно сосредоточиться, и… Часы все также спокойно отблескивают линзой циферблата.
- Это конец! Тайм-блок тоже не работает.
- Спокойно, спокойно – не паникуем. Что могло произойти? Сам блок, инсталлированный в часы реципиента, сломаться не мог. Вероятность этого очень невысока. Значит, дело в настройке системы управления. Блок настраивался на работу с двойным объемом памяти – оператор + реципиент. Что мы имеем сейчас? В наличии только сознание оператора. Вывод – система защиты не распознает меня как допущенного пользователя.
- Куда же делось сознание хозяина тела? Ведь его не могло не быть. Так, вспоминаем инструкцию: «сознание реципиента может быть заблокировано в результате травмы реципиента, повлекшей отключение некоторых мозговых функций…» Но, вроде бы, травмы не ощущаются? Синхронизация осуществлялась, судя по показаниям датчиков, со спокойно спящим человеком. Стоп, а то удушье при переходе – с чем было связано? Удушье?!
А ведь это был не сон. Совсем не сон. Мы слишком поверили показаниям аппаратуры. А человек просто постепенно терял сознание, при низкой температуре и уменьшении поступления кислорода. И теперь единственное сознание в этом теле – мое.
Человек  приблизил лицо к плексигласу фонаря. В темном стекле отразилась только светлая кожа верхней части лица с темными провалами глазниц. Все остальное было закрыто кислородной маской.
- Как же ты парень? Не выдержал, уснул? А высота – она ошибок не прощает…

Ровно-ровно-ровно-ровно… Четыре  винта равномерно перемалывают лопастями разреженный воздух. За простроченными рядами заклепок дюралевыми бортами самолета выполняет свою военную работу экипаж бомбардировщика.  Бьются в такт человеческие сердца и многоцилиндровые двигатели самолета. Десять человек и машина. Плоть и металл.
Качаются стрелки приборов на панелях у пилотов и борттехников. Точными движениями штурвала летчик компенсирует колебания четырехмоторной громадины. На прокладочном столике карандаш штурмана чертит линии на карте, прокладывая курс домой. Подвывая электроприводом, шевелится центральная турель, ощупывая пространство хоботком 20-миллиметровой пушки ШВАК. В кормовой пулеметной установке и тесных подшассийных кабинах караулят противника крупнокалиберные пулеметы УБТ. Спарка ШКАС в штурманском блистере подозрительно вглядывается вперед. Кажется, люди стали единым целым со своей машиной в стремлении выполнить задание и вернуться домой, на родной аэродром. Осталось немного. Немного…

- Да, видимо, осталось немного. Согласно имеющимся данным этот самолет отбомбился по цели, передал сообщение в штаб и пропал на обратном пути. Судя по расчету времени, это произошло в течение последних трех часов полета. И что с ним произошло, установить не удалось.
Человек сидит неподвижно, откинувшись в узком кресле. Кислородная маска, закрывающая  лицо, и гофрированный хобот шланга делают его похожим на инопланетянина. За поцарапанным плексигласом остекления кабины ночная тьма понемногу сменяется предрассветным сумраком. Уже можно различить высокий киль самолета с крупной белой цифрой «4» на руле направления. Под килем можно различить стойку с хвостовым колесом. Плавно двигается широкая лопасть рулей глубины на видимой половине стабилизатора. Поблескивают грани остекления кормовой стрелковой установки.
Однако внутри подшассийной кабины по-прежнему темно – сверху, перекрывая небо,  огромным карнизом выступает проклепанная плоскость крыла с лопухами закрылков и элеронов.
- Там это казалось хорошей идеей – внедрить оператора в одного из членов экипажа и проследить, что же произошло. А потом вернуться в свое время. Но произошла случайность – внедрение в умирающего реципиента. И вот я здесь, в 1942 году. Я один, без поддержки всей машинерии будущего и без пути назад…
Кулак сидящего с размаху врезал по турели пулемета. Зловредная железяка мгновенно вернула удар и острая боль пронзила кисть руки, несмотря на толстую перчатку.
- Да я даже не могу сообщить, что со мной произошло!
В наушниках шлемофона захрипело и прорезался спокойный голос:
- Стрелкам доложить об обстановке. Прием.
- Я центральный, все спокойно.
- Корма, противника не наблюдаю.
- Правый стрелок, фрицев не вижу, товарищ капитан.
В эфире наступила тишина
- Левому стрелку, не слышу доклада. Опять спишь? Прием.
- Все нормально. И раздраженно - Лучше не бывает!
Голос в наушниках резко строжеет:
- Левый стрелок, доложить как положено.
Стоп. Не нужно срываться с нарезки. Вдохнуть, выдохнуть. Отвечать спокойно:
- Я левый стрелок. Противника не наблюдаю, товарищ капитан.
- Гляди у меня! Не посмотрю что сержант – всыплю по полной. Усилить осмотрительность, подходим к линии фронта. Это ко всем стрелкам относится. Конец связи.
Снова тишину в наушниках нарушает только шипение несущей частоты и отдаленный гул моторов.
- Странно. Это не первое задание по внедрению. Но вот раньше разговаривал с людьми, окружающими реципиента, и не испытывал особых эмоций. Разве что в первые заброски. Наверное, потому что ощущал себя в безопасности за прочной броней тела реципиента. Все беды и боль доставались ему, а я мог просто уйти, когда понимал что задание выполнено. Теперь же все всерьез. Я  знаю что этот самолет не долетит до аэродрома. И разобьется. А с ним погибнет не реципиент, а я сам. Чтобы выжить, я должен объединиться с этими людьми, которых не могу увидеть, хотя они и находятся в нескольких метрах от меня. Я знаю их только по голосам, Моя жизнь зависит от них, также как и их жизни – от меня. От меня – стрелка подшассийной установки – Александра Пантелеева.
Человек усмехнулся под кислородной маской:
- Как там пелось в старом фильме про летчиков этой войны:
«Будешь ты стрелком-радистом.
А в душе пилот.
Будешь ты летать со свистом.
Задом наперед.»

- Итак, самолет не вернулся на базу. Какая могла быть причина? Вариантов много: катастрофа из-за поломки матчасти, сбит зенитной артиллерией, сбит вражескими истребителями. Или сочетание всех трех вариантов. На первые два варианта я повлиять не могу. Попадание зенитного снаряда на такой высоте – это скорее случайность. Выход из строя каких-то узлов самолета? Тоже, мне не подконтрольно. Изменить можно только третий. Следовательно – что? Правильно, необходимо проверить свое оружие.
Взяться за деревянные рукоятки управления пулеметом. Поводить стволом вверх – вниз, вправо-влево. Серьезная машина. И тяжелая. Удастся ли быстро менять направление огня? Сектор обстрела по горизонтали – чуть ли не 180 градусов. По вертикали – прямо и вниз, градусов 50-60. Зато в секторе стрельбы располагается стабилизатор и киль самолета. Не влепить бы в них.
Из патронного ящика тянется металлическая лента с торчащими «зубами» вставленных патронов. Сколько их там? Судя по размерам ящика – штук 150 – 200. Негусто. Особенно для неопытного стрелка. Это ведь не компьютерная игра, где можно придавить гашетку и поливать как из шланга. Кстати, о гашетке. Вот она, установлена на правой рукоятке. Большой крючок, и что интересно – не качающийся на оси, а скользящий продольно по направляющему пазу. И правильно, что большой, а иначе рукой в меховой перчатке и не взяться. Сверху стоит перекидной «флажок», очевидно, предохранитель. С правой стороны пулемета торчит рычаг перезарядки. А заряжен ли пулемет? Нужно проверить – тянем за рукоять перезарядки… Тянем… Тянем, черт ее дери! Только рванув изо всех сил, удалось сдвинуть рычаг. С лязгом подвижные части затвора отошли назад и остановились. Патронная лента переместилась вперед, подав патрон на линию заряжания. Теперь - к бою - готов. Непонятно только: тут что, так и положено, летать с незаряженным пулеметом? Или стрелок пружины берег? Спросить не у кого. Я теперь стрелок.
Пока заряжал оружие, даже вспотел. Фухх. А кислородная маска снова обрастает сосульками. Нужно постоянно контролировать подачу воздуха. Иначе, можно повторить судьбу хозяина тела.
Ладно, теперь смотрим в прицел – маленькое стеклышко с нанесенной сеткой. Да уж, ни баллистический вычислитель, ни лазерный дальномер здесь явно не предусмотрены. Но ведь прежний хозяин тела как-то мог воевать? И я смогу! Должен справиться. Обязан.
Конечно, я отлично знаю про разницу между теорией и практикой. И недаром, на инструктажах, забрасываемым операторам обязательно внушают истину: «Не мешай реципиенту воевать!». Но выбора – нет.
За мутноватым остеклением фонаря понемногу разгорается позднее зимнее утро. Бугристая поверхность облачного слоя проплывает ниже самолета. Машину ощутимо потряхивает воздушными потоками, как автомобиль едущий по ухабистой дороге. Холодные сквозняки гуляют по тесной кабине. Наверное, пилоты в своей кабине сейчас вовсю борются с штурвалами, удерживая самолет на курсе. Или здесь уже есть автопилот? Впрочем, какая мне разница?
Сейчас я единственный человек на борту, знающий судьбу самолета и экипажа. Хотя и всего на пару часов вперед. Но дальше её и не будет.
И это знание давит на душу как многотонный монолит. Я провел в этом времени всего час. Никогда не видел других членов экипажа. Разве что, размазанную тень в остеклении кормового блистера.  Я слышу только их голоса: спокойный голос командира с характерным московским «аканьем», по-северному медлительный – стрелок центральной башни, с восточным акцентом – мой собрат, стрелок правой подшассийной установки, торопливая скороговорка стрелка кормовой огневой точки.  Не прозвучали в эфире голоса борттехников, второго пилота, штурмана… Все равно, сейчас эти люди летят рядом со мной. В одном самолете. И судьба у нас одна на всех – пусть и короткая.
Я не могу больше относиться к ним как к фигуркам из прошлого. Все изменилось. Думаю, рано или поздно, это все равно бы случилось.
Почему нас не предупреждали об этом более опытные операторы? Или предупреждали, но мы не понимали их? Что толку теперь думать на эту тему. Осталась пара часов лета до аэродрома. До которого мы не долетим.
…Ровно – ровно – ровно… БЗАНГ – мощный хлопок сотрясает самолет. Машину качнуло в воздухе. Что это? Что-то произошло, там, с другой стороны самолета, которая мне не видна! Похоже, двух часов у нас не будет…

В СПУ раздаются встревоженные голоса:
- Бортмеханикам доложить о повреждениях. Прием… Повторяю, доложить о повреждениях. Как слышите?
- Командир, подож… Сейчас, смотрим… Помощник полез в крыло…
Самолет плавно теряет высоту. Пилот ведет машину по «ниточке», опасаясь сделать резкое движение рулями. И это самое верное решение, пока не будет полной ясности с состоянием техники.
Наконец слышен доклад борттехника. И он не утешителен:
- Командир, дело плохо. Лопнула труба переднего лонжерона правого крыла. Плоскость «дышит» как живая. Отошла система управления элеронами. Начинают расходиться бензопроводы правой группы моторов. Пока не начался пожар, нужно глушить правые движки.
В эфире застывает напряженная тишина. Доклад борттехника слышал весь экипаж. Каждый понимает, что ситуация критическая. Сейчас огромный груз ответственности лег на плечи командира воздушного корабля. Прикажет летчик покинуть машину с парашютами – но самолет еще над вражеской территорией. Это верный плен. Продолжить полет – а где гарантия, что самолет не развалится в воздухе или не полыхнет громадным факелом? Щелчок СПУ бьет по натянутым нервам:
- Штурман, сколько до линии фронта?
Секундная заминка:
- Еще полсотни километров.
- Понял тебя. – и снова тишина. А вслед затем, почти нежный голос командира:
- Правый стрелок, Бердыев, как себя чувствуешь?
- Штаны пока сухие, товарищ командир! – но по голосу слышно, что стрелку вовсе не так весело, как он пытается показать.
- Не укачивает?
- Да, нет. Тут как в люльке…
- Так ты смотри, не усни… - и тональность голоса резко меняется:
- Борттехник, правые моторы вывести на режим малого газа. Послать помощника в крыло для постоянного наблюдения за бензопроводами.
- Товарищ командир, ведь моторы же остынут и заглохнут, если на малом газу держать.
- Руками грейте, дышите на радиаторы, делайте что хотите  - моторы должны работать, это приказ.
Борттехник молчит. Он отлично понимает правоту слов командира. На самолете нет системы флюгирования винтов. И если остановить двигатели, то лопасти воздушных винтов упрутся в набегающий поток огромными щитами, еще больше надламывая поврежденный лонжерон. Пока винты вращаются, хотя бы и медленно, есть шанс, что пилотам удастся вести машину ровно, парируя «кривую» тягу моторов. Борттехник поворачивает голову и натыкается на ждущий взгляд своего помощника. Утвердительно кивает:
- Давай.
Они давно летают вместе и понимают друг друга  без длинных разговоров. Ясно, что в случае разрыва бензопроводов, шансы выбраться из недр крыла и спастись будут минимальными. Помощник молча исчезает в боковом люке. Борттехник окидывает взглядом свою приборную панель – необходимо удержать режимы правых моторов «на грани» и не допустить  остановки.
Метр за метром покалеченная машина теряет высоту и наконец, как корабль получивший смертельную пробоину, погружается в глубину облачного слоя.

Ствол турельного пулемета левой подшассийной установки размеренно поворачивается то вправо, то влево. Вращение тяжелой турели позволяет лучше контролировать пространство в рабочем секторе. А также помогает согреться стрелку. Но вот тяжелые мысли работа отогнать не в силах:
- Значит, говоришь, «попадание зенитного снаряда на такой высоте маловероятно»? А на ТАКОЙ?
Под самолетом проносятся хорошо различимые леса, укрытые снегом поля, редкие дороги. Только, какое там к черту – «проносятся»? Скорее проползают как сонные улитки. Путевая скорость упала, наверное, вдвое. Свет солнца безжалостно высвечивает в морозной дымке зимнего неба темный силуэт огромного четырехмоторного самолета. Коричнево-зеленый камуфляж не выдавал машину в ночном небе, а днем, на фоне заснеженной земли, делает окрас машины кричаще-ярким. Может, на самом деле, он и не так ярок, как кажется стрелку левой подшассийной установки. Но каждый раз, когда в его поле зрения вплывает пятнисто-полосатая труба фюзеляжа, ему кажется, будто самолет кричит немецким зенитчикам и истребителям: «Эй, смотрите – вот он я!»
В СПУ тихо, люди сосредоточенно выполняют свою работу. Каждая частица организма, именуемого «экипаж дальнего бомбардировщика Пе-8», понимает, что вернуться на свой аэродром можно только общими усилиями. Все или никто.
- Да, именно так – все или никто. А еще, у них есть – надежда. Я знаю, что машина не долетит.  Но, сейчас, я тоже член экипажа. И как там говорили древние римляне – «Дум спиро – сперо»? Пока дышу – надеюсь…
Шорох в наушниках шлемофона, голос штурмана:
- Командир, проходим линию фронта.
Долгое молчание, затем голос пилота:
- Стрелки, смотрите внимательнее. Борттехник, как лонжерон?
- Держимся.
- Хорошо.
Откуда-то из под ног, в поле зрения стрелка вплывает кусок поля перечеркнутый зигзагами траншей. Присыпанные снегом, они выглядят заброшенными и пустыми. Однако, почерневшая коробка корпуса какой-то бронемашины, застывшая посреди закопченного круга на обтаявшем снегу, доказывает, что жизнь там есть. И очень горячая.
Исчезает за килем самолета небольшой перелесок изрытый свежими воронками. И снова внизу потянулись ярко-белые поля.
- Да, ведь мы уже пересекли линию фронта! Под нами своя земля!
Стрелок ожидал, что вот-вот  будет команда покинуть машину с парашютами. Ведь не мог же командир всерьез надеяться посадить машину с надломленным крылом? Вместо этого, ранее не слышанный стрелком голос, прохрипел в эфире:
- Я – курсовой стрелок, вижу впереди-выше пару «худых»…
- Стрелкам – к бою!
Команда совершенно излишняя. Доклад по СПУ слышали все. Но, тем не менее, по корпусу самолета как будто пробежала дрожь. А может, и вправду  - пробежала? Машина чувствовала  тревогу передающуюся от экипажа и тоже готовилась к бою.

Дзынь! Турель упирается в правый ограничитель.
- Спокойно, спокойно… Отсюда немецкие истребители все равно не увидеть. Пока они не зайдут с кормовых углов. Но, все же, лететь навстречу опасности – спиной, как-то неприятно. Даже между лопаток зачесалось. Ничего, потерпим. А, может, немцы и не рискнут с нами связываться? Бомбардировщик несет мощное оборонительное вооружение, а про сломанный лонжерон им неизвестно.
- Ну да. А то, что самолет идет днем и на малой высоте, им ни о чем не намекает? Кстати, о высоте – кислородную маску уже можно и снять. Не хватало еще в бою, шлангом за турель зацепиться.
Стрелок с наслаждением содрал с лица надоевшую резину и глубоко вдохнул морозный воздух. Кожу лица, освобожденного от обжимающего намордника, приятно защипало. Выдохнул.
- А теперь – повоюем!

Ведущий пары «Ме-109G»  был чрезвычайно удивлен открывшейся перед ним картиной. Огромный советский «ТБ» плыл невысоко над землей, без всякого истребительного прикрытия. Встретить такую машину в светлое время суток, было весьма редким событием. Если летом 41-го, «Советы» частенько гнали свои тяжелые бомбардировщики днем, чтобы остановить наступающие «ролики» любой ценой, то к декабрю 42-го они кое-чему научились. Но не ловушка ли это? Уж слишком заманчивая цель.
Пилот покрутил головой: истребителей с красными звездами не наблюдалось. Хотя они могут прятаться  и в облачности. Однако, тогда они слишком далеко ушли от эскортируемого бомбардировщика. И все же лучше подстраховаться. Пройдем мимо бомбардировщика, а затем наберем высоту боевым разворотом и атакуем на догоне. Никуда он не денется. Пилот бросил команду ведомому и двинул вперед ручку управления двигателем. Почти полторы тысячи лошадиных сил двигателя «Даймлер-Бенц» начали разгонять послушное тело «Густава».

Когда два темных крестика вражеских машин проплыли далеко в стороне и начали уменьшаться за кормой бомбардировщика, левый стрелок испытал короткий всплеск эйфории: «Струсили, гады!» Однако напряженная тишина в СПУ настораживала. Никто из экипажа не спешил радоваться. Все продолжали ждать. «Худые» скрылись в облачности… Чтобы спустя несколько мгновений вынырнуть из нее и коптя выхлопом рвануться вдогонку за бомбардировщиком. Все стало абсолютно ясно. Немецкие пилоты убедились, что истребительное прикрытие отсутствует и перешли к решительным действиям.
Ведущий немецкой пары точными движениями ручки удерживал машину на курсе. Следовало аккуратно подойти к «ТБ» на дистанцию прицельной стрельбы не подставившись при этом под огонь стрелков. Ведомый прикроет атаку своего ведущего. И останется только точно разрядить пушку и пулеметы по уязвимым местам бомбардировщика. Желательно – по бензобакам и двигателям. Иначе можно впустую расстрелять боезапас. Такая «птичка» может выдержать много попаданий. Еще важно не «зависнуть» возле атакуемой машины. Русские стрелки запросто нашпигуют истребитель свинцом. Есть и такая опасность. Но, зато, как красиво «ТБ» будет выглядеть в списке побед пилота! Бомбардировщик летел с небольшим креном вправо и, при этом не было заметно каких-то попыток уклонения от атаки. Что ж, тем лучше.
Когда нос атакующего истребителя украсился вспышками выстрелов, стрелок инстинктивным движением попытался укрыться за телом пулемета. Но тут же, выругав себя, вцепился в рукояти УБТ. Поймал истребитель в перекрестье прицела. Перекинул флажок предохранителя и всей ладонью выжал тугой рычаг спуска. Ду-ду-ду-ду – солидно забасил пулемет, завибрировав на креплениях. Светлячки трассеров полетели в сторону противника… И по дуге ушли в сторону.
- Вот черт!!! Здесь же еще поправку брать надо!
Стрелок судорожно пытался сопоставить в голове элементы движения своего и вражеского самолетов, чтобы определить в какую сторону и насколько необходимо смещать прицел. Пока он пытался сообразить, немецкие истребители проскочили ниже бомбардировщика, грамотно увернувшись от пушечной очереди центральной турели. В СПУ послышался голос борттехника:
- Повреждена обшивка правого крыла. Моторы работают нормально.
- Понял тебя. Стрелкам, отсеките «гансов» огнем. Не давайте им стрелять прицельно.
- Я кормовой! На второй заход пошли!
Со своего места стрелку подшассийной установки было видно как, блеснув остеклением, довернулась кормовая турель.  Но самому стрелять было нельзя – мешал стабилизатор самолета. Нужно подождать…
- Ну, давай! Иди! – перекрестие прицела направлено в предполагаемую точку появления вражеского самолета. И он появился. Наискосок скользнув через поле зрения прицела, вытянутый силуэт блеснул нимбом вращающегося винта. И тут же грохот попаданий возвестил о мастерстве немецкого летчика. В кабине стрелка посыпалась снежная пыль, запорашивая и без того мутноватый плексиглас. УБТ зашелся в длинной очереди. В отводной рукав посыпались стреляные гильзы. Острый запах сгоревшего пороха наполнил тесную кабину. Рывки от отдачи сотрясали пулемет и мешали, ну вот еще чуть-чуть, довести огненную строчку до юркого силуэта. Видно было, как сверху потянулась еще одна очередь. Стрелок центральной пушечной башни пытался огнем своего ШВАКа поставить завесу на пути истребителя. Еще чуть-чуть, и…
И тут УБТ подавился очередным патроном. Стрелок по инерции давил рычаг спуска, продолжая удерживать «худого» в прицеле. А вслед затем, 20-мм снаряд авиапушки MG-151, разорвавшийся на обшивке крыла между мотогондолами, наполнил кабину разлетающимися кусками остекления и дюраля. Что-то несильно толкнуло стрелка в правое плечо, и ладонь бессильно соскользнула с деревянной рукояти пулемета. Боли не было. Но и рука повисла как неживая.
- «А вот теперь – все плохо. Ранен. Стрелять больше не могу. И перевязаться не удастся, куртка мешает. Пока боли не чувствуется, адреналина в крови столько, что хоть отливай. Но вот сейчас немец пойдет на очередной заход – и встретить его будет некому».
В СПУ кто-то кричит, кто-то докладывает хриплым голосом о повреждении моторов и утечке бензина. Откуда-то явно тянет запахом гари. По кабине гуляют воздушные вихри врывающиеся в разбитое остекление. Так что же – конец? Огонек ярости разгорается внутри:
- «Ну, уж нет! Мы еще постреляем. Я же все равно уже один раз умер. Чего теперь бояться?»
Ладонь левой руки обхватывает рукоятку перезарядки пулемета. Сжимается до хруста в пальцах. А теперь, рывком – на себя! Острая боль простреливает тело, перехватывая дыхание и выжимая слезы из глаз, тут же размазываемые по лицу потоком воздуха. Проклятая рукоять остается неподвижной.
- Да как же тебя сдвинуть?  Как?!
И приходит ответ. Не словами. Сама рука, наработанным навыком, рвет рычаг  - но не на себя, а в сторону и по дуге. Со звоном вылетает осечный патрон, лязгает затвор вставая на боевой взвод. Привычным движением крестьянина, подымающего тяжелое бревно (Какой крестьянин? Я всю жизнь провел в городе!), турель разворачивается в сторону противника. Левой же рукой выжимается спусковой рычаг и УБТ гремит длинной очередью. Стрельба ведется навскидку, «по стволу», как из охотничьей двустволки (Откуда такие сравнения? Никогда не держал в руках  охотничьего ружья. Что происходит?).
Неожиданная очередь крупнокалиберного пулемета заставляет истребитель ведомого, практически вышедший на дистанцию открытия огня, отвалить в сторону, разом потеряв выгодную позицию. Очередь ШВАК отгоняет немцев еще дальше.
Теперь «гансам» придется делать новый заход. А там посмотрим. Спокойная уверенность наполняет все тело, несмотря на боль в плече.
Внутри черепа стрелка левой подшассийной установки медленно ворочались мысли: «Что это? Возврат реципиента? Но его сознание практически не фиксируется. Какие то отдельные обрывки структуры…Тем не менее, моторная память тела сработала. То есть был частичный перехват управления реципиентом. И что теперь делать?» Покалывание на левом запястье отвлекает стрелка от размышлений: «Тайм-блок! Работает!!! А если…»
Послушный мысленной команде, тайм-блок разворачивает меню программы возвращения оператора.

Раненая машина плыла над замерзшей землей, пачкая небо копотью выхлопа трех двигателей. Трех, ибо винт среднего правого мотора безжизненно топорщился простреленными лопастями. Черные потеки масла растекались из пробоин  на нижней поверхности крыла. И такой же черной была в темноте внутреннего пространства крыла маленькая лужица крови, натекавшая из-под тела убитого помощника борттехника. Кровь свертывалась, смешиваясь с горячим маслом, выбрасывающимся из пробитого картера двигателя. Наверное, поэтому остальные три двигателя продолжали изо всех сил вращать воздушные винты, не обращая внимания на мелкие пулевые и осколочные повреждения. Ведь не мог же самолет подвести людей, смешавших с ним кровь и разделивших боль. Одна кровь, одна боль, одна жизнь, одна судьба.

- Подготовить программу тайм-прыжка.
- Выполнено.
- Загрузить исходные данные.
- Идет загрузка… Выполнено.
- Запустить программу подготовки к тайм-прыжку.
- Запуск программы подготовки к тайм-прыжку. Подтвердите команду повторно… Подтверждение получено. Минутная готовность. Начинаю обратный отсчет. Пятьдесят восемь, пятьдесят семь, пятьдесят шесть…
«Вот так вот. Еще минуту  продержаться – и все. Никакой войны. Знакомое гудение комплекса переброски, щелчки отключающейся аппаратуры. Голоса медтехников…»
Голос в наушниках шлемофона разом возвращает в реальность 42-го года:
- Сержант Пантелеев, как слышишь меня? Прием.
Плотнее прижать ларингофоны к шее:
- Сержант Пантелеев на связи. Прием.
- Сержант, слушай меня. Нам выбили правый мотор и подшассийный пулемет. Бердыев ранен. Прыгнуть с парашютом он не может. Кормовой стрелок не отвечает. Сейчас фрицы пойдут на следующий заход. Как только они подойдут ближе, я разверну самолет влево, иначе конец. Правый борт прикрывать некому. Как понял,  Сашка?
- ….
- Не понял тебя. Прием!
- Прикрою, товарищ капитан.
- Держись…
…Двадцать четыре, двадцать три, двадцать два…
«Ну, что? Пообещал? И что? Это не моя война. Её выиграют и без меня. Чем я могу помочь, тем более, раненый. Погибнет самолет и экипаж? Так, они уже не вернулись, в моей истории. А теперь, может, и нет. Своим присутствием я уже мог что-то изменить. Что еще я смогу сделать? Какие шансы у меня отбиться от истребителей?»
Машину встряхивает, и она неловко начинает заваливаться на левое крыло. Воют моторы, выжимая из своих цилиндров все лошадиные силы.
«А как же – одна судьба на всех? Появился выход, и сбежал? Экипаж погиб, в моей истории? Но, сейчас, он жив! И надеется на меня!»
Ощущение одобрения и поддержки приходит откуда-то из глубины сознания…
- Двенадцать, одиннадцать… Прошу подтверждения отмены команды… Подтверждение принято. Отсчет остановлен. Программа  тайм-прыжка деактивирована. Режим кругового сканирования воздушного пространства  – включен. Идет загрузка данных… 
В воздухе, перед лицом стрелка появляется объемная картинка. Разноцветные отблески ложатся на стенки тесной кабины. Над схематично изображенной поверхностью земли двигаются группы разноцветных маркеров с меняющимися цифровыми индексами. И два красных маркера совсем рядом с зеленой птичкой. Синхронно уменьшаются  индексы дальности возле красных точек. Картинка расцветилась синими линиями  возможных векторов огня. Появилась желтая мерцающая линия границы открытия огня. Еще одна желтая черточка замигала слева.  И группа зеленых огоньков плывущих неровным строем.
- Влево!!! Командир, влево!!! Наши!!! Я их вижу!!! – вопль в наушниках оглушает пилота. Инстинктивно он выполняет команду, толкая левую педаль. Что там мог увидеть стрелок из своей тесной кабины? Но тут его взгляд цепляется за группу темных черточек, ползущих низко над землей. Наши?
Рывками уползает в приемник пулемета металлическая лента, чтобы отдав патроны в патронник, пустыми звеньями высыпаться в шахту звеньеотвода.. Грохот выстрелов в маленьком объеме стрелковой точки перекрывает рев авиамотора над головой. Еще немного и лента покажет свой хвост из патронного ящика…

«Да, до аэродрома – немного. Но это не повод расслабляться. Немецкий «охотник» может выскочить неожиданно. И тогда, такой удачный  вылет закончится чьей-то гибелью» - пилот штурмовика ИЛ-2 внимательно оглядывает горизонт. Шестерка машин «бреет» землю. Сейчас для штурмовиков малая высота – надежный щит от атаки истребителей снизу. И сверху – пойди, сунься. Шесть УБТ «держат» заднюю полусферу. Не собьют – так напугают до смерти. А спереди, двенадцать 23-мм пушек,  тоже не фунт сахара. Если конечно удастся удержать строй. А в своих летчиках комэск уверен. Не первый день воюют. Так что, если не зевать – паре «мессов» ничего не светит…
- «Таак, а это что деется?» - низко над землей тащится четырехмоторный самолет, разматывая за собой дымный шлейф.  А за ним вдогонку идут две машины с характерными «худыми» силуэтами. И идет эта веселая компания на пересечку курса группы штурмовиков. Решение принимается мгновенно:
- Группа, внимание -  наших бьют! Поможем «большому»! Держать строй, стрелкам – глядеть в оба! За мной!
Тяжелый бронированный «утюг» Ил-2 заваливается в правый крен. Стрелок в задней кабине крепче упирается в борта, не переставая наблюдать за воздухом. Остальные машины группы повторяют маневр ведущего.

Дымящийся силуэт приближающегося бомбардировщика растет в прицеле «Мессершмитта»:
- «Доннер веттер! Из-за этого стрелка пришлось делать лишний заход. Вряд ли ему удалось бы попасть в моего «Густава», но надо отдать ему должное – палил он как бешеный, до последнего. А теперь..  Шайссе!!!» - перед вращающимся винтом истребителя пролетает целый сноп очередей! Короткий взгляд  влево все объясняет: шестерка «горбатых» самолетов весьма агрессивно прет навстречу.
- «Бетонбомберы!  Какая наглость! Но их много, и связываться с ними парой, не имея преимущества неожиданности… Пожалуй, игра не стоит свеч». С чувством некоторого разочарования, пилот рвет ручку на себя и истребитель ввинчивается в зимнее небо. Ведомый дисциплинированно повторяет маневре ведущего.
Штурмовики окружают раненного собрата, беря его в надежное кольцо прикрытия. Ил-2 ведущего выравнивает скорости и зависает рядом с «большим». Комэск  сдвигает фонарь своей кабины назад:
- «Да уж, досталось мужикам. Но вроде не горит. Так, коптит что-то. Но избита машина сильно. Авось дотянут» - рукой в перчатке он призывно машет в сторону своего аэродрома. Два темных силуэта под остеклением пилотской кабины бомбардировщика сначала остаются неподвижными. Затем фонарь тоже ползет назад, и рука пилота дает подтверждающую отмашку.
Стрелок штурмовика время от времени косится в сторону сопровождаемого бомбардировщика. Строчки пробоин на обшивке, белый шлейф пара и дыма тянущийся из под моторных капотов остановившегося двигателя. Опущенный вниз ствол турельного УБТ, торчащий из кабины с разбитым остеклением…

… Проскрипели открывающиеся щитки, и гидропривод вытолкнул из ниши почти двухметровое в диаметре колесо основной стойки шасси…
…Побежала под крылом бомбардировщика укатанная снежная полоса. Нельзя долго тянуть с касанием – полоса рассчитана на Ил-2. Ну, в крайнем случае, на транспортник Ли-2, но никак не на громаду Пе-8. И пилот толкает штурвал от себя, хотя скорость явно великовата…
…Машина бежит по полосе, постукивая амортизационными стойками шасси на неровностях аэродрома. Моторы выключены еще на пробеге, и усталые винты постепенно замедляют свое вращение. От прыжков на мелких  ухабах, по полу стрелковой кабины перекатываются стреляные гильзы. Через отсутствующее остекление, в кабину забрасывает снег, взметенный вверх колесами.
Бомбардировщик уже опустил хвост, замедляется, замедляется. Но и полоса уже заканчивается.  И по инерции туша четырехмоторника врубается в снежный бруствер, окружающий аэродром. К дымящейся машине бежит аэродромный народ, мчится санитарная машина. А над полосой с гулом проходят штурмовики, заходящие на посадку.

…К пилоту Пе-8, стоящему под крылом своей машины и прижимающему снег к рассеченной и кровоточащей брови, подскочил солдатик из батальона аэродромной обслуги. Вытянулся:
- Товарищ командир, Вас на КП полка приглашают. Разрешите, подвезу?
- Подожди боец. Видишь, еще не все мои собрались.
В санитарный автомобиль грузят носилки с раненым. Другие носилки, с телом накрытым простыней, стоят рядом. Кого-то перевязывают прямо возле самолета. Кто-то затягивается дымом от здоровенной «козьей ножки» свернутой щедрым водителем «санитарки». На снегу валяется бесхозный шлемофон. Капли горячего масла и антифриза, срываясь из пробоин на крыле, буравят утоптанный снег. Возле левой стойки шасси в снегу ожесточенно роются несколько человек.  Кабина подшассийного стрелка погрузилась в сугроб целиком. И пока наверху на крыле пытаются вскрыть поврежденный аварийный люк, нужно как можно быстрее добраться  до человека. Иначе раненый может просто задохнуться, заваленный снегом.
Торжествующий вопль заставляет вздрогнуть командира самолета.
- Живоой!!! Мужики, живой он!!!...